Текст книги "«Орловщина» – Восстание в Белом Крыму. 1920"

Провал

Генерал Субботин приказал начальнику своего штаба, ген. Лукьянову, давать Май-Маевскому совершенно секретные оперативные сводки. Я получал их под расписку, снимал с них копии и передавал брату. Эти сводки печатались комитетом и расклеивались по городу: в них сообщалось о переходе на сторону красных целых дивизий Колчака, о взятии его в плен и катастрофе на деникинском фронте. Врангель сосредоточил все обозы армий на станции Иловайской, а кавалерия красных нанесла удар на ст. Матвеев-Курган и забрала всю базу. В специальных добавлениях к сводкам комитет разъяснял всю бесцельность дальнейшей борьбы с красными. На обеде у ген. Субботина я услышал такой разговор: – Владимир Зенонович, интересная вещь: оперативные сводки принимает по радио капитан, участник «Ледяного похода», от него сводки поступают к нам. Кроме меня, начальника штаба и вас никто их не читает, а, между тем, они расклеиваются по городу. По видимому, есть приемочная станция, перехватывающая их.

Май-Маевский, пораженный этим, ответил: Может быть! Лично я сводку по прочтении тотчас же жгу… Наш комитет решил относиться к сводкам осторожнее, но работу с ними не прерывать. Чтобы отвлечь всякое подозрение и оградить от слежки частную квартиру брата (Батумская, 37), где иногда устраивались подпольные совещания, мы завлекли как-то Май-Маевского к брату на обед. Генерал пробыл там до позднего вечера. 20 января я узнал, что комитет назначил днем захвата власти 23 января. Обстановка, казалось, была самая подходящая. Немногочисленный гарнизон состоял в большинстве из мобилизованных и пленных красных; среди них находилось много партийцев, державших связь с комитетом, равно как и с дредноутом «Воля».

Слащев, с небольшими силами, около четырех тысяч штыков (по словам Май-Маевского), еле-еле удерживал Перекоп. Против Слащева стояла 13-я армия красных. Рабочие порта, подготовленные к восстанию, должны были занять госучреждения и нести охрану города. Подрывной секции комитета поручалось взорвать некоторые суда на рейде и железнодорожный Камышловский мост. На меня с десятью товарищами возложили сложную операцию – произвести арест Ненюкова, Субботина, Лукьянова и других начальников, после чего я должен был принять на себя руководство восстанием и командование революционными силами. Мы с братом обсуждали всесторонне подробности нашей задачи. Меня беспокоил вопрос о надежности комитета. Но Владимир ручался за всех членов. Все стойкие ребята. Состав комитета хранится в строжайшей тайне. Это было наше последнее свидание. Я лег спать непонятно удрученным, и сон долго не приходил. Лишь перед рассветом я забылся. Вдруг раздался стук в дверь. Кто бы это мог быть в такую рань? Я вышел в коридор. Бледная, заплаканная… жена брата шепнула через силу: – Володю ночью… арестовали…

Гостиница «Кист» в 1920 г гнездо белого офицерства.

Арест брата поразил меня. Наспех я обдумал, что делать. В глубине коридора у лестницы притаился подозрительный тип. Сообразив, что это шпик, я нарочито громко сказал: – Это невозможно! За что его арестовали? – и тихо: – Что нашли при обыске? Невестка ответила: – Арестован морской контрразведкой, – и тихо добавила: – Ничего кроме твоей почтовой открытки – Хорошо, я сейчас выясню. Иди домой. Я разбудил Май-Маевского и, уверив его в ошибочных действиях контрразведки, просил написать бумажку о немедленном освобождении. – Капитан, вы не волнуйтесь. Я сам не допускаю мысли о виновности вашего брата. Я выясню все, и ваш брат будет освобожден. Выходя из комнаты, я столкнулся с тем самым шпиком, который подслушивал наш разговор с невесткой. Он, очевидно, и теперь подслушивал у двери. В коридоре я столкнулся с начальником особого отдела при ставке, князем Тумановым. Он спешил к Май-Маевскому. По уходе князя, я вошел к генералу, он сидел у окна, задумавшись, по лицу его катился пот. – Капитан, у меня сейчас был князь Туманов. Ваш брат арестован по подозрению. Вы не волнуйтесь: ничего плохого не случится, хотя бы он и был замешан в заговоре против власти. Все это выяснится в течение двух-трех дней. Я старался выяснить серьезность положения через знакомых офицеров, близко стоящих к контрразведке, но это мне не удалось. Несколько раз заходил я к Май-Маевскому, последний успокаивал меня, как и раньше. Но слежка за мной контрразведки доходила до наглости: я точно сопровождался почетным караулом. Тут были офицеры, переодетые в рабочую одежду, штатские… их поведение было вызывающим. Например, в соседнем номере уже месяц стоял жилец. Сразу после ареста брата соседу предложили за ту же плату лучшую комнату, а в его комнату въехал шпик. Ко мне в номер прислали электротехника для исправления вполне исправных проводов, которые шпик то снимал, то вновь проводил. По ночам я слышал, как у двери ходят неизвестные люди. Вероятно, у них была директива задержать меня в случае побега. Я, действительно, подумывал о побеге, но боялся повредить брату. Я надеялся, что адъютанта Май-Маевского не посмеют тронуть. А что касается генерала, то я до сих пор много раз убеждался в его полном доверии ко мне.

На утро Май-Маевского пригласили в штаб крепости: из Симферополя были получены сведения о восстании, но о каком – никто не знал. Власти растерялись, Май-Маевский собрал группу офицеров, погрузил на платформы два легких орудия и под прикрытием бронепоезда двинулся на Симферополь для подавления восстания Орлова.

Бронепоезд «Единая Россия» белой армии.

…По возвращении в Севастополь, В «Кисте» Май-Маевский просил меня приготовить глинтвейн. Он тоже пришел ко мне в комнату, сел на диван и неожиданно спросил: – Скажите, капитан, как вы смотрите на эсеров и коммунистическую партию? Какая между ними разница? Впервые он заговорил со мной на политическую тему. Мне ничего не оставалось, как притвориться хладнокровным: – Я не знаком с партиями. Меньше всего этим интересовался. – А скажите, капитан, ваш брат действительно был младшим унтер-офицером из вольноопределяющихся? – спросил Май-Маевский, с ударением на каждом слове. – Так точно, ваше превосходительство. Он служил в 32-м полку. – Вы мне в Харькове рассказывали, что ваш отец служил начальником Сызрано-Вяземских железных дорог. У вас там, кажется, и имение есть? – Точно так, ваше превосходительство. Жаль, что не была взята Рязань, – вы лично убедились бы в этом.

Удостоверение Адьютанта Командующего Доброармией.

– А с какого времени ваш брат состоит в коммунистической партии?… Я понял, что все пропало. – Никак нет, ваше превосходительство, я хорошо знаю брата. Он никогда не был коммунистом. – Вы знаете, что ваш брат был председателем подпольной организации и все было подготовлено к восстанию? – отчеканил генерал. При этих словах дверь комнаты открылась, вошла группа офицеров с револьверами в руках. Один из них крикнул злорадно: – Капитан, руки вверх! Я поднял руки. На меня смотрели дула нескольких револьверов. Начальник сухопутной контрразведки подошел к Май Маевскому, стукнул шпорами и, приложив руку к головному убору, отрапортовал: – Ваше превосходительство, вам все хорошо известно? – Да, – сказал генерал и тотчас же ушел. По уходе его был произведен тщательный обыск, а начальник разведки допытывался: – Скажите, где вы были комиссаром? Я, не теряясь, ответил: – Какую чушь вы говорите?! Я никогда не был комиссаром, – и обратился к офицерам: – Господа офицеры, не желаете ли выпить глинтвейна, приготовленного для Май-Маевского? – Мы не пьем во время служебных обязанностей, – отрезал начальник: – а скажите, как вы устроили брата к Май– Маевскому? – Спросите у генерала. – Да-а, загадочная история, – протяжно и ехидно сказал начальник разведки и, обращаясь к офицерам, добавил: – Мы все установим… ведите его. Вдоль коридора гостиницы вытянулось множество юнкеров с винтовками. На улицах там и сям большие группы офицеров, а около памятника Нахимова и вблизи здания морского собрания стояли пулеметы.

Меня вело десять человек, по три справа и слева, четверо сзади. Я оглянулся и увидел направленные на меня дула револьверов. Кто-то прикрикнул: – Не оглядываться! Сердце усиленно билось. Признаюсь, меня пугало кошмарное предположение: вдруг меня поведут на Графскую пристань, а оттуда на крейсер «Кагул», этот проклятый застенок контрразведки. А мне так надо было выиграть время, чтобы спастись и спасти брата. Нет, меня повели в морскую контрразведку, по Корниловской набережной, д. № 17.

Газетчики выкрикивали: «Вечерний выпуск. Раскрытие подпольного комитета большевиков! Важное событие!» Эти слова привели меня в полное отчаяние. Я сразу начал обдумывать план бегства. Но мы уже подходили к контрразведке. Толпа офицеров рассматривала меня как редкого зверя. Меня ввели в помещение; не допрашивая, через несколько минут тот же караул препроводил меня в крепость.

С большим волнением я прочитал газету.

На первой странице крупным шрифтом было напечатано:

«Арест городского комитета большевиков.

В ночь на 21 января чинами контрразведки захвачен городской комитет большевиков. Найдено оружие, вполне оборудованная типография с набором только набранных прокламаций «К офицерству», взрывчатые вещества, протокол заседания, печать и т. п.

Арестованы: 1) В. В. Макаров (председатель комитета), 2) А. И. Бунаков, 3) А. И. Севастьянов (бывш. поручик), 4) Л. Шулькина, 5) М. С. Кияченко, 6) И. Ашевский, 7) И. М. Вайсблатт, 8) М. 3. Иоффе, 9) С. С. Крючков. Комитет был захвачен в клубе строительных рабочих и располагал еще конспиративной квартирой в д. № 7 по 2-й Цыганской улице, где проживал М. С. Кияченко. При комитете были три секции: военная, подрывная и контрразведывательная, во главе первой секции стоял Макаров. Подрывная секция имела своей задачей взорвать все мосты вокруг г. Севастополя, а также и военные корабли. Контрразведывательная секция во главе с бывшим поручиком Севастьяновым тщательно регистрировала всех работающих в учреждениях Доброармии. Вайсблатт и Иоффе заведовали типографией. Все вышеуказанные были преданы военно-полевому суду и последним приговорены к смертной казни.

Приговор приведен в исполнение в ночь на 22 января с. г.».

Белогвардейская газета умолчала, что В. В. Макаров был личным ординарцем генерала Май-Маевского. Белое командование не хотело компрометировать себя.

«Сумасшедшие стратеги» боялись осложнений среди войск и рабочих масс.

Князь Туманов (нач. Особ. отд. при ставке Деникина) применил к арестованным жестокую инквизицию. В течение 24 час. девять лучших борцов за свободу были подвергнуты «культурным» пыткам свирепого застенка контрразведки на крейсере «Кагул». Над ними злорадно смеялись, избивали, опускали в холодную ванну, кололи иголками, клали под мышки горячие яйца, выворачивали конечности тела, пытали раскаленным железом. Но несмотря на такие непосильные ужасные пытки арестованные товарищи не выдали никого, их твердая стойкость коробила князя Туманова и его свору. Какой-то генерал на деле захваченного комитета наложил резолюцию: «Надменно державшимся пощады быть не может». По одним слухам, после жестокой пытки совершенно замученных товарищей расстреляли и выбросили в море, а по другой версии – их по одиночке вывозили на катере в открытое море, бросали живыми в воду.

Крейсер «Кагул» с 25.03.07–31.03.17 (бывший «Очаков»)

Катер отплывал, и начиналась охота, как на дельфинов.

Так безвременно погибли девять коммунаров – члены первого Севастопольского подпольного комитета РКП (б).

Побег из крепости

Под утро в мою сырую, темную камеру посадили «политического». Я понял, что князь Туманов старался с помощью опытных контрразведчиков выведать от меня все, что только можно. Но внешнее хладнокровие мне не изменяло. Я продолжал играть роль несправедливо заподозренного и оскорбленного офицера. Моя невеста, Мария Удянская выхлопотала право приходить ко мне и приносить пищу. Под влиянием глубокого чувства эта самоотверженная девушка оставила своих буржуазных родителей и делила со мною все опасности и лишения боевой жизни.

В последнее ее посещение я нашел записку в жареной рыбе. Мария писала, что все настроены против меня. Май-Маевский ее даже не принял, назвав меня организатором красной сволочи, номер в гостинице «Кист» за мной не числится. Сегодня или завтра меня повезут на Северную сторону– место расстрелов. А, может быть, они не узнают, где я был в 1918 году, и мне удастся обмануть их. Или попытаться бежать? Но записка не оставляла никаких надежд: я видел, как ко мне протягивались руки палачей. К утру у меня созрел план бегства…Утром, в уборной, я встретил своего хорошего товарища, Ваню Воробьева. Его тоже ожидал расстрел. Охрана несла свои обязанности плохо, и я свободно изложил свой проект. Воробьев тяжело вздохнул, подумал и решился:

– Я согласен и передам всем. Во время обеда Воробьев прошел мимо меня, кинув: – Согласны с планом шесть; все решили лучше умереть в схватке. Из 53 неминуемых смертников только шесть! Но размышлять было некогда. Я решительно шепнул: – Хорошо, будьте готовы. Действуйте, как уговорились во время ужина. Другого исхода нет. Будет поздно. Подбежал часовой: – Не разговаривать! Бери обед и уходи по карцерам! Целый день меня мучила мысль: что будет, если эти шесть раздумают. План побега был слишком дерзкий, но другого выхода не было. Легче погибнуть в схватке, если не посчастливится, чем от руки палача. День казался вечностью. – Выходи за ужином, – разнесся по коридору голос. С миской в руках, я шепнул товарищам, дожидавшимся своей очереди в узком коридоре: «Не бойтесь, дружней, начинаю!» А часовому сказал: – Позовите ко мне караульного начальника по очень важному делу. Часовой крикнул разводящему, тот позвал караульного начальника. – Кто меня звал и зачем? – пренебрежительно спросил начальник. – Поручик, у меня есть важное государственное дело. Отчасти касается вас. – Говорите, я вас слушаю. – Как же я буду говорить в присутствии всех, а в особенности при коммунистах? – я указал на группу заговорщиков. – Поручик, зайдемте на минуту в камеру, я вам расскажу. – Я держал себя так невинно, что офицер мне поверил. Мы вошли в камеру. Я быстро проговорил: – Поручик, одну минутку! Подождите меня здесь. Я сейчас принесу рукопись! И, не дав поручику опомниться, моментально выбежал из камеры, захлопнув дверь на чугунный засов. Стоящие вблизи товарищи, Воробьев, Заборный, Вульфсон и другие, набросились на часовых и вырвали винтовки. Мы ворвались в караульное помещение. Я крикнул: – Бросай, сволочь, ружья! В этот момент мои товарищи схватили винтовки, лежавшие рядом с юнкерами на нарах. Два товарища выстрелили. Все это было делом нескольких секунд. Караул до того растерялся от неожиданного нападения, что часть солдат, в ужасе, с поднятыми руками, прижались к стенам, другие лезли под нары, вопя о пощаде. А ведь караул состоял из сорока человек, не считая контрразведчиков! Наружные часовые, услышав стрельбу, шум и крики, поднятые заключенными и караулом, сбежали с поста. А мы, крепко сжимая винтовки, выбежали из крепости. Через несколько минут вдогонку нам началась стрельба, но мы уже миновали Цыганскую слободку и выходили в открытое снежное поле. Мрак и морозный ветер со снегом затрудняли наш путь. Вдали замигал огонек, и мы определили, что находимся вблизи Херсонесского маяка. Мы ускорили шаги. Не знаю, сколько времени мы таким образом шли. Силы истощались, приходилось часто отдыхать на снегу. Чтобы хоть немножко поддержать тепло, прижимались один к другому. Два товарища, Вульфсон и Гриневич, были босы; их лица говорили об ужасной боли. На последней остановке стало ясно, что надежды на спасение нет, силы подорваны, а ветер и метель крепнут. Все же лучше заснуть в сугробах, чем погибнуть в застенках контрразведки. Один из наиболее стойких, Воробьев, подбодрял всех: – Товарищи, я знаком с местностью: здесь должна быть поблизости деревушка. Пойдемте как-нибудь потихоньку! Какого труда стоило нам подняться! Пройдя полверсты, мы уже хотели остановиться, так как некоторые стали отставать, а одного товарища пришлось вести под руки. Вдруг идущий впереди Воробьев остановился и спросил в полголоса: – Товарищ Макаров, вы слышите лай собак? Действительно, впереди где-то далеко заливалась собака….

* * *

Председатель Севастопольского подполья Владимир Макаров Он был старше меня на три года. Он кончил церковноприходскую школу первым учеником. Страстно хотел учиться дальше, а бедность принудила его сделаться учеником в переплетной мастерской дяди Асманова. Еще мальчиком Владимир стремился уехать из Скопина.

И он оставил мать и родных, чтобы уехать в Балашов, Саратовской губернии. Здесь Владимир работал в переплетных при типографиях и принимал активное участие в первомайских демонстрациях, организовывал маевки. Жажда новых мест увлекла брата в Севастополь. Здесь он работал переплетчиком в Доме трудолюбия. Заведующий оценил яркие способности брата и назначил его смотрителем. Конечно, из этого повышения ничего выгодного для него не получилось. Вместо верного сторожевого пса, он приобрел в новом смотрителе друга и заступника рабочих и вскоре вышиб брата с места. Новый хозяин Владимира, Гладун, бывший офицер, участник севастопольской обороны, приходил в ужас от свободолюбия своего работника и в восторг от его работоспособности и инициативы. Смешно было слушать, как горячо спорили на политические темы Гладун с Владимиром. Брат часто мечтал: «Соберу немного денег и вместе с товарищами открою мастерскую. Тогда Гладуны не будут нас эксплуатировать».

В империалистическую войну Владимир тянул военную лямку в 32 зап. пех. полку, в гор. Симферополе. Болезнь освободила Владимира от военной службы. Он осуществил свою мечту: вместе с товарищами открыл небольшую переплетную мастерскую. Много читал, работал в профсоюзе секретарем, распространял нелегальную литературу. В начале гражданской войны вступил в ряды РКП(б) и всецело отдался партийной работе. Я думаю о последних днях брата. У истекающего кровью вырывали признание. Но он и его товарищи умерли молча за великую идею.» (Павел Макаров).

К счастью, после ареста Макаров не был расстрелян, как герой актера Соломина, а совершил побег из-под стражи, и примкнул к так называемой красно-зеленой повстанческой армии. Макаров возглавив т. н. Симферопольский полк краснозеленых повстанцев, использовал весь свой военный опыт и знание противника в боях против войск Врангеля.

Павел Макаров бывший адъютант командующего.

Он был известен не только среди своих, но и среди врагов. Сам Врангель упоминает отряд Макарова в своих «Записках», изданных в Берлине, как подразделение зеленых, доставившего серьезное беспокойство его тылам в октябре 1920 года. Стороны вели и идеологическую борьбу друг против друга. Врангель заявил, что если «краснозеленые протянут им руку, то он ее пожмет». Но Макаров, потерявший в застенках брата, не мог в это поверить. В листовках, отпечатанных на трофейной машинке, и распространяемых как среди населения, так и в рядах белых, он наоборот, призывал белых переходить на сторону повстанцев. И если в отношении офицеров такая пропаганда была малоэффективна, то солдаты белой армии, уходили в леса целыми группами. Военный прокурор белогвардейцев И. Калинин прямо указывает, что вождь зеленых капитан Макаров, мстил за своего казненного брата. Его отряды пользовались поддержкой татарского населения. Местные отряды государственной стражи (полиции) не могли бороться с этими «шайками» и Врангель был вынужден создавать тыловую армию, поручив ее командование генералу Носовичу, но было уже поздно, так как и фронтовая армия дрогнула.

Третий Симферопольский повстанческий полк под командованием Макарова нападает на расположенное в горах месторождение угля – Бешуйские копи и выводит их из строя. Отрезанный от Донбасса Врангель, надеялся на Бешуйский уголь для нужд флота. С этой целью была даже восстановлена узкоколейка от ст. Сюрень. За успешные операции против белогвардейцев Макаров был награжден штабом Крымской повстанческой армии именными серебряными часами, которые ему вручил лично И.Д. Папанин.

К моменту ухода Белой армии в отряде Макарова было 279 чел. На вооружении было:

– винтовок– 235;

– револьверов -12;

– пулеметов – 11.

Для передвижения в отряде было 13 лошадей и 16 повозок.

После вступления в Крым частей Красной армии, Макаров назначается командиром Истребительного отряда по борьбе с бандитизмом при Крымском ЧК. Скорее, этот период из биографии Макарова позволяет считать его чекистом.

П.В. Макаров – начальник административного сектора УИТУ при Наркомюсте Крыма, Симферополь.

В соответствии с мандатом Крым ЧК Макарову разрешалось производство облав, обысков и взятие заложников. Он не мог быть арестован без ведома Крымского ЧК. Отряд Макарова добивается определенных успехов, уничтожив целый ряд бандформирований, однако зам. председателя Крымского ЦИКа Вели-Ибраимов смещает его с этой должности и сам занимает ее. Обиженный Макаров увольняется из ВЧК и уезжает в родной г. Скопин, где руководит местной милицией. Однако без Крыма он уже не может и вновь переводится на полуостров. Павел Васильевич работает участковым надзирателем Алуштинской раймилиции, субинспектором уголовного розыска Симферопольской райгормилиции. В это время он и начинает работу над своей книгой «Адъютант Май-Маевского». В 1926 году по состоянию здоровья П.В. Макаров оставляет службу в органах внутренних дел и переходит в управление исправительно-трудовых учреждений при Наркомате юстиции Крыма, где в 1932–1933 году возглавляет административный сектор.

В разгар репрессий в 1937 году он был арестован и более двух лет провел в местах лишения свободы. Историку С.Б. Филимонову удалось ознакомиться с уголовным делом нашего героя, до сих пор хранящемуся в архивах госбезопасности. Заслуживают внимания показания Макарова на допросах в НКВД. Следователя интересовала причастность обвиняемого к сотрудничеству с иностранными разведками, участию Макарова в боях против Красной Армии и результаты его разведдеятельности в штабе белых. Мы представляем себе методы, использовавшиеся в ходе ведения следствия в годы репрессий, и можно было бы предположить, что Макаров стал их жертвой. Однако изложение показаний, их логичность и аргументированность, а также мягкость последовавшего приговора (ему вменялись в вину пропаганда и агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти ст.58–10,58-11 УК РСФСР, но в качестве наказания определено 2 года лишения свободы, после чего он был освобожден с учетом времени, проведенного под арестом) позволяют нам принять их на веру. Макаров объяснил, что найденное у него фото в форме офицера румынской армии сделано в шутку еще на фронте у одной знакомой румынки, чьи братья служили в армии.

Шутливое фото П.В. Макарова в форме румынского офицера, впоследствии сыграло злую шутку.

В ноябре 1939 года ему возвращают и персональную пенсию в размере 200 рублей в месяц. Великую Отечественную войну П.В. Макаров встретил в штате отдела социального обеспечения. Когда встал вопрос о формировании подполья и партизанских отрядов, Макаров вновь ушел в горы и опять в составе Третьего Симферопольского партизанского отряда. Воспоминания об этом не простом периоде жизни Макаров изложил в своей книге «Партизаны Таврии». Павел Васильевич Макаров был награжден орденом Боевого Красного Знамени сразу после эвакуации из Крыма на Кавказ в октябре 1942 года. К концу войны он получил медаль «Партизану Отечественной войны» I степени и в 1967 году Орден Красной Звезды. Именем Макарова назвали пионерскую дружину в его родном Скопине. П.В. Макаров работал помощником ректора Крымского сельскохозяйственного института по административно– хозяйственной части. Павел Васильевич скончался 16 декабря 1970 года в возрасте 73 лет.

Но пора нам вернуться к отряду капитана Орлова.

* * *

Крым был на вулкане событий. 9–11-го января на перешейках красные заняли Перекоп и Армянский Базар, продвинулись к Юшуни, занявши Карт-Казак, но нашей контратакой отброшены в исходное положение. 18-го января красные вновь атакуют там же, но неуспешно. В Севастополе морская контрразведка в ночь с 20-го на 21-е января арестовывает городской комитет большевиков во главе с В. Макаровым, подготовлявшим захват власти.

Контрразведка в Симферополе не оставляла отряд Орлова без наблюдения, зная настроение многих чинов отряда и его руководства, но, по-видимому, никаких мер не принимала. Для некоторой иллюстрации создавшейся обстановки князь Романовский сообщает несколько интересных «показательных» для того времени моментов и разговоров. В связи с назначением князя всполошились, по– видимому, в Ялте монархисты и «из Ялты нагрянул ко мне, – пишет князь, – председатель ялтинской думы граф Апраксин; причем нагрянул ночью и заявил мне, что ни Ялта, ни Крым не потерпят моих «бонапартистских» затей, что «они», монархисты, этого не допустят… Весьма удивленный всем этим, я ответил графу, что мы здесь стремимся победить большевиков, что о монархии рано думать и никто о ней не думает и что я очень сожалею, что его прислали сюда с подобной ерундой; после чего я не препятствовал ему стремительно скрыться за дверью, понятно, соблюдая все правила вежливости». Затем князь имел разговор с лейт. Гомейером, начальником отряда из немецких колонистов, и при этом Гомейер задал неожиданно вопрос: «доверяет ли князь Орлову?» – На вопрос князя: в чем дело? – Гомейер ответил «полууклончиво: мол, на Орлова влияют, его шантажируют… неясна позиция Дубинина…» И еще об одном моменте говорит князь: «Мой адъютант Де-Конор, друг детства, вдруг стал дружить с Орловым, и отношение ко мне, как будто, изменилось. На мой совет: «будь осторожен с Орловым» – последовал ответ: – «Почему? Он очень симпатичен… я у него бываю»… Я не стал спорить». (Позже, после первого выступления Орлова, Де-Конор скрылся и князь его больше не видел).

Председатель Ялтинской Думы граф Пётр Н. Апраксин.

Эти разговоры и моменты, действительно, показательны для того времени: «монархисты» беспокоятся о «бонапартизме», когда все горит, а князь, окруженный людьми, на которых не может положиться, по-видимому, не в курсе происходящего вокруг него.

В такой атмосфере 20-го января, как пишет ген. Деникин, ген. Слащев потребовал выход отряда Орлова на фронт. Чем руководствовался генерал Слащев, вызывая отряд на фронт? Положение ли на фронте вызвало эту меру? Подозревал ли Слащев о предполагаемом выступлении Орлова? Было ли это в связи с предполагавшимся выступлением в Севастополе и настроением отряда в Симферополе? На эти вопросы сейчас трудно ответить, так как в имеющихся материалах нет точных указаний на это. Однако, после этого требования началось в Симферополе быстрое развитие событий, о которых имеющиеся сведения несколько не совпадают. Ген. Деникин пишет: «Орлов, при поддержке герцога Лейхтенбергского, уклонился от исполнения приказа (ген. Слащева) под предлогом неготовности отряда. Требование было повторено в категорической форме, герцог уехал объясняться в штаб Слащева». С другой же стороны князь С. Романовский (герцог Лейхтенбергский) сообщает, что «о требованиях Слащева – Орлову выступить на фронт – ничего не знал и не знаю. Я напросился на «визит» в Джанкой, а не был вызван Слащевым туда». В ночь на 22-е января князь выехал в Джанкой.

В это время Орлов, имея уже в своих руках силу, со своим окружением, по видимому, учитывая обстановку, пришли к заключению, что настало благоприятное положение для осуществления его мыслей, с которыми он носился в течение нескольких месяцев, и в ночь с 21-го на 22-е января они приступили к проведению их в жизнь. Орловское «действо» – «орловщина» – началось.

В ночь с 21-го на 22-е января (на рассвете) чинами орловского отряда на симферопольском вокзале были арестованы: комендант Севастопольской крепости ген. Субботин, начальник Штаба Новороссийской области ген. Чернавин, возвращавшиеся из Джанкоя в Севастополь после совещания с ген. Слащевым. В городе были произведены аресты многих высших гражданских и военных властей, арестованы многие штаб-офицеры, и все арестованные препровождены в Европейскую гостиницу, где помещался штаб Орлова. Утром 22-го появился приказ № 1 кап. Орлова, который гласил:

«Приказ № 1 по городу Симферополю.

Исполняя долг перед нашей измученной Родиной и приказы Ком-кора ген. Слащева о восстановлении порядка в тылу, я признал необходимым произвести аресты лиц командного состава гарнизона гор. Симферополя, систематически разлагавших тыл. Создавая армию порядка, приглашаю всех к честной объединенной работе на общую пользу. Вступая в исполнение обязанностей начальника гарнизона гор. Симферополя, предупреждаю всех, что всякое насилие над личностью, имуществом граждан, продажа спиртных напитков и факты очевидной спекуляции будут караться мною по законам военного времени.

Начальник гарнизона г. Симферополя, командир 1-го полка Добровольцев, капитан Орлов.»

Вот как вспоминает утро 22-го января один из офицеров (кап. И.): «Идя утром в штаб (7 улан. Ольвиопольского полка), я был удивлен присутствием на улицах довольно многочисленных офицерских пикетов. Дошел благополучно; как позже выяснилось – спасли обер-офицерские погоны. В штабе только адъютант шт. – ротмистр Непперт, писаря и никого из штаб-офицеров. Соединились с командиром полка. Под домашним арестом по приказу захватившего город капитана Орлова. Выясняется, что все штаб-офицеры арестованы. Орлов объявил себя комендантом города и захватил Европ. гостиницу. Чтобы выяснить обстановку, мы – я и Непперт – отправились к Орлову. Он принял нас в присутствии какого-то капитана в форме Марковского полка… Орлов, не без театральности, произнес речь о засилье штаб-офицеров, о захвате ими командных постов, о том, что мы, обер-офицеры, остаемся в черном теле на ролях пушечного мяса… Но, конечно, с его способом борьбы мы не могли никак согласиться. И мы мирно разошлись. Прийдя в Штаб, узнали, что нам звонил Крымский конный полк. Соединились. Полк. Бако организовывает сопротивление и сзывает в казармы полка. Мы отдали распоряжение эскадронам пробираться к Крымчакам. В казармах Крым. кон. полка узнали, что из Севастополя идет на фронт тяжелая батарея. Соединились с командиром и поставили его в известность о происходящем. Командир батареи поставил в известность Орлова, что Европ. гостиница находится под его обстрелом.» Находившиеся в Симферополе запасные части и отряд немецких колонистов соблюдали «нейтралитет».