Текст книги "Молот Тора"

Житие Руси

– Девочка наша, Русь, как мы сказали, родилась в середине девятого века от Рождества Христова, – начал Профессор, глядя на Ведущего и к нему одному обращаясь. – Как у всякого живого существа, у нее были родители. Отцом ее был норманн, не важно какой – швед, норвежец или датчанин. Мать была смешанных кровей: наполовину финно-угорка, а другой половиной – словенка. От батюшки, норманна – или варяга, если вам так будет понятнее, – девочка унаследовала храбрость и воинственность. От матери – противоречивый букет: с одной стороны, словенские творческое вдохновение и лицедейское свободолюбие, а с другой – угорские трудолюбие и поразительное терпение. И сразу должен отметить, что эти три базовые и такие разные крови – норманнская, словенская и угорская – будут постоянно спорить друг с другом, искушая, дергая нашу героиню в разные стороны, иногда прямо противоположные.

Профессор грустно вздохнул. Ведущий воспользовался паузой, чтобы спросить у Драйвера:

– Ни разу не клюнуло?

Петрович за рулем катера покачал головой, буркнул себе под нос что-то угорское и не потрудился перевести.

Трулль достал из шкафчика бутылку пива, ловко откупорил ее и услужливо протянул Профессору. Увлеченный мыслями, Андрей Владимирович машинально принял бутылку из рук телезвезды и, не поблагодарив, продолжал:

– Историки и раньше, и до сих пор спорят, можно ли всерьез относиться к нашей древней истории. А мы с вами давайте так скажем: не важно, что нам другие люди рассказывают, а то судьбоносно и важно, что мы сами в памяти сердца своего сохранили. И что в этих воспоминаниях главное! Полагаю, почти все со мной согласятся, что в первое десятилетие жизни девочки Руси таким главным и судьбоносным событием-воспоминанием было ее крещение. Крестилась она в семилетнем возрасте и, вне всякого сомнения, сердцем, потому что крестителем был один из первых русских святых, святой князь Владимир. И в Сердце сразу два таинства совершились: крещение и венчание с Ним, Истинным ее Женихом – Спасителем и Владыкой! А крестной была Богородица.

– Ну вы даете, профессор! Вы еще и поэт! – не удержался Петрович.

Сенявин даже не глянул в его сторону и продолжал:

– Однако Плоть Руси, от отца и матери унаследованная, была слишком языческой. К тому же еще до крещения, после того как Хельги-Олег подчинил себе Кенугард-Киев, началось чудовищное смешение кровей. Ведь Киев был своего рода отстоем Великого переселения народов. Веками Азия двигалась в Европу, и чуть ли не каждое племя, вернее, его пенные ошметки, отбрасывало и прибивало к Киеву, где они оседали и перемешивались… Американцы называют себя melting pot – «плавильным котлом». Но по сравнению с нашим котлищем у них, господа, котелок, кастрюлька, почти новенькая!

– «Кастрюлька» у американцев! Браво, профессор! – теперь Ведущий не удержался. Сенявин же невозмутимо вещал:

– Взрослого Разумения у девочки, ясное дело, не было, и различные желания толкали ее в разные стороны. Историки называют это княжеской междоусобицей. Душа Руси металась между севером и югом, между Новгородом, Киевом и Владимиром и еще сильнее – между чистым христианским Сердцем и взрослеющей Плотью, наливавшейся земляной языческой силой. С биологической точки зрения дело, по сути, обычное; с такой-то гремучей наследственностью! И девица уж больно приметная и желанная. Многие на нее стали заглядываться, разные женихи стали являться и притязать. Шведа и германца Русь наша без труда отохотила. Но с Востока нагрянул Хан, сладить с которым тогда даже китайские императоры не могли. Хан ее, сладкую и разнузданную, сначала изнасиловал, а затем взнуздал и сделал своей наложницей.

Сенявин поднялся, взял из шкафчика стакан, налил в него пива и с жадностью к нему приложился.

Трулль что-то разглядывал в смартфоне.

Митя смотрел в сторону берега, где туман уже не дымился, а на полянах сгустился и уплотнился.

Почти опустошив стакан, Профессор заговорил:

– Сие произошло, когда, по нашему биологическому исчислению, Руси едва исполнилось двадцать два года… Хан был первым сожителем Руси. Историки называют это мужское господство монголо-татарским или ордынским игом. На мой взгляд – и на взгляд некоторых других вдумчивых историков, Ключевского например, – он был самым благоприятным сожителем для Руси. Хоть и крут, и жесток был, но держал при себе много наложниц, так что ездить к нему и ему отдаваться надо было лишь изредка. На Сердце и ту часть Души, которая к Сердцу привязана, Хан не претендовал. Требовал лишь, чтобы молились за его здоровье и благополучие. А в целом на христианскую веру не покушался, церкви не разрушал и новые разрешал строить. При нем, при Хане, расцвело русское православие. Множество святых людей объявилось, дабы свидетельствовать о Христе: от благоверного князя Александра Невского до великого нашего святого подвижника Сергия Радонежского, учителя и наставника многих других угодников и основателей божьих обителей. Храм Веры в Сердце Руси окреп и вознесся, и церкви земные к нему радостно прилепились. До него, до Хана, когда Русь свободной была, в своей свободе часто вредно безумствовала. А тут волей-неволей пришлось ей за ум взяться. Один за другим во главе русского державного Разумения встали Даниил Московский, Иван Калита, Дмитрий Донской, Владимир Андреевич Храбрый и другие достойные правители-воины. Плоть свою Русь многократно расширила и укрепила: от Смоленска до Пермского края, от Белого моря до Путивля. Три главные русские крови – норманнская, словенская и угорская, – которые раньше друг с другом ссорились, теперь примирились, и норманнская стала бесстрашно громить врага, угорская – творить чудеса выносливости и терпения, а словенская их творчески вдохновляла. Пока наконец не созрела великая мысль окончательно сбросить ханское иго и прогнать старого насильника. Мысль эту, как вы догадываетесь, историки называют Иваном Третьим, или Великим. По их летосчислению произошло сие в тысяча четыреста восьмидесятом году. Руси же тогда исполнилось тридцать шесть лет. Это была уже давно взрослая и сильная женщина. Она теперь носила другое имя – Московия… И у нее появился новый сожитель. Он давно присматривался к Руси, но подступать к ней стал, когда Хан уже совсем одряхлел.

Сенявин допил остатки пива и, похоже, собирался вновь наполнить стакан. Но Драйвер вдруг выпрыгнул из-за руля, отнял сосуд и обслужил в мгновение ока.

– И кто этот новый сожитель? – спросил Ведущий, потому что Андрей Владимирович держал в руках полный стакан, глядел на него и хранил молчание.

Профессор отхлебнул из стакана и стал объяснять:

– Я буду называть его Ромеем. Потому что ромеями называли себя жители Византии. А новый сожитель Руси-Московии был духом из этих краев. Он, этот Ромей, считал себя прямым потомком римских императоров и русского Рюрика объявил четырнадцатым коленом от Августа, кесаря римского… «Москва – Третий Рим, а четвертому не бывать». Вы это, наверное, слышали?.. Считая себя римлянином, Ромей на самом деле, как мы вчера говорили, был, скорее, вавилонянином. Тогда-то и приползла к нам из Византии-Вавилонии и поселилась в русском политическом болоте многоголовая Гидра – все эти «подлокоточники», спальники, стольники, которые со всех сторон окружили царя, яко пауки, оплели его властной своей паутиной; яко тарантулы, ядом своим стали травить державное Разумение; яко аспиды, расползлись по Плоти народной… Мы об этом тоже вчера упоминали… Мало того! Ромей и его прихлебатели вознамерились подчинить себе самое Сердце Московии – ее Православие, подмять под себя церковь и ее в слугу превратить. До Сердца им было, конечно же, не добраться. Потому как, напоминаю, там истинно верующие люди живут, перед любыми напастями устоят и греха к себе не подпустят. Иное дело та часть Души, где земная церковь находится. Она и от разума-власти, и от плотских земных желаний куда менее защищена. Она, паства народная, частично уступила этому ромейскому вожделению, а частично стала от него защищаться. Но вера ее затуманилась. В этом душевном тумане возникла иная Троица… Не знаю, поймете ли? Потому что тут требуется богословская подготовка… Вместо Бога-Отца из тумана явился древний бог Саваоф, суровый, грозный своим Страшным судом и бесконечно далекий от страждущего человека, ни в коей мере не Отец ему… На место Господа нашего Иисуса Христа встала Пресвятая Богородица, кроткая и милостивая наша Заступница. А вместо Духа Святаго – тот самый греческий бог Дионис, который в Фивах родился, но в Индии, на горе Ниса, воспитывался… Вон, полюбуйтесь!

Профессор указал в сторону берега, который в этот момент полностью заволокло туманом. Туман походил на тонкую марлю, в которой то проступали, то исчезали деревья.

– В тумане прежнее Православие растворилось. А выступило нечто иное – на первый взгляд вроде бы прежнее христианское, а ежели приглядеться – языческое, азиатское, дионисийское, но в русские цвета окрашенное… От этой, с вашего позволения, русской троицы, в Душу Московии потекли как бы три реки. От Отчима-Саваофа – великая русская тоска и бездомная неприкаянность. От Матери-Богородицы – вселенская нежность, трепетная женственность, даже в самых отважных и мужественных душах, и милосердное всепрощение, которое часто оборачивается вседозволенностью. А от Диониса, предводителя безумствующих женщин, любителя неожиданных метаморфоз, бога трансовых возлияний, в Византии – юродивого, на Руси – скомороха… С той поры пошло у нас пьянство именно дионисийское – не от радости, а от тоски, не для веселья, а чтобы забыться, уйти от тяжкой и унизительной жизни. Пьянство почти литургическое… Господи, прости меня грешного!.. Но ведь Матушка-Заступница, русская наша Богородица, во-первых, все нам простит в надмирном своем милосердии. А во-вторых, разве не она когда-то велела Сыну своему превратить воду в вино, чтобы гости на свадьбе могли вдоволь напиться. Его первое чудо!..

Сенявин замолчал и гневно уставился почему-то в спину Петровичу. А тот обернулся и спросил:

– Может, прикажете водочки налить?

В ответ на эту бестактность одна из бровей Профессора поползла вверх. Петрович же испуганно заморгал и пояснил:

– Вино на пиво – диво!

Брезгливо скривив губы, Андрей Владимирович отвернулся от Драйвера и, глядя на Трулля, объявил:

– Не только, говорю, пьянство. Но также русское юродство – как реакция Сердца на грех Души – и чухонское вертлявое шутовство! У нас от этих безобразий и Смута возникла.

– Смута?! – удивился Александр. – Вы имеете в виду историческое Смутное время?.. Простите, я не ослышался?

– Не ослышались, – отвечал Профессор. – Пьянство менадовое ведет к тому, что точнее всего было бы назвать, простите за грубое слово, блядством… Но мы давайте будем соблюдать приличие и именовать его блудом… Хотя со строго научной точки зрения… Блуд, во-первых, слишком общее понятие, а это другое на «б» – намного конкретнее. Во-вторых, блуд понятие интернациональное, а наше русское блядство – черта национальная и типическая. Недаром наша народная речь без этого «б» – междометия как бы немеет… И наконец, блуд у других народов – понятие, как правило, негативное. А у нас блядство, блядует, блядун… Вы попробуйте душевно вслушаться в эти родные слова!

Петрович на каждую фразу Профессора радостно кивал и беззвучно шевелил губами.

Сенявин на него вновь презрительно глянул и решительно объявил:

– Одним словом, договорились, и Смутное время будем называть Русским блудом!.. К этому при Ромее-сожителе всё неизбежно шло. Разумение, как мы помним, призвано управлять национальной Душой и Плотью. А это управление с каждым последующим управителем было все менее, я бы сказал, разумным. Иван Грозный, конечно, крутым и могучим царем себя нам явил и русскую Плоть на Восток заметно расширил. Но слишком ромействовал: святого митрополита Филиппа изгнал и казнил, пьянствовал и безобразил, разумных своих так часто и кроваво перебирал, что в голове государства кровоизлияние произошло. Сперва к власти больной выродок пришел. Следом за ним – Годунов, незваный и хуже татарина… Простите за каламбур, если вы его поняли… Еще при Федоре Годунов поставил Руси первого ее патриарха. Но разве мог он, Иов, ромейский и карманный, ее образумить. Душа менадовая становилась все более бессознательной и в эту бессознательность утешительно погружалась. Плоть угнетенная, изголодавшаяся рвалась на свободу, навстречу спасительному пьянству и радостному блуду… Она ведь в блуде норманнском, на пути волжском зачата была и свое путевое происхождение всегда помнила…

Профессор перевел дух и продолжал:

– Историки совершают ошибку, когда пытаются рассматривать Смутное время как внешнее насилие над Русью. Еще Сергей Соловьев, наш великий историк, на это указывал. А я вам так, господа, заявляю: она сама, сорокатрехлетняя Русь-Московия, этот блуд учинила и радостно ему предалась. Она, как только явилась возможность, прогнала своего Ромея-сожителя и в безмужний загул ударилась. Народ, конечно, страдал. Но он всегда страдает в ее непомерной и разнузданной Плоти. Она этой блудной свободой радостно упивалась. Разных Лжедмитриев себе измыслила, и они ей были роднее ромейских правителей, Годунова и Шуйского. Из русской плоти повыскакивали вечно пьяные и неистовые казаки. Они-то и кипели, и безумствовали в ее разгульном естестве. А всякие там поляки, литовцы, шведы и прочие немцы были как оводы, которые жарким летом мешают вожделеющим парам насладиться друг другом на воле… Они лишь жалили в голые задницы маринок и митек и еще пуще разжигали блудливое желание. Серьезной опасности они не представляли. Кому было нужно их католичество, в которое они собирались обратить Московию? Русь от этой чужой веры отказалась еще в своей юности, наголову разбив и шведов, и немцев. Их якобы польские правители, эта шайка трусливых разбойников, – да бросьте, господа историки, они нашим русским курам всегда были на смех!.. Опасность представляла лишь сама Матушка-Русь, которая эту смуту затеяла и в нее погрузилась. И когда она это осознала… Вернее, когда сначала Плотью ощутила, затем Душой почувствовала, что свобода для нее губительна и надо обратиться за помощью к Сердцу.

Профессор огладил усы и уточнил:

– Плоть родила Земское ополчение и выдвинула Кузьму Минина. От Сердца им в сретение снизошел и возглавил князь Дмитрий Пожарский, по мне, святой человек, хоть и не канонизированный официально. Шведов и полячишек Русь выблевала из себя – да, тяжко и болезненно, с кровавым поносом. Но от чужой заразы и собственного пьяного отравления очистилась.

Сенявин принялся оглаживать бороду и продолжал:

– Ромей вернулся и с ним Романовы: Михаил, Филарет и Алексей Михайлович, правители, понятное дело, ромейские, но, в отличие от прежних выродившихся Рюриковичей, свежие, полные сил и на своем горьком опыте познавшие, что такое в Московии смута и блуд. Как умели, принялись восстанавливать прежний порядок: залечивать раны на Плоти, взнуздывать ее одичавшие желания, устроять Душу, приближая ее к православному Сердцу… И тут при Алексее Михайловиче выздоравливающей Руси был послан человек, про которого Ключевский говорит: из русских людей не знаю человека крупнее его. Великий святой человек. О нем много россказней разные псевдоисторики сочинили. И церковью нашей он до сих пор святым не признан. Но этот великий святой человек явился из самого нашего Сердца и был человеком Храма… Родился он там же, где и Минин с Пожарским – на спасительной Нижегородской земле. И звали его тоже Минин, но не Кузьма, а Никита, «Победитель» – чем не перст Божий! В прославленном Соловецком монастыре принял он другое победное имя – Никон. Московии едва исполнилось сорок четыре года, когда Никон повстречался с Алексеем Михайловичем. Он так молодому царю полюбился, что через три исторических года стал Новгородским митрополитом, а еще через три года – обратите внимание на эти троицы! – Патриархом Московским. К этому титулу он скоро прибавил наименование «Патриарх всея Великия и Малыя и Белыя России», потому как при нем состоялось историческое воссоединение Московской Руси с Киевской Русью, некогда отторгнутой польско-литовскими захватчиками. А следом и Белоруссия присоединилась к Московии. Окрепла и еще более расширилась ее Плоть… Но главным своим поприщем, промыслительным послушанием он, Никон, полагал возвращение к исполнению Первой Христовой заповеди: «Возлюби Бога всем сердцем своим и всем разумением своим!» То бишь Разумение, или власть мирская, Бога должна любить и путями за первоназванным Сердцем следовать, а не себя превозносить. Духовную власть Никон сравнивал с солнцем, а царскую власть – с луной, которая своим сиянием обязана солнечному свету… Сказано также: «Возлюби Бога всей душою своею». И вот, дабы лучшую часть русской Души соединить с верующим Сердцем, земную церковь от ромейского дионисийства и дурманного язычества освободить и к Храму Господню приблизить, святейший Никон праведные монастыри стал строить, из которых Воскресенский, Новоиерусалимский самый известный и самый показательный, ибо об Иерусалиме и Иордане свидетельствует. Мало того, благочестивый и христолюбивый Никон провел поистине очистительную православную реформу… О ней много книг написано и до сих пор споры ведутся. Но я вам скажу, дорогие мои: одно то, что разного рода раскольники, языческие самосожженцы, двуперстники и двугубцы – число «два», да будет вам известно, число сатанинское! – против этой реформы ощерились и окрысились, одно это говорит за то, что Никонова реформа была великой и праведной и в светлое, радостное Царство Христово вела, а не в купель огненную, к иконам замшелым и рясам полуистлевшим от старости… За то и принял мученичество. В году тысяча шестьсот шестьдесят шестом от Рождества Христова – число зверя услышали? – церковный собор лишил Никона патриаршества и сослал сначала в Ферапонтов, а через год – в Кирилло-Белозерский монастырь… Пятнадцать лет Никон пробыл в ссылке… Руси исполнилось сорок восемь лет.

Сенявин опустошил стакан и закрыл глаза.

Трулль восхищенно прошептал:

– Про Никона гениально! Я такого ни у кого не встречал! Браво, профессор!

Андрей Владимирович один глаз приоткрыл и как бы недоверчиво покосился на Александра.

– Про Петра, наверно, еще интереснее будет! – продолжал восхищаться Телеведущий.

На выдвижной столешнице шкафчика Профессор увидел полную рюмку водки и задумчиво произнес:

– Боюсь, разочарую вас… О Петре почти каждый высказывался, и столько разного написано, что ничего нового не скажешь.

Трулль проследил за взглядом Профессора и тоже заметил рюмку на столешнице.

– И все-таки: Великий или Антихрист?!

– Могу лишь внести некоторые уточнения, – стал отвечать Сенявин, как бы без всякой охоты. – Во-первых, еще до Петра, при Тишайшем, с Запада потянуло сильным ветром. И уже при Софье у Московии появился новый «жених». Я буду называть его Германцем, потому как к Германцу можно отнести и немцев, и голландцев, и англичан, и даже французов с итальянцами – во всех из них в той или иной степени течет германская кровь… Наша родная норманнская составляющая, пресытившись словенским блудом, радостно встретила этого новоявленного, и когда Петр, расправившись с сестрицей, пришел к власти, Германец уже сильно потеснил Ромея. Хотя первое время Петр дионисийствовал и шутействовал – чего стоят одни его Всепьянящие соборы!.. Теперь о том: Великий или Антихрист. Почему непременно надо выбирать из двух наименований? Почему бы не допустить, что он, Петр Алексеевич, был и тем и другим?.. Великий – безусловно!.. Антихрист?.. Нет, предтеча Антихриста. До настоящего Антихриста еще двести исторических лет было. А в 1666 году с изгнанием святейшего Никона в Плоть Московии было брошено… «семя Зверя» – давайте так скажем… Или помните? у «нашего всё», у Пушкина: «Его глаза сияют. Лик его ужасен. Движенья быстры. Он прекрасен. Он весь, как Божия гроза»… Велик, прекрасен и ужасен одновременно! Этим все сказано!

Говоря это, Профессор смотрел на озеро. А когда снова глянул на столешницу шкафчика, то увидел, что стакан опять полон пивом.

Трулль это также заметил. И спросил:

– Петрович, это ты наливаешь профессору?

– Ты хочешь, чтобы я тебе тоже налил? – не оборачиваясь и глядя по курсу лодки, ответил Драйвер.

– Боже упаси!.. Я просто не видел, как ты это делаешь.

– Как делаю, как делаю… Как у Пушкина. «Движенья быстры. Я прекрасен», – сострил Драйвер.

Сенявин тем временем то поднимал стакан с пивом, то ставил его обратно рядом с рюмкой водки.

– Дождавшись смерти патриарха Адриана, – стал продолжать Андрей Владимирович, – Петр вообще отменил патриаршество и фактически, как я, помнится, вчера говорил, стал создавать своего рода Русскую Императорскую Церковь, на православной основе, но с иерархией почти протестантской. Ромей до этого лишь командовал патриархами – Германец поставил себя на их место… Затем принялся германизировать свою Гидру. Ближайшее свое окружение переселил в невские болота, чтобы оторвать от ромейской Москвы, переодел в германские одежды, ввел германский воинский строй, завел разные ассамблеи, плезиры и политес. Оттуда, с болотной окраины, принялся всю прежнюю Московию германизировать и гидраизировать – оцените каламбур! Раз Гидра, значит, флот должна заиметь, чтоб шведу нос утереть и Англии буку сделать… Воровали и безобразили они по-прежнему, по-русски, но одеты теперь были в иностранные одежды, минхерцами и камерадами себя величали. И девица Русь, матрона Московия стала теперь Россией-империей!

Профессор схватил стакан, поднес к губам, но снова поставил на столешницу.

– Рассказывают, что однажды за обедом Петр сказал Варваре Арсентьевой: «Бедная Варя, ты слишком дурна. Не думаю, чтобы кто-нибудь пленился тобою. Но я не дам тебе умереть, не испытавши любви». И тут же повалил Вареньку на кровать и исполнил свое царское обещание… Так он и к российской Плоти относился. А европейским монархам объяснял: «С другими европейскими народами можно достигать цели человеколюбивыми способами. С русскими – не так»… Думаю, он сказал: «С этой сволочью». Но переводчики решили не переводить.

Произнеся слово «переводчики», Профессор впервые посмотрел на Митю. Но тот сидел с закрытыми глазами.

– Болотная Гидра все более онемечивалась и офранцуживалась. Самодержцы усердно женились на немках, дворянство и бюрократия пополнялись разного рода иноземцами, иногда бродягами и проходимцами, а русская армия встревала во все крупные европейские войны. Дошло до того, что доблестный генерал Ермолов однажды в сердцах попросил государя «произвести его в немцы»… К тому же, подозреваю, Петр своей властной и жесткой мужественностью, которой так не хватало Бердяеву, настолько утомил Россию, что она после него в течении почти столетия себя одними женщинами разумела. Век императриц начался. Две из них мужей не имели и блудили в собственное удовольствие. Третья мужа быстро угробила и блуд свой возвела в своего рода государственное учреждение, потому как ее любовники – виноват, фавориты – заменили собой и государственные коллегии, и дворцовые канцелярии, и верховное главнокомандование. Чего стоит один Григорий Потемкин, многих наших венчанных правителей превзошедший своими политическими и управленческими талантами. Знала матушка Екатерина, с кем ложе делить. Этого у нее не отнимешь… Сама же Великодержавная Блудница, на спине Германского Зверя воссевшая, по образному выражению Ключевского – лучшего нашего исторического портретиста, – «была вся созданием рассудка без всякого участия сердца», являла собой «не то византийскую, не то буддийскую куклу самодержавия, увешанную пестрыми церковными и политическими титулами»… От этой безусловно Великой, но Куклы, ничего путного произойти не могло. Сынка своего, Павла якобы Петровича, она сама в грош не ставила. И его, курносого Павлика, вскормленные Матушкой разумники вскорости пристукнули и придушили. Внук Матушки, Александр Павлович, в этом убийстве участвовал и своим участием до смерти был напуган. Полагаю, что у него с годами развился комплекс отцеубийства. И мстил ему сам Аполлон. Призрак отца убиенного заставил его бежать в Таганрог, где он странно и преждевременно умер… Брату его, Николаю Первому Павловичу, от Стреловержца тоже досталось: вначале – восстание декабристов, а под конец – позорная Крымская война. И смерть также загадочная, похожая на самоубийство… О злосчастном сыне его, Александре Втором Николаевиче, стоит ли напоминать? Всю жизнь разрывался между желанием реформировать Плоть великой России и ужасом перед этими реформами. И вот результат – его самого на куски разорвали на Екатерининском канале… Его сын, Александр Третий, казалось бы, являл собой исключение из череды преследуемых: крепким и твердым в решениях был человеком. Но сына родил никудышного, чучело огородное, порченного мальчика, по моим подсчетам, с одной сто двадцать восьмой русской крови. Глупая немка им, алкоголиком, управляла под диктовку хлыста Распутина.

– Ай-ай-ай, дорогой профессор! – подал голос Ведущий. – Не страшно вам, верующему человеку, так отзываться о святых людях? Ведь, если мне память не изменяет, Русская Православная Церковь и Николая, и супругу его лет десять назад канонизировала!

Сенявин ничуть не растерялся. Огладив бороду и грустно усмехнувшись, он возразил:

– Во-первых, дорогой Александр, «чучелом огородным» и «мертвецом в живой обстановке» Николая назвал все тот же Ключевский. А ваш тезка, государь император Александр Третий Александрович, указывая на своего отпрыска, как-то заявил, что его жена, Датская Дагмар, дескать, породу испортила… И потом, господин ведущий, позвольте заметить, что Николай Второй церковью нашей страстотерпцем был поименован. Они ведь разные, страстотерпцы бывают. Царевич Дмитрий, например, в 1606 году канонизированный, вообще был, мягко говоря, ненормальным ребенком: падучей страдал и над животными издевался.

Трулль отвел глаза в сторону и увидел, что рядом со стаканом пива и с рюмкой водки непонятно откуда появилась теперь мисочка с маринованными грибочками.

Сенявин, однако, этой чертовщины не мог заметить, потому что не отрывал взгляда от Телеведущего.

– Все это, как говорится, лишь полбеды, – увлеченно продолжал Андрей Владимирович. – А главная беда в том, что Сердце России, Храм ее Православный, еще сильнее отдалился от верующей души, от земной церкви. На самой вершине, помните, «византийская кукла без участия сердца» и следом за ней – сначала магистр Мальтийского ордена Павел Петрович, затем масон Александр и прочие «увешанные пестрыми церковными титулами». Внизу же – Емелька Пугачев с пьяными казаками и разной татаро-угорской нечистью кроваво дионисийствует; Хома Брут на панночке скачет, а потом в глаза предводителю гномов, Вию, заглядывает. Чичиков, понимаешь, разъезжает по нашей многострадальной, мертвые души покупает. А его добрые люди спрашивают: «Почем купили душу у Плюшкина?» В какой еще литературе вы встретите эдакие духовные одиссеи?!

Тут и Профессор заметил грибочки.

– Ах ты, подлый карел! – закричал он в спину Петровичу. – Поймал-таки момент. Я как раз к нашему сокровищу подбирался!.. Пропади я пропадом, если я за него водки не выпью!

Сенявин схватил рюмку и опорожнил ее мгновенным движением. И столь же стремительно и ловко подцепил вилкой (там и вилка лежала) маринованный грибок и закусил им, блаженно прикрыв глаза. А следом, вновь глядя на Трулля и к нему одному обращаясь, стал объяснять, возбужденно и сбивчиво:

– Помните, Саша, мы определили душу, как нечто мятущееся между сердцем, разумением и плотью? У нас это метание всегда было огромным и яростным. Шире и острее, чем у других народов. Мы никогда ни о чем друг с другом договориться не могли, у нас по любому поводу – споры и драки. Отсюда и родилась великая русская литература! От Сердца шла эта величайшая в мире художественная полифония. Она потому и величайшая, что от русской веры, исповеданная и причащенная нашими святыми – Серафимом Саровским и Оптинскими старцами. С состраданием христианским, с евангельской почти любовью к тому, что потом критики обзовут «маленьким человеком». А на самом деле… – Профессор покосился в сторону пива и, не досказав о том, что «на самом деле», продолжал: – Тут наша славянская кровь, наше великое, мятущееся между Богом и дьяволом творческое начало о себе заявило, выплеснулось на свободу и разлилось по просвещенному миру поистине волжским половодьем! Уже ради одного этого, Русского Золотого Века, стоило жить и страдать России! Наша великая литература, если угодно – путь к Храму не только для нас, русских, но и для всех истинно верующих!

Профессор схватил стакан с пивом и жадно отхлебнул из него, хотя уже стояла и ждала его новая рюмка с водкой.

Воспользовавшись паузой, Трулль восхищенно заметил:

– Браво, профессор! Очень красиво и наконец-то патриотично… Славянское начало. А то всё греки, немцы какие-то…

– Спасибо за высокую оценку, господин ведущий, – поблагодарил Трулля Сенявин, вытирая пивную пену с усов. – Но боюсь, мне придется вас огорчить. В пятидесятипятилетнем своем возрасте, то есть в начале девятнадцатого века, у России еще действовало то, что мы с вами назвали Крепостью, или иммунной системой. И когда на нас напал величайший из полководцев Наполеон Бонапарт, его, как и шведского Карла, Россия сожрала великой Плотью своей. Но постепенно российская Крепость стала ослабевать. Износились и зашатались два наших кроветворных столпа: дворянство и крестьянство. И навстречу этому разрушению – вырождение и озлобление. Столыпин пытался остановить злокачественный процесс. Но его пристрелили в театре. Он, несчастный Петр Аркадьевич, как потом наши бабушки, несколько раз повторял: «Лишь бы не было войны». Но она пришла, страшная и гибельная!

Профессор осушил до дна стакан с пивом.

– Россия свою германскую Гидру долго терпела, целых тринадцать лет, то есть более двух веков. Но, когда эта Гидра втянула ее, больную и пожилую, в мировую войну, обескровила Плоть и Душу, терпение лопнуло. Кроветворная идея «православие – самодержавие – народность» перестала спасать. Ибо какая, к черту, «народность», когда от земли оторвали и на бойню отправили! Какое, к псам, «самодержавие», которое только мучить умеет и войны одна за другой проигрывать! Какое, к лешему, «православие» – оно лишь где-то в горних пределах истинное сохранилось, в сердцах-светлячках, которые светят, но Душу народа разве способны согреть! А попы-чиновники, едва на них взглянешь… Помните, у Достоевского? «От такой картины и вера может пропасть»… И пропала! Так страшно пропала, что за топоры взялись и на церковь пошли тысячи, сотни тысяч когда-то искреннее веровавших!.. Германскую Гидру всей страной из петербургского болота радостно вытащили и головы ей стали отворачивать, начав с царя-алкоголика… «От Дана слышен храп коней его», предупреждал нас пророк Иеремия… У Блока, чуткого нашего поэта, помните? «Так идут державным шагом – позади – голодный пес. Впереди – с кровавым флагом… в белом венчике из роз – впереди – Исус Христос». Сатанинский Исус с одной «и»!..