Текст книги "Тьма в бутылке"

Подобную власть над кем-либо может иметь лишь человек, желающий ее применить.

И она вскрывала коробки дальше, сосредоточенно и с большим беспокойством. Губы крепко сжаты, дыхание глубокое и обжигающее ноздри.

Коробки были переполнены папками формата А4 на пружинке, всевозможных цветов, но все с неизменно мрачным содержимым.

Первые папки относились к периоду, когда он, очевидно, искал оправдание своему безбожию. Вновь эти брошюры. Брошюры всевозможных религиозных движений, аккуратно вставленные в папки. Листовки, вещавшие о вечности и неизменном божественном свете, о верном способе постижения истины. Буклеты новообразованных религиозных общин и сект, все как один претендующие на то, чтобы дать исчерпывающий ответ о человеческих бедствиях. Такие названия, как Сатья Саи Баба, Церковь сайентологии, Церковь Божьей Матери, Свидетели Иеговы, Общество вечников и Дети Бога, мешались с Семьей Тонгил, Школой четвертого пути, Миссией Божьей Святости и множеством других, о которых она не имела понятия. И независимо от ориентации церкви, каждая из них провозглашала себя единственным истинным путем к спасению, гармонии и любви к ближнему. Единственным истинным путем, столь же неоспоримым, как «аминь» в церковной проповеди.

Она покачала головой. Чего он искал? Тот, кто мощно и властно отверг мрачную школу детства и христианские догмы. Насколько она знала, ни один из этих многочисленных вариантов не снискал благосклонности ее мужа.

Нет, слова «Бог» и «религия» не из тех, которые можно услышать на вилле из красного кирпича под величественной тенью Роскилльского собора.

Забрав Бенджамина из детского сада и немного поиграв с ним, она усадила его перед телевизором – лишь бы цвета поярче да картинка не слишком статичная, и он будет вполне доволен, – а сама отправилась на второй этаж. Все-таки пора прекратить это. Надо убрать последние коробки, не заглядывая в них, и оставить в покое мучительную жизнь мужа.

Двадцатью минутами позже она радовалась тому, что не уступила этой внезапной мысли.

Теперь она сидела и всерьез хотела собрать вещи, открыть крышку банки с деньгами, оставленными на хозяйство, и найти подходящий поезд. Настолько она была потрясена.

Она предполагала, что в этих коробках окажутся вещи, имеющие отношение к тому времени и той жизни, частью которой являлась она сама. Но могла ли она подумать, что стала реализацией одного из его проектов?

Во время их самой первой беседы он сказал, что с первого взгляда влюбился в нее. Она и сама как будто это чувствовала. Но теперь она знала, что это была не более чем иллюзия.

Ибо каким образом их первая встреча в кафе могла быть случайностью, если у него хранились газетные вырезки о соревнованиях по бегу с преодолениями препятствий, проходивших в парке Бернсторфа, а ведь она тогда впервые оказалась на подиуме победителей? Это было за много месяцев до их первой встречи. Откуда у него эти вырезки? Если он наткнулся на газеты позже, наверное, захотел бы показать их ей, разве нет? Там еще лежали программы состязаний, в которых она участвовала задолго до их знакомства. У него даже имелись ее фотографии, сделанные там, где она точно никогда не бывала вместе с ним. Получается, он не упускал ее из виду в течение долгого времени, предшествующего их так называемой первой встрече.

Он лишь ждал подходящего момента для реализации своего плана. Он ее выбрал, но это отнюдь не льстило ей, принимая во внимание последующее развитие событий. Совсем нет.

Это испугало ее.

Мурашки побежали по спине и тогда, когда она открыла деревянный архивный ящик, лежавший тут же в коробке. На первый взгляд он не представлял собой ничего особенного – просто ящик со списками имен и адресов, которые ни о чем ей не говорили. И лишь подробнее изучив эти бумаги, она испытала неприятные ощущения.

Почему эти сведения были так важны для ее мужа? Она не могла понять.

К каждому имени из списка прилагалась отдельная страница, на которой в определенном порядке были представлены сведения о данном человеке и его семье. Сначала – к какой религии они принадлежали. Затем – какой статус занимали в своей общине и, наконец, как долго являлись ее членами. За более личной информацией следовало множество подробностей о детях из этой семьи. Их имена, возраст и, что вызывало наибольшее беспокойство, характерные особенности каждого. Например: «Виллерс Шу, пятнадцать лет. Не маменькин любимчик, однако отец к нему сильно привязан. Строптивый парень, не является постоянным участником собраний общины. Большую часть зимы страдает простудой и дважды был прикован к постели».

Зачем ее мужу подобные подробности? И каким образом его касались семейные доходы? Неужели он был шпионом на службе у социальной администрации? Или он был приставлен проверять секты, существующие в Дании, на предмет инцеста, насилия или иных пороков? В чем вообще дело?

Именно это «в чем дело» и являлось наиболее неприятным вопросом.

Очевидно, он работал на территории всей страны, так что вряд ли находился на службе у государственных органов. По ее глубочайшему убеждению, он вообще не мог быть государственным служащим, ибо кому из них придет в голову хранить личную информацию такого рода у себя дома в картонных коробках?

А что же тогда? Частный детектив? Или он нанят каким-то богачом для притеснения различных религиозных сообществ Дании?

Возможно.

И она думала «возможно» до тех пор, пока не обнаружила листок бумаги, в самом низу которого, под сведениями о семье была надпись: «1,2 миллиона. Никаких отклонений».

Она долго просидела, положив этот листок себе на колени. Как и в других случаях, речь шла о многодетной семье, связанной с религиозной сектой. Но не давали покоя две детали – последняя строка, да еще рядом с одним из детских имен стояла галочка. Шестнадцатилетний мальчик, о котором было написано лишь то, что его любил весь свет.

Почему напротив его имени стоит значок? Потому что его любили?

Она кусала губы, совершенно обескураженная. Она знала только то, о чем кричало все внутри: нужно бежать. Но было ли это верным решением?

Возможно, все это будет обращено против него. Возможно, таким образом она обезопасит Бенджамина. Только пока она не знала как.

Она поставила на место две оставшиеся коробки с какими-то вещами, которым не нашлось применения в их общем доме, и наконец аккуратно положила сверху пальто. Единственной уликой была вмятина на одной из картонных крышек, оставшаяся после поисков зарядного устройства для мобильника. А это сущий пустяк.

Отлично, подумала она.

Тут в дверь позвонили.

В сумерках стоял Кеннет, его глаза светились от радости. Он держал в руках свернутую свежую газету, как они и условились. Он должен спросить, не им ли предназначалось это издание? А дальше сказать, что газета валялась прямо на дороге и что разносчики борзеют на глазах. Все это на тот случай, если она, отворив дверь, выражением лица предупредит об опасности или дверь откроет ее муж.

На этот раз ей сложно было решить, впускать ли Кеннета.

– Входи, но только на минуту, – просто сказала она.

Выглянула на дорогу. На улице уже царила темнота. Все было спокойно.

– Что стряслось? Он едет домой? – спросил Кеннет.

– Нет, не думаю. Он бы позвонил.

– Тогда в чем дело? Тебе плохо?

– Нет. – Она кусала губу.

Чего она добьется, впутывая его во все это? Не лучше ли оставить его до поры в неведении и пока не вмешивать в то, что неизбежно произойдет? Кто узнает об их связи, если на время прервать контакт? Она кивнула.

– Нет, Кеннет, я сейчас сама не своя.

Он молчал и смотрел на нее. Он сумел догадаться о том, что тут что-то неладно. Он получил сигнал, что тут каким-то образом замешаны чувства, которые он более не желал сдерживать. И в нем проснулся инстинкт самосохранения.

– Скажи, что случилось, Мия? Не хочешь?

Она втащила его в гостиную, где перед телевизором преспокойно сидел Бенджамин, как могут сидеть только маленькие дети. Именно вокруг этого крошечного существа нужно было сконцентрировать все силы.

Она хотела повернуться к Кеннету лицом и сказать, чтобы он не волновался, но на некоторое время ей придется исчезнуть.

Именно в эту секунду свет от фар «мерседеса» ее мужа просочился сквозь палисадник.

– Кеннет, тебе нужно уходить. Через заднюю дверь. Сейчас же!

– Может…

– Сейчас, Кеннет!

– Хорошо, но мой велосипед стоит у входа. Что делать с ним?

Она почувствовала, как у нее намокают подмышки. Может, сбежать вместе прямо сейчас? Просто выскочить через запасную дверь с Бенджамином на руках… Нет, она не решится. Она на такое не решится.

– Я придумаю какое-нибудь объяснение, иди. Через кухню, чтобы Бенджамин тебя не увидел!

Задняя дверь хлопнула за секунду до того, как в замке повернулся ключ и входная дверь открылась.

Она сидела на полу перед телевизором, отведя в сторону ноги и крепко обнимая сына.

– Ну вот, Бенджамин, – сказала она. – Пришел папа. Теперь нам будет намного веселее, правда?

18

Туманная мартовская пятница не добавляла прелести магистрали Е22, ведущей к Сконе. Если бы не дома и указатели, можно было с таким же успехом решить, что находишься посреди шоссе Рингстед – Слэгельсе. Довольно плоский, полностью освоенный ландшафт, напрочь лишенный какой-либо изюминки.

И все же у многих его коллег из управления в глазах загорались рождественские огоньки, стоило только произнести слово «Швеция». Как будто при взгляде на пейзаж с полощущимся сине-желтым флагом на каждого незамедлительно должно снизойти умиротворение. Карл выглянул в окно автомобиля и покачал головой. Видимо, он напрочь был лишен свойственного коллегам чувства. Этого особого гена, возбуждающего восторг от слов «брусника», «картофельное пюре» и «колбаски».

Лишь когда он добрался до Блекинге, ландшафт понемногу преобразился. По легенде, у богов от усталости уже тряслись руки, когда они распределяли по земле камни и в конце концов дошли до Блекинге. Пейзаж стал поприятнее, и все же… Много деревьев, много камней, целая пропасть между выпитой рюмкой водки и наступающей развязностью. Все-таки это Швеция.

Почти нет шезлонгов и кемпинг-трейлеров «Кампариер», подумал Карл, доехав до Халлабро и миновав привычное заведение, представлявшее собой смесь ларька, автозаправки и автосервиса с акцентом на лакокрасочные работы. Далее он направился по Гамла Конгавэген.

Дом симпатично смотрелся в этот спокойный час, потихоньку накрывающий город сумерками. Каменная кладка обозначала границу участка, и три светящихся окна указывали на то, что семью Холт не спугнул звонок Асада.

Карл постучал в дверь потрескавшимся молоточком и не услышал в доме никаких признаков чрезмерной активности.

Дьявол, подумал он, сегодня же пятница. Кто его знает, соблюдают ли Свидетели Иеговы Шаббат? Если евреи соблюдали Шаббат по пятницам, наверняка об этом есть свидетельства в Библии, которой Свидетели следуют так буквально.

Он опять постучал. Может, они ему не открывают, потому что не смеют… Неужели во время Шаббата запрещено любое движение? И в таком случае что ему теперь делать? Вышибить дверь? Не самая лучшая идея для местности, где у каждого под матрасом спрятано охотничье ружье.

Он на мгновение остановился и огляделся. Городок тихо и спокойно утопал в сумерках, когда каждый предпочитает другим занятиям задрать ноги на стол, не думая о минувшем дне.

«Интересно, можно ли в этом захолустье где-нибудь переночевать?» – подумал он, как вдруг за дверным стеклом зажегся свет.

Мальчонка лет четырнадцати-пятнадцати просунул в дверную щель серьезное и бледное лицо и молча посмотрел на Карла.

– Привет, – поздоровался Карл. – Мама или папа дома?

Тогда мальчик так же молча закрыл дверь и запер ее на замок. Лицо его выражало спокойствие: он отлично знал, что ему надо делать, и в круг его обязанностей явно не входило приглашать в дом нежданных гостей.

Затем прошло несколько минут, в течение которых Карл просто стоял, уставившись на дверь. Иногда подобное поведение помогало, при условии достаточного упорства.

Несколько местных жителей, прогуливаясь при свете уличных фонарей, припечатывали его любопытными взглядами: «Кто ты такой?» В каждом городке есть подобные преданные ищейки.

Наконец за стеклом показалось мужское лицо, так что выжидательная тактика сработала и на этот раз.

Это лицо, лишенное какого бы то ни было выражения, изучающе смотрело на Карла, словно глава семейства ожидал встретить определенного человека.

Затем дверь открылась.

– Ну-ну, – произнес он, ожидая, что Карл перехватит инициативу.

Тут Карл вытащил свое удостоверение.

– Карл Мёрк, отдел «Q», Копенгаген, – представился он. – А вы Мартин Холт?

Тот с явным неудовольствием взглянул на удостоверение и кивнул.

– Могу я пройти в дом?

– О чем идет речь? – спросил он тихим голосом на безупречном датском языке.

– Может, поговорим об этом внутри?

– Не думаю. – Он отодвинулся назад и хотел уже вновь захлопнуть дверь, но Карл ухватился за ручку.

– Мартин Холт, могу я обменяться парой слов с вашим сыном Поулом?

Хозяин на мгновение замешкался.

– Нет, – произнес он. – Его здесь нет, так что не получится.

– А где мне его найти, можно поинтересоваться?

– Я не знаю. – Он пристально посмотрел на Карла.

Чересчур пристально для такой реплики.

– У вас нет адреса вашего сына Поула?

– Нет. А теперь мы хотим, чтобы нас не беспокоили. У нас библейский час.

Карл вытащил записку:

– У меня тут выписка из Государственного регистра народонаселения с информацией о том, кто проживал по вашему домашнему адресу в Грэстеде на шестнадцатое февраля тысяча девятьсот девяносто шестого года, когда Поул бросил Инженерную народную школу. Как вы можете заметить, это были вы, ваша жена Лайла и ваши дети – Поул, Миккелине, Трюггве, Эллен и Хенрик. – Он отвел взгляд от листа. – Исходя из персональных номеров я предполагаю, что сейчас вашим детям тридцать один, двадцать шесть, двадцать четыре, шестнадцать и пятнадцать лет соответственно. Верно?

Мартин Холт кивнул и прогнал в дом мальчика, стоявшего позади и с любопытством выглядывающего из-за его плеча. Тот самый мальчик. Явно это был Хенрик.

Карл наблюдал за мальчиком. У него был безвольный, мертвенный оттенок во взгляде, свойственный людям, которые самостоятельно решают только одно – когда им опорожнять кишечник.

Карл поднял глаза на мужчину, который, вероятно, держал свою семью на коротком поводке.

– Нам известно, что Трюггве и Поул были вместе в Инженерной народной школе в тот день, когда Поула видели там в последний раз. Так что если Поул здесь не проживает, я хотел бы поговорить с Трюггве. Всего пару минут.

– Нет, мы с ним больше не общаемся. – Он произнес это абсолютно холодно и безэмоционально.

Фонарь над входом освещал его серую кожу, какая бывает у людей, изнуренных работой. Слишком много дел, слишком много решений и слишком мало позитивных событий. Серая кожа и тусклые глаза. И это все, что успел заметить Карл, прежде чем мужчина захлопнул дверь.

Через секунду свет над входом и в прихожей погас, но Карл знал, что хозяин все еще стоит по ту сторону двери и ждет, пока гость уйдет.

Карл осторожно потопал на месте, так что могло показаться, будто он спускается с крыльца.

В тот же миг отчетливо послышалось, как мужчина за дверью начал молиться.

«Удержи наши языки, Господи, от страшных неправедных слов, и праведных слов, не вполне соответствующих истине, и чистой правды беспощадной. Ради Иисуса Христа», – молился он по-шведски.

Он отказался даже от своего родного языка.

«Удержи наши языки» и «мы с ним больше не общаемся», сказал он. Черт возьми, что значат эти фразы? Им возбранялось говорить о Трюггве? Или он имел в виду Поула? Оба мальчика оказались изгнаны из-за того самого происшествия? Они оказались недостойны Царства Божьего? Все дело в этом?

В таком случае это никоим образом не касалось государственного служащего при исполнении.

«И что теперь?» – размышлял Карл. Может, позвонить в полицейское управление в Карлсхамн и попросить их о помощи? Но каким образом он аргументирует свою просьбу, будь она неладна? Ведь семья не сделала ничего противоправного. По крайней мере, насколько ему было известно.

Мёрк покачал головой, беззвучно сбежал по лестнице, сел в машину и, включив заднюю передачу, проехал чуть дальше до более удачного места парковки. Тут он открутил крышку своего термоса и констатировал, что содержимое остыло. Мило, подумал он, совсем не это имея в виду. Прошло по крайней мере десять лет с его последнего ночного выезда, причем и тогда это было совсем не добровольное предприятие. Промозглые мартовские ночи в автомобиле без нормального подголовника и с холодным кофе в термосе – совсем не к этому он стремился, поступая на работу в полицейское управление. И вот теперь он сидит здесь. Свободный от каких бы то ни было идей, если не считать идиотского настойчивого инстинкта, подсказывающего, каким образом следует понимать человеческие реакции и к чему они могут привести.

Этот мужчина из дома на пригорке реагировал неестественно, тут не может быть сомнений. Мартин Холт вел себя слишком уклончиво, бесцветно и бесчувственно, говоря о двух своих старших сыновьях, и в то же время не проявлял никакого интереса относительно того, что привело комиссара копенгагенской полиции в этот скалистый край. Дело, скорее всего, нечисто, когда люди не задают вопросов и отказываются от излишнего любопытства. И данный случай подтверждает это.

Карл посмотрел в направлении дома, скрытого за поворотом, и поставил чашку с кофе между колен. Теперь он медленно прикроет глаза. Восстановительные пять минут сна – вот эликсир жизни.

Всего на пять минут, подумал он и, проснувшись через двадцать минут, обнаружил, что содержимое чашки уже вовсю охлаждает его гениталии.

– Дьявол! – прорычал он, смахивая кофе с брюк.

То же ругательство он повторил секундой позже, когда свет автомобильных фар скользнул от дома и двинулся в направлении Роннебю.

Пришлось оставить кофе, который впитывался в сиденье, и схватиться за ручку переключения скоростей. Темнота была, хоть глаз выколи. Едва обе машины оказались за пределами Халлабро, Карл мог различать только свет звезд и огни фургона, мчащегося впереди на фоне скалистого ландшафта Блекинге.

Так они ехали десять-пятнадцать километров, пока фары не осветили кислотно-желтый дом, стоящий на холме настолько близко к дорожному полотну, что казалось, при малейшем порыве ветра жуткое строение развалится и дорожное движение превратится в полнейший хаос.

Во двор перед домом и свернул фургон – и теперь стоял там.

Карл вышел из машины на обочину и медленно стал подкрадываться к дому.

Только сейчас он заметил, что внутри автомобиля сидели несколько человек. Неподвижные темные силуэты. Всего четыре фигуры разной величины.

Он выждал пару минут, потратив их на то, чтобы осмотреться. Если не считать цвета, прямо-таки светившегося в темноте, этот дом не представлял собой веселого зрелища. Мусор, какие-то старые железки и древние инструменты. Создавалось впечатление, что это нежилое, давно заброшенное строение.

«Да, настоящий медвежий угол», – подумал Карл и проследил взглядом за конусами света от автомобиля, поспешно выехавшего из Роннебю. На секунду вспышка осветила заплаканное лицо матери, молодую женщину и двух подростков на заднем сиденье. Все присутствующие в фургоне находились под сильным впечатлением от происходящего. Они сидели молча, с испуганными лицами.

Карл подобрался к дому и прислонил ухо к гнилой дощатой стене. Теперь он видел, что только слой краски не давал дому развалиться на части.

Внутри обстановка была накалена. Очевидно, двое мужчин затеяли отчаянную дискуссию, и единство мнений явно исключалось в создавшейся ситуации. Оба громко кричали и не собирались уступать друг другу.

Когда они замолчали, Карл едва успел заметить мужчину, с силой хлопнувшего дверью и почти бросившегося на водительское место фургона.

Колеса взвизгнули, когда автомобиль семьи Холт задним ходом выехал на шоссе и умчался в южном направлении. А Карл сделал свой выбор.

Этот вопиюще страшный желтый дом словно что-то шептал ему.

А он слушал во все уши.

На именной табличке значилось: «Мамочка Бенгтссон», однако женщина, отворившая желтую дверь, едва ли была мамочкой. Двадцати с небольшим лет, светловолосая, с кривоватыми передними зубами и весьма прелестная, как сказали бы в минувшие времена.

Все-таки в Швеции что-то есть.

– Да, я исхожу из того, что мое появление здесь в той или иной степени ожидаемо. – Он показал ей свое удостоверение. – Я найду тут Поула Холта?

Она затрясла головой, но улыбнулась. Если происходивший здесь только что скандал действительно был серьезным, значит она держалась от него на расстоянии.

– Ну а Трюггве?

– Войдите внутрь, – коротко ответила она и указала на ближайшую дверь. – Трюггве, вот он и пришел! – прокричала она в гостиную. – Я пойду прилягу, хорошо?

Она улыбнулась Карлу так, словно они были давними друзьями, и оставила его наедине с парнем.

Он был длинным, как голодный год, но чего еще следовало ожидать? Карл протянул руку и получил в ответ крепкое рукопожатие.

– Трюггве Холт, – представился парень. – Да, мой отец предупредил меня.

Карл кивнул.

– А у меня создалось впечатление, что вы не общаетесь.

– Это правда. Я изгнан. Я не разговаривал с ними уже четыре года, однако часто видел, как они проезжают мимо.

Его глаза выражали спокойствие. Ни намека на то, что он сильно затронут создавшейся ситуацией или недавней руганью. Так что Карл сразу перешел к делу.

– Мы нашли бутылку с письмом, – начал он и сразу же отметил волнение на самоуверенном лице юноши. – Да, скажем так, ее уже много лет назад выловили у берегов Шотландии, но мы в полицейском управлении Копенгагена получили ее всего восемь-десять дней назад.

Тут произошла перемена. Причем потрясающая, и причиной послужили слова «бутылка с письмом». Будто именно они накрепко застряли в голове парня и переполняли его изнутри. Возможно, он только и ждал момента, когда кто-нибудь произнесет их. Возможно, они и являются ключом ко всем ребусам, наполняющим его существо. Вот какое действие они возымели.

Он закусил губу.

– Вы говорите, что нашли письмо в бутылке?

– Да. Вот оно. – Он протянул копию письма молодому человеку.

За пару секунд Трюггве сделался ниже на полметра, обернувшись вокруг своей оси и сметя на пол все, что попало под руку. Если бы не рефлекс Карла, то и он растянулся бы на полу.

– Что там такое принесли? – раздался голос возлюбленной.

Она появилась на пороге комнаты с распущенными волосами, в футболке, едва прикрывавшей нагие бедра. Девушка уже приготовилась ко сну.

Карл указал на письмо. Она подняла его. Быстро пробежала взглядом и протянула парню.

Затем в течение нескольких минут все молчали.

Наконец, оклемавшись, Трюггве покосился на письмо так, словно оно являлось секретным оружием, которое могло в любой момент уничтожить его. Словно единственное спасение – прочитать его снова, слово за словом.

Взглянув на Карла, он уже был не тот, что прежде. Спокойствие и уверенность в себе вытянуло из него сообщение из бутылки. Вены пульсировали, лицо покраснело, губы дрожали. Несомненно, нежданная почта вызвала в воспоминаниях крайне травматичные переживания.

– О боже, – тихо произнес он, закрыл глаза и провел ладонью по губам.

Девушка взяла его за руку.

– Ну-ну, Трюггве, перестань. Все давно закончилось, теперь все снова хорошо!

Он вытер глаза и повернулся к Карлу:

– Я никогда не видел этого письма. Я только видел, как оно писалось.

Он взял письмо и вновь принялся читать, то и дело притрагиваясь дрожащими пальцами к уголкам глаз.

– Мой брат был самым умным и самым прекрасным на свете, – проговорил Трюггве трясущимися губами. – Просто ему было сложно формулировать свои мысли. – Затем положил письмо на стол, сложил руки крест-накрест и слегка наклонился вперед. – Это стоит признать.

Карл хотел положить руку ему на плечо, но Трюггве покачал головой.

– Давайте поговорим об этом завтра? – предложил он. – Сейчас я не в силах. Вы можете переночевать на диване. Я попрошу мамочку постелить, ладно?

Карл взглянул на диван. Коротковат, но очень удобно расположен.

Мёрка разбудил звук шуршащих по мокрому асфальту шин. Он выпрямился, посмотрел на окна. Было еще довольно темно. Напротив него в двух потертых креслах из «Икеи» сидели, держась за руки, парень и девушка, приветствовавшие его кивками. Кофе уже стоял на столе, письмо лежало рядом.

– Как вы знаете, его написал мой старший брат Поул, – начал Трюггве, когда Карл сделал пару глотков и проявил признаки жизни. – Он писал его связанными за спиной руками. – Взгляд Трюггве блуждал, когда он произносил эти слова.

Связанными за спиной руками! Значит, предположение Лаурсена было верным.

– Я не понимаю, как он смог, – продолжал Трюггве. – Но Поул был очень основательным человеком. Он прилично рисовал. В том числе и вот это. – Парень печально улыбнулся. – Вы даже не понимаете, как много значит для меня ваш приход. Что я сейчас держу в руках это письмо. Письмо Поула.

Карл посмотрел на бумажку. Трюггве Холт приписал на копии еще несколько букв. Эти дополнения очень важны.

Карл сделал большой глоток. Если бы не его относительно хорошее воспитание, он схватился бы за горло и издал гортанные звуки. Кофе был жутко крепким. Чернющий кофеиновый яд.

– А где Поул сейчас? – спросил он, сжав губы и сдерживаясь изо всех сил. – И зачем вы написали это письмо? Нам бы очень хотелось это выяснить, чтобы заняться другими делами.

– Где Поул сейчас? – Трюггве печально посмотрел на Карла. – Если бы вы задали мне этот вопрос много лет назад, я бы ответил, что он в раю вместе со ста сорока четырьмя тысячами остальных избранных. Теперь я просто скажу, что он мертв. Вот это самое письмо – последнее, что он написал в своей жизни. Последнее свидетельство его жизни.

Он замолчал под тяжестью сказанного и на мгновение перевел дух. Затем произнес настолько тихо, что едва можно было расслышать:

– Поула убили меньше чем через две минуты после того, как он бросил бутылку в воду.

Карл выпрямился на диване. Он предпочел бы услышать это сообщение, будучи одетым.

– Вы утверждаете, что его убили?

Трюггве кивнул.

Карл нахмурился.

– Похититель убил Поула, а вас пощадил?

Мамочка протянула свои тонкие пальцы к лицу Трюггве и вытерла слезы на его щеке. Он опять кивнул.

– Да, этот урод пощадил меня, и за это я проклял его тысячу раз.