Текст книги "Жертва 2117"

3
Хоан

– Нет, ты не имеешь права требовать возмещения транспортных расходов, если ты внештатный и если это прямо не записано в трудовом договоре, сколько раз нам надо тебе объяснять, Хоан?

– Да, но у меня с собой все квитанции. Я сделал полный финансовый отчет, смотри!

Он перекинул подшитые авиабилеты до Кипра и приложения с документами обо всех прочих расходах через стойку и улыбнулся самой чарующей изо всех своих улыбок. Хоан прекрасно знал полномочия секретаря редакции Марты Торры, она не имела права отказать ему, особенно сейчас.

– Ты что, не видела мою статью на первой полосе, Марта? Это ведь не какой-то там комментарий в приложении к газете, это, ясное дело, самый главный материал «Орэс дель диас» и самое лучшее из всего того, что я когда бы то ни было написал. Я точно знаю, что бухгалтерия одобрит трату тысячи шестисот евро. Плати, Марта, у меня нет собственных средств для оплаты такой поездки. Я взял деньги взаймы у своей бывшей.

Хоан умолял, и это не было притворством. Его бывшая возлюбленная стукнула его по башке и сказала, что заявит в полицию. Обозвала его вором и заплакала, потому что знала, что она никогда не получит обратно свои тысячу шестьсот евро. Потом она протянула руку и приказала вернуть ключ от ее лавки и тем самым стала не просто бывшей, а бывшей-пребывшей.

– Бухгалтерия должна одобрить это, говоришь. Ну-ну! Я и есть бухгалтерия, Хоан, – фыркнула Марта. – А твоя бывшая, видимо, большая идиотка, если думает, что ты когда угодно можешь прийти сюда и получить в кассе любую сумму.

Хоан взял себя в руки. Марта повернулась и пошла к письменному столу. Кнопка на юбке, которая не давала молнии разбежаться, отсутствовала, и замочек уже начал сползать вниз. Все в бухгалтерии были такими же. Заметно превышавшими средний вес и явно занятыми мыслями о следующей сиесте и очередной порции калорий. Мучительно наблюдать это, когда сам сидишь на хлебе и воде.

– Да, но верни мне хотя бы деньги за самолет, Марта, газета может вычесть из гонорара.

– Пожалуйся своей редакторше, посмотрим, поможет ли это, – сказала она равнодушно. И даже не обернулась.

Наверху, в редакции, он ожидал как минимум аплодисментов. Как знак признания того, что «Орэс дель диас» благодаря его вчерашнему репортажу оказалась в фаворе, ведь газеты всего мира цитировали Хоана. Международные СМИ даже воспроизвели его фотографии. Утонувшая пожилая женщина в меховой куртке в свете прожекторов, множество тел на пляже, кричавшие беженки… Понятно, что «Орэс дель диас» должна была порядком заработать на этом.

Но если не считать журналиста-международника средних лет, который заметно покачал головой, когда Хоан проходил мимо штатных сотрудников, никто не отреагировал. Ни малейшего кивка или улыбки. Черт побери, в кинофильмах коллеги всегда вставали и аплодировали, когда происходило что-то подобное. В чем же дело?

– У меня только пять минут, так что излагай кратко, Хоан. – Редакторша прикрыла дверь кабинета и, похоже, забыла предложить ему сесть, но он все-таки сел. – Марта из бухгалтерии позвонила мне и сказала, что ты хочешь компенсации расходов на дорогу. – Она мрачно посмотрел на него поверх очков. – Забудь об этом, Хоан. За статью об Айя-Напе ты получишь тысячу сто евро, которые я по глупости обещала, когда ты ее принес, будь рад и этому. Сверх этого не будет ни цента.

Хоан ничего не понимал. Он предполагал, что история об утонувшей женщине даст ему повышение ставки и перспективу стать штатным сотрудником. Но почему редакторша Монтсе Виго, заведовавшая внештатными журналистами, сейчас стояла рядом и в упор смотрела на него так, словно он ее оплевал?

– Ты сделал нас посмешищем, Хоан.

Хоан наклонил голову. Что она хочет этим сказать?

– Лучше я тебе расскажу, как все было с жертвой номер 2117 на самом деле. Да, вчера история показалась мне хорошей, но сегодня утром по меньшей мере в пятидесяти газетах по всему миру можно было прочитать другое. Я уж не говорю, что в Барселоне все газеты, кроме нашей, написали одно и то же. И суть в том, что ты плохо делаешь свою работу, Хоан, даже отдаленно не так хорошо, как твои коллеги. Тебе надо было получше разобраться, ведь ты был в самой гуще событий.

Она швырнула на стол перед ним несколько свежих испанских газет, и заголовок ближайшей заставил его судорожно глотнуть воздух.

«Жертва номер 2117 была убита!»

Редакторша указала на строку ниже. «Сведения „Орэс дель диас“ о жертве 2117 неверны. Женщина не утонула, она была убита, причем жестоко убита», – гласил подзаголовок.

– Ты понимаешь, что вся ответственность за непроверенную информацию падает на меня, – сказала она и передвинула унизительную пачку газет на дальний край стола. – Это, конечно, моя ошибка. Мне надо было предвидеть такую возможность после прочтения последних пустопорожних эссе, которые ты пытался нам всучить.

– Я не понимаю… – начал он. И это была правда. – Я видел, как волны вынесли ее на берег. Я там был в этот момент. Ты же видела мои фотографии.

– Тебе надо было подождать, пока они перевернут труп. Ей в шею воткнули какую-то штуковину вот такой длины. – Она показала руками между третьим и четвертым позвонками. – Мгновенная смерть. Слава богу, не только мы сели в лужу. Канал «ТВ 11» тоже был вынужден опровергнуть свою благостную историю про молодого мужчину, которого первым вынесло в тот день на берег Айя-Напы. Он оказался руководителем группы террористов. Недавно сбрил бороду. Настоящий дьявол.

Хоан был потрясен. Убита? Именно это рассказали ему ее глаза? Ему следовало… Ему следовало увидеть это?

Хоан повернулся к редакторше. Ему хотелось рассказать о своем состоянии в тот момент. Объяснить, почему он не выполнил задание лучше. Он почувствовал сострадание. И ему было известно, что журналистам это запрещено.

В дверь постучали, вошла Марта из бухгалтерии. Положила два конверта на стол Монтсе Виго и, не удостоив Хоана взглядом, выплыла из комнаты.

Редакторша протянула один из конвертов Хоану:

– Это твои деньги, тысяча сто, хотя ты их не заслужил.

Хоан молча взял конверт: вот, значит, как. В обязанности Монтсе Виго входило определять выплаты, что ж тут поделаешь? Ничего! Он вздрогнул и повернулся, чтобы убраться отсюда. Вопрос только в том, насколько этот конверт продлит его жизнь. Он почувствовал, что покрывается потом.

– Куда же ты? – прозвучал голос сзади. – Не думай, что ты отделался так легко.

Мгновение спустя он стоял на улице. По проспекту Диагональ в центр города направлялась очередная демонстрация, звучали свистки, лозунги, призывы и раздраженные сигналы водителей автомобилей. Единственное, чем была занята сейчас его голова, – это слова, сказанные редакторшей:

– Вот пять тысяч евро. У тебя есть ровно две недели на то, чтобы разобраться в этой истории, и ты будешь делать все один, понятно? Кроме тебя, желающих не нашлось. Найди выживших, тех, кто может рассказать, кем была эта женщина, что с ней случилось, понятно? Из своих интервью с теми, кто выжил, ты знаешь, что она была с двумя женщинами, молодой и постарше, и что мужчина с бородой разговаривал с ними во время плавания до момента, когда резиновая лодка затонула. Найди их, у тебя есть фотографии. Будешь ежедневно передо мной отчитываться: что ты делаешь, где ты. А мы в редакции постараемся придать этой истории накал. Пяти тысяч евро должно хватить на все, понятно? Мне абсолютно безразлично, кого ты будешь подкупать и где жить. Не хватит денег на ночлег – спи на улице, не будет на еду – голодай. Пока не выполнишь задание – не возвращайся. Хорошо понял? Это тебе не мадридская «Паис».

Он кивнул и взвесил в руке конверт. Что ему еще оставалось, кроме как согласиться?

Ответом были пять тысяч евро.

4
Александр

За несколько последних месяцев его пальцы обрели такую гибкость, что казалось, он воедино слился геймпадом. В лучшие часы суток компьютер и игра «Кил Сэблайм» стали его единственной реальностью, а расстояние между ним, солдатами и теми, кого они убивали на дисплее, было одновременно бесконечно большим и ничтожно малым.

Александр отдался этой игре и телом и душой. Для этого было несколько причин. Когда его однокашники по гимназии побросали студенческие фуражки в шкафы и постарались забыть о своих страданиях на экзаменах, отправившись в так называемые образовательные путешествия по дальним странам вроде Вьетнама, Новой Зеландии и Австралии, Александр погрузился в самые мрачные глубины своего презрения к внешнему миру. Как эти идиоты могут болтаться по земному шару и делать вид, что ничего не происходит, полностью игнорируя тот факт, что люди подобны мерзким крысам, которые только и пытаются одолеть и сожрать друг друга? Вот он этого не мог, даже если бы захотел; он ненавидел всех людей. Если кто-то из них приближался к нему, он беспощадно высмеивал их самые худшие стороны и качества, отчего сам стал любимым объектом издевательств и лишился друзей.

Поэтому Александр выбрал иной путь. Он захотел жить в виртуальном мире и не покидать своей комнаты, чтобы исключить риск встретиться с другими людьми. А когда он наконец примет решение выйти, это станет последним днем его жизни.

Все будет именно так.

Из-за двери его комнаты доносились разнообразные звуки. С четырех часов дня до полуночи и на следующее утро от четверти седьмого до без четверти восемь он слушал, как родители передвигались по дому. Когда они наконец хлопали дверью, уходя на работу, и наступала тишина, он отпирал дверь и осторожно выходил из своей комнаты. Александр выливал содержимое своего ночного горшка в унитаз, делал себе бутерброды на весь день, заготавливал несколько термосов кофе и пробирался обратно, запирался и укладывался спать до часа дня. Потом двенадцать часов были посвящены игровой приставке и игре «Кил Сэблайм». Пару часов он спал, чтобы немного отдохнули глаза, после чего еще час или два проводил перед монитором.

Так проходили дни и ночи. Стрелять, стрелять, стрелять; количество убитых все время росло; окончательная победа, когда он уничтожит всех врагов в игре, становилась ближе с каждым днем.

К выходным дням Александр готовился особенно тщательно. Каждую пятницу утром он делал большой запас овсяных хлопьев, молока, масла и хлеба. За последние недели Александр свыкся даже с резкой вонью от горшка, который можно будет опустошить только в понедельник. Рутина будних дней нарушалась проклятыми выходными, потому что голоса родителей слышались почти все время. Их все более громкие скандалы его не беспокоили, напротив, радовали, но, когда вдруг становилось тихо, он внимательно прислушивался. Потому что тогда они вставали около его двери и начинали угрожать, что взломают дверь и отправят его в больницу. Что отключат интернет. Но это не беспокоило его, потому что интернет был нужен им самим. Кроме того, они знали, что он как хакер сможет подключиться к соседской беспроводной сети, если дело зайдет так далеко. А еще они угрожали, что не будут снимать со счета деньги, которые завещала ему бабушка, и перестанут покупать для него еду. И вдобавок вызовут к нему психолога, социального наставника, семейного консультанта. Обещали даже пригласить его старого школьного учителя.

Но Александр прекрасно все понимал. Он знал характер своих родителей. Им самим не понравится, если другие люди пронюхают, что происходит в их очаровательном желтом домике в одном из пригородов Копенгагена. Когда они, стоя у двери, хвастались своими талантами и пытались вернуть семью в рамки мещанской иллюзии о нормальной жизни, он плевал на пол или хохотал так, что они замолкали.

Ему было абсолютно по барабану, что они при этом чувствовали. Получили что хотели. Всхлипывания матери под дверью должны вызвать у него прилив нежности? Что, черт возьми, она себе воображает? Он сломается из-за этого? Как будто со слезами из нее выйдет все дерьмо и исчезнут отвратительные черты характера? А он забудет, как мало она и эта смехотворная пародия на отца думают об остальном мире?

Он ненавидел их. И когда настанет день ему выйти из комнаты, они бесконечно пожалеют, что хотели, чтобы он открыл свою дверь.

В двадцатый раз за день он дрожал от возбуждения, глядя на монитор с застывшим пейзажем и сценами насилия. Затем посмотрел на первую полосу газеты, которая уже несколько дней висела у него на стене. Там был окончательный ответ, как ему отреагировать на безразличие и цинизм, которые проявляли его родители и все им подобные. Потому что именно они несли ответственность за все в мире, были причиной жертв, подобных женщине на этой фотографии.

Родители ушли на работу, равнодушно оставив газету в прихожей, словно события в мире их не касались. Заголовок потряс Александра. Заметное сходство женщины с бабушкой затронуло в нем болезненную струну, и вспыли мучительные воспоминания о нежности и заботе, с которыми она относилась к нему.

Когда он прочитал в газете о судьбе женщины, одной из многих тысяч, в нем вспыхнула бешеная ярость: он чувствовал, как она нарастает на протяжении последних месяцев. Теперь настало время действий.

Александр долго смотрел на фотографию. Несмотря на то что в глазах женщины читалась смерть, а сама она была из мира, во всех смыслах очень далекого от мира Александра, он захотел принести себя в жертву в память о ней. Его обращение к миру будет убийственным и ясным. За каждое насилие над человеком последует жестокая месть.

С самого начала он хотел поставить полицию в известность о своих действиях. Когда произойдет взрыв, газеты выйдут с громкими заголовками.

Он сжал губы и кивнул. На данный момент он прошел тысячу девятьсот девяносто раундов, убив более двадцати тысяч противников. Теперь ему нужно двигаться дальше, и, даже если придется сидеть двадцать четыре часа в сутки, он достигнет своей цели в две тысячи сто раундов. И все это в знак солидарности с этой безымянной жертвой на стене под номером 2117.

А когда он наконец достигнет этого невероятного количества побед, то покинет свою комнату и отомстит за старую женщину и все ужасы, которым подвергался сам. И не понять его будет невозможно.

Александр взглянул на другую стену, где он повесил самурайский меч, который получил в наследство от своего дедушки и наточил, когда играл в «Онимуша» на «Плейстейшен-2».

Вскоре ему представится возможность пустить меч в ход.

5
Карл

Был один из тех парадоксальных дождливых дней, когда Карлу казалось, что в тусклом свете, проникающем через жалюзи, обнаженное тело Моны и стены полыхают яркими красками. И в то утро он тоже ласкал взглядом ямочки, которые образовались между жилками на ее шее. В эту ночь она спала плохо, как всегда, когда он бывал у нее. Первые месяцы после смерти ее младшей дочери Саманты она все время плакала, просила побыть с ней и как-то лихорадочно ощупывала его, когда он лежал рядом. Даже когда они занимались любовью, она плакала, иногда всю ночь.

Конечно, это время истрепало им нервы, и если бы она не думала о нем, Карле, и о Людвиге, четырнадцатилетнем сыне Саманты, то жить дальше ей было бы еще тяжелее. В любом случае то, что жизнь более или менее наладилась, не было заслугой Матильды, старшей дочери Моны. С ней Мона почти никогда не разговаривала.

Карл потянулся к своим наручным часам. Пора было звонить Мортену, чтобы удостовериться, что тот сделал Харди все необходимое.

– Ты уходишь? – раздался рядом сонный голос.

Он положил руку на ее короткие, ставшие со временем совсем седыми волосы.

– Я должен быть в управлении полиции через сорок пять минут. Спи дальше, я разбужу Людвига и отправлю его в школу.

Он встал, скользнул взглядом по контурам ее тела под одеялом и подумал о том, о чем думал каждое утро.

До чего же тяжела жизнь всех его женщин.

Черные тучи шерстяным одеялом окутывали небо над городским управлением полиции. Это продолжалось уже почти неделю. Вообще говоря, угнетала его именно эта явно не проявившая себя осень, которая медленно, но верно давила ему на плечи в темные зимние месяцы. Он ненавидел это время года. Дождь, переходящий в снег, покупатели, носившиеся повсюду как идиоты в поисках подарков, без которых можно прекрасно прожить. Уже в октябре все наполняла рождественская музыка, полыхало море праздничных огней, громоздились тонны пластика и мишуры, которые были призваны напомнить человечеству о благословенном будущем прибытии Иисуса, – все это в масштабах, наводящих ужас. И вдобавок ко всему на его столе здесь, спрятавшись за серыми стенами, громоздились папки с документами, свидетельствующие о том, что на убийц не влияли еловые ветки и рождественские сердечки. Они разгуливали по Дании, и окружающие даже не подозревали о совершенных ими преступлениях. Похоже, что искать это отродье было только его обязанностью.

Можно, конечно, сказать: «Piece of cake!»[1]1
  «Невелика хитрость!» (англ.)


[Закрыть] Но после произошедшей более двух лет назад истории с одним консультантом по социальным вопросам, который сознательно убивал своих клиентов, обстановка в мире стала еще более нездоровой. Перестрелки на улицах. Угрозы массового увольнения государственных и муниципальных служащих. Запрет носить паранджу, запрет обрезания и множество других запретов, которые невозможно эффективно контролировать. Коллеги-полицейские были готовы перейти в муниципальные органы, лишь бы не бегать за уклонистами от уплаты налогов, непристроенными мигрантами или подпольными ростовщиками. Страна только-только стала привыкать к административному устройству, и вдруг – бабах – муниципалитеты уже могут катиться к чертовой матери. А ведь на все на это потрачена масса времени и сил. Карлу осточертело все это дерьмо.

Ну а кто будет расследовать серьезные преступления, если Карл вдруг уйдет отсюда? Мысли об уходе у него и вправду появлялись. Можно наняться приходящей няней или заняться разведением собак и самому решать, с кем общаться, за кем ухаживать. Но кто тогда будет ловить этих подонков, если все будут думать, как он?

Карл не был уверен, что имеет смысл задаваться этим вопросом, и тяжело вздохнул, здороваясь с дежурным на проходной. Все в управлении полиции знали, что такой вздох Карла означал: надо помалкивать и держаться от него подальше. Но странным образом сегодня никто не обратил внимания ни на вздох, ни на него самого.

Уже спускаясь в цокольный этаж, он заметил, что что-то не так, как всегда. Люди отводили глаза. И если не считать одного слабенького лучика света, пробивающегося из кабинета Гордона в конце коридора, везде было совершенно темно. Свет в отделе «Q» был потушен.

Карл фыркнул. И что теперь делать? Как, черт возьми, включить этот проклятый свет? Должен же быть для этого какой-то специальный сотрудник.

Он поискал выключатель у нижней ступеньки лестницы, но не нашел. Зато носком ботинка он угодил в какой-то большой и тяжелый предмет и расшиб колено. Карл чертыхнулся, отступил на шаг в сторону, потом вперед и снова наткнулся на что-то вроде большой коробки, стукнулся головой об стену, ударился плечом о вертикальную трубу и, наконец, рухнул на пол в полный рост.

Лежа на полу, он проклинал все на свете словами, о существовании которых даже не подозревал.

– Гордон! – проорал он изо всех сил, поднимаясь, и пошел дальше, ощупывая стену. Ответа не последовало.

У себя в кабинете он наконец включил свою красивую настольную лампу, компьютер и сел на стул. Боль была настолько сильной, что Карл застонал.

Он что, единственный на работе во всем отделе? Давно такого не было.

Карл протянул руку к термосу, где, к счастью, на дне осталось немного вчерашнего кофе, не важно, что холодного.

«Хоть так», – подумал он.

Из ящика стола Карл достал лиловую кружку, которую подарил ему приемный сын. Она была так уродлива, что не стоило никому показывать ее при дневном свете. Карл налил кофе.

«Что еще за черт?» – подумал он, увидев на столе записку.

Дорогой Карл,

тот материал из архива, который ты запрашивал, я оставила в коридоре. Коробки слишком тяжелые, а я слишком легкая, чтобы их дотащить.

С дружеским приветом,

Лиза

Карл чертыхнулся. Хуже места, чтобы оставить коробки, трубно было придумать, но это было решением Лизы – самой прелестной женщины во всем управлении.

Он выложил мобильник на стол и уставился на него.

«Что ж ты не включил его в темноте?!» – подумал он и с досады стукнул кулаком по столу, отчего кружка подскочила и упала набок. Не только записка Лизы, но и вся стопка бумаг, которую он собирался просмотреть, окрасились в цвет дерьма.

Десять минут он глядел на перепачканные документы и думал о сигаретах. Мона упрашивала его бросить курить, и это было бы, конечно, правильно, но он ничего не мог поделать со своей привычкой. Когда он предпринимал попытки бросить курить, то превращался в раздражительного брюзгу. При этом больше всех доставалось Асаду и Гордону.

«Да плевать!» – решал он в конце концов, когда хотелось курить.

Он вздрогнул, когда зазвонил телефон.

– Заглянешь, Карл?

Это был риторический вопрос. У начальницы управления полиции был удивительно писклявый голос даже для щуплой женщины климактерического возраста. Он обладал свойством раздражать любого человека.

Но почему она сама звонит? Их отдел закрывают? Или хотят его уволить? В данный момент это было бы не очень кстати.

Он сразу же почувствовал тягостное настроение, как будто разлитое в воздухе на третьем этаже. Даже Лиза непривычно мрачная. Весь коридор перед кабинетом начальницы управления был заполнен молчаливыми сыщиками.

– Что случилось? – спросил он Лизу.

Она покачала головой:

– Точно не знаю, но ничего хорошего. Что-то с Ларсом Бьорном.

Брови Карла взлетели вверх. Того наконец-то поймали на какой-то пакости? Вот это его дьявольски порадовало бы.

Через минуту он стоял в зале, где проходили летучки. Коллеги все как один были удивительно безучастны. Что, какие-то политики урезали их бюджет? И виноват в этом Ларс Бьорн? Это не удивительно. Во всяком случае, Ларса не было среди собравшихся, это Карл сразу отметил.

Начальница управления полиции по привычке выдвинула вперед плечи, как будто это могло оказать помощь тесноватой форменной куртке в сражении с выпуклостями на груди.

– Мне очень жаль, но я должна сообщить то, что уже известно некоторым из присутствующих. Сорок пять минут назад позвонили из больницы в Гентофте и сообщили, что Ларс Бьорн скончался.

На мгновение она опустила голову, а Карл попытался осознать то, что она сказала.

Ларс Бьорн умер? Верно, что он был дрянью и несносным воображалой. Карлу он был малосимпатичен, но чтобы прямо-таки желать ему смерти? Это было бы…

– Сегодня рано утром Ларс, как всегда, совершил пробежку по парку Бернсторфф и, придя домой, казалось, чувствовал себя прекрасно. Но через пять минут у него возникли проблемы с дыханием, потом был инфаркт, который в конечном счете… – Она запнулась. – Его жена Сусанна, которую многие из вас знают, попыталась провести массаж сердца, и, хотя машина «скорой помощи» приехала сразу, а в кардиологическом отделении сделали все возможное, его жизнь спасти не удалось.

Карл посмотрел вокруг. Несколько коллег были по-настоящему взволнованы, но большинство, как ему показалось, главным образом размышляли о том, кто его заменит.

«Будет ад кромешный, если кто-то типа Сигурда Хармса, – с ужасом подумал он. – Но вполне терпимо, если это будет Терье Плоуг, а еще лучше Бенте Хансен».

Осталось только скрестить за это пальцы. Он безуспешно поискал в толпе лицо Асада. Значит, тот дома у Розы или на задании. Зато в самой глубине он увидел возвышающегося надо всеми Гордона с побелевшим лицом и красными глазами, как у Моны, когда ей очень плохо.

Их взгляды встретились, и Карл помахал ему.

– Мы должны держаться, – продолжила начальница управления. – Я понимаю, что многие из вас потрясены, потому что Ларс был по-настоящему любимым руководителем и добрым коллегой для всех нас.

Тут Карлу пришлось несколько раз сглотнуть, чтобы не раскашляться.

– Пусть время лечит нашу скорбь, а мы сосредоточимся на работе. Мне, конечно, в ближайшее время придется назначить ему замену.

Стоявший рядом с ней заместитель по кадрам Янус Столь кивнул. Ясно, ему придется заняться этим делом в первую очередь. Начальники для того и существуют, чтобы при малейшей возможности перевернуть все вверх дном. А как еще руководители, особенно на государственной службе, могут доказать свою нужность?

Карл услышал, что у него за спиной вздохнул Гордон, и обернулся. Выглядел тот неважно. Карл, конечно, знал, что на работу в управление полиции Гордона взял Ларс Бьорн, и его реакция была понятна. Но вот позднее разве не этот же самый Бьорн сделал жизнь Гордона невыносимой?

– Где Асад? – спросил Гордон. – У Розы?

Карл задумался. Гордон не зря вспомнил про Асада в связи с Ларсом Бьорном. Как ни странно, Ларса Бьорна и Асада всегда связывали своего рода братские узы. Общие дела в прошлом, подробностей которых Карл не знал, привели к крепкому союзу между ними, и в конечном счете именно Бьорн привел Асада в отдел «Q».

И вот теперь Бьорн умер.

– Мне позвонить Асаду? – спросил Гордон, на самом деле ожидая, что это сделает Карл.

– Мм, не лучше ли подождать, когда он придет, и тогда рассказать? Роза разволнуется, если он у нее. Никогда не знаешь, как она отреагирует.

Гордон пожал плечами.

– Пошлю ему эсэмэску, чтобы он тебе перезвонил, когда Розы не будет рядом.

Хороший план. Карл поднял вверх большой палец.

– Сегодня утром мне опять звонил этот ненормальный, – сказал Гордон, перестав шмыгать носом, когда они спускались по лестнице.

– Вот как… – За последние несколько дней Гордон говорил это, наверное, уже раз десять. – Ты его спросил, почему он звонил именно тебе? Он сказал?

– Нет.

– И ты не локализовал его?

– Нет. Я пробовал, но он использует одноразовые сим-карты.

– Хм. Если это тебя раздражает, в следующий раз дай отбой.

– Я пробовал, не помогает. Он перезванивает через пять секунд и делает так, пока я не прослушаю его сообщение.

– Еще раз спроси, чего он хочет.

– Он говорит, что будет убивать, пока не дойдет до числа 2117.

– Если это год, то до него еще много лет. – Карл засмеялся.

– Я спросил его, что означает двадцать один семнадцать. Ответ был загадочным: мол, это когда его игра дойдет до числа двадцать один семнадцать. И начал хохотать. У него жуткий хохот, скажу я тебе.

– Может быть, это просто свихнувшийся придурок? Какого он возраста примерно?

– Не старый. Разговаривает как тинейджер, но, думаю, немного постарше.

Время шло, а Асад не звонил и не отвечал на многочисленные эсэмэски Карла.

Похоже, его кто-то уже оповестил.

Больше всего Карлу хотелось уйти домой. За весь день он не притронулся ни к одной из папок с документами.

«Если Асад не придет в ближайшие полчаса, я смоюсь», – подумал он и стал просматривать в интернете объявления о приеме на работу. Странно, что ему не встретилось ничего подходящего для пятидесятитрехлетнего вице-комиссара полиции с индексом массы тела, приближающимся к двадцати восьми.

Придется пристроиться в муниципальный совет Аллерёда, только какого черта он будет там делать? И от какой партии избираться?

Тут он услышал в коридоре хорошо знакомые шаги Асада.

– Ты уже слышал? – спросил Карл, когда тот появился в дверях, обратив внимание на две глубокие складки на лице Асада.

– Да, слышал. Я провел пару часов у Сусанны, это было не очень-то весело, скажу я тебе.

Карл кивнул. Асад утешал вдову. Значит, он был близок с семьей Бьорна.

– Она была просто не в себе, Карл.

– Мм, это можно понять. Так неожиданно.

– Не в этом дело. Она негодовала, что он добегался.

– Добегался?

– Ну да, он же бегал. Еще она расстраивалась, что он много раз вел тяжелые переговоры о заложниках. Злилась на него за любовницу. И за то, что он неизвестно на что тратил деньги.

– Вау, остановись. У Ларса Бьорна была любовница, говоришь?

Асад удивленно посмотрел на него:

– Ларс Бьорн мог трахаться с любым существом на двух ногах, если только появлялась возможность, разве ты не знал?

Карл широко раскрыл глаза. Ах, зануда несчастный! И что только женщины находили в этом идиоте?

– Почему же тогда она не выгнала его?

Асад пожал плечами:

– Верблюды не любят менять места водопоя, Карл.

Карл попробовал представить себе жену Бьорна. Сравнение с верблюдом, пожалуй, было очень удачным.

– А еще ты упомянул переговоры о заложниках, это что за история?

– Захваченные бизнесмены, журналисты, дураки-туристы, те, кто привозил гуманитарную помощь…

– Я прекрасно знаю, кто чаще всего оказывается в заложниках, но при чем тут Бьорн?

– Он лучше всех знал ошибки, из-за которых террористы начинают убивать заложников.

– Гм. Поэтому ты и дружил с Бьорном? Он помог, когда ты попал в заложники?

Лицо Асада на мгновенье потемнело.

– Скорее, наоборот. Кроме того, это был не заложник, а заключенный в одной из самых страшных тюрем Ирака.

– Абу-Грейб?

Он кивнул и одновременно покачал головой:

– И да и нет. Назовем это филиалом. В действительности таких было много. Скажем так, это был филиал номер один.

– Как это понимать?

– Я тоже вначале не понимал, но потом разобрался, что этот комплекс зданий гораздо меньше Абу-Грейба. Он расположен изолированно от главной тюрьмы, а содержатся там те, кто требует особого внимания.

– Например?

– Взятые в плен иностранцы и высокопоставленные чиновники, политики, шпионы и просто зажиточные люди. Иногда целые семьи, которые были в оппозиции к режиму Саддама. Те, кто знал слишком много, и те, кого нужно было разговорить.

«Вот черт!» – подумал Карл.

– Ларс Бьорн, значит, был там заключенным?

– Нет, не он. – Асад долго стоял молча, покачивая головой и глядя в пол.

– Хорошо, – сказал Карл. Значит, на такие темы Асад не хочет разговаривать. – Мне рассказывал об этом Томас Лаурсен. Кажется, ты подтвердил это, когда я спрашивал. Послушай, я знаю, что для тебя это тяжелая тема, Асад. Забудь мой вопрос.

Асад закрыл глаза и сделал глубокий вдох, потом выпрямился и посмотрел прямо в глаза Карлу.

– Нет, Ларс не сидел в тюрьме и не был заложником. Заключенным был его брат Йесс. – Асад насупился и, казалось, опять ушел в себя. Раскаялся, что приоткрыл завесу, которую не следовало поднимать?

– Йесс?! Йесс Бьорн?! – Что-то в этом имени показалось Карлу знакомым. – Как ты думаешь, я с ним встречался?

Асад пожал плечами:

– Вряд ли. Может быть, когда-то давно, но сейчас он в доме престарелых.

Он сунул руку в карман и вынул мобильник. Карл не слышал сигнала, видимо, звук был отключен.

Асад стоял с мобильником около уха и кивал, складки около носа стали глубже. Вид у него при ответах был недовольный. Как будто то, о чем шла речь, нарушало какую-то неизвестную договоренность.

– Мне надо уйти, Карл, – сказал он и сунул мобильник в карман. – Это Сусанна Бьорн. Вообще-то, мы договорились, что брата Ларса проинформирую я, но она вдруг взяла и позвонила ему.