Текст книги "Молот Тора"

– Андрей Владимирович, наш дорогой! – еще радостнее воскликнул Александр – Во-первых, я не Ирискин и мне далеко до его мастерства. А потом вы же сами вчера объявили, что больше всего на телевидении вас возмущают притворство и лицемерие…

Сенявин хмыкнул, прищурился на Ведущего и спросил:

– А сами вы будто не догадались, Александр Александрович наш дорогой?

Трулль мгновенно ответил:

– Кажется, да, догадался. Но ведь всегда хочется проверить версию… Очевидно, что вас заманили в ловушку. Подозреваю, что это был ваш студент под оперативным псевдонимом Иванов.

– Браво! С «оперативным псевдонимом» почти угадали. Отец или дядя этого якобы Иванова служит в каких-то очень важных органах. Мне на это намекнули, когда я несколько раз не поставил ему зачет… Но я же говорю: мы с этим Ивановым наладили отношения и на экзамене ему ничего со моей стороны не угрожало… Это могли сделать и Петров с Сидоровым. Представьте себе, от восхищения! Они ни одной моей лекции не пропустили и записывали, я видел, на диктофон… И, в сущности, любой другой…

– А что все-таки сделали, Андрей Владимирович?! – ласково, но нетерпеливо перебил Профессора Александр.

– Я не сказал?.. Простите, я думал, вы догадались… Кто-то выложил эту мою последнюю лекцию в Интернет. Имени своего не указал. Но снабдил пояснением: «Профессор Андрей Сенявин ставит смертельный диагноз и предрекает гибель России в 2062 году»… Повторяю: не знаю кто так насвинячил и из каких побуждений. Но тысячи посещений, Саша! И всё почти лайки!

– И скоро вас вызвали к ректору? – спросил Трулль.

– Не только меня, но и моего декана, и моего заведующего кафедрой. Я преподаю… виноват, теперь, наверное, преподавал… на кафедре всеобщей истории.

– И объявили об увольнении? – спрашивал Ведущий.

– Хитрее, Саша, хитрее. Вернее, лицемернее. Ректор начал с того, что он лично и весь коллектив меня глубоко уважают и высоко ценят как образованнейшего ученого-историка, вдумчивого аналитика, самобытного исследователя и замечательного преподавателя, любимца студентов, лидера ежегодных студенческих рейтингов и так далее и тому подобное… Я, было, решил, что они собираются выдвинуть меня на правительственную награду или по меньшей мере на место заведующего кафедрой, того, кто сидит рядом, молчит и кивает… Но, прочтя этот панегирик, ректор перешел к анализу моей именно самобытности и напомнил, что со стороны университетского руководства мне не раз делались предупреждения о том, что в гуманитарных науках в целом и в исторической науке в частности «существует правило золотой середины» – так он сформулировал. И, дескать, это древнее правило особенно бережно надо соблюдать, когда говоришь со студентами, с душами молодыми и метущимися, которых не только обучать надобно, но и воспитывать, нравственно наставлять, учить мыслить правильно и позитивно… Всё это его, ректора, с позволения сказать, формулировки… Я же это правило, это гиппократово «не навреди» якобы несколько раз довольно рискованно нарушал. На что мне указывалось как заведующим, так и деканом.

– Вы в СПГУ служите? – быстро спросил Александр.

– В другом, но тоже известном и престижном университете, – с мимолетным неудовольствием ответил Профессор, поморщился и весело продолжал: – Стало быть, предупреждали, а я снова нарушал. Но мне это все до поры до времени сходило с рук… Нет, ректор не так выразился. «За талант и оригинальность, – сказал он, – всегда приходится платить. Мы это прекрасно понимали и, как могли, защищали вас, нашу гордость и наше научное достояние… Но то, что вы теперь сотворили, – продолжал он, – уже ни в какие ворота не лезет! Из ряда вон! Вопиюще! Голова кругом!» Он еще несколько таких восклицаний сделал и впрямь схватился за голову… Поскольку наступило молчание, я сказал, что если имеется в виду публикация в Интернете, то это не мое «сотворение», а кто-то из студентов напроказил и выложил… Ректор держался за голову, молчал, и вместо него ответил мой заведующий кафедрой: «Это еще хуже, Андрей Владимирович! Еще страшнее!» – «Чем же?» – полюбопытствовал я… На этот раз мне ответил декан: «Тем, что студенты, ваши студенты, похоже, разделяют ваши воззрения. Вы их в них насадили». – «Спасибо, что сравнили меня с садовником, – поблагодарил я. – Всегда считал это самым удачным определением учителя. Но позвольте, коллеги, все данные, которые я привел в своей лекции, были опубликованы в печати или на телевидении. И уж, поверьте, никогда я не утверждал, что Россия умрет в 2062 году! Это действительно из ряда вон и голова кругом!» – «Но вы эти данные так угрожающе сгруппировали и медицину к ним приплели!» – воскликнул заведующий… Тут ректор уронил руки от головы, так что они ударились о стол, возвел очи горе и взмолился: «Господи! Не понимает!.. Ужасно, что вы зачитали этот злосчастный диагноз сейчас, в мае, сразу же после выборов и указов! Вопиюще, что он так или иначе попал в Интернет! И теперь мне телефон обрывают и спрашивают: что у вас происходит? Какие, простите за выражение, лекции вы читаете вашим студентам, будущим педагогам? Вам надоело жить по-человечески?.. Из Смольного два раза звонили. И вот-вот, ожидаю, позвонят из Москвы!.. Вы понимаете, уважаемый, в какое положение вы поставили и себя, и ваших коллег, и весь университет?.. У нас меньше чем через год итоговая аттестация!»

– Ректор у нас когда-то несколько лет учился в ЛГИТМИКе на театральном. Потом оттуда то ли сам ушел, то ли ушли его, – как бы между прочим сообщил Андрей Владимирович и продолжал: – Воззвание свое он закончил весьма впечатляюще. «Себя вы, дорогой Андрей Владимирович, как я вижу, не жалеете. Вы из тех людей, для которых истина, вернее, их собственное представление об истине, дороже всего на свете, и пусть, как говорится, рухнет свод небесный. Но мы-то, ваши руководители, формальные, разумеется, потому что такими, как вы, только Бог может руководить… мы-то – люди трезвые и скромные, знающие свое место, так сказать, мещане от науки. А вы человек, я знаю, добрый и сочувствующий. Пожалейте нас, Христа ради! Напишите заявление об увольнении по собственному желанию. Мы вас душевно проводим, хорошие рекомендации дадим. Молиться за вас будем. За ваш талант. За ваше мужество и самоотверженность»… Я ответил, что собственного желания уходить у меня не имеется, но я подумаю… Ректор вышел из-за стола, сердечно пожал мне руку, проводил до двери и у порога тихо сказал, почти шепнул на ухо: «Подумайте. Обязательно подумайте… Но, если не надумаете, у вас в конце года истекает договор. Сомневаюсь, что вас изберут на следующий срок. Не любят вас. Завидуют сволочи. Вашему таланту завидуют… И тут уже, ясное дело, без похвальных рекомендаций»… Нет, все-таки, думаю, сам ушел из театрального и отправился по комсомольской линии… Ну, за талант мой, господа, если вы не будете возражать!

С этими словами Профессор осушил рюмку и стал запивать пивом.

– Вы заявление уже написали? – поинтересовался Ведущий.

Сенявин, не отрываясь от стакана, покачал головой.

А Драйвер вдруг подал голос:

– Сволочи! Гады и сволочи! Ректор ваш сволочь. И студенты гады ползучие! Такого профессора, такого умника!.. Да будь я ректором вашего сраного университета, я бы вас!.. – С этими словами Петрович выскочил из-за руля, повернулся к Сенявину и вытянул вперед обе руки: – Я бы вас на руках носил! Вот так! От всех защитил! Бляди немытые!

Профессор сначала нахмурился, потом расхохотался. И вместе с ним засмеялся Ведущий. Похоже, оба живо представили, как маленький тщедушный карел будет носить на руках высокого, широкоплечего и тяжелого Андрея Владимировича.

Отсмеявшись Сенявин допил пиво, сел на скамью и сказал:

– Похоже, теперь на все ваши вопросы ответил.

Драйвер вернулся за руль.

Трулль влюбленно смотрел на Сенявина и думал: «Сколько же он может выпить? Ни в одном глазу… Разве что глазки мутными стали».

Помолчали.

Тут Митя закашлялся. А когда кончил кашлять, сообщил:

– Вот видите, глаза открыл и сразу же началось… Но хочу вам сказать. Нации не умирают. Они – часть единого человечества. Они по своим склонам Великой Горы, Западному, Южному и Восточному, своими путями, или дорогами, или тропами восходят к вершине. На всех путях есть… их по-разному называют: ступени, станции, стоянки; историки называют периодами. Но мне больше нравится суффийское слово «макамы». И движутся, собственно, не нации, а то, что немцы, наверное, назвали бы гештальтами, а греки – эйдосами.

Потягивая пиво, Сенявин покосился на Сокольцева, поморщился и спросил:

– Вы это к чему? Я что-то совсем не понял.

– Эти эйдосы, или образы, – невозмутимо продолжал Митя, – постоянно меняются. Или преобразуются. Точнее сказать, претерпевают метаморфоз… И этот метаморфоз происходит в них постоянно, а не только при смене их возраста или на переломных моментах истории.

Тут Профессор скривился, как будто откусил от лимона.

– Поэтому и говорю, нации не умирают, – вещал дальше Сокольцев. – Тем более такие великие, как Россия. Перерождаются – да. И смешиваются на перекрестьях, иногда до неузнаваемости меняя свой внешний образ. Но их эйдос живет. Как живет в нас и в других народах образ Древней Эллады, или Древнего Рим, или Древнего Вавилона. У каждого эйдоса – своя судьба и своя карма. Но своя единая карма есть и у человечества…

– Ну, наконец-то, Дмитрий Сергеич! – перебил Профессор, вновь путая Митино отчество. – Я жду – не дождусь, когда же про карму будет. А вот и она, родненькая, буддистская наша!

Лицо у Сенявина разгладилось, а сам он откинулся на мягкую спинку сиденья и блаженно закрыл глаза.

Митя закашлялся.

И тут же воспользовался моментом Телеведущий. Похоже, он ожидал, когда Сокольцев умолкнет.

– Мне тоже хотелось бы вам не то чтобы возразить, а, скорее, прокомментировать. Если вы, разумеется, не побрезгуете моими дилетантскими рассуждениями.

Профессор молчал, улыбался и глаз не открывал.

– На руках вас носить не стану, потому что не подниму да и вы не позволите. Но, будь я свободным издателем, я бы все ваши лекции, особенно о житии России и ее сожителях, я бы немедленно отправил в печать и прорекламировал так, что книга тут же стала бы бестселлером. Лишь пару-тройку моментов я бы попросил вас мне разъяснить. Начнем с возраста нашей всеобщей матушки. – Трулль заглянул в свой смартфон, на котором, похоже, производил расчеты. – Вы этот возраст, насколько я понял, установили, исходя из пресловутых тысячи двухсот лет. Вы их сами же потом опровергли, сославшись на китайский пример. Но России семнадцать, так сказать. исторических лет на один биологический год положили. И теперь она у вас выходит совсем старая и так далее, и так далее… Но почему семнадцать, а не двадцать, не двадцать пять? Ведь ежели по двадцать пять вычислять, то получается: под монгола Русь попала в шестнадцать, освободилась от ига примерно в двадцать четыре, Петр ее себе подчинил тридцатитрехлетнюю, Гитлера она разгромила в сорок три года… Ну и сейчас, я прикинул, нашей любимой России будет не шестьдесят восемь, а всего… да, сорок восемь лет. Как приблизительно вам должно быть. А вы ведь – в самом расцвете сил! Не так ли?

Профессор глаз не открыл, но бровью слегка повел.

Митя уже кончил кашлять и хотел что-то сказать.

– Погодите! Я не закончил! – решительно, хоть и улыбчиво предупредил его Трулль, отложил смартфон и продолжал: – И возраст-то ведь, как вы говорите, биологический. А биологические возрасты у разных… у разных живых организмов разные. Один, скажем, у кашалота, другой у хомяка и так далее, и так далее… А если мы возьмем с вами растения. Например, самых долгожителей – белые американские сосны. Или лучше наши родные, то есть греческие маслины. Они, говорят, вообще бессмертны. У них из корней вырастают как бы новые деревья, их как бы клоны.

Александр встал и стал прогуливаться по катеру, от мотора к рулевому сиденью.

– И если вы непременно настаиваете, – радостно говорил он, – что Русь – Русский Улус – Московия – Российская империя – Советский Союз – все это один и тот же типа национальный организм, а не различные государства или нации, то я позволю вам возразить: с Рюриком и Рюриковой династией меня как бы психологически мало что связывает. Я даже языка их не понимаю! Вы же сами сказали: язык – это стержень, спинной мозг моей идентичности… С Петром мне намного комфортнее. Хотя тоже слегка заморачиваюсь, читая его указы. И совершенно кайфово с Пушкиным!.. Окей, давайте с Петра начинать. При нем возникла наша великая империя. При нем стал зарождаться великий русский язык! И значит, та страна, в которой мы сейчас имеем счастье – и честь, великую честь! – «жить и чувствовать», родилась не в дремучем средневековье, а с Петром Великим. И тогда… тогда даже с вашими семнадцатью годами на один биогод выйдет, что нам тепереча… навскидку, профессор, навскидку… эйн, цвей, дрей – всего восемнадцать лет! И вся жизнь впереди, Андрей Владимирович!

Трулль остановился и посмотрел на Профессора. Но тот безмолвствовал, как народ у вышеупомянутого Пушкина. Глаза по-прежнему были закрыты, лицо улыбалось, но бровь опустилась.

– Генетика у нас, я согласен, давайте скажем тяжелая. Про прабабушку нашу Русь не знаю и врать не стану. Что же касается подмонгольской нашей бабули и византийской нашей родительницы – да, хлебнули и здоровье себе попортили. Оно, может, нам и аукается… Но Россия, «великая наша держава», во-первых, как мы только что выяснили, не старая, а молодая – меньше чем на сто лет старше Америки. И потом… Вы же сами нам рассказали. Три великих полководца – Карл Двенадцатый, Наполеон и Гитлер – со своими лучшими в мире армиями пытались нас уничтожить! Но мы только сильнее и могущественнее стали от этого: империю создали, лучшая в мире литература у нас расцвела, в космос первые полетели… Вот она, наша Крепость, о которой вы говорите, что она у нас якобы поломалась… Ее еще, помнится, Некрасов воспел – «Терпеньем изумляющий народ»… Терпение – вот наша иммунная система. Никто так терпеть не умеет, как мы!

Ведущий снова остановился напротив Профессора. А тот глаз не открыл и перестал улыбаться.

– Нам никакие болезни не страшны!.. Тем более что вы, дорогой профессор, их явно преувеличили. Такое, я знаю, практикуется, так сказать, некоторыми докторами. Больного специально запугивают, чтобы он не отвиливал от лечения. Типа: если сегодня не ляжете, то завтра помрете… Так и у вас в вашем диагнозе. Честное слово, некоторые цифры, которые вы приводите – полу-, а то и явно фейковые. Не знаю, где вы их нарыли. У нас сейчас полный бусырь со статистикой… И не сердитесь – слишком уж пахнет формалином в вашей, так сказать, исторической смотровой. Как в морге, Андрей Владимирович… Только поймите меня правильно! Я согласен с Петровичем. Вы – гений. А ректор ваш – бздун. Но, положа руку на сердце, с вашим талантом, с вашим-то красноречием…

Ведущий не договорил. Потому что услышал, что Профессор посапывает. Глаз не открыл и будто похрипывает. И когда это похрипываие превратилось в похрапывание, Трулль догадался, что Сенявин уснул.

«Ё-моё! Он заснул. А я перед ним стараюсь, красивые слова для него подбираю!» – подумал Ведущий. Он подмигнул Мите, осторожно ступая, подошел к Драйверу и, усмехнувшись, воскликнул, впрочем, негромко:

– Стоп! Снято!

И тут же велел:

– Всё! Теперь я сяду за руль и будем рыбачить! А ты отдыхай, чебурашка, мать твоя карлица!

– Мать-то у меня нормальная, – усмехнулся в ответ Петрович.

– У нормальных таких детей не бывает… У нормальных давно б уже клюнуло…

Пришлось Драйверу уступить место Ведущему.

Он, правда, в очередной раз предложил поменять приманки и поставить свои «старые, уловистые». Но Трулль отвергнул его предложение.

– Сейчас будут долбать один за другим, – пообещал Телеведущий. – Ты только отвали подальше!

– Не вопрос, – соглашался Петрович. – Но куда я тебе отвалю – мы ведь, это самое, в лодке.

– Ну, тогда сядь рядом с Профессором и, как и он, выключи моргалку, – порекомендовал Александр.

Драйвер его рекомендации, однако, не последовал. Вместо этого он подошел к Мите и сказал:

– Ты, кажется, хотел, чтобы я тебе рассказал о Границе? Ну так пойдем на бак. Не будем мешать великому рыболову и утомленному солнцем профессору.

Хельгисага (45–61)

45

Теперь самое время вернуться к Хельги.

В праздности он прожил у Асы два лета и одну зиму. А со второй зимы стал замечать, что Аса все реже приглашала его в свою женскую комнату. Это стало происходить с того момента, когда при дворе Асы появился молодой Олав, сын Эйрика, конунга Хордаланда. Через некоторое время этот Олав стал первым исчезать с пира, а Хельги после того, как тот исчезал, никогда не водили по подземному коридору в фрюстюгу агдирской правительницы.

Хельги решил воспользоваться случаем. Выбрав благоприятный момент, он обратился к своей покровительнице и сказал ей:

– Скоро мне минет двадцать лет. И думается, самое время попробовать, не пошлют ли мне боги удачу и счастье, которыми пользуются сыновья Рагнара.

Аса ему ничего не ответила. Но вечером призвала к себе в женскую комнату.

А утром, перед тем как расстаться, говорит:

– Сходи к причалам и выбери себе корабль.

Хельги выбрал себе боевой корабль средней величины, однако с высоким бортом, из крупного леса и с драконьей головой на носу.

Аса его выбор одобрила и пообещала подобрать надежных людей.

Когда же Хельги вновь провели по подземному коридору, он на следующее утро попросил Асу:

– Разреши, чтобы со мной на своих кораблях ходили Сульки и Соти, мои названные братья.

Аса опять промолчала. Но скоро из Рогаланда прибыли с кораблями конунговы сыновья Сульки и Соти.

Как говорится, краток час у молвы. Еще не растаял снег, когда к Хельги пришел дружинник его отца Атли Толстый, и он вместе с другими семью молодцами попросился к Хельги в команду.

Хельги и тут обратился за разрешением к своей благодетельнице.

– А мои люди, которых я тебе дала, тебя не устраивают? – нахмурилась Аса.

– Когда я лишился отца и матери, эти люди хотели остаться при мне. А Эйвинд Кривой Рот нам отказал. Вот что меня и тогда не устраивало, и теперь не устраивает, – улыбнулся ей Хельги.

– Сказано и разумно, и благородно, – ответила Аса и дала разрешение.

Таким образом, помимо людей Асы в команду Хельги вошли два его друга, Кари и Вестейн, а также Атли Толстый и семь человек, которых он привел с собой.

46

Когда наступила весна, прошел лед на водах, зацвели деревья, поднялась трава на полях, Хельги, Сульки и Соти на трех кораблях снарядились в поход.

Аса пришла провожать их к причалам.

Прощаясь с ней, Хельги сказал:

– Прими от меня благодарность, мудрая и справедливая женщина. Молю тебя, пошли с нами свою удачу!

– Моя удача всегда с теми, кого я воспитала, – ответила Аса.

47

Удача и вправду не оставляла Хельги и его спутников. Целый год они плавали по Восточному морю, вдоль северного его побережья, промышляя в шведских шхерах от Скани до озера Лёг, которое ныне зовется Меларен. Со шведами в ту пору у Асы и ее сына Хальвдана отношения были недружественными.

Сражаясь, Хельги обычно держал в правой руке меч и в левой руке копье, а сзади со щитом стоял кто-то из дружинников его отца, иногда – два дружинника со щитами.

Ни посреди волн и утесов, ни в трудных положениях на суше Хельги было незнакомо уныние или растерянность.

Готовясь к опасному предприятию, Хельги обычно призывал к себе счастье и остерегался говорить о бедах.

Подплывая к берегу, он всегда снимал драконью голову, чтобы не обидеть духов земли. И на его корабле гибло и бывало ранено меньше людей, чем на корабле Соти, который часто забывал снять звериную морду.

Побежденных и безоружных врагов Хельги никогда не казнил и своим побратимам советовал этого не делать.

Больше всего Хельги любил меряться силами с другими викингами, победу над ними считая самой почетной.

Как-то раз в проливе между островом Эйланд и материком им навстречу устремились три корабля. Когда они сблизились на расстояние голоса, на среднем корабле поднялся рослый человек и крикнул:

– Очень вы неосмотрительны. Разве вы не видели, что в проливе стоят боевые корабли?

Ему никто не ответил. И тогда человек сказал:

– Меня зовут Ульриф из Седерманланда. А вашего предводителя как зовут?

Тут Хельги назвал себя.

– Чей ты человек? – спрашивает Ульриф.

– Дружинник Асы Великой и Хальвдана Черного.

– Давно уже северные конунги недолюбливают нас с отцом, – сказал Ульриф.

– Тем хуже для тебя, – говорит Хельги.

– Встреча наша кончится тем, – говорит Ульриф, – что тебе и рассказать о ней не придется.

И, схватив копье, он метнул его в корабль Хельги, и оно сразило одного воина.

А дальше началась жестокая сеча, причем с обеих сторон были равные потери ранеными и убитыми. И ближе к вечеру Хельги сказал Ульрифу:

– Похоже, швед, у нас с тобой равная удача и ни одна из них не пересилит другую. Стоит ли терять людей понапрасну?

Ульриф с ним согласился. Они заключили мир и до середины лета плавали вместе, добывая себе имя и богатство, а перед тем, как расстаться, условились встретиться осенью, чтобы вместе совершать набеги.

Добычу Хельги, Сульки и Соти делили поровну между собой. Но Сульки и Соти из своей доли треть оставляли себе, треть раздавали воинам, и треть привозили Асе. Хельги же Асе посвящал две трети добытого, а оставшуюся треть делил между собой и своими людьми, беря себе равное число серебра. За это его еще больше уважали, и многие рвались стать людьми Хельги. Но он брал к себе лишь самых искусных.