Текст книги "Весна страстей наших. Книга 2. Бедный попугай. Сладкие весенние баккуроты"

Но вернемся к Юлии.

VII. Юлию с Гиласом свел Луций Авдасий, у которого Гилас иногда бывал на попойках. Как протекала случка, Вардий мне не рассказывал. Но сообщил, что с Гиласом Юлия встречалась еще реже, чем с Бессом. Во-первых, строгая конспирация, влекущая за собой многочисленные затруднения. Во-вторых, Гилас чуть ли не каждый день бывал занят в театре и на пирах. В-третьих, Гилас хотя и был истинно по-гречески разносторонним развратником, но женщинам предпочитал мужчин. В-четвертых, с женщинами Гилас любил, как он говорил, музицировать, то есть… Можно я обойдусь без дальнейших подробностей?.. Некоторым эта экзотика, может, и нравилась. Но Юлии она, похоже, скоро наскучила, если не опротивела.

Наконец… у нас получается в-пятых?., вдобавок ко всему Гилас был пьяницей: когда у него случались запои, он не мог уже ни с одной женщиной…

Он и в театре, бывало, как у Горация:

 
…Фуфий, который на сцене
Пьяный на ложе заснул и проспал Илиону – и тщетно
Несколько тысяч ему голосов из театра кричали:
«Матерь! тебя я зову!»…
 

– Вардий мне процитировал из этой сатиры и сообщил, что с Гиласом иногда случалось нечто подобное.

Подводя итоги этой стадии – второй стадии первого этапа, – Гней Эдий сообщил мне, что она завершилась вскоре после майских Флоралий. Юлия перестала предаваться любовным играм и с Бессом, и с Гиласом, хотя не порвала с ними окончательно и изредка навещала их, но уже не одна, а в обществе Домиции Марцианы или Помпонии Карвилии, уже не в одежде рабыни, а в скромном одеянии, старательно пряча лицо под накидкой, Домиция же и Помпония нарочно ярко одевались, чтобы бросаться в глаза. Как правило, их сопровождал и кто-то из доверенных адептов-мужчин: Криспин или Вардий. Да, Гней Тутикан, как он тогда назывался, мой рассказчик! Юлия приблизила его к себе в середине апреля, после того как ее покинул, не объясняя причины, Семпроний Гракх.

Вардий также присовокупил, что у Бесса и у Гиласа, при всем их различии, было, помимо их славы, еще одно общее свойство: и тот и другой, если смотреть на них с некоторого расстояния, весьма напоминали Феникса, и ростом, и телосложением, и даже овалом лица.

VIII. Третья стадия состояла из одного только события. В июньские календы, когда в Городе и в его окрестностях праздновали Карналии, по приказу то ли Юла Антония, то ли самой Юлии была приготовлена поместительная лодка. У нее была вызолочена корма, весла были посеребрены, паруса были прикреплены пурпурного цвета. Юлия и ее адепты сели в эту диковинную лодку неподалеку от мавзолея Августа и поплыли вверх по течению Тибра. Гребли два сенатора, семь всадников и четыре плебея, все одетые в костюмы рабов. Ими командовал Луций Авдасий, на деньги которого наняли и оснастили лодку. На флейте прекрасно играла Феба, на кифаре – довольно сносно красавица Домиция Марциана, в дудку дудела уродливая Помпония Карвилия. Подпрыгивая, выскакивая и гримасничая, руководил этим маленьким оркестром Квинтий Криспин, одетый в костюм мохнатой цикады. Остальные адептки в одеждах нереид или харит стояли одни у руля, другие – возле канатов. Десять Юлиных щеголей, точь-в-точь эроты на греческих фресках, с опахалами окружали шитый золотом балдахин, утвержденный в центре лодки. А под балдахином на устланном пурпуром ложе возлежали Юлия и Юл Антоний. Юл был облачен в доспехи со шлемом и изображал собой Марса, а Юлия была одета так, как на картинах рисуют Афродиту или Венеру.

Зрителей у этого странного зрелища было немного, так как основные массы народа чествовали Карну либо в Городе, либо в Гелернской роще, где понтифики приносили положенные жертвы. Но те, которые случились на берегу, шли и бежали за лодкой, восхищенными криками приветствуя плывущих.

Тут Эдий Вардий счел, наконец, возможным обратить мое внимание вот на какую деталь, вернее, на множество деталей: плавание на эдакой лодке, и ранее – ночные проделки, а до этого – факелы на пиру, и еще ранее – рыбалка с ныряльщиком и насадкой на крючок давно уже пойманной и даже закопченной рыбы, и даже само название «амиметобии», которое было присвоено юным щеголям, – все это было, так сказать, позаимствовано из похождений Марка Антония и Клеопатры: те именно так забавлялись и развлекались на Кидне и в египетской Александрии.

Сделав это замечание, Гней Эдий на некоторое время покинул меня, направился к работникам, копавшим и выравнивавшим канавки, отдал им какие-то распоряжения, а потом вернулся ко мне и продолжал свой рассказ.

«Зрелища» —

– так Вардий наименовал второй этап «разжигания пожара».

Этот этап также состоял из трех стадий. И первая стадия —

IX. Театр. В июле, месяце божественного Юлия, где-то в промежутке между Козьими нонами и Днем Алии к востоку от Города было разыскано место, по своему рельефу представлявшее как бы природный театр: холм, образующий полукруг, а перед ним – широкая овальная поляна. Холм лишь слегка обработали лопатами, так чтобы получились ряды сидений, а позади поляны воздвигли то, что греки до сих пор называют «скеной» – деревянное сооружение о трех дверях, из которых выходят и в которые уходят актеры.

Устройство «театра» было поручено все тому же Луцию Авдасию, всаднику и откупщику – не только потому, что он был самым состоятельным из Юлиных адептов, но также вследствие того, что выбранное для представлений место располагалось неподалеку от его виллы.

От имени Юлии обратились к уже известному нам Гиласу, а также к Пиладу и Стефаниону. Всем троим обещали щедро заплатить за услуги, но первым Гилас, а следом за ним комедиант и «ателланщик» отказались от гонораров: дескать, с дочери великого Августа они ни за что не возьмут денег. Актерам и танцовщицам, которых они привели с собой, вознаграждение, тем не менее, предложили, и те не стали отнекиваться.

В этом импровизированном театре были сыграны три, с позволения сказать, пьесы: ателлана, мим и трагедия.

Тут мой рассказчик, Гней Эдий, обратился ко мне и сказал:

– Все три представления мне лень описывать. Какое хочешь, чтобы я описал?

Я наугад выбрал первое – ателлану.

И Вардий поведал:

Взяли какую-то старую ателлану и, объяснив, что требуется, отдали ее на переработку баснописцу Федру…Помнишь? Федр, родившись в Македонии, четырехлетним мальчишкой после битвы при Филиппах был продан в рабство в Вифинию. Там, попав к образованному человеку, умудрился получить приличное образование, не только греческое, но и латинское. Во время пребывания Августа в восточных провинциях Федр был подарен принцепсу как местная литературная достопримечательность. Август привез его в Рим и забавлялся его баснями…Я тебе это рассказываю не потому, что ты о Федре не слышал, а чтобы подчеркнуть: Федр тогда еще был рабом, и рабом самого Цезаря!.. Так вот, Федр над ателланой весело потрудился, введя два дополнительных персонажа и обильно снабдив всех действующих лиц похабными стишками из «Приапеи».

Получилось: Мужик, Жена, не один, а два ее любовника – Буккон и Учитель – и еще один, которого вообще не встретишь в классической ателлане – Воздыхатель. Роль Воздыхателя взял на себя Гилас, роль Учителя – Пилад, а Мужика – Стефанион. У Буккона и Жены роли были менее интересные, и их исполняли менее талантливые актеры. Мужик в исполнении Стефаниона очень походил на Тиберия, Жена предстала перед зрителями в одном из костюмов Юлии, Буккон своим ростом и статью напоминал Юла Антония, Учитель – Гракха, ну а Воздыхатель, которого изображал Гилас, сам понимаешь, кого он собой являл и кого пародировал.

О содержании фарса также легко догадаться. Жена, как водится в ателлане, изменяла старому и глупому Мужику, своему супругу. Изменяла с двумя любовниками: с Букконом, который набрасывался на нее и пожирал, словно она была куском мяса, а он месяц не ел и задыхался от голода, и с Учителем, который, вместо того чтобы ласкать и нежить Жену, читал ей заумные, но крайне скабрезные лекции о том, что такое любовь, как надо услаждать любовника, какие принимать позы, какие делать движения, ну и тому подобное. Они именно декламировали, а не действовали. Не только Учитель, но и Буккон, держа Жену за руки, описывал, хрипя и закатывая глаза, как он ее пожирает, как утоляет свой стылый звериный голод ее жарким и трепетным телом, что происходит с его… ну, понятно. Мужик, устраивая Жене сцены ревности, тоже живописал, как он ее ненавидит, как бьет по щекам, по губам, по срамным местам, как он ее уже дважды убил, а теперь в третий раз будет ее убивать; и постоянно восклицал: «Уеду из Рима!», «Уеду на Родос!», «К грекам сбегу!» – раз двадцать, не менее, на разные лады выкликнул угрозу, сопровождая ее отборной осканской бранью.

Зрители, понятное дело, веселились. Но более других персонажей забавлял их Воздыхатель. Он бегал по сцене и упрашивал, чтобы его тоже подпустили к Жене. Буккону кричал: «Я тоже голодный! Дай мне от нее насладиться! Дай хоть кусочек, хоть пальчик, хоть ноготочек, проклятый обжора!». Учителя убеждал: «Я ей „Науку“ свою почитаю. После такого урока в мире во всем не будет любовницы боле искусной». И тут же принимался читать отрывки из Фениксовой поэмы. Он даже к Мужику приставал и, встав на колени, умолял его уже прозой: «Можно я тоже ее ударю! Я тоже хочу! Мы ведь с тобой собратья по несчастью! Дай я тебе помогу!».

Гилас великолепно играл Воздыхателя: он у него получился одновременно растерянный и суетливый, восторженный и жалкий, утонченный и, вместе с тем, чуть ли не самый похабный из всех действующих лиц, ибо изысканная вульгарность, как заметил Вардий, порой намного сильнее шокирует, чем площадная брань…

Описав представление, Вардий ненадолго задумался. А потом объявил:

– Зря ты выбрал ателлану. Следующий за ним мим показательнее… Хочешь, опишу?

И стал описывать еще до того, как я успел изъявить желание:

Автором пригласили Понтика, бывшего друга Проперция, который, продолжая писать трагедии, подрабатывал на мимах и пантомимах. Сюжет почерпнули из знаменитой гомеровской сцены. Помнишь? Вулкан, заподозрив Венеру, подстроил ловушку и сделал вид, что уехал. Когда Марс явился и они возлегли, ловушка сработала: золотая сеть опутала обнаженных любовников и подняла их над ложем. Вулкан вернулся и призвал в свидетели олимпийских богов… Ну, знаешь, знаешь…

Вулкана играл Стефанион, который в ателлане исполнял роль Мужика. Венеру играла актриса, которая раньше играла Жену. Марса играл давешний Буккон. Пилад, игравший Учителя, теперь изображал Аполлона. Гилас играл Меркурия. На роль Юпитера пригласили Бафилла – представь себе: соблазнили и заманили великого старика, Меценатова любимца! Юнону представляла одна из многочисленных Бафилловых любовниц-актерок. Исполнители, хотя и были облачены в костюмы соответствующих богов, но масок не имели и были искусно загримированы: Юпитер – под Августа, Юнона – под Ливию, Вулкан – под Тиберия, Марс – под Юла Антония, Венера – под Юлию, Аполлон – под Гракха. Меркурия же, в исполнении Гиласа, и гримировать не нужно было – издали ни дать, ни взять Феникс!

Другие артисты и артистки представляли собой мелких богов: мужчины – сатиров, женщины – нимф; и те и другие имели на теле лишь узенькие набедренные повязки.

Действие так развивалось: величавый Юпитер, вместо того чтобы возмутиться развратным поведением своей дочери Венеры (в спектакле она несколько раз назвалась его дочерью), напустился с упреками на Вулкана: дескать, я тебе доверил свое прекрасное порождение, а ты, убогий плебей, не уследил и не уберег меня и ее от позора. Юнона пыталась заступиться за сына, и тогда разгневанный Август… прости, оговорился – Юпитер, божественный принцепс, накинулся на Юнону, ее попрекая и обвиняя. Вулкан встал на защиту матери. И тогда разгневанный Юпитер стал награждать тумаками хромоногого рогоносца. Юнона сначала пыталась оттолкнуть мужа от сына, а потом, сама разъярившись, стала хлестать по щекам несчастного Вулкана: мол, всем даешь себя унижать – жене, брату, отцу – постоять за себя не умеешь, ну так на тебе, на тебе, жалкий уродец! Марс в это время с Венерой, ни на кого не обращая внимания, предавались объятиям; сеть им не больно мешала. Аполлон же, вожделенно поглядывая на обнаженную Венеру, снисходительно слушал Меркурия, читавшего ему и зрителям пояснительные стихи.

То есть, как водится в миме, Юпитер, Юнона, Вулкан и прочие боги лишь действиями выражали свои чувства; слова же за них произносил Гилас-Меркурий, вернее, стихами живописуя их состояния, озвучивая упреки и оправдания, гекзаметром, если речь шла о Юпитере и Юноне, и хромым ямбом, когда дело касалось Вулкана… «В Армению я не поеду, на Родос подамся!»; «Ступай ты хоть в Тартар – отныне ты мне, негодяй, ненавистен!»; «Сыночек останься! Сыночек, смирись! Ах ты, дрянь непослушная!» – все это Гилас восклицал на разные голоса, а боги лишь открывали рты, когда он говорил от их имени, и движениями рук, кистей, головы и всего тела изображали те чувства, которые Меркурий описывал. И славно изображали. Юпитер, даже когда раздавал тумаки, был величав и прекрасен; Юнона была жеманна, даже когда хлестала по щекам сына. Вулкан бесподобен был в своей «оскорбленной убогости» – Вардиево выражение.

Сатиры и нимфы тоже не бездействовали. Обступив с двух сторон пойманных в сеть Венеру и Марса, нимфы виляли задами, а сатиры эти зады пытались поймать в объятия.

Зрители прямо-таки умирали от смеха.

X. Не смеялись только два человека: Юлия и Юл. Для них возле самой «орхестры» на небольшом возвышении были установлены два металлических как бы трона. Помост был выкрашен серебряной краской, а троны, похоже, были позолочены. Юл Антоний лишь изредка ухмылялся или презрительно хмыкал. Юлия же сидела неподвижная, с отсутствующим взглядом, а когда порой будто приходила в себя, произносила фразы – иногда несколько фраз изрекала, – и все они были на непонятных окружающим языках: то ли на сирийском, то ли на мидийском или армянском.

Вардий полагал, что к содержанию театральных постановок Юл Антоний имел непосредственное отношение: Федр и Понтик лишь сочиняли стихи, а он, Юл, заказывал им сюжеты, предлагал мизансцены, советовал, как «узнаваемее» и смешнее распределить роли. Но делал это втайне от большинства адептов: я, дескать, простой зритель, а все это сочиняют и изобретают авторы и актеры.

Дабы еще больше остаться в стороне, устроителем зрелищ, как греки говорят, «хорегом», Юл назначил Аппия Клавдия Пульхра. И тот, к удивлению своих друзей, ревностно приступил к исполнению возложенных на него обязанностей: снабжал актеров костюмами, присутствовал на репетициях, привлекал музыкантов, приглашал и рассаживал зрителей. При этом не только сохранил свою торжественность, но сделал ее еще более напыщенной и церемонной. Все движения его тела стали настолько плавны и размеренны, что казалось, будто он движется в такт лишь ему одному слышной музыки. Свою сенаторскую тогу он теперь менял по нескольку раз в день, придирчиво следя за тем, чтобы она непременно блестела. Перед тем как выйти из дома, он еще старательнее, чем прежде, драпировался в нее, а когда возвращался домой, стал класть тогу под пресс, чтобы сохранить ее искусно отделанные складки.

Заканчивая рассказ о театральных представлениях – о трагедии Вардий не стал мне рассказывать, заметив, что она была «еще более пошлой», что называлась она «Язон и Медея», что Язон в ней был представлен импотентом – заканчивая повествование о театре, Гней Эдий велел обратить внимание на следующие две детали: круг зрителей на них был строго ограничен Юлиными адептами, никого из посторонних не допускали – и, другая деталь: троны, на которых восседали Юлия и Юл, весьма напоминали те, которые когда-то в Афинах велели установить для себя Марк Антоний и Клеопатра, с той лишь разницей, что у тех троны были из чистого золота.

XI. Вторая стадия – цирк. К ней приступили в середине секстилия, в месяце, который теперь носит имя Августа.

К северо-западу от Рима, милях в двух за Ватиканским полем, разыскали небольшой деревянный амфитеатр. Им уже давно никто не пользовался, и он был наполовину разрушен или растащен на дрова. Цирк этот быстро обновили.

Мне это сообщив, Гней Эдий неожиданно стал повествовать о римских блудницах, перечисляя их различные виды и категории. С твоего позволения я кратко перескажу, чтобы не упустить некоторые забавные штрихи. Так вот: самые убогие и самые дешевые из них – «ночные бабочки», или «побродяжки», или еще: «двухгрошовые», а также: «бустуарии». У них даже помещения нет, и они предаются своему ремеслу в темных проулках, в садах под кустами, в порту. Бустуариями («смотрительницами могил») некоторых из них называют потому, что они обслуживают своих нанимателей на кладбищах среди могил и часто подрабатывают плакальщицами на дешевых похоронах. Все это – сплошь рабыни.

Второй вид Вардий наименовал «лупами» или «форпиками». Живут они в лупанариях, главным образом во Втором городском квартале, в Субурре, между Эсквилином и Целием; но и в Вике, и возле Таврова цирка, и почти за каждыми городскими воротами их можно легко разыскать. Зарабатывают в специальных помещениях, для этого предназначенных. Как правило, им не надо рыскать по Городу, так как их хозяин или хозяйка располагают более или менее постоянным составом посетителей, которые регулярно их навещают, а те их обслуживают, иногда как давних знакомых. Помимо собственно лупанариев есть также бани, гостиницы, харчевни и пекарни, – если попросишь владельца, он с радостью ублажит тебя одной из своих девочек. «Лупы», в отличие от бездомных «ночных бабочек», почище, помоложе и посмазливее, стоят чуть подороже, но не намного. Тоже – преимущественно невольницы, хотя встречаются среди них и свободные. Но эти вольноотпущенницы, как правило – «лены», то есть управительницы лупанариев, бань и трактиров.

Почти сплошь свободные, хотя и не римлянки по рождению – разного рода артистки, танцовщицы, арфистки и флейтистки, третий вид заработчиц. В эдильском списке они не значатся. Берут за свое искусство значительно дороже, чем «бабочки» или «лупы», так как в дополнение к телесным забавам предлагают своим посетителям еще и танцы, и музыку, и песнопения: похабно-испанские, похотливо-сирийские, томно-египетские или сладострастно-лидийские – в зависимости от вкуса и настроения гостя.

А самый дорогостоящий – четвертый тип, «гетеры». Эти никогда не были рабынями, многие из них – римлянки, а некоторые даже происходят из аристократических семейств. Наряжаются они в шелка и другие заморские ткани, украшают себя золотом и драгоценными камнями, благоухают аравийскими ароматами, рдеют и цветут финикийскими румянами. Да, они, эти благородные и изнеженные создания, дабы за свой разврат не подвергнуться огромному штрафу и высылке из Города, должны явиться к эдилу и записать свое имя в список римских блудниц. Но, как уверял меня Вардий, они вовсе не чувствуют себя этим униженными, вернее, так ценят свою плотскую свободу, что ради нее готовы пожертвовать и своей добродетелью, и своей репутацией. Они не бегают, как «ночные бабочки», за своими мужчинами – те сами толпятся у их домов. Они не в закоулках и не в притонах с ними встречаются – они их пышно принимают в просторных и иногда по последней моде декорированных домах. Не они своих любовников песнями и плясками завлекают – те перед ними выслуживаются умными беседами, яркими речами в судах и в сенате, элегиями и поэмами. Гетеры со своих возлюбленных денег не требуют – они по праздникам разрешают им дарить себе дорогие подарки, про которые говорят: «намного дороже денег».

Так вот, подробно описав категории заработчиц, Гней Эдий мне сообщил:

XII. Из этих женщин было решено сделать «гладиатрисс». Такого слова в нашем языке, как ты знаешь, не существует, но Юлию и Юла это мало заботило – с середины секстилия они его стали употреблять. Юлин новый адепт эдил Вибий Рабирий, который по должности надзирал в Городе за проститутками, снабдил четырьмя видами заработчиц Пульхра – на «цирковой» стадии он продолжал играть роль «устроителя». Пульхр – с Юлиной, разумеется, помощью – призвал в качестве ланисты уже известного нам ретиария Бесса и поставил перед ним задачу: к концу месяца упорными тренировками шлюх превратить в гладиатрисс и вывести на арену.

Бесс после непродолжительных уговоров согласился. И первым делом разделил своих подопечных на четыре разряда, подобно тому, как у настоящих гладиаторов бойцы делятся на ретиариев, секуторов, мирмилонов, гопломахов и так далее. Первый отряд составили «ночные бабочки»; они сражались совершенно обнаженными, но груди их были позолочены, и оружием их были сети и деревянные трезубцы. Во второй отряд вошли «лупы», облаченные в мужские тоги, в которых обязаны ходить по закону; вооружены они были маленькими круглыми щитами и длинными деревянными копьями. Третий отряд сформировали из певиц и танцовщиц, одетых в прозрачные одеяния; их прозвали «музами» и вооружили их собственными музыкальными инструментами – флейтами, дудками и тяжелыми бубнами. Наконец, четвертый отряд, который прозвали «матронами», нарядили в присущие им пышные шелковые одеяния, но на головы им надели шлемы с высоким плюмажем, а в руки дали деревянные короткие мечи и широкие щиты.

Этих-то «бабочек», «луп», «муз» и «матрон» Бесс дней пять или шесть обучал различным гладиаторским приемам, наступательным и оборонительным, в одиночном поединке и в сомкнутом строю: выпадам и ретирадам, ударам, уколам и защитам, уверткам и подсечкам. После этого к Бессу присоединили Гиласа, которому было велено, как они выражались, пантомизировать гладиатрисс — то есть обучить их разного рода соблазнительным движениям и позам, дабы они не просто дрались и чихвостили друг друга, но производили эротическое впечатление и вызывали у зрителей соответствующее возбуждение.

Игры гладиатрисс состоялись за день до сентябрьских календ и, по общему мнению, были крайне успешными. Труды Бесса даром не пропали: гладиатриссы сражались вдохновенно, изобретательно, слаженно в строю и яростно в одиночку, почти профессионально применяя свое оружие. Гилас также изрядно поработал: за редким исключением все состязавшиеся в том, что касалось эротических движений, не подвели своего прославленного учителя.

Перед началом представления были совершены возлияния Вольгиваге, божественной покровительнице всех «гулящих».

Были учреждены четыре приза: «амазонок», «Венерин», «Аталанты», «Минервин». За первые три назначили по сто сестерций, за последний, «Минервин», – триста монет.

«Приз амазонок» присуждался за наибольшую слаженность в строевом поединке, когда, что называется, стенка на стенку. Этот приз получил, как нетрудно догадаться, отряд «муз», то есть танцовщиц и актрис, которым по роду своей деятельности часто приходится согласовывать движения.

«Венерин приз», то есть награду за эротическую пантомиму, также достался одной из «муз», сирийской плясунье: хотя в одиночном поединке она была неоднократно побеждаема, поверженная навзничь на песок, или поставленная на колени, или поднятая над землей своей более мощной и решительной противницей, она, эта «муза», умудрялась производить такие возбуждающие телодвижения, принимала столь соблазнительные позы, что публика – особенно юные щеголи – прямо-таки ревела от восторга, и Пульхру, по совещанию с главным экспертом, Гиласом, пришлось объявить ее победительницей.

«Приз Аталанты» – за владение оружием – был присужден одной из золотогрудых «бабочек». Она своей сетью ловко опутывала и обездвиживала соперниц, их поражая их же собственным оружием: «луп» – их копьями, «муз» – флейтами и дудками, «матрон» – мечами. Многие ожидали, что ей, резкой, угловатой, мужеподобной, и высший, «Минервин» приз может достаться.

Но не достался. Так как эту самую «бабочку» – на самом деле она была не ноктилукой, а бустуарией, – ее, «смотрительницу могил», в итоге сразила одна из «матрон», женщина, по виду изнеженная и хрупкая, но такая яростная, что бустуария то ли опешила от удивления, то ли устрашилась ее злобного неистовства и сетью своей промахнулась, а «матрона» сначала ударом щита повергла ноктилуку на землю, а потом сорвала с себя тяжелый железный шлем и им собиралась прибить несчастную, но Бесс, судья, вовремя остановил поединок. Эта же матрона следом за «бабочкой» повергла во прах двух «луп» и одну «музу». «Музе» она ее бубен надела на голову, с первой «лупы» стащила тогу и ею пыталась ее удавить, второй «лупе» копье перерубила мечом – заметь, деревянным! Ярость ее была неистощимой, неистовство – сокрушительным. Она, эта урожденная аристократка, несмотря на неоднократные замечания Бесса, разражалась такой изощренной бранью, которой устыдились бы и видавшие виды центурионы, и кричала, что всех шлюх ненавидит и всех перебьет до единой!.. Пришлось ее остановить. И, остановив, ей, по единогласному требованию публики, Пульхр присудил наивысший, трехсотсестерциевый «приз Минервы», хотя победительница – даже в момент награждения – больше всего походила на Медузу Горгону.

Слава богам, Бесс накануне рекомендовал «устроителю» Пульхру пригласить врача. После окончания представления у него оказалось немало работы. Две гладиатриссы от доставшихся им ударов пребывали без сознания, у одной из «матрон» была выбита челюсть (ее неудачно саданули дудкой или флейтой), «бабочка» из «двухгрошовых» недосчиталась ребра.

Пострадали даже некоторые зрительницы, хорошо знакомые нам Эгнация Флакцилла и Помпония Карвилия. В некий момент сражения они неожиданно утратили над собой контроль, выбежали на арену и попытались принять участие в состязании. Но, не имея соответствующей предварительной подготовки, скоро были выведены из строя гладиатриссами. При этом Эгнация Флакцилла, заработав синяк под глазом, вовремя опомнилась и ретировалась. Помпония же, наша уродка-аристократка, так вошла в раж, так самоотверженно пыталась защитить одну из «матрон», которую хлестала своей сетью какая-то «ночная бабочка», что не отделалась синяками и ссадинами – вторая ноктилука, придя на помощь своей напарнице, вцепилась Помпонии в волосы и так сильно загнула ей руку, что рука оказалась сломанной.

Юлия и Юл от начала и до конца зрелища восседали на позолоченных тронах, тех же самых, которые устанавливались на первой, «театральной», стадии. Но Юл теперь облачен был в расшитое золотом мидийское платье, на голове имел тиару. На Юлии же были серебряные башмаки, пурпурная хламида и шляпа с диадемой. Одним словом, изображали из себя восточных царя и царицу. Вардий не преминул пояснить, что так когда-то наряжались Клеопатра и Марк Антоний. И добавил, что Юлия, в отличие от прежних месяцев, на играх гладиатрисс выглядела превосходно: к ней будто бы снова вернулись и ее природная красота, и царственная осанка, и насмешливая лучезарность взгляда, и даже чуть ли не утренняя прозрачная свежесть – такие выражения употребил Гней Эдий.

И в довершение описания сообщил, что на представление в цирк, совершенно неожиданно для адептов, явился Семпроний Гракх, словно никогда и не покидал Юлиных спутников, со всеми приветливо поздоровался, расположился в первом ряду амфитеатра рядом с Пульхром, Криспином и Сципионом и с неподдельным интересом наблюдал за происходящим на арене.

XIII. Стадион — третья стадия «зрелищного» этапа.

Никаких конных заездов не состоялось и никакой собственно стадион не использовался. Были посещены и осмотрены городские дома и подгородные виллы адептов. Среди них самой подходящей была признана морская вилла одного из двух адептов-сенаторов. Его имени Вардий мне не назвал, но объяснил, что вилла его была предпочтена остальным, так как ее атрий больше других осмотренных атриев напоминал стадион и по своей удлиненной форме, и по вместительности.

В первый день сентябрьских Римских игр Пульхр – он продолжал играть роль устроителя, еще более напыщенно, после того как в компанию вернулся Гракх – Аппий Клавдий объявил, что на Опалиях состоятся эротические состязания и каждый из адептов может выставить пару, так сказать, «сексуальных атлетов», мужчину и женщину, но сами адепты не имеют права «непосредственного участия» и будут состязаться друг с другом лишь в качестве «заказчиков» и «тренеров». Почти все мужчины-адепты, за исключением Пульхра, Юла Антония и Семпрония Гракха, тут же заявили о своем желании подготовить и выставить соответствующих «атлетов». Женщинам-адепткам выставлять пары не рекомендовалось, но и не запрещалось, и Эгнация Флакцилла, Аргория Максимилла и пострадавшая на предшествующей стадии Помпония Карвилия (напомню: ей руку сломали) тоже стали обзаводиться своими «сексуариями» – с легкой руки Квинтия Криспина их теперь так стали именовать в кругу Юлии.

«Сексуарки» понятно откуда вербовались: профессиональных и досужих блудниц в Риме было предостаточно. Сложнее оказалось с «сексуарами»-мужчинами: их надо было, во-первых, разыскать, во-вторых, уговорить и, в-третьих, учитывая их непрофессионализм, подобрать наиболее выигрышных для них сексуарок, то есть такую шлюху найти, чтобы она им наиболее соответствовала. Однако и эту непростую задачу решили, набрав сексуаров главным образом из рабов, матросов и портового люда.

Приз был на редкость заманчивым. Победителю сексуального ристания – разумеется, не самим сексуариям, а их «тренеру»-адепту – был обещан в награду один из крупных черных брильянтов Юлии!

Состязание состоялось, как я уже сказал, в день Опалий, за тринадцать дней до октябрьских календ.

По периметру имплувия разложили матрасы, предназначенные для соревнующихся, вдоль стен атрия-«стадиона» расставили стулья для зрителей-адептов и установили два позолоченных трона для Юлии и Юла. Юл и Юлия восседали на них уже не в восточных костюмах, а как бы в одеждах жрецов: на Антонии были тога-претекста со жреческой подпояской и венок из вербены, на Юлии – гладкое длинное одеяние, ниспадавшее до самого пола, а сверху грациозно накинутая на голову палла, которая окаймляла ее лицо, оставляя на лбу открытыми волосы, разделенные пробором на две пряди, – ну прямо весталка! И лишь цвет одеяния был не чисто белым, а слегка желтоватым.

Устал я от того, что греки называют «порнографией», хотя Вардий ее радостно описывал, переходя от пары к паре… Приап с ними!.. В итоге две пары претендовали на победу. Первая была выставлена Вибием Рабирием: мужчина лет тридцати пяти и женщина годков двадцати двух. Вторая пара принадлежала Помпонии Карвилии – да, ей, нашей уродке-аристократке со сломанной рукой. Выставила она юношу лет восемнадцати и женщину лет двадцати девяти.