Текст книги "Кнайпы Львова"

Эдвард Козак тоже написал о «Парнасе в Де ля Пэ»: «Еженедельно в четверг кофейня Де ля Пэ превращалась в своего рода маленький украинский Парнас. Художники, писатели, музыки, критики, журналисты, – вся эта братия приходила и заседала за отдельными столиками, пила черный кофе и, окутанная облаком сигаретного дыма, заводила свои разговоры: то ли об актуальных художественных делах и событиях, то ли о новых творческих проблемах и загвоздках.

Кто читал свое последнее стихотворение, кто давал свои к чему-то критические замечания, а кто из тех, горячих, тот проводил за столиком «революцию взглядов».

За одним из столиков сидели «12». Так называла себя группа самых молодых тогда, преимущественно начинающих и мало еще известных поэтов и писателей. Почему эта группа называла себя «12»? Собственно, мы никогда их не досчитывались до числа двенадцать.

В этой группе верховодил наиболее уже авансовый поэт и «раввин», как его называли, Анатоль Курдыдык.

Припоминаю, что тогда появилась в «Комаре» карикатура на «12»: округлый стол, а за столом – двенадцать различных Курдыдыков. Эта карикатура очень озлобила других амбициозных членов «12-ти», и это справедливо, потому что некоторые из них подтянулись позже на видные в литературе места. Это Богдан Нижанкивский, Остап Тарнавский, Зенон Тарнавский, Василий Ткачук и другие.

«Духовным отцом» этой группы был почему-то Юлиан Гирняк, профессор математики. Человек большого ума, но тоже большой богемист, хотя никогда ни одним литературным ремеслом не занимался. Был очень малого роста, и в гимназии называли его Центиметер.

Придя раз на собрание «12-ти», он озвучил такую просьбу:

– Я знаю, что вы все называете меня Центиметер, но тут меня так не зовите!

Патронирование было недолгим. У кого-то все же вырвался раз Центиметер. Бэрняк обиделся и больше на собрания «12-ти» не приходил.

Новым «духовным отцом» стал тогда Мыкола Голубец. Он опять же слишком часто употреблял слово «сопляки», «12» какое-то время терпели, наконец обиделись и Моля на свои собрания перестали приглашать.

Уже до конца существования осталась группа сиротой, без «духовного отца».

Несколько позже пришел раз в редакцию к Голубцу один из членов «12-ти», Лазор-Черевань. Моле «высыпался» на него и на «12»:

– Куда вам, сопляки, в литературу! Вам не хватает «икры»! Что тут много говорить! Вы, молодые украинские писатели, как вся нынешняя молодежь, слабы духовно, как и физически.

– Почему физически? – удивился Лазор.

– Разве нет? – доказывал Молё. – Ты, Лазор, молодой, а я уже не первой молодости, но я тебя, сопляка, еще легко положил бы на лопатки!

– Да ну?

– Ну!

Голубец розгорячился, скинул блузу и началось в редакции небывалое зрелище: состязание представителей старой и новой литературы. Состязание было недолгим, потому что Лазор, хотя на глаз меньше и слабее Голубца, все же довольно легко положил Моля «на лопатки».

Встал Молё с пола, отряхнул с себя пыль и, взглянув на Лазора волком, сказал уныло:

– Э, не большая это штука – положить украинского писателя!»

А другая история случилась, по рассказу Э. Козака, с художником Иваном Иванцом (родился в 1893 г. в Галичине, умер в 1946 г. в российских лагерях).

«Когда вы встречались с Иваном Иванцом, то первые его слова были: «Который час?», или: «Есть ли папироса, пан товарищ?» Причем «с» произносил твердо сквозь зубы, что выходило, как «ш». Удивительно, что этот очень хороший художник-баталист изучал право. Но, будучи в УСС-ах, начал рисовать, и так-то разминулся с профессией.

Один львовский журналист рассказывал мне об Иванце следующее:

«Сижу как-то в кофейне «Де ля Пэ» и что-то пишу. За вторым столиком играют в шахматы, а среди «кибицов» (болельщиков) сидит Иванец. Вдруг срывается, подходит ко мне и спрашивает:

– Пан товарищ, который час?

– Четыре, – отвечаю.

– Спасибо.

Иванец вернулся дальше болеть. Но не прошло и получаса, как снова вскочил, подошел ко мне и спросил время. Я ответил ему, сколько, и он спокойно сел на свое место. И так повторялось каждые полчаса, до вечера. Наконец подходит еще раз и спрашивает:

– Который час?

Я посмотрел на часы и говорю:

– Восемь.

Иванец схватился за голову:

– Что вы говорите? Невозможно! Ведь я должен был быть в одном месте точно полшестого!

И побежал в гардероб за плащом».

Самое пикантное в этом было то, что Иванец носил всегда при себе свои собственные часы! Папироски тоже…

Хроника

7 апреля 1921 г. тут случился карточный скандал. «В тот день после полудня, – писала газета, – в кофейню «De la Раіх» заявился некий Мендельбер и пытался затеять игру в карты за одним из столиков. Тут подошел владелец ресторана пан Ляндес, которому не понравилось такое нахальство, и начал отговаривать гостей от игры с шулером. Тогда разъяренный Мендельбер дал ему пощечину. Официанты бросились защищать работодателя, схватили хулигана, сильно избили и выбросили из локаля. А обиженный владелец призвал полицию.

Мендельбер тем временем скандалил под кофейней, а когда увидел Ляндеса с полицейскими, дал ему вторую пощечину.

При аресте он уже не держал язык за зубами и рассказал, что задние покои в «De la Раіх» – давний карточный притон, где российский эмигрант Розенвальд проиграл на днях полмиллиона марок, капитан Корчак, бывший адъютант русского царя – 3 миллиона, Гиршель, купец из Коломыи – полмиллиона, а некий Келлер – 400 тысяч. Сам же пострадавший Мендельбер якобы проиграл целых 200 тысяч, а вообще игра в карты в «De la Раіх» давала ему 10–12 тысяч марок ежедневно.

Однако следствие быстро показало, что все скандальные факты Мендельбер высосал из пальца. Михаил Ляндес сообщил, что Мендельбер – житель Стрыя, живет игрой в карты, потому что других занятий не знает. На Ляндеса он разгневался, ибо тот помешал ему обыграть студента К. и лишил игры. Мендельбера наказали 24-часовым арестом за шулерство, авантюру, драку и клевету».

5 июня 1923 г. был арестован официант «De la Раіх» Бронислав Рад, потому что у одного из посетителей пропала папка с 10 500 марок.

6 июня. Пан Фрейлих, слушатель права, заявил, что украдена у него в 12 ночи в кофейне «De la Раіх» папка с 10500 марок. В течение следствия дело приобрело загадочность. Вчера вызвался в полицию один пан и принес ключик от украденной папки, который нашел на ул. Костюшко, недалеко от дома Фрейлиха.

После заявились двое коллег обокраденного с вестью, что нашли в подвале дома Фрейлиха на Костюшко 6 кип марок в пачке с подписью Фрейлиха. Официанта, на которого сначала пало подозрение, освободили от ареста. Следствие продолжается, и не исключено, что развязка будет неожиданной.

А 24 августа 1922 г. Мария Олыпаковская, жена официанта кофейни «De la Раіх», выпила большое количество йодина с целью самоубийства. Повод – недоразумения с мужем. Спасательная помощь промыла желудок ранимой пани Марии, и на том все закончилось.

В начале октября 1929 г. произошло веселое приключение с двумя кумплами (друзьями). Столь веселое, что его описала «Gazeta Lwowska».

Пан Влодко Солтис и пан Генрик Кейль любили друг друга, как родные братья. Дружба их была сердечной, глубокой и искренней. Когда после двухдневной разлуки они встречались, то здоровались так, будто не виделись два года. Так было и в тот день.

– Влодзё, приглашаю тебя на ужин с вином и музыкой.

– Э нет, Гень, это я тебя сегодня приглашаю на ужин. Сегодня я ставлю.

Ни один не желал уступить. Каждый хотел угостить. Наконец согласились вместе пойти на ужин, а судьба решит, кому оплатить счет. Выбор пал на кофейню «De la Раіх». Вспомнили, что владелец пан Ляндес объявлял, что основательно обновил свой локаль, и он стал сборным пунктом всех общественных сливок.

Приятно пролетело время. Ужин, вина, закуски, водочка и ликеры нравились невероятно. Радость переполняла сердца кассира и официантов – кроме законных 10 процентов за услуги ждали они щедрых чаевых.

«Счет!» – наконец завопили приятели. Платничий (кассир) Леопольд Бекер должен был раскусить твердый орешек. Каждый из гостей копался в карманах и не позволял платить другому. Наконец Солтис все же перекричал Кейля. «Я плачу! – крикнул он тоном, который не предполагал возражений. Разгневанный не на шутку Кейль без слова прощания выбежал из кофейни.

– Пан платничий, – выдавил через минуту взволнованный Солтис. – Пропал у меня куда-то кошелек со всеми деньгами. Я без гроша. Но это мелочь. Сейчас сбегаю домой и через минуту принесу деньги.

Но не такой была благонравная обслуга «De la Раіх», чтобы позволить гостю маяться беготней домой за деньгами. Они сами отвели его к ближайшему участковому, а к сообществу добавили также пана Кейля, который ждал приятеля возле кофейни. В залог взял платничий пальто Солтиса, а участковый отвел обоих приятелей под арест, а оттуда они попали в суд.

7 октября были обвинены оба друга судьей Руткой за мошенничество.

И состоялся между ними такой диалог.

Судья Рутка:

– Пан Солтис, недавно пан давал мне слово, что исправится.

Обвиняемый Солтис:

– Пан советник, виноват ли я, что знакомый пригласил меня на ужин? Я был свято убежден, что раз он просит, то есть деньги.

Обвиняемый Кейль:

– Пан советник – я так же.

Судья:

– Панове, лучше признайтесь. Уже несколько десятков раз был у меня пан Солтис, обвиняемый в выманивании денег у служанок под обещание жениться. Пан Кейль также имел немало причин для встреч с полицией и судом.

Солтис:

– Ей-богу, я исправлюсь. Даю слово чести и достоинства, потому что на этой неделе должен обручиться.

Кейль:

– Пан советник, верьте мне – меня ждут деньги на почте. Я готов компенсировать Ляндесу вред. Я не хотел никого обижать.

Судья:

– Поскольку обвиняемые не признали вины, следствие прекращаю. Свидетели Ляндес и его официанты расскажут, как оно было на самом деле.

Обвиняемые (хором):

– Да помилуйте! Просим милости пана судьи! Мы признаемся! Хотели раз в жизни при музыке порядочно развлечься и поесть, как панство. Времена нынче страшно плохие, и только с отчаяния и голода допустили мы это.

Судья закрывает заседание и произносит приговор – по 10 дней ареста обоим.

– Пан советник, – просился Солтис. – Я наказание принимаю, только просил бы очень об отсрочке. Потому что хочу на этой неделе обручиться. Даю слово, что пан советник видит меня тут в последний раз. Исправлюсь на этот раз целиком.

И двое приятелей побрели к ближайшей цели.

«Cafe Rouge»

Это была кофейня, типичная для тихих закоулков города. Сюда на улочку Николая приходили жители соседних домов. Под широко открытыми окнами цвели в саду акации, закрывая кофейню от глаз прохожих. В переднем маленьком залике пополудни собирались игроки в бридж. Кофейня производила впечатление маленькой семейной кнайпочки еще и потому, что пани, которые составляли большинство публики, сидели свободно, без шляпок. Все здесь друг друга знали, и настолько хорошо, что не имели уже особых тем для разговоров. Ни о себе, ни о других ничего нового уже рассказать не могли. И поэтому играли в карты.

«Козел»

На пл. Доминиканской, 3, содержались покои для завтраков и Винница «Старая комната», которую популярно называли по имени владельца Болеслава Козела. Локаль имел несколько залов: Античный, Рыцарский и Малиновый – и был очень уютным, камерным, а цены были выше, чем даже в гостинице «Жорж». Славился изысканной кухней, сюда водили гостей из других городов, чтобы похвастаться львовской гастрономией. Покои Козела никогда не были переполнены, сюда приходили те, кто ценил хороший интерьер и интимную атмосферу с тусклым светом. На стенах висели графические работы.

Завсегдатаями были библиофилы, а также Тиберий Горобец, автор многих юмористических песен и скетчей. Приходила сюда и медицинская профессура. Известным стал веселый случай, имевший место в этой кнайпе в 30-х годах. Один доктор по случаю получения титула лауреата пригласил своих друзей на бутылочку вина в «Козел».

Засиделись они допоздна, хорошо окропили угощение, в конце собрались уходить, но тут герой торжества извиняется и выходит в клозет. Те ждут его в холле. Время идет, но он не появляется. Один из коллег, пан Андрусь, нетерпеливо поглядывает на часы и говорит:

– О, уже без четверти час. Чего этот Стасько так задерживается?

– С ним, случаем, не сделалось плохо? А то он не очень файно (хорошо) сегодня выглядел. Пойду, посмотрю, – отвечает второй коллега.

Один из друзей отлучается, а через минуту возвращается и машет руками.

– Боже! Что за несчастье! Стась заболел! Что-то с ним случилось. Не может выпрямиться.

– Как? Не может выпрямиться?

– Да, наверное, паралич!

Через минуту они уже вели под руки пана доктора, который едва переставлял ноги, согнувшись под прямым углом. Попробовали посадить его в кресло, но из этого ничего не получилось. Доктор не мог выпрямиться. С глазами, уставленными в пол, бледный, с лицом, залитым потом, бормотал нечто невнятное.

Ничего не поделаешь, кто-то предложил вызвать «скорую».

– Не надо, – возразил пан Андрусь. – Лишняя огласка. В конце концов, там наверняка дежурит какой-то болван. Зато отсюда недалеко до дома профессора Островского. Это мой хороший знакомый. Я уверен, что он нам не откажет.

– Да, но Островский это хирург! Может, лучше к невропатологу?

– Где я тебе сейчас возьму невропатолога? Едем к Островскому. Это очень известный врач. Пусть осмотрит Стаська и скажет, что делать.

Вызвали фиакр, еле посадили пана доктора и, придерживая его с обеих сторон, завезли в дом профессора. Когда добрались на место, с помощью извозчика и шимона (консьержа) занесли больного на второй этаж. Услышав его имя, профессор в ту же минуту появился в приемной. Выслушал короткий рассказ друзей и велел отнести пациента в кабинет, а сам на минутку отлучился.

Полусогнутого беднягу положили в виде буквы «Г» на лежаке.

– Ну, все, Стась, не переживай. Ты в хороших руках. Тадзё сейчас придет и займется тобой, – успокаивали они больного, выходя на цыпочках в приемную.

Вот и профессор, одетый в белый халат. Он исчез за дверью кабинета, а обоим друзьям оставалось только сидеть в тревожном ожидании. В душе у них не было уверенности в успехе, потому что чем здесь может помочь хирург? Разве что окажет первую помощь в виде некоего обезболивающего укола, а потом направит к специалисту. Наконец, паралич не относится к легко излечиваемым болезням. Бедный Стась! И надо же, чтобы такое произошло в ресторане!

Прошло, может, минут десять, как дверь открылась, и они увидели профессора с несколько странным выражением лица. Создавалось впечатление, что он сдерживал в себе смех.

– Прошу входить. Ваш приятель здоров и ждет вас.

Ошеломленные друзья переглянулись. Не веря своим ушам, робко направились в кабинет – и увидели доктора, который сидел на лежаке фактически в той же позе, в которой они его привезли.

– Прошу встать, пан доктор, – велел профессор, и к радости друзей больной все же встал, так что не было никакого сомнения, что он выздоровел.

– Но каким образом? – удивились они. – Как вам это удалось? Что за чудо?

Островский рассмеялся.

– Сами видите, что значит, когда за дело берется известный профессор хирургии! Я осмотрел больного и понял, что он находится в уважительном состоянии опьянения. Не мог даже сам раздеться. Я помог ему. И тогда обнаружил, что он застегнул жилет за нижнюю пуговицу своих брюк. Ничего удивительного, что не мог выпрямиться. А вашему таланту убеждать я отдаю должное. Убедить человека, что у него паралич – это надо уметь!

Кнайпа Кучка

Эту кнайпу с ностальгией описал бывший львовянин Ян Фрилинг.

«Иногда заходили мы пополудни к Кучку – в хоть и отдаленную, но уютную кнайпу на ул. Краковской, над входом которой болтался на ветру жестяной черный, поеденный ржавчиной кораблик. Первые покои занимал магазин колониальных товаров, пропитанных кислым запахом винных бочек, ароматами корней из далеких островов и запахом тех легендарных краев, о которых напоминал кораблик.

Вторые покои имели высокий потолок и были едва освещены огоньками газа, напоминали часовню, а по настроению напоминали пивоварню. Театр был недалеко, так что за столиками часто заседали актеры, заглядывая сюда после послеобеденных проб. Прелесть этого заведения заключалась в его отличии от ресторационного шаблона. Еда была замечательная, а о кухонном искусстве свидетельствовало умение превратить простое блюдо в настоящую вкусность.

Сюда в 1918—1920-е годы приходил ежедневно один толстенький пан и опрокидывал кружку за кружкой. Часто, когда кто-нибудь его видел впервые, то интересовался у пана Кучка, как он эти кружки считает, потому что не видно было, чтобы кнайпащик ставил мелом полоски после заказов этого пана.

– А-а, это наш постоянный гость, он приходит сюда каждый день. Его жилет имеет девять пуговиц. Вот он закажет кружку, и после каждой пуговицу расстегнет. Когда все расстегнет, а потом все застегнет, то это значит, что он выпил восемнадцать, свою постоянную мерку. Затем он идет еще в кнайпу пана Кребса, выпивает там еще одно темное пиво и идет спать.

Кнайпа Кребса

Находилась она на углу ул. Батория и ул. Кубала. Зигфрид Кребс прославился тем, что имел роскошный ассортимент напитков, среди которых были водки, араки, ромы, росолисы, причем многие из них собственного производства. Особенно изысканным напитком был крупник «Гетманский» на меду и замечательная «Кунтушивка», мощь которой символизировал рисунок на наклейке – шляхтич в кафтане играючи раздирает голыми руками пасть льва. Тот же рисунок, но в несколько раз увеличенный, был на вывеске кнайпы.

«Лувр»

Во Львове трудно было бы найти еще две такие кофейни, как «Варшава» и «Лувр», которые имели бы столько общего и одновременно столько же различий. А чем дальше, тем эти различия все сильнее проявляли себя.

Обе кофейни жили двойной жизнью, одной – днем, а другой – ночью. Причем, их активность днем была полной противоположностью вечерней. Обе находились недалеко друг от друга и открылись в одно и то же время, а потому длительный период имели характер купеческо-светских заведений. Обе должны были делиться между собой тем самым контингентом посетителей, которые, кочуя от одной к другой, прибегали невольно к сравнениям, стимулируя владельцев к еще более яростной конкуренции.

Они были как две сестры, которые хотя и не имели внешнего сходства, однако получили с рождения одни и те же условия для развития. Но позже им выпала разная судьба. И вследствие различия этих судеб с возрастом углубилась и разница их характеров.

Кофейня «Лувр» только дважды поменяла свое название (со времени постройки дома в 1913 г. называлась «Ренессанс», с 23 декабря 1926 г. – «Лувр», а с 31 августа 1935 г. – «Риц»), зато владельцев меняла множество раз (первым владельцем был известный ресторатор Лясоцкий), и за свою бурную жизнь пробовала искать счастья с каждым, как загульная девка.

В 1930-х годах многие кофейни уже потеряли первоначальный блеск своей молодости и состарились преждевременно. Некоторые, находясь в значительно лучших условиях, пытались прибегнуть к поверхностным косметическим действиям, чтобы хоть как-то сохранить свои прелести. Кофейня «Лувр» принадлежала к тем, которые, обеднев, посерев и потеряв многое из своих юношеских порывов, еще оставались на поверхности житейского моря благодаря верности своих завсегдатаев.

Кофейня «Лувр» занимала партер угольного дома на ул. Костюшко и ул. Третьего Мая, 12 (до недавнего времени – ресторан «Фестивальный»). В 1913 г. интерьер оформила пражская фирма по проекту Романа Фелинского. Зал украшало огромное полотно Ф. Вигживальского, изображавшее площадь Рынок в средние века.

В 1921 г. кофейню посетил Ю. Пилсудский. Это событие показалось владельцу кнайпы настолько знаменательным, что он на колонне, возле которой сидел высокий посетитель, разместил мемориальную таблицу с надписью «Здесь сидел 20 марта 1921 г. председатель Государства и Верховный Вождь Юзеф Пилсудский», а три места за столиком зарезервировал навсегда для офицеров.

Когда-то это был самый большой и интеллигентный ресторан во всей Галичине. Но уже в 1930-х годах, как выразился современник, кофейня производила впечатление торговой биржи, установленной в кабаре. Дело в том, что в 1920-х годах при экономическом кризисе здесь, как и в немалом количестве центральных кнайп, изобиловала «черная биржа», звучали нервные возгласы и хлопанье ладоней, хрустели банкноты, рвались бумаги, трещали сюртуки. С изменением названия и экономической ситуации «черная биржа» исчезла, зато появилась эстрада и кабаре-представления, но по старой памяти добрую часть постоянной публики все еще составляли купцы и маклеры.

Сюда охотно приходили елегантные пани. Время от времени происходили своеобразные ярмарки, организованные студенческим союзом, – выставлялись картины на продажу.

12 ноября 1932 г. во время студенческой манифестации были разрушены многие витрины и стекла в магазинах на улице Третьего Мая, разбиты были также и стекла «Лувра».

В 30-х здесь собирались украинские писатели Богдан Нижанкивский, Анатоль и Ярослав Курдыдыки, Владимир Ковальчук. Частенько засиживался за картами Осип Навроцкий, один из основоположников Украинской военной организации, а впоследствии организатор и Украинской дивизии УНО, наведывались прокуратор Лев Петрушевич, адвокат и писатель Степан Шухевич, д-р Степан Беляк, профессор Грыць Мыкытей, политический деятель Роман Сушко, кооператоры Юлиан Шепарович, Андрей Палий, Андрей Мудрык.

Приходил также выдающийся политик, посол австрийского парламента, председатель Украинской национально-демократической партии, Владимир Бачинский. Роман Купчинский описывал его как человека низкого роста, толстого, всегда одетого в темное и с белой хризантемой в петлице сюртука. Из круглого, налитого лица выглядывали быстрые интеллигентные глаза, сиявшие иногда сарказмом, иногда юмором.

Был убежден, а может, только делал вид, в непобедимости своих чар, как Амант.

– Пан, от одного моего взгляда женщины млеют.

Любил общество и много вечеров просиживал в кофейнях или ресторанах. «Однажды сидело нас несколько человек в кофейне, – вспоминал Купчинский. – Недалеко от нас сидела какая-то красивая молодая пани с мужем.

Бачинский раз за разом посылал в ее сторону убийственные сладкие взгляды и довольно улыбался.

Через некоторое время пара встала и вышла.

– Ух, – вздохнул в отчаянии Бачинский. – Трагедия моей жизни. Я подготовлю почву, а потом такой вот болван даже не догадывается, почему дома жена так его страстно целует!

И, сделав артистическую паузу, вздохнул еще раз и продекламировал на лемковском диалекте (то есть с ударением на предпоследнем слоге):

 
«Те тяжкие муки, что я терплю теперь,
Не вытерпел бы и наибольший вепрь!»
 

Через неделю поместил Павло Ковжун его карикатуру и этот двустих. Бачинский купил оригинал и повесил его над кроватью.

Имел не только чувство юмора, но и культуру…»

Как вспоминал Юзеф Виттлин, кофейня «Ренессанс» славилась хорошей кухней и богатым погребом. Как-то получил приглашение от своего студента. «Я вошел, когда большой оркестр под управлением известного Шварцманоффа настраивал инструменты для попурри из «Тоски». Едва успеваю сесть за мраморную столешницу, надеясь разве что на кофе с пирожным, появляется официант и с подозрительной предупредительностью накрывает стол снежно-белой скатертью. Далее приносят серебряную утварь, ставят миски с холодным мясом и рыбами по-еврейски и по-арийски, открывают бутылки с водкой и пивом, – еще миг – и поставят ведра с бутылками шампанского и будут стрелять пробки…

Завязался разговор. От водочки к ветчинке, от бифштекса к шницельку, и в конце вылезло шило из мешка. Оказалось, что дочь одного из владельцев «Ренессанса» является моей ученицей в гимназии, и за отвращение к «Пану Тадеушу» справедливо ждала от меня плохой оценки. Так что этот бал был только артиллерийской подготовкой к генеральному штурму, который собирался совершить коллега, предлагая мне взятку за хорошую оценку».

Когда Виттлин понял, к чему идет, сорвал с шеи салфетку и позвал официанта, но коллега не дал ему заплатить. Не желая устраивать в людной кофейне скандал, он покинул с возмущением локаль.

Реклама 11 октября 1929 г. сообщала, что с 1 октября здесь есть аттракционная программа: «Black and Wite, большое английское балетное ревю. Элли Майлис, феноменальная танцовщица, и Самойло, богатырский тенор. Начало в 10.30 вечера. Вторая часть в 1.30 ночи в баре».

9 февраля 1939 г. кофейню «Риц» закрыли из-за банкротства.

Как композитор Людкевич продавал часы

«Одной из самых колоритных фигур львовской богемы был композитор Станислав Людкевич, или «Сясь», как его все называли, – рассказывает Эдвард Козак. – Приличный, с черными усиками и большим, черным галстуком, в жизни производил впечатление большого ребенка. Эту детскость немало также подчеркивало смягченное до шепелявости произношение.

Людкевич имел какие-то странные купеческие амбиции. Верил, что имеет большой купеческий талант, и ценил его в себе, наверное, выше композиторского таланта.

Раз сидел он в кофейне «Риц» в обществе д-ра Михайла Рудницкого и Влодзя Гирняка, родного брата известного актера Иосифа.

– Может, кто-то из панов купит часы? – предложил Людкевич.

– Ну, покажите, – заинтересовался Влодзё Гирняк.

Людкевич вытащил часы, Влодзё осмотрел его и спрашивает:

– Сколько хотите, доктор?

– Продам очень дешево: двадцать пять злотых.

– Много!

Торг-в-торг согласились на двадцать. Гирняк вытягивает 15 злотых, протягивает Людкевичу и говорит:

– Здесь пятнадцать злотых, а пять я вам был должен, значит, мы в расчете.

Композитор взял деньги и глубоко задумался.

– Погодите, погодите, тут что-то не так…

В разговор вмешался Михайло Рудницкий.

– Ну, хорошо. Должен вам Гирняк пять злотых?

– Да, пан добродий! И уже давно должен был отдать.

– Так все ясно, как солнце: пятнадцать он дает наличными, а пять был вам должен, то есть вместе двадцать. Верно?

– Ага, так, так, – сказал Людкевич и спрятал деньги.

Но дома досчитался, что его «надули». На другой день пришел в кофейню, где уже сидел за столиком В. Гирняк и улыбался улыбкой маленькой птички, которая обманула старого лиса.

Людкевич, не снимая с головы шляпы, подошел к столику, минутку постоял молча и сказал только одно слово:

– Тьфу!

Затем отошел и сел далеко, за другой столик.

Ромцё Пашкивский

«Кто из львовян не помнит Ромця Пашкивского?.. – еще одна история от Э. Козака. – Завсегдатай кофеен, хороший партнер в бридж, изрядный кавалер, и даже «повеса», ходил по Львову и собирал темы для сатирического журнала «Зыз». Иногда, когда не хватало материала, писал небольшие фельетоны и подписывал их псевдонимом «Раднерад».

Однажды в кофейне «Риц» подошел Пашкивский к композитору Людкевичу (называемому Сясь) и говорит:

– Доктор, дайте сигарету.

– Да что вы! Знаете, что я не курю.

– Ну, дайте конфету.

– Какую конфету? Я не ношу конфет!

А Пашкивский полушепотом:

– Это так? Для девушек всегда есть конфеты, а для меня, вашего приятеля, не имеете?

– И каких девушек? Чего вы от меня хотите?!

Людкевич, смущенный, сорвался с кресла и отошел к другому столику. Но потом, подумав, вернулся обратно в Пашкивскому и спрашивает:

– Слушайте, в отношении этих девушек… Вы только так пошутили, или действительно знаете что?..

Рассказывал потом Пашкивский, что когда выходил с Людкевичем из «Рица», то композитор всунул ему в карман целую сумку конфет…»

Хроника

6 апреля 1919 г. вечера при музыке в кофейне «Ренессанс» в течение целого года организовывали женские общества. Прибыль шла для вдов и сирот, на другие благотворительные мероприятия. В программе – военный оркестр, буфет, почта, фантовая лотерея (можно было выиграть гречневую крупу, белую муку, сахар и другие деликатесы военного времени).

3 мая 1919 г. Какой-то жандарм впал в ярость во время концерта в кофейне «Ренессанс».

31 января 1920 г. В кофейне «Ренессанс» открыта клубная комната, которую облюбовали для своих мероприятий различные организации.

8 марта 1923 г. Ночные авантюры. Минувшая ночь оказалась богатой авантюрами. В кофейне «Ренессанс» группа гостей по неведомым причинам учинила большой скандал.

20 апреля 1923 г. Реклама: Лига женщин устраивает веселые весенние вечера в кофейне «Ренессанс». Выручка пойдет на летние колонии для бедных детей. В программе вечера концерт-оркестр, различные неожиданности и шутки, ревю и розыгрыш новейших моделей парижских шляпок, а также американская лицитация произведений искусства и гадания профессионального графолога.

28 апреля 1923 г. Ломбард или кофейня? В прошлом году в декабре играл в знаменитом «Ренессансе» слушатель Политехники пан Т. Г. При расплате не хватило ему 12 тысяч марок, так он заложил официанту серебряную папиросницу стоимостью 200 тысяч с тем, что на следующий день выкупит. Когда Т. Г. появился, ему сообщили, что того официанта нет. Так много раз. В какой-то раз Т. Г. таки застал того официанта, а тот сообщил, что папиросницу взял сын владельца «Ренессанса» Станислав Матусив. Но тот заявил, что папиросницы не брал и ничего подобного не слышал. В полиции Матусив таки признался, что папиросницу потерял. Под угрозой суда должен вернуть 200 тысяч марок, как эквивалент стоимости залога.

3 мая 1923 г. Густав Матусив, сын Григория, владелец известного локаля «Ренессанс» и совладелец торгового дома «Меркурий», продал недавно за 12 миллионов марок купцу Кайфману локаль-бюро на ул. Галицкой, 3. Пикантность этой трансакции заключается в том, что локаль принадлежит бедной вдове Кальтовой, которая жила с его аренды. Поскольку Кальтова всячески сопротивлялась продаже, Матусив пригрозил, что упакует ее сына в тюрьму, а саму выбросит на улицу. Сын Кальтовой отправился искать справедливости в полицию. Следствие продолжается.

9 мая 1923 г. Облава на валютчиков в «Ренессансе»: конфискована валюта, акции на нефтяные участки.

17 июня 1923 г. Биржа поменяла локаль. Вчера нефтяные биржевики на фоне распри с владельцем «Ренессанса» демонстративно встали и оставили локаль. Теперь нефтяная биржа перенеслась за столики «Сан-Суси».

24 июля 1923 г. Счастливая находка. Честность превратилась в феномен в послевоенные времена, но именно честным назовем поступок Бруно Френкеля, диспонента нефтяной фирмы, который нашел под столиком в «Ренессансе»

25 штук акций стоимостью несколько миллионов марок и, после предъявления документов, вернул акции счастливому владельцу.

29 августа 1923 г. Отныне стоимость входа в «Ренессанс» составляет 7000 марок. (Для сравнения: цена «Газеты Львовской» была тогда 1000 марок). Владелец поставил 2 столика у входа, кассиры продают билетики на кофе или чай. За день «Ренессанс» посещает около 2000 гостей, следовательно, нововведение приносит 14 миллионов прибыли. В интерес вошла полиция.