Текст книги "Жертва 2117"

Да, Заид был еще жив, но Галиб не ответил на вопрос Хамида. Не все истории были предназначены для чужих ушей.

– Значит, во Франкфурте все подготовлено, Хамид? – вместо этого спросил он.

– Да, люди, готовые принести себя в жертву, находятся в пяти гостиницах в центре города. Как и было оговорено, выглядят они по-разному. Нет мужчин с бородой и женщин с закрытым лицом. Несколько человек, что мы отобрали сначала, стали протестовать, и мы их отсортировали.

– Значит, всего пятнадцать?

– Только двенадцать. Несколько интернированных все еще находятся на Кипре, но двое лучших вышли. Они тоже здесь.

Галиб положил ладонь на волосатую руку Хамида и сжал ее. Хороший он человек, этот Хамид.

На улицу въехало такси, остановилось у двери подъезда Бернда Якоба Варберга.

Одну-две минуты оно стояло, потом из машины вышел худощавый мужчина и суетливо огляделся по сторонам, быстрым движением стер со лба пот. Даже на большом расстоянии легко было определить, что он нервничает.

Хоан Айгуадэр действительно нервничал, сжимал и разжимал руки в кулак, вытирал их о брючины, потом вышел на проезжую часть и посмотрел вверх, на окна фотографа. Что он ожидал там увидеть? Выглядывавшего из окна человека? Внезапно задвинутую штору?

Ничего не обнаружив, он подошел к переговорному устройству на двери, нашел нужное имя и нажал несколько раз.

Галиб думал, что тот будет тянуть, если никто не отреагирует, но с одобрением отметил, как Айгуадэр вместо этого нажал на кнопки сразу всех квартир подъезда.

Когда наконец дверь открылась и он вошел, Галиб понял, что его послание попадет в руки правильного адресата.

– А вот теперь, Хамид, ты можешь ехать, – удовлетворенно сказал Галиб. – И ехать надо быстро. Не хотелось бы, чтобы нас остановили по дороге. Во Франкфурте будем через четыре часа, это прекрасно.

19
Хоан

День двенадцатый

На лестничной площадке стояла женщина со сложенными крест-накрест руками, она ждала Хоана. Ее пестрое платье выцвело, как и она сама, но глаза метали молнии, а голос был оглушительным. Хотя он не очень хорошо понимал ее немецкий язык, смысл был предельно ясен. Какого черта ей досаждает абсолютно неизвестная личность, почему он позвонил именно в ее звонок? И что вообще он потерял в этом доме, куда это он направляется?

Он, извиняясь, пожал плечами и покрутил пальцем вокруг виска.

– I am sorry, wrong floor[18]18
  Простите, ошибся этажом (англ.).


[Закрыть], – сказал он, но не встретил понимания и проскользнул мимо нее по лестнице наверх, сопровождаемый убийственным взглядом.

Двумя этажами выше он увидел латунную табличку с надписью «Б. Я. Варберг», а ниже была приклеена табличка с эффектным названием International Photographic Bureau, Munich[19]19
  Интернациональное фотобюро, Мюнхен (англ.).


[Закрыть].

Хоан осторожно протянул палец к звонку, когда увидел узкую полоску света, упавшую на его ногу, и понял, что дверь приоткрыта.

Он приложил ухо к щели и не услышал ничего, кроме громкого хлопка, когда женщина внизу с грохотом закрыла свою дверь.

Тут прирожденный инстинкт остановил его. И, затаив дыхание, он прислонился к стене между двумя дверями в квартиры этого этажа. «Будь осторожен, Хоан, – подумал он. – Дверь может быть приоткрытой, только если жилец выбежал ненадолго по какому-то делу. Или там внутри произошла какая-то катастрофа».

Хоан стоял и ждал. По прошествии четверти часа ни на лестнице, ни за дверью ничего не случилось. Он осторожно толкнул дверь и вошел.

Никто и никогда не мог упрекнуть Хоана Айгуадэра в том, что он чистоплюй. Такого определенно нельзя было сказать и о человеке, живущем в этой квартире. Разнокалиберная обувь была разбросана в прихожей у входа. Потертый кожаный портфель висел на ручке полуоткрытой двери, за которой был виден унитаз с желтыми полосами и поднятым сиденьем. Старые газеты и журналы с фотографиями на обложке штабелями лежали вдоль стен, так что все время надо было смотреть под ноги, чтобы не споткнуться о них или о мешки с мусором, приготовленные на вынос.

Легкий сквозняк шел в прихожую из большей комнаты прямо перед ним.

Хоан предположил, что там гостиная.

– Hallo Mister Warberg! – сказал он. – May I come in?[20]20
  Эй, мистер Варберг! Можно войти? (англ.)


[Закрыть]

Он подождал немного, закрыл за собой входную дверь и повторил вопрос, только немного громче, чем вначале.

Так как и на этот раз никто не ответил, он распахнул дверь в гостиную полностью и сразу узнал диван «ИКЕА», точно такой, какой был в его семье более двадцати лет назад. Окно на улицу было широко распахнуто, он отметил это и решительно вошел.

Зрелище, которое предстало перед ним, было настолько шокирующим, что ноги у него подкосились и он вдруг оказался сидящим на полу в луже густой крови, которая тянулась от фигуры в форменной куртке по стеклянному столу и затем внизу по полу.

Хотя щека покойного лежала прямо на стеклянном столе, было видно, что на горле у него глубокий смертельный разрез, который, напоминая смеющийся рот, шел от уха до уха. Хоан не успел даже почувствовать приступа тошноты, как его уже стошнило так мощно, что масса крови у него между коленями оказалась залита его непритязательным утренним завтраком.

«Как позвонить в полицию? И вообще, хорошая ли это идея? – подумал он, когда первый испуг прошел и он более или менее начал соображать. – Ведьма внизу видела меня. И она будет говорить, что это сделал я, – мелькнула мысль. – А если полиция не поверит в мое объяснение? Если они арестуют меня за убийство?»

Он представил себе суровое лицо редакторши Монтсе Виго в то мгновение, когда ей надо будет оценить новую ситуацию. Предоставит газета переводчика или адвоката, кто будет платить залог, если это потребуется?

Нет, лучше всего смыться, пока не поздно.

Хоан посмотрел на обувь и брюки, которые были так замазаны кровью и блевотиной, что всюду, куда он вступал или где что-то трогал, оставались следы.

«Надо переодеться», – подумал он, разулся и перешел на ту часть ковра, где не было крови. Потом осторожно снял брюки, так чтобы они не касались пола или его самого, перешел в прихожую и бросил брюки и обувь в один из мешков для мусора.

В спальне, примыкающей к гостиной, он нашел такой же беспорядок. Стояла вонь от пота, два-три матраса лежали на полу, а неприбранная двуспальная кровать оставляла такое впечатление, будто тут была оргия.

Хоан открыл некрашеную дверку гардероба, нашел на полу кучу одежды и обуви, и две минуты спустя он уже стоял в брюках и обуви незнакомого ему человека, которые едва-едва подходили ему по размеру.

«О боже, это еще что?» – подумал он, когда резкий рингтон мобильника заставил его съежиться.

Хоан посмотрел в гостиную, пытаясь определить, откуда исходит звук, и заметил на узком серванте старую кожаную сумку с механизмом для приема монет, которая гарантированно была частью униформы кондуктора, в которой всегда ходил Бернд Якоб Варберг.

На ней лежал мобильник, а сверху записка.

«Take the phone»[21]21
  «Возьми телефон» (англ.).


[Закрыть], – было на ней написано.

Хоан взял телефон с мерзким ощущением в теле.

– Добрый вечер, Хоан Айгуадэр, – позвучал в трубке знакомый голос. – Да, ты, конечно, в шоке от того, как выглядит теперь наш фотограф, но так бывает, когда нарушается договоренность со мной, запомни это!

Вопреки собственному желанию, Хоан повернул голову в сторону трупа и почувствовал, как под ложечкой засосало. Только бы его снова не стошнило.

– Ты хорошо поработал, Хоан Айгуадэр. Благодаря тебе о нас пишут газеты и весь мир знает, что мы готовим то, от чего мир содрогнется. А еще ты очень хорошо выследил нас. – И он рассмеялся отвратительным смехом. – Конечно, это мы ответили на твой запрос в интернете об униформе и поддерживали твою историю, и дальше так будет еще несколько дней, но ты ведь это сам хорошо понимаешь?

Хоан не мог сказать ни слова, только кивнул.

– Мы едем на север, Хоан, нам нужно еще несколько дней, а потом мы дадим тебе следующую подсказку, где мы и что делаем. Мы будем давать тебе немного информации, чтобы подогревать интерес к тебе и к нам. А сейчас возьми мобильник фотографа и сунь его в карман, и всегда держи его заряженным, чтобы мы могли связаться с тобой, когда захотим. Зарядку найдешь рядом с его сумкой. А чтобы у тебя не возникало никаких дурацких идей, мы будем пользоваться одноразовыми картами при звонках тебе. А сейчас убирайся, пока не появилась полиция и не схватила тебя. Ты ведь знаешь, что с немецкой полицией шутки плохи. Никому не рассказывай об этом разговоре, напиши в завтрашнюю газету то, на что тебе хватит духу.

Хоан посмотрел на блевотину на полу, на следы запекшейся крови, на брюки и обувь, которые были на нем и которые принадлежали другому человеку.

– Да, – ответил он.

Он вышел из квартиры с мусорными мешками, оставив дверь неприкрытой, как было раньше, и как можно тише спустился по лестнице, выбросил мешки в контейнер на одной из соседних улиц и сел в кафе прямо напротив дома, держа в дрожащих руках стакан американо и ожидая приезда полиции. Десять минут назад он позвонил туда, не назвав себя, и рассказал, что видел. Но что он будет делать потом, когда они приедут, он не знал.

Посмотрел на мобильник фотографа. Он был значительно более новый, чем его собственный, и более совершенный. На такой «Самсунг 8» с его фантастической камерой он мог бы накопить денег, только когда телефону будет лет пять.

Хоан включил телефон и стал смотреть на пиктограммы, потом открыл фотогалерею и ничего не нашел там. Но разве он ожидал другого от профессионального фотографа? Тот что же, ходит и щелкает мобильником? Хоан едва удержался от смеха при такой абсурдной мысли.

Он вообще едва мог себя контролировать.

После этого он стал просматривать все, что могло представлять интерес для его статьи. Сначала «Заметки», но там не было ничего. Почтовый ящик. Ничего. Защищенная папка. Ничего. «Фейсбук». Ничего. «Инстаграм»[22]22
  «Фейсбук», «Инстаграм». – Деятельность американской транснациональной холдинговой компании Meta Platforms Inc. по реализации продуктов – социальных сетей «Фейсбук» (Facebook) и «Инстаграм» (Instagram) – запрещена на территории Российской Федерации. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Ничего. Нигде ничего в принципе. Не было даже файлов с видео.

И только на самой последней странице обнаружилось что-то интересное. Это была синяя иконка с фотокамерой и названием «Finder». Кликая на иконку, он в первую очередь искал фото или видео, сохраненные в памяти мобильника.

Хоан не рассчитывал на хороший улов, и все же, обнаружив единственный файл на экране, он встрепенулся. И открыл его.

При плохом освещении были сняты двое мужчин, которые сидели в углу гостиной фотографа и тихо разговаривали. Из-за недостатка света рассмотреть лица было невозможно, а так как они говорили по-арабски, Хоан ничего не мог понять.

Через полминуты положение мобильника немного изменилось, стало ясно, что снимали незаметно и что верхняя треть объектива была чем-то прикрыта. Потом раздался шорох, видимо, позади камеры, через несколько секунд в кадре справа появился человек и отодвинул штору из плотной ткани; в комнату проник слабый свет, упавший на лица говоривших. Хоан сразу узнал куртку на том человеке, который открыл штору. Это был фотограф, который таким образом старался зафиксировать, что он делает.

Мужчинам, что вели беседу, было около пятидесяти лет. У одного было очень заметное лицо с еще более заметными неровностями на подбородке и шее. Возможно, это был обман зрения, но казалось, что это шрамы. Второй, судя по сдержанной манере поведения, был, по-видимому, подчиненным и имел необычную для арабов прическу. Впечатление усиливали плоский нос и телодвижения опытного боксера. Если бы не арабский язык, этого человека можно было бы принять за коротко остриженного техасца из индейцев.

Они говорили приглушенно и неторопливо. Беседа шла между ними двумя, к фотографу они не обращались. Некоторые жесты, особенно у второго, выглядели агрессивно, как будто он хотел кого-то нокаутировать, после чего оба каждый раз смеялись.

Когда внезапный луч света ярко осветил лица обоих мужчин, Хоан остановил видео, вынул собственный мобильник и сфотографировал лица вплотную к экрану.

Их взгляды были спокойными и холодными. «Совсем скоро один из этих двоих перережет горло приговоренному к смерти человеку, – с ужасом подумал Хоан. – А сейчас этот бедняга стоит, ничего не подозревая, и смотрит из своего окна».

Хоан опять запустил видео, внимательно вслушиваясь, что они говорят друг другу. Может быть, проскочит какое-нибудь слово, которое он поймет. Сосредоточившись на этом, Хоан полностью отключился от окружающего мира. Отрывистая, лающая речь, так непохожая на его родной мягкий язык. Как можно выражать смысл, чувства и великие идеи на таком языке, непонятно. И тут Хоан услышал, как коротко остриженный мужчина назвал второго. Хоан отчетливо расслышал это имя, и тем не менее, чтобы быть совершенно уверенным, он прокрутил видео еще пару раз. Нет, сомнений не было.

Имя было Галиб.

Задержав дыхание, он снова поставил видео на паузу. Неужели этот человек – тот самый с большой бородой с пляжа в Айя-Напе? Тот самый кукловод, который решал судьбы людей? Который убил старую женщину? Власть которого была так велика, что проникала даже в лагерь беженцев? Человек, который уничтожал все, что стояло у него на пути?

В таком случае Хоану его надо было бояться больше, чем кого бы то ни было.

Хоан оторвал взгляд от телефона, когда его внимание привлекала мигалка с синими огнями. Полицейская патрульная машина практически бесшумно остановилась перед домом, где медленно стыл труп Бернда Якоба Варберга.

Хоан еще раз посмотрел на фотографию убийцы с холодными глазами. Этот человек был сейчас на свободе.

Немного подумав, Хоан принял решение и переслал файл. Потом написал несколько слов в «гугл-переводчик», повторил про себя несколько раз, встал, перешел через улицу к двум одетым в зеленое полицейским, которые вышли из машины и надевали фуражки. В это время сзади подъехал еще один автомобиль с синими огнями, откуда вышло несколько видавших виды мужчин в штатском.

Они кивнули своим коллегам и указали на окна с пугающей серьезностью. Хоан, засомневавшись, замешкался, но один из сыщиков с профессиональным чутьем уловил его колебания и остановил на нем заинтересованный взгляд.

Хоан кивнул, сделал последние шаги и медленно произнес на своем самом лучшем немецком языке:

– Ich habe diesen Mord gemeldet[23]23
  Это я сообщил об убийстве (нем.).


[Закрыть].

20
Карл

Накануне Асад чрезвычайно разволновался, когда рассказывал о человеке, стоявшем рядом с его женой.

После этого его взгляд потух, и он больше не мог говорить.

– Это слишком, – сказал он. – Даже верблюд должен иногда опуститься на колени и получить отдых. У меня голова сейчас как курятник.

– Как осиное гнездо, Асад, – поправила Роза.

Он мрачно посмотрел на нее:

– Курятник – более подходящее слово. Мне нужно время, чтобы подумать, поспать и помолиться, хорошо? Завтра утром при встрече я расскажу то, что сегодня не успел, хотя мне это тяжело. Вы дадите мне эту передышку?

В тот же вечер у Моны Карл изложил ей историю Асада.

– Как же так, Карл? – выслушав его, произнесла Мона. – Если бы Асад рассказал тебе это десять лет назад, то мы могли бы ему помочь. Почему же он этого не сделал?

– Да, хороший вопрос. Но если хорошенько подумать, как он мог об этом рассказать? Ведь Ларс Бьорн позаботился о том, чтобы сделать его другим человеком, и было много причин хранить этот секрет.

– По-твоему, он опасался потерять работу?

– Нет, но он наверняка боялся, что станет известно, кем он был раньше.

– Но ведь ты ни за что не выдал бы его, он должен был это понимать.

– Мне кажется, иногда он готов был все рассказать, но все то зло, что творилось на Среднем Востоке, и радикализация Европы как бы парализовали его. Шииты против суннитов, гражданская война. Он повсюду видел врагов.

– Как это чудовищно, – сказала Мона. – Ты можешь представить себе, что твоя семья находится в заложниках много лет, а ты не знаешь, где они и вообще живы ли они? Я не могу.

Карл взял ее за руки:

– Да, это ужасно. И к тому же он понимал, что человек, взявший их в заложники, сделает все, лишь бы найти и убить его. Поэтому ему приходилось прятаться, это я теперь понимаю. Возможно, даже Ларс Бьорн и его брат не знали, где он был, прежде чем он оказался здесь, в управлении полиции.

– Он использовал все возможности, которые предоставлял ему отдел «Q» для розыска его семьи, как ты думаешь?

– Безусловно. Я думаю, что это и есть истинная цель, по которой Ларс Бьорн дал Асаду эту работу. Но, пожалуй, сейчас, обдумывая все, я прихожу к выводу, что он со временем сам перестал верить, что воссоединится с семьей. – Карл покачал головой. – А потом произошло вот это. Что должен был он чувствовать, узнав судьбу старой женщины в Айя-Напе? Для него это стало настоящим шоком.

– Как ты думаешь, он расскажет оставшуюся часть своей истории?

– Да. А если нет, то мы его заставим. К нам ведь вернулась Роза. – Он улыбнулся при этой мысли. Что-то хорошее все-таки дала им ужасная история Асада.

Мона отодвинула руки и серьезно посмотрела на него.

– Карл, я хочу спросить тебя совершенно о другом. – Она глубоко вздохнула. – Как ты думаешь, что произойдет, если поездка Харди, Мортена и Мики в Швейцарию не даст результата? Я хочу сказать, если ситуация с Харди не изменится, то ты вернешься в Аллерёд?

– Вернусь? – Он выдвинул нижнюю челюсть и секунду подумал. – Нет, не думаю, а почему ты спрашиваешь об этом?

– Спрашиваю, потому что я… я ведь люблю тебя, Карл. Весь последний год ты так много значил для меня. Ты ведь знаешь, как это для меня важно?

Выражение ее лица удивило Карла. Плохо сочетается с ее вопросом, подумал он.

– Пожалуйста, скажи, почему ты спрашиваешь меня об этом, Мона? – произнес Карл. – Ты что-то скрываешь?

С неожиданной покорностью она склонила голову, словно чего-то стыдилась. Что она скрывает? Он забеспокоился.

– Ты больна, Мона? – Он взял обе ее руки в свои.

Она приблизила к нему свое лицо, и ямочки на ее щеках стали такими глубокими, как будто вот-вот у нее начнется приступ истерического хохота.

– Больна? – Она погладила его щеку. – Можешь и так сказать, если хочешь. Когда умерла Саманта… – Она сделала паузу, собираясь с мыслями. – О боже, Карл, моя любимая дочь была полна жизни, она такая талантливая, она… Когда она умерла, что-то умерло и во мне. Я в полном раздрае. При моей профессии я должна была знать, что горе делает с человеком, но я потерпела крах. Врач прописал мне антидепрессанты, но ты же знаешь, что я их не принимала, правда?

Он кивнул. Более озабоченно, чем ему хотелось бы.

– Мне было очень плохо, и я перестала себя контролировать. Я почувствовала, что старею с катастрофической скоростью, мне прописали гормоны, и это очень помогло. Но не стоило их пить из-за последствий. Боюсь, я принимала слишком большие дозы.

– Последствия? Не понимаю, что это значит. Тромбы? Ты этого боишься?

Она улыбнулась и еще раз сжала его руку.

– Мне пятьдесят один год, Карл, и я беременна. Поэтому ты не должен возвращаться в Аллерёд, обещаешь мне?

Карл отпрянул на полметра. Несколько лет тому назад он пережил приступ паники, который оторвал его от мира и полностью лишил чувства реальности.

Сейчас ему показалось, что он ощущает нечто похожее.

Если уж были люди, которым не удалось выспаться в эту ночь, так это Карл и Асад. Во всяком случае, когда Карл на следующее утро в семь пришел в подвал управления полиции, Асад, стоя на коленях в молитвенной позе, храпел, прижавшись щекой к коврику.

– От твоего коврика скоро уже ничего не останется, Асад, – первым делом сказал Карл, когда принес ему чашку кофе.

Асад, с трудом что-либо понимая, смотрел на чашку кофе, которую ему протягивал Карл.

– Спасибо, – сказал он и сделал глоток. Казалось, кофе вызвал у него в пищеводе настоящий бунт. Асад бросил на Карла негодующий взгляд, словно его начальник сейчас мстил ему за все те случаи, когда в роли баристы выступал сам Асад.

– Это тебе, чтобы проснуться, дружок, – сказал Карл. – Могу еще приготовить, если надо.

Асад натянуто улыбнулся.

– Сегодня для нас обоих будет трудный день, Асад, поэтому я пришел раньше других.

– Для нас обоих? Что это значит? – Асад присел на табурет в своем кабинете, он же кладовка, и прислонился головой к стене.

– Скажу тебе правду. Мона сообщила мне, что я буду папашей. Я узнал это вчера вечером.

«С глазами большими, как чайные блюдца», – как писал Андерсен об одной из собак в сказке «Огниво». Такие глаза были сейчас у Кучерявого.

– Да, я знаю, Моне пятьдесят один год. Это и на самом деле… действительно… – Вот черт… как это назвать… Необычно? Удивительно? – Мы оба в шоке, – вместо этого сказал Карл. – Я думаю… Мы хотели бы ребенка, но нам уже столько лет… Внук Моны Людвиг будет на пятнадцать лет старше своего дяди или тети. Это же безумие, верно? И вообще, будет ли ребенок здоровым и нормальным? Имеет ли смысл так рисковать? И если мы рискнем, а по-видимому, рискнем, то нам стукнет семьдесят, когда ребенок будет учиться в гимназии.

Карл смотрел в пространство.

Моне было восемнадцать лет, когда у нее родилась Матильда, а спустя год появилась Саманта, младшая. И, как ни странно, Саманта в свои восемнадцать тоже родила ребенка, Людвига. Молодые, здоровые, сильные мамы, все прекрасно. А сейчас Моне пятьдесят один год, прошло тридцать три года после первой беременности. Тридцать три года, вот черт! Голова идет кругом. А он сам в свои пятьдесят четыре наконец станет отцом.

Карл с содроганием представил своих родителей и сестру, когда те услышат эту новость. О милосердный Моисей! Тишины в Брённерслеве ждать не приходится.

И тут Асад поднялся, как во сне, со своего табурета и, покачиваясь, посмотрел на Карла так, будто собирался высказать ему свое глубочайшее сожаление в связи с услышанной новостью. Карл приготовился отчаянно защищаться, когда Кучерявый вдруг разрыдался.

– Карл, – сказал он и, взяв в руки голову Карла, прижал ее к своему лбу. – Карл, это самое лучшее из всего, что только могло произойти. – Он отодвинулся и посмотрел прямо на Карла со слезами на глазах, вокруг которых обозначилось множество тонких лучиков. – Это добрый знак, Карл, ты это понимаешь?

Карл это понимал.

Они ничего не рассказали о беременности Гордону и Розе, но если бы эти двое были более внимательными, то заметили бы, как изменилась обстановка в отделе.

– Я попробую изложить кратко, не слишком вдаваясь в детали, – сказал Асад. – Но думаю, что детали вам и не нужны.

– Решай сам, Асад, – отозвалась Роза.

Он положил вчерашнюю газету на стол и показал на фотографию.

– Мужчину рядом с моей женой зовут Абдул-Азим, я ведь называл его вчера? Он иракец, родом из Фаллуджи, родного города моей жены. Это он разрушил мою жизнь. Мне остается утешаться лишь тем, что я тоже разрушил его жизнь.

В коридоре смертников вонь от пота, блевоты и мочи была столь сильной и омерзительной, что Асад испугался. Этим утром уже провели пятерых мимо его камеры на виселицу в бетонное здание напротив. Он слышал их жалобные крики и чувствовал их страх перед смертью, когда их тащили за собой конвоиры.

Когда окошко в двери его камеры открылось, Асад был совершенно уверен, что настал его черед. Но это был Галиб, который подошел к его окошку впервые. Несколькими словами он негромко объяснил, что Асад должен довериться ему, в его семье хорошо знали родных Асада. Он ему поможет, надо только потерпеть несколько дней.

В следующий раз Асад увидел этого человека в облитой кровью и покрытой грязью комнате допросов с низкими потолками. До Асада дошло, что его ожидает самое худшее. Предыдущий опыт подсказывал ему, что во время пыток его привяжут к стулу или подвесят, но все было по-другому.

Человек в традиционном арабском белом балахоне вошел и встал перед ним под свисающей с потолка мигающей лампой. Он улыбнулся, посмотрев Асаду в глаза, и щелкнул пальцами вошедшим следом четырем мужчинам огромного роста, которые встали привычным кругом вокруг Асада. Они были голыми по пояс. В руках держали розги.

Первым вопросом было, кто он и понимает ли, что за совершенные им преступления ему полагается смертная казнь. Когда Асад не ответил, ведущий допрос снова щелкнул пальцами.

Первые удары были сравнительно легкими для тренированного тела Асада, нужно было только напрягать мышцы непосредственно перед ударом. Когда же на вопросы о его звании, миссии, происхождении и о том, знает ли он, какими будут следующие шаги наблюдателей ООН, Асад тоже ничего не ответил, удары стали все более сильными и с каждым разом опускались все ниже по телу или приближались к голове.

Потом в комнату вошел человек, который недавно заверял Асада, что его семья в безопасности, и встал у дальней стены.

Он посмотрел на Асада так, что можно было решить, будто побои скоро кончатся. Так оно и случилось.

– Ты крепкий человек, но мы заставим тебя рассказать все сегодня же, – сказал тот, кто руководил допросом.

Асад выдвинул вперед челюсть и пустил струю теплого воздуха вверх по лицу. Он пытался выглядеть спокойным, но сердце его стучало как бешеное.

Сломать им его не удастся.

Асад обмяк, сидя на стуле. Он ни на кого не смотрел. Некоторое время он молчал, словно собирался с силами, чтобы продолжить рассказ.

– Они приходили три дня подряд и до крови избивали меня, угрожали утопить, погрузив лицо в воду в ведре, но я ничего не сказал. И только когда присоединили электроды к моим соскам и несколько раз пустили ток, я заговорил. Назвал свое имя, сказал, что миссия ООН ничего не знала о нашей попытке освобождения Йесса Бьорна. Что цель состояла исключительно в том, чтобы наш друг оказался на свободе.

Иракцы пришли в ярость, несколько дней они мучили его так ужасно, что ему хотелось скорее умереть.

И вот однажды руководивший допросами сдался и сказал, что смертный приговор будет приведен в исполнение на следующее утро.

Карл и Роза посмотрели друг на друга, потом на Гордона, который, казалось, вот-вот лишится сознания.

– Вечером этот подонок опять пришел в мою камеру. Он был зол на меня, и его история изменилась. Он сказал, что мою жену и дочерей схватили и держат как заложников, и если я не признаюсь в том, что им надо, то их зарежут. Я был в шоке, но что еще мне было говорить? Может быть, я ему не поверил, не знаю.

Карл на мгновение потерял контроль над собой, не заметив, как сильно рассказ Асада подействовал на него; желваки играли на его лице, он сжимал кулаки.

– Прости, я вмешаюсь, Асад. Ты хорошо знаешь этого человека, куда он мог отправиться после Кипра?

Асад покачал головой:

– Нет, я не знаю. Но каким-то образом он выяснил, что я нахожусь где-то в Европе, может быть даже в Дании, но где точно, он не знает. У меня нет никаких сомнений в том, что он попытается выманить меня и не пожалеет никаких средств для этого. И, кроме того, моя семья полностью в его распоряжении; он может навредить им в любой момент, в этом я нисколько не сомневаюсь.

Асад показал несколько фотографий.

– Посмотри на Марву. В ее глазах стоит ужас. – Он проглотил комок в горле, и из глаз его потоком полились слезы. – Как мне добраться до них, не причинив им вреда? Я не знаю. В какой-то момент старший брат Марвы и Самира выслеживал, чтобы узнать, где их держат в заложниках, это стоило ему жизни. Его бросили с перерезанным горлом, как животное, в грязь перед их домом. Именно поэтому Самир ненавидит меня. – Асад обернулся к Карлу. – Помнишь, как мы с ним ссорились на Центральном вокзале, он тогда просил меня, чтобы его перевели из управления полиции в Глоструп, потому что он хотел быть подальше от меня?

Асад отвернулся и несколько раз глубоко вздохнул.

– Поэтому у меня было так много бессонных ночей, и поэтому я столько лет вынужден был просить прощения у своего тестя через скайп. А теперь старик умер, – сказал он дрожащим голосом. – Удивительно, что Самир до сих пор не выдал, где я нахожусь. Думаю, он боится, что это не пойдет на пользу его сестре и племянницам, и он, конечно, прав.

Асад закрыл лицо руками. Было видно, что он страдал.

– Наберись мужества, Асад. Это плохо, даже очень плохо, но мы с тобой. – Карл повернулся к остальным. – Ведь так?

Гордон и Роза кивнули.

– Ладно, приступим к делу. Взгляни-ка на это, Асад. – Карл разложил перед ним газетные вырезки. – Все статьи написаны для «Орес дель диа» в Барселоне одним и тем же человеком по имени Хоан Айгуадэр.

– Да, и я узнала, что редактором отдела новостей является женщина, которую зовут Монтсе Виго, – добавила Роза. – Вот номер ее телефона.

– Хорошо. Сейчас мы изучим все статьи, написанные Хоаном Айгуадэром за последние дни, позвоним редактору и как полицейские, которыми мы, в конце концов, являемся, спросим ее, как вышло, что их специальному корреспонденту удалось так много узнать об одном беженце из лодки, который сейчас находится в розыске.