Текст книги "Незримые старцы"

Закон и тайна беззакония. Отступление

Ещё болящий на голову Робеспьер писал: «В глазах законодателя всё то, что полезно всем людям и хорошо на деле и есть истина…» То есть законы, придуманные падшим человеческим существом, должны стать на место Божественных законов.

Прежде чем поменять законы, меняют политические установки, «экономические обстоятельства», этику. Существует, кстати, масонско-талмудическое понятие «этика во времени». Попросту говоря, снимая трусы для публичного совокупления, нас уверяют: то, что было неэтично вчера – этично сегодня. Голландский закон о том, что теперь можно совокупляться с детьми, начиная с двенадцатилетнего возраста, – из этой серии. Как вы думаете, почему его приняли? Потому, что кому-то очень хочется! Если очень хочется, то и ветхозаветные установления можно перетолковать так, как сделали это раввины. Получился талмуд, лежащий в основе иудейского законодательства. Согласно этим законам, жениться можно на девочке, которой исполняется три года и один день. Так что голландцам до талмудистов далеко. Но ничего, мораль и этика ведь развиваются…

Масонским символом морали является строительный инструмент под названием уровень. «Вольные каменщики» измеряют им происходящие изменения и потирают руки. Иногда, пишет британский исследователь А. Пятигорский, этих моралистов и самих находят в борделе, но это никого не смущает, в том числе и обнаруживших их братьев-полицейских. «Франкмасонство, в соответствии с буквой и духом своей конституции, не интересуется частной индивидуальной моралью». [51, с. 426]. Очень удобная формула! Для тех, кому очень хочется.

Если мы хотим жить в православном государстве, то должны понимать: человеческие законы должны быть основаны на Божественных, изложенных в Священном Писании. Иначе человеческая алчность, властолюбие, одержимость другими грехами – напишут для нас такие законы, что просто умереть и не встать!

Характерно, что в XIX веке свои услуги в качестве главного законодателя государства Российского предлагал Царю такой одиозный философ утилитаризма, как Джереми Бентам. Судя по его взглядам, нынешние законы об однополых браках он мог вполне написать уже двести лет назад. Тогда не получилось, зато нынешним законодателям удается! И если вдуматься в каждый из античеловеческих законов, то становится понятным: их авторами руководят не просто из Кремля или «вашингтонского обкома». Дело в том, что масонские по своему происхождению идеологемы становятся повседневным образом мыслей. [51, с. 244]. И это страшнее всего.

Что происходит с человечеством? Деградация – по накоплению грехов? Или – эволюция, по выдумке Дарвина? Если человек эволюционирует, то и мораль относительна. Но сдается мне иное. Идет деградация. И она всё время требует: от законодателей – юридического права грешить, а от политиков – делать это свободно. Между прочим, в Протоколах сионских мудрецов (протокол 12), написано: «Слово „свобода“, которое можно толковать разнообразно, мы определяем так: свобода есть право делать то, что позволяет закон. Подобное толкование этого слова в то время послужит нам к тому, что вся свобода окажется в наших руках, потому что законы будут разрушать или созидать только желательное нам по вышеизложенной программе».

Так что внедрение новой законности становится важным фактором «тайны беззакония». Одно хорошо: многие законы у нас «не работают».

А как же должно быть в идеале? Существовала ли страна, законы которой были бы написаны в соответствии с христианскими канонами? Канон ведь – инструмент для выпрямления. И он должен выправить искривившуюся в грехе человеческую натуру, витиеватую политику и лукавое законодательство. Нет, не было ещё такого в истории человечества.

«Православный император Юстиниан, издавая сборник римского права как свод законов своей христианской империи, узаконил языческое начало для гражданской жизни христианского общества. Этому соответствовали языческие нравы, восточный деспотизм и раболепство, разврат двора и общества, которое не могло терпеть истинных христиан, как Иоанн Златоустый, и, подобно ветхозаветным иудеям, убивало своих праведников, а потом сооружало им гробницы.

В Византии было больше богословов, чем христиан, Истинные же христиане, для которых была невыносима антихристианская жизнь общества, которые не могли быть христианами в церкви и язычниками в цирке, – такие цельные люди должны были уходить из общества, бежать от мира в монастыри и пустыни. Это были лучшие люди того времени, и монашество было расцветом восточного христианства. И, однако же, это явление – что лучшие люди, чтобы остаться христианами, должны были бежать из христианского общества – никак нельзя назвать нормальным». [7, с. 241].

Так что же из этого следует? Великую державу, живущую по Закону Божию, еще только предстоит создать!

Духовный возраст брата Вонифатия изменялся быстрее, чем шло физическое время. В начале нашего знакомства он много рассуждал о том, могут ли прийти на Афон женщины. Однажды долго смотрел на прогулочный кораблик, шедший вдоль берегов. Даже отсюда видно было, что на нём – не паломники и монахи, а туристы. Не скромная сдержанность, а цветастое любопытство сгрудилось на борту.

– Знаешь, как мы называем эти яхточки? – спросил он.

– Как?

– КГБ.

– Почему КГБ?

– Комфортабельный Греческий Бабовоз.

Я посмеялся.

А потом слепой греческий старец Дионисий, который помнил еще Силуана Афонского, на вопрос о женщинах сказал Вонифатию так: «Откуда вы взяли, что женщины придут на Афон?» Ответ озадачил: об отмене аватона постоянно говорят и на Святой Горе, и в парламенте Греции, и даже в Европарламенте… Бывший игумен Зографа отец Венедикт пояснил потом духовный смысл ответа: «Не надо монаху задумываться об этом… И потом, у тебя есть мать, сестра? Если придут женщины, относиться к ним надо как к матери и сестре».

И – брат Вонифатий прекратил разговоры о женщинах на Афоне, как о чем-то внешнем и несущественном. Прекратил он со мной и обсуждения проблем русской (по названию) обители. Как-то написал: «Скажу пару слов о нашем Свято-Пантелеимоновом монастыре. Лично у меня есть очень серьезные основания воздерживаться от критики. Легко видеть недостатки, они и так известны, но есть другие параметры, очень важные, их мы не учитываем… Это та область, которая узнается на опыте, на своей шкуре. Спасаться можно в нашей обители, все условия есть, и это главное. Лучше тратить силы и время для своей души, чем копаться в чужом огороде. Слухи о нашем монастыре имеют характер легковесный, эта тема очень трудная, мне не по плечу. Сплетни основаны на личных амбициях и обидах, а на серьезный анализ нет способности. Короче, эту тему я решил для себя закрыть…»

Отступление о Руссике

Да, какими мерками мерять благодатность обители!? И нам ли? Один опытный паломник, заслуженный боевой офицер, рассказывал мне такую историю.

«Подали записки в Пантелеимоновом монастыре. Годовое поминовение. За каждое имя заплатили двести евро. Что ж, поскребли затылки и отдали всё, что было. Потом сказали:

– Отец, а можно подать за здравие наших бойцов, что сейчас воюют в Чечне?

– Тоже двести.

– Слушай, мы уже всё отдали…

– Двести…

Пошли мы грустные и стали обсуждать: в монастыре разговаривают с паломниками сквозь зубы. Не так стоишь, не так сидишь! Сними сумку с груди! (А там – мироточивая икона) … В общем, покидали обитель с тяжелым чувством. Сидели на пристани, и один наш товарищ сказал: «Хотел икону монастырю пожертвовать, да так и увезу её обратно».

И вдруг появился незнакомый монах: «Отцы, давайте список, я буду поминать». И дал каждому по грозди вонограда. Ему икона и досталась. Сразу легче стало на душе: жив монастырь! Не всё делается по расценкам».

Что ж, все промыслительно. Может быть, история повторяется? В XIX ведь многим русским монахам не было места в Пантелеимоновой обители, которую прибрали к рукам греки. Разошлись отцы по отдаленным кельям и каливам. Многие из них с годами пришли в великую духовную меру. Когда же ситуация изменилась, и их снова пригласили в киновию, они стали «закваской» для быстро растущей русской братии… Бог знает.

То письмо мой корреспондент завершил так: «Если хочешь монашества – ищи его в своей душе и келье. Вышел в коридор – вышел в мир. Монастырь – это мир. И в Византии, и в Третьем Риме благочестивые были и будут гонимы, это закон навеки. Главное, что я узнал, живя в монастыре: я бедный человек. Лучше это узнать при жизни, чем после кончины».

Идем к могиле друга

…Все это пронеслось в голове, когда получил я СМС-ку. А буквально через считанные дни, с афонского, незнакомого номера, прогрохотало для меня другое сообщение. «Отец Вонифатий в коме. Отправлен в Салоники. Помолитесь».

Господи, помилуй!

И вскоре: «Отец Вонифатий преставился»…

Мы уже знали некоторые подробности его кончины, но хотелось узнать всё «из первых рук». Была потребность помолиться на могиле друга. И вот с моим постоянным афонским сопаломником, рабом Божиим Андреем, направляемся на Кромицу. Впервые не плывем на пароме, а переходим сухопутную границу. Говорят, часа за полтора можно дойти. Вскоре после окраины Уранополиса натыкаемся на огород. Какой-то старичок копается в грядках. Надо спросить, правильно ли идем. Старичок поднимает голову, и мы видим румяное лицо с голубыми, явно не греческими глазами. Опрятный огородник отвечает на блестящем английском, именно английском, а не на американском квакающем наречии. Спрашивает, есть ли у нас документы и советует пройти через полицейский участок. Поблагодарив, отправляемся дальше. Мой сопаломник замечает: у этого огородника такая внешность, что кажется, где-то на ветке здесь должен висеть смокинг! Английский интерес к Афону – тема интересная, но отдельная. (1). Во всяком случае, этому англичанину мы благодарны: рукой он указал нам направление, где находится полицейский участок. Да, вот над деревьями завиднелся бело-голубой полосатый флаг с крестом. Нам туда как раз не надо. Хотя у нас и есть диамонитирионы, не хочется тратить время на объяснения, почему мы не плывем паромом. Переговоры эти (когда ты говоришь по-русски, а тебе отвечают по-гречески) могут иметь самые непредсказуемые последствия. Недаром один из насельников Кромицы говорил нам по телефону, что отношения с полицейскими у них непростые.

Ветвистая дорога идет вдоль забора, являющегося афонской границей. Где же проход на ту сторону? Забор превращается в металлическую сетку. Мы поднимаемся уже довольно высоко. Греческий флаг остается под нами. Отсюда мы видим, что мимо полицейского участка в сторону Афона от Уранополиса ведет вполне приличная автомобильная дорога. Так что территория монашеской республики уже соединена с миром! Чуть дальше – какие-то развалины. Похожие на монастырь. Кажется, там идут реставрационные работы… Позже мы узнаем, что это монастырь Зигос. Он сгорел во время нашествия на Афон униатов, в XIV веке. Значит, тогда территория Афона была побольше, ведь сейчас это место находится до забора-границы со стороны Уранополиса.

А прохода в этом заборе всё нет! Полтора часа давно уже истекли. Мы с Андреем напоминаем друг другу, что спешить нам некуда, что на Афоне суета ни к чему хорошему не приводит, что мы идем на могилу к своему другу и что надо просто молиться… В конце концов, забыл же я перед выездом из Москвы видеокамеру. Явное указание: на этот раз – никакого журнализма; идите на Афон, чтобы привести себя в порядок… Нарастающее наряду с усталостью раздражение несколько улеглось. Но, честно говоря, – ненадолго.

Наконец – не буду испытывать терпение читателя – забор закончился. Мы приободрились. Стали смотреть вокруг благодушнее, замечать чудесную природу. В этот момент мы могли бы подписаться под словами Иосифа Исихаста: «Богословствуют безгласные богословы – прекрасные скалы и вся природа. Всё своим голосом или безгласием. Если приблизить руку к маленькой травинке, она сразу очень громко закричит своим естественным благоуханием: «Ай! Ты меня не замечаешь, и меня ударил!» Так и все прочие имеют свой голос и, движимые дуновением ветра, издают стройное музыкальное славословие Богу. Что же мы скажем о пресмыкающихся или птицах пернатых? Если иной святой послал своего ученика сказать лягушкам, чтобы они помолчали, пока будет читаться полунощница, а те ему ответили: «Потерпите, пока мы не закончим утреню!» [26, с. 252].

Кстати, о лягушках. Издали до нас начинают доноситься звуки квакающего хора. Поскольку рядом с Кромицей находится пруд, это верный признак – мы на подходе. Так и есть! Вот уже над деревьями вырисовывается характерная русская маковка храма.

В согбенном седовласом старчике узнаю отца Филарета. Помню его еще сравнительно молодым рыжеволосым монахом. В 1994 году, когда мы стояли на рейде у берегов Афона, именно он привозил нам из Руссика главу преподобного Силуана и другие святыни.

На Кромице пустынно. Кажется, здесь сейчас – ещё только иеромонах Николай (Генералов), тоже старый знакомый. Помню, в первый приезд я спускался с монастырской колокольни, а он сказал: «А я за двадцать лет ни разу там не был. И даже не знаю, кто в колокола звонит. Уж не ангелы ли?». Тогда, в начале 90-х, он был антипрософом, представителем, нашего монастыря в протате. Его, как и отца Вонифатия, также постоянно перемещают с места на место. То он на огороде в Руссике, то в Ксилургу, теперь вот здесь – на Кромице. Отец Николай и рассказал нам некоторые подробности смерти нашего друга.

Надо сказать, в последние годы отец Вонифатий заметно постарел. Много о своих болезнях он не говорил, но мы знали, что у него – проблемы с лёгкими. И если благодатный климат Кромицы вливал в него новые силы, то в сырости Ксилургу ему было плохо.

Он писал мне:

«Дорогой брат и друг Юрий.

Сейчас живу в скиту Кромица, куда меня перевели. За последнее время здоровье мое телесное стало хуже, – зубы выпали, гипертония, одышка, что-то с дыханием не в порядке, так что переселение на это место, где климат сухой, как раз кстати. На Ксилургу прожил шесть лет без одного месяца, и ничуть не жалею о том, что ушел оттуда – там сыро…»

Конечно, начальство монастыря знало об этом, но «смиряло» отца Вонифатия. И вот он в очередной раз переведен на Ксилургу.

К слову сказать, наш друг любил уединение. Он мог на несколько дней уйти куда-нибудь в горы, мог сутками (если у него не было послушания) не показываться из кельи… Так вот, никто особенно не удивился, когда Вонифатий в очередной раз перестал показываться на глаза немногочисленной братии. Когда же его отсутствие насторожило кого-то из братьев, и они решили войти в келью нашего друга, то увидели его без сознания. Посиневшим от недостатка воздуха. В мучительном удушье он погибал почти три дня! Вертолетом брата Вонифатия отправили в Салоники, где вскоре он и скончался.

Похоронили его на Кромице. Так, едва вынужденно не покинув Святую Гору, инок все же выполнил благословение своего старца – нашел упокоение именно на Афоне. Может быть, в последние дни своей земной жизни, он потому и на глаза никому не показывался, чтобы полиция, с подачи руководства монастыря, не отправила его за пределы Святой Горы! И, хотя начальство, как говорят, постоянно вычеркивает его имя из списка поминовения усопших монахов братии, о нем здесь молятся как об афонском насельнике…

Человек с черепом в руке

Когда брат Вонифатий впервые пригласил меня в свою келью, я сразу обратил внимание на надпись, что сделана у изголовья кровати. «Мы были такими, как вы, а вы будете такими, как мы». Как будто – послание от усопших.

«– А знаешь, как напоминает о памяти смертной жителям большого города известный Герман Стерлигов? – вспомнил я вдруг недавнее общение с бывшим миллиардером. – Он теперь производит гробы и даёт рекламу: «Никакая аэробика не спасет тебя от гробика». И еще: « – Куда катишь, Колобок? – Покупать себе гробок!» Слышишь, это уже стихи. Известный детский поэт Синявский для Германа сочинил».

«– Что, это серьезно?»

«– Вполне. Он при мне диктовал гробовые слоганы в рекламный отдел газеты «Известия». Убеждал кого-то на том конце провода, что это не розыгрыш. Кстати, прощаясь, он дал визитку, на который изображен летящий гроб. Под ним написано: «Герман СТЕРЛИГОВ, эксперт по смертности»…

Мой собеседник пожал плечами. Ничего не ответил. Но посоветовал сходить в монастырь Дионисиат, посмотреть на одну фреску, которая изображает Александра Македонского в гробу. Беспомощные руки, вытянутые вдоль тела, жалобный оскал черепа… У могилы, глядя на знаменитого полководца, стоит преподобный Сисой. И рядом надпись:

 
Зрю тебя, гробе. Язык мой немеет.
Сердце моё токи слез проливает.
Смерти избегнуть никто не сумеет.
Каждого страшный сей час ожидает.
 

Он особенно чутко относился к тем, кто стоял на пороге этой и иной жизни. Вонифатия не отпугивала чья-то беспомощность и скорая кончина. Скорее, наоборот. Он досматривал отца Иакова, одного из старейших насельников обители. Духовно внимательным взглядом (не через воздух смотрел, это точно) зафиксировал: когда старчика отпевали, в небе появилась радуга. Я всё хотел спросить брата Вонифатия, да так и не успел: у отца Ионы ведь были рукописные тетрадки с наставлениями об Иисусовой молитве, которые достались тому от великого старца Никодима Карульского. Не видел ли он их, сохранились ли они?

Однажды он дал мне пожелтевший листок, найденный в заброшенном монастырском корпусе. Датированное 1905 годом стихотворение монаха Виталия. Оно заканчивается так:

 
«Недалеко уж этот срок
И эта к вечности дорога…
Припомни мудрый тот урок:
«Познай себя – познаешь Бога»,
Познай откуда ты и кто,
Зачем пришел, куда идешь; —
Что ты велик и ты – ничто,
Что ты бессмертен, и – умрешь».
 

…Его свежий крест за алтарём храма возобновил старое монашеское кладбище. Давно здесь никого не хоронили!

Стоя над могилой, вспоминаю многое. Как инок Вонифатий водил нас по окрестностям Пантелеимонова монастыря… Один раз отправились на господствующую над обителью гору – там недавно были найдены мощи неизвестного подвижника. Наш провожатый привязал к дереву веревку. По ней мы спустились на небольшую площадку над пропастью. Там – маленькая сокровенная пещерка… Обматываю конец веревки вокруг пояса. Так, прислонившись спиной к камню у края обрыва, можно более или менее спокойно заснять происходящее…

И вот уже отвален большой плоский камень от входа в пещерку. На её задней стене открывается иконка Спасителя. Судя по ней – рубеж XIX и XX веков. Наружу выдвинут деревянный ящик. В нем – хранящий останки мешок.

В руках инока оказывается череп. Он целует его: «Жёлтый. Не сухой, а как бы восковой. Святогорские насельники верят: это признак подвижничества. У старца Силуана – такой же».

Стяжание Благодати Божией преображает и душу, и тело. И при земной жизни, и после нее. Именно поэтому мощи праведников отличаются от обычных останков.

Праведность отражается на внешности человека. И падение – тоже. Упал – набил себе «шишку». Иногда – на всю жизнь. Впрочем, если будем осторожны, можем подправить свое лицо, отреставрировать, снять копоть наследственного греха. А можем – превратить в личину, за которой почти неразличим образ Божий. Старец Силуан свидетельствует: «Видел я людей, которые пришли в монахи с лицами, искаженными от грехов и страстей, но от покаяния и благочестивой жизни они изменились и стали очень благообразными».

Поистине: высокое духовное восхождение осиявает лицо светоносным ликом, изгоняя всякую тьму, все недовыраженное, недочеканенное, и тогда лицо делается художественным портретом самого себя, идеальным портретом, проработанным из живого материала высочайшим из искусств, «художеством художеств». Подвижничество есть такое искусство; и подвижник не только словами своими, а самим собою свидетельствует и доказывает истину… Это свидетельство написано на лице подвижника. «Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваши добрые дела, и прославят Отца вашего, иже на небесех». (Мф. 5, 16). Словно отблеск Фаворского света, которым воссиял лик Спасителя, отражается на лицах праведников.

Протоиерей Иоанн Журавский писал: «И тленная, темная плоть – вечная подруга духа и рабыня страстей – увидев преображенный и светлый Лик своего бестелесного руководителя – умного духа, – и сама преображалась от того света, становилась прозрачной, нетленной и светилась неземными лучами».

Наше лицо – икона. На ней можно узреть образ Божий, а можно увидеть беса. Православную икону пишет Дух, тем она и отличается от изощренной живописи Возрождения. Дух Святый заставляет светиться лицо праведника, а темную личину грешника пытается ретушировать салон красоты. Откуда взялось слово – косметика? Косметология – космос: слышите созвучие? Косметологии кажется, что природный хаос она преобразует в стройный Космос. Но краска смывается. Деланная улыбка – «чииз» – оплывает плавленым сыром. Этот грим неустойчив потому, что вечные евангельские заповеди заменены ненадежными правилами хорошего тона.

Зыбкая этика старательно пишет парадный портрет Дориана Грея. Чудовище обнажает фарфоровые зубы. Западу кажется, что за оболочкой «шоколадных» манер и макияжа ему удается скрыть одержимость грехом. Получается же лишь маска, написанная косметическим кремом, тушью и помадой…

Человек в черном, с черепом в руках. Напоминает «гамлетовскую» сцену. Но только внешне. Благоговейный поцелуй инока – совсем иное, нежели слова принца о любимом когда-то шуте, произнесенные с жалостью, но и не без брезгливости. Помните? «…он тысячу раз носил меня на спине; а теперь – как отвратительно мне это себе представить! У меня к горлу подступает при одной мысли… Ступай теперь в комнату к какой-нибудь даме и скажи ей, что, хотя бы она накрасилась на целый дюйм, она все равно кончит таким лицом; посмеши ее этим. – Прошу тебя, Горацио, скажи мне одну вещь… Как ты думаешь, у Александра был вот такой же вид в земле?

Горацио. Точно такой.

Гамлет. И он так же пахнул? Фу! (Кладет череп наземь)».

«Увы, бедный Йорик!» Безбожник умирает как закончивший представление шут. И смрадные кости его внушают отвращение. С афонским праведником все иначе. Даже если житие его неведомо, само безмолвие его благоуханных мощей становится красноречием памяти смертной.

Один мой тёзка, афонский паломник из Франции, рассказывал: «Как-то зашли с Вонифатием в одну заброшенную келью и увидели там благоухающий и мироточащий череп. Я взял его в руки и подумал: хорошо бы иметь такую святыню! И вдруг из главы выпал зуб. После этого Господь и послал такую возможность: выкупать мощи святых из закрывающихся на Западе церквей и передавать их в Россию, на Украину. В этом я вижу акт исторической справедливости. В значительной мере все святыни ведь были похищены крестоносцами во время разграбления Константинополя, и вот они снова возвращаются на православный Восток. А началось все в заброшенной келье, на Афоне, живом островке Византии. Можно сказать, по благословению инока Вонифатия».