Текст книги "Жертва 2117"

16
Хоан

День двенадцатый

Шофер такси, который дежурил у аэропорта Франца-Йозефа Штрауса, взглянул на каракули Хоана с написанным адресом. Растягивая слоги, как и положено на мюнхенском диалекте, он назвал сумму, за которую готов был отвезти его туда, но Хоан не разобрал слов. Только понял, что для его скудного бюджета это, конечно, дорого.

– Just go[10]10
  Поехали (англ.).


[Закрыть], – тем не менее сказал он и ткнул пальцем в сторону оживленного движения транспорта рядом с терминалом.

Он надеялся найти фотосеть или Союз фотографов в Мюнхене, где смогли бы узнать немецкого фотографа по его характерной трамвайной униформе. С этой целью он уже позвонил в Союз фотографов в Диллингене и попробовал пообщаться с сотрудником по-английски. Спросил, не знают ли они, куда надо обратиться, чтобы получить информацию. Но познаний в английском языке у него и у взявшего трубку человека явно было недостаточно для разговора.

Тогда он стал гуглить и в конце концов вынужден был констатировать, что третий по величине город Германии не имеет учреждения или агентства, которое могло бы ему помочь. Его окончательным решением стало обойти редакции газет и расположенные в центре города фотомастерские, но для начала посетить музеи, специализирующиеся на фотоискусстве.

Вообще, было непонятно, есть ли у этого человека какая-то связь с Мюнхеном, кроме униформы. Хоан на это надеялся. И независимо от того, к чему приведет его расследование, он должен был каждый день посылать отчеты о нем в свою газету, а также, что было гораздо хуже, Галибу, который называл себя Абдул-Азимом.

Последнее обстоятельство Хоана очень тревожило, и для этого были серьезные причины. Разве Галиб не показал наглядно, на что он способен? Этот негодяй был откровенным садистом и убийцей, который без угрызений совести убил жертву номер 2117 и приказал перерезать горло другой женщине, которая находилась в хорошо охраняемом лагере для беженцев. Как вообще это могло произойти? Хоану было страшно подумать, какую ужасную сеть сплел Галиб.

Все это заставляло Хоана снова и снова оборачивался, чтобы посмотреть, не преследует ли его кто-нибудь. Не приклеились ли черные «ауди», БМВ или «мерседесы», а что это за белый «вольво», который ехал за ним от аэропорта?

Предупреждение Галиба было совершенно четким и не подлежало двоякой трактовке. Хоан должен был следовать его указаниям, если только не хотел закончить жизнь, как жертва 2117 или как та женщина, которой перерезали горло. Поэтому текст о его посещении лагеря беженцев Меногея был добросовестно воспроизведен в его статье в «Орес дель диа» вместе с фотографией убитой женщины. Собственное участие в трагическом событии он постарался по возможности затушевать.

Через несколько часов его статья об охоте за убийцей была поднята на щит, он увидел это в интернете. И едва успели сделать набор в «Орес дель диа», как историю продали целой куче европейских газет, жаждавших сенсаций. Фотография убитой женщины появилась на первых страницах газет на всех стендах в аэропортах с затемненными пятнами на месте перерезанного горла и глаз.

В «Орес дель диа» все были, конечно, в восторге от статьи, которая дала большие барыши и повысила рейтинг газеты. И всем было плевать, что их корреспондент тем самым сунул голову в пасть льва. Эту проблему он должен был решать сам.

За лобовым стеклом Хоан увидел величественные здания центра, показавшиеся после проезда через городские ворота Исартор. В качестве первой остановки в своих поисках он выбрал Мюнхенский городской музей, который гордился отличной коллекцией фотографий. Уж здесь-то, черт побери, найдется хоть кто-нибудь, кто скажет, в каком направлении ему двигаться. Наверняка фотограф с голым черепом, который бегает в старой синей униформе служащего трамвая, должен привлекать внимание в этих кругах.

Хоан вынул листок, который ему передал мальчишка в Никосии.

«Пока мы знаем, что мы тебя опережаем…» – так там написано. Но что будет, если он на самом деле выйдет на фотографа? Не слишком ли он близок к цели?

– Achthundfünfzig Euro[11]11
  Пятьдесят восемь евро (нем.).


[Закрыть], – сказал шофер, на этот раз более отчетливо, когда они остановились у музея.

Хоан почувствовал облегчение. Шофер мог потребовать вдвое больше, и ты все равно не знал бы, надули тебя или нет.

Снаружи Мюнхенский городской музей был похож на старый склад, который выделялся среди окружающих зданий геометрической четкостью линий и явно был придуман архитектором в свой не самый лучший день. Во всяком случае, так решил Хоан, выросший в городе, символом которого стали фантазии Гауди.

Первый внутренний двор музея был украшен фонтаном с фигурой, красоту которой оценил бы не каждый. Из двора через черный ход Хоан направился в вестибюль с кассой.

Хотя он объяснил кассирше цель своего прихода и даже показал удостоверение журналиста, ему пришлось выложить семь евро за билет.

– М-да, даже не знаю, к кому вам надо обратиться, – ответила кассирша. – Наверное, лучше всего было бы поговорить с Ульрихом или Рудольфом… но как раз сегодня их нет. Может быть, стоит подняться на третий этаж, где у нас временные фотовыставки.

Хоан посмотрел по сторонам. В нескольких метрах от кассы была информация о проекте «Migration Moves the City»[12]12
  Миграция меняет город (англ.).


[Закрыть], это была временная выставка на первом этаже.

Хоан застыл. А нет ли связи между пребыванием фотографа в Айя-Напе и этой выставкой? В таком случае контакт фотографа с Галибом, вероятно, был не преднамеренным, а их разговор – совершенно случайным.

Если так, то он идет по ложному следу.

Хоан вздохнул. Если бы он с самого начала писал лживую историю, то можно было бы наплевать на факты, но после письма Галиба в Никосии такая возможность исключалась.

Хоан нашел фотовыставку на третьем этаже, где группе немецкоязычных посетителей женщина-экскурсовод рассказывала что-то о сотне фотопортретов, висевших на белоснежных стенах и временных стендах.

Хоан подошел к экскурсоводу. Она явно была сотрудником музея.

– Excuse me[13]13
  Извините (англ.).


[Закрыть], – произнес он и встретился с ее сердитым взглядом.

– Вам придется подождать, пока я не закончу, – резко сказала она и повернулась к нему спиной.

Хоан посмотрел по сторонам. Сидеть здесь было не на чем, он встал у стены рядом с выходом и стал ждать. «Она не выйдет, не поговорив со мной», – подумал он, разглядывая ее желтую юбку в толпе посетителей.

Хоан дружелюбно улыбался посетителям, которые проходили мимо, словно был сотрудником музея, некоторые даже задавали ему какие-то вопросы, в ответ он вежливо указывал на желтую юбку. Ему отвечали благодарной улыбкой, отчего у него в голове родилась мысль, что, может быть, именно такой будет его следующая работа: либо в Музее современного искусства, либо в Музее Пикассо в Барселоне, если «Орес дель диа» откажется от его услуг.

Эта идея в общем и целом ему понравилась.

Человек с восточной внешностью вошел в зал и улыбнулся ему. И когда он ответил улыбкой, тот подошел к нему и протянул руку. Хоан сначала был ошеломлен, но затем подумал, что этот человек был необыкновенно вежливым, и пожал руку в ответ.

В то же мгновение в руке Хоана оказалась сложенная записка. Хоан растерянно поднял взгляд, но человек уже смешался с группой китайских туристов, которая, словно большая рыбья стая, вплывала в дверь.

– Эй! – закричал он так громко, что многие посетители обернулись на него, вскинув брови. Он жестами попросил прощения и стал пробиваться сквозь поток китайцев к лестнице, то и дело слыша по сторонам возмущенные возгласы.

Бегло осмотрев постоянные выставки на третьем этаже и сбежав вниз по лестнице, он убедился, что человек исчез.

Покрутившись по паркету в елочку на площадке следующего этажа, Хоан прыжками помчался дальше, пока не оказался в вестибюле.

– Здесь только что проходил мужчина с арабской внешностью? – спросил он кассиршу.

Она кивнула и показала на главный вход.

«Какого черта!» – подумал он, оказавшись в еще одном внутреннем дворе. Двор был огромный, выложенный брусчаткой, со столиками кафе на одной стороне и горой каменных ядер на другой.

– Вы не видели пробегавшего здесь мужчину с арабской внешностью? – крикнул он блондинке, которая, пристроившись на скамейке, печатала эсэмэску.

Она только пожала плечами. Почему, черт побери, людям нет никакого дела до того, что творится вокруг них?

– Я только что видел, как он побежал через площадь к синагоге, – крикнул юный велосипедист, который в этот момент въехал во двор из-за угла.

Хоан выскочил на большую площадь рядом с музеем, где была расположена синагога. На главной улице в тридцати метрах от музея он увидел наконец этого человека, садившегося в белый «вольво».

«В точности как тот „вольво”, что ехал за моим такси от аэропорта, – к своему ужасу, вынужден был признать Хоан. – Они преследуют меня! Они знают, где я нахожусь и что делаю!» Он почувствовал приступ тошноты, площадь стала бешено крутиться у него перед глазами. Хоан сделал глубокий вдох и, чтобы не упасть, ухватился за сточную трубу.

Когда он в конце концов пришел в себя, то к нему пришло ясное осознание того, что он был всего лишь временной и очень уязвимой пешкой в отвратительной игре убийцы Галиба.

И только тогда он набрался мужества и развернул записочку.

Ты очень правильно все рассчитал, приехав в Мюнхен, Хоан Айгуадэр.

Но будь осторожен, не подходи слишком близко.

Вот этого-то он и боялся.

Женщина в желтой юбке на фотовыставке не стала более приветливой, когда он во второй раз к ней обратился. Она уже отпустила группу и разговаривала теперь с мужчиной средних лет с умоляющим взглядом и толстой папкой под мышкой.

– Нет, я его не знаю, – ответила она, когда Хоан показал ей снимок фотографа в синей униформе.

Плечи Хоана сникли.

– А как вы думаете, есть ли здесь, в Мюнхене, или, быть может, где-то в Германии человек, хорошо знающий фотографов, у которого я мог бы получить консультацию?

Она покачала головой и вообще явно не хотела оказывать никаких услуг тому, кто вторгся в ее владения. К человеку с папкой она тоже была неумолима.

– Вы должны понять, – сказала она с подобающей ее статусу важностью, – это МЫ приглашаем фотохудожников, а не они приглашают сами себя. Но если вы будете организовывать в разных местах свои выставки, то мы сможем прийти туда и посмотреть.

И она отвернулась от него столь решительно, что желтая плиссированная юбка взметнулась и вновь опала.

– Scheisszicke[14]14
  Коза поганая (нем.).


[Закрыть], – прошептал мужчина, повернувшись к Хоану. – Я слышал, о чем ты ее спросил. Обратись лучше вон к тому, который пишет что-то в своем блокноте. Это критик, специалист по фотоискусству.

Хоан так и сделал, но и там в ответ получил лишь презрительный взгляд с пожиманием плеч, даже без «к сожалению».

Хоан вздохнул. Подобное отношение было ему, увы, слишком хорошо знакомо по его газете.

– Послушай, мой дорогой! – вдруг вмешался весьма атлетичный и чуть более молодой спутник критика с нежными глазами юного оленя и произнес по-английски: – Неужели ты не помнишь, как на этого человека напал тот актер перед Мюнхенским народным театром?

Критик послал ему в ответ такой же мечтательный взгляд, а затем посмотрел на фотографию в мобильнике, который Хоан ему протянул.

– А ведь ты прав, Гарри. Mein Gott[15]15
  Мой бог (нем.).


[Закрыть], как это было смешно! – произнес критик. – Этот актер посреди бела дня стоял и обжимал одну из статисток, и тут его сфотографировали. – Он засмеялся. – Ведь, кажется, прошло только три недели после его свадьбы? Да-да, я хорошо помню. Но как же звали этого актера?

Спутник пробормотал что-то в ответ и обернулся к Хоану:

– Да-да, фотографу крепко досталось. – Он тоже засмеялся. – Актер получил весьма неприятное для него письмо от адвоката жены, ха-ха. Да, Мюнхен – забавный городок. Загляни в старые газеты, там найдешь. Насколько я помню, это было незадолго до начала сезона в прошлом году.

И они двинулись дальше.

– Эй, когда начало сезона?! – крикнул Хоан через весь зал. – Хотя бы примерно?

– Сразу после летних каникул, – ответили тот, что с глазами молодого оленя.

Хоан кивнул в знак благодарности и прошел мимо желтой юбки, не удостоив ее взглядом.

Поиски в гугле дали быстрый результат: начало сезона в Мюнхенском народном театре приходилось на конец сентября, то есть инцидент, вероятнее всего, произошел на предыдущих неделях.

Хоан ввел «желтая газета» в гугл-переводчик и выяснил, что по-немецки это «Boulevardblatt». Нашел несколько желтых газет, где сообщалось о нападении, за которое был осужден актер по имени Карл Герберт Хюббель. Пострадавший был представлен как фотограф, которому присудили небольшую денежную компенсацию, но в то же время назначили штраф за причинение беспокойства публичному лицу в общественном месте. По последнему пункту была кассация, которую удовлетворили, его самого оправдали, тем дело и кончилось.

Газеты писали, что фотографу было сорок два года, его звали Бернд Якоб Варберг. Фамилия та же, что и у женщины, которая ответила на запрос Хоана об униформе в интернете, видимо, между ними была какая-то связь. Может быть, это была его сестра? Мужчина был известен также под инициалами BJ, и эти буквы соответствовали его прозвищу Blaue Jacke[16]16
  Синяя куртка (нем.).


[Закрыть], возможно, оно соотносилось с его любимой одеждой.

У Хоана мурашки побежали по спине. Никаких сомнений, что он нашел того человека, которого искал.

Адрес Бернда Якоба Варберга он нашел за каких-то три минуты, место жительства находилось в десяти минутах езды отсюда.

Впервые в жизни Хоан почувствовал себя дьявольски везучим парнем.

Еще бы!

17
Асад

Обычно Асад смотрел на людей с сочувствием и жалостью, но на этот раз все было иначе. Он их не видел, а только ощущал их присутствие. Они набились в метро как сельди в бочке и стояли, плотно прижавшись друг к другу, пустые оболочки без содержимого. Они ехали после работы и думали лишь про ужин и телесериалы, потом у них будет короткое общение с детьми, несколько минут одиночества в туалете и секс. От стоявших вокруг веяло застарелой рутиной, привычными ритуалами и установленным раз и навсегда порядком жизни, в которой ничего никогда не менялось.

Дрожащей рукой Асад прижимал к себе зеленую картонную папку как доказательство того, что человек по-настоящему существует, только когда все его чувства сосредоточились на вопросе жизни и смерти.

Асад снова попросил своих коллег разрешить ему сделать паузу в рассказе, чтобы успокоиться и помолиться. Но правда состояла в том, что он готов был взорваться. Скорбь и отчаяние заставляли его прижимать эту маленькую папку к себе, как чистое золото, которое могли у него отнять в любой момент.

Он стиснул зубы, когда десять минут спустя оказался перед потемневшим зданием и посмотрел на свет, который лился из окон квартиры семьи Самира.

И когда Самир открыл ему дверь, Асад сломался. Его сотрясали рыдания, но тело его не было обессиленным и размякшим, а его слезы сопровождались потоком арабских проклятий и слов ненависти.

Они не виделись много лет, и между ними давно уже установилась непримиримая вражда. Поэтому первой реакцией Самира было смятение и желание защитить свою семью, которая застыла за обеденным столом, как персонажи музея восковых фигур, не отрывая от него взгляда.

– Идите к себе, – крикнул он детям и жестом показал жене, чтобы она шла вместе с ними.

Потом он повернулся к Асаду, грозно посмотрел на него и явно приготовился вышвырнуть его на лестничную площадку.

– Вот это, – сказал Асад и протянул ему папку.

И пока Самир с изумлением разглядывал ее, Асад опустился на корточки и закрыл лицо руками.

Потом Самир охнул и, прислонившись спиной к стене, сполз вниз на пол, оказался рядом с Асадом, не отрывая взгляда от фотографии с Кипра.

– Марва жива, Асад, – повторял он снова и снова, когда они присели к обеденному столу лицом друг к другу.

Для Асада эти опьяняющие слова тоже были первым, что пришло ему в голову, когда он увидел эту фотографию.

Слово «Галиб» пришло потом.

Так же как раньше Асад, Самир стал кончиками пальцев ласкать волосы сестры на фотографии. Он плакал, касаясь ее щек и глаз, с болью отмечая глубокие морщины, которые оставила на ее лице жизнь.

Но вдруг выражение его лица изменилось, стало жестким.

– Это твоя вина, что так получилось, Асад. Только твоя! Ты не заслужил того, чтобы она к тебе возвращалась, понимаешь? Ты ей больше не нужен. – Он с ненавистью посмотрел на него.

Асад не отреагировал на его слова.

– Мужчина около Марвы – Галиб, – сказал он и показал на человека с бородой, стоявшего рядом с ней. – В его планы не входит, чтобы я увидел ее. Они по-прежнему его заложники, и он не отдаст их добровольно, поверь мне.

Самир бросил быстрый взгляд на фотографию. Он мгновенно все понял. Этот человек был сам дьявол. Тот, кто убил его старшего брата и разрушил их семью, похитив Марву и детей.

Несмотря на безграничный гнев, он ничего не сказал, но дрожащими пальцами вонзил ногти в лицо Галиба.

Асад глубоко вздохнул. Точно такие же чувства испытывал и он.

– Осторожно, так можно испортить фотографию, Самир. Если ты поднимешь руку, то увидишь одну из твоих племянниц по другую сторону от Марвы.

Шурин Асада, казалось, не мог в это поверить.

– Кто из этих двух девушек? – спросил он.

Голос Асада дрожал. Он сказал, что не знает. Он на самом деле не знал.

– А где же вторая дочь Марвы?

Да, именно так. В сложившейся ситуации это были дочери Марвы, а не его, Асада. Мужчины, который бросил их на произвол судьбы.

– Ты должен помочь мне, Самир. – Ему пришлось говорить шепотом, сдерживая себя. – Нам нужно найти его, понимаешь? Ты должен поехать вместе со мной на Кипр, мы найдем их и убьем Галиба. Разорвем на куски и бросим собакам. Вырвем его глаза и… – Он остановился, заметив, что Самир сидит, упершись взглядом в стол. – Ты должен мне помочь, Самир. Ты поможешь? – умоляюще сказал он.

Самир поднялся над столом с брошенным обедом, грязными тарелками с остатками холодных овощей и маринованной рыбы. Он посмотрел на Асада влажными от слез глазами и покачал головой, исполненный презрения.

– И это говоришь ты, Асад! Ты, который искал это чудовище пятнадцать лет. Искал, искал и не нашел. Ты, который никогда даже близко не мог к нему подойти. Ты даже не знаешь, живы они еще или нет. И теперь ты это мне говоришь? – Самир горько усмехнулся. – Ты забыл, что он собой представляет, Асад. Твой гнев ослепляет тебя. Ты думаешь, что он все еще на Кипре? Это Галиб-то? Он может быть где угодно. Только не на Кипре, слышишь, что я тебе говорю?

Асад вышел из квартиры, оставив папку с газетными вырезками на обеденном столе у Самира. Не потому, что гнев и горе утихли из-за того, что теперь он делил их с Самиром, а потому, что он был не в состоянии держать фотографию этого дьявола Галиба рядом со своим телом. Даже запах ксерокопии вызывал у него ощущение тошноты, папка жгла ему руки. Нет, теперь пусть страдает Самир. Может быть, это наведет его на другие мысли и он поймет свою ответственность.

Когда Асад протянул Самиру руку на прощание и тот ее проигнорировал, Асад понял, что сразу после того, как дверь закроется, Самир второй раз за день опустится на колени.

В эту ночь Асад почти не спал. Он вертелся с боку на бок, но одолеть бессонницу ему так и не удалось. Никакая тьма не могла оградить его от того, что накануне пронзило его душу.

В течение нескольких часов Асад метался в постели, сбросил радиобудильник и бумаги с прикроватной тумбочки, спихнул одеяло на пол, наконец встал и направился в ванную комнату, посмотрел на себя в зеркало, и его стошнило.

Тяжелый сон навалился на него лишь за десять минут до того, как радиобудильник на полу механическим голосом объявил, что сейчас семь часов и его ждет «wonderful day»[17]17
  Прекрасный день (англ.).


[Закрыть]. Асад, свернувшись в клубочек в позе зародыша, лежал, прижимая к себе простыню, словно та была живым существом.

Выходя из дома, Асад раздавил радиобудильник ногой. «Wonderful day»! Никто сегодня не должен ему этого говорить.

18
Галиб

День двенадцатый

– По воле Аллаха, мы тогда нашли Заида аль-Асади очень быстро. Если бы идиот сбежал, как эти трусливые датские братья, нам было бы до него не добраться, – сказал Галиб фотографу, который по-домашнему восседал перед ним в своей захламленной мюнхенской квартире.

«Но если бы мы не нашли его, вот этого тоже не было бы», – подумал Галиб, погладив изуродованную нижнюю часть своего лица, и на мгновение погрузился в воспоминания обо всех унижениях, которые выпали ему после встречи с Заидом.

Месть!

Галиб улыбнулся, потому что час мести был близок, он в этом не сомневался.

– Как давно это произошло? – спросил фотограф, сидя на диване, и указал на подбородок Галиба.

– Как давно? – Галиб мрачно посмотрел на него. – Сотни грехов и миллионы вдохов тому назад. Реки крови вылились в песок с тех пор. Значит, давно.

Женщины в соседней комнаты опять стали кричать. Галиб обернулся к человеку, стоявшему у него за спиной.

– Сделай так, чтобы они замолчали, Хамид, – сказал он по-арабски мужчине плотного телосложения, который внимательно слушал их разговор. – Пинай или бей так, чтобы поняли, скажи, чтобы легли в постель и ждали, когда я приду. Заставь их проглотить снотворное. Мы уходим через десять минут.

Язвительная усмешка появилась на губах фотографа.

– Нелегко тебе управляться с твоими женщинами, верно?

Одного взгляда Галиба хватило, чтобы усмешка исчезла с лица.

– Скоро их плач не будет тебе мешать, потому что нам пора.

Фотограф упрямо посмотрел на него:

– Сначала расскажи, как вам удалось так быстро найти Заида аль-Асади?

– Как удалось? Он проявил слабину и захотел взять с собой жену и двух дочерей, вот так нам и удалось. И, кроме того, они жили у родственников на окраине Фаллуджи, а моя семья родом оттуда. – Галиб покачал головой. – Через несколько часов после убийств в филиале тюрьмы Абу-Грейб он появился в городе с пятнами крови на одежде. Может быть, этот негодяй полагал, что никто их не заметит, но в нашей стране запекшуюся кровь даже самый маленький ребенок распознает. Кровь да крики из дома, где жили его женщины. Не было никаких сомнений, что произошло что-то необыкновенное. – Галиб улыбнулся. – Уж если кто не мог управляться со своими женщинами, так это Заид аль-Асади. Он вырос в стране, где слишком внимательно слушают, что говорят женщины. Вот это их и губит.

Фотограф откинулся на диване.

– И тайная полиция пришла за ним в тот же день, так это было?

Из соседней комнаты послышалось несколько сильных глухих ударов и стоны. Когда минутой позже все стихло, подручный Галиба проскользнул в дверь и встал позади.

Галиб кивком поблагодарил его и снова повернулся к немецкому фотографу.

– Да, так и было. Полиция пришла в тот же день. Этот дурак думал, что сможет сбежать из страны вместе со своей семьей, но его жена была больна, и полиция легко схватила его у нее дома. А когда они втащили его в тюремный двор, трупы убитых лежали там в ряд на земле. В общей сложности он, братья и их помощник убили пятнадцать человек. Тела еще не были накрыты, так что он хорошо видел то, что сделал.

– Почему вы не уничтожили его сразу же?

Галиб покачал головой. Эти белые собаки ничего не хотят понимать.

– Дело в том, что Заид аль-Асади – кладезь информации, которую надо было извлечь, а это наша специализация в филиале Абу-Грейб. Служба безопасности моей страны жила тогда исключительно тем, что собирала информацию, которая была нужна Саддаму.

– Вы применяли пытки? – спросил фотограф.

– Пытки? Ну, можно и так сказать. Но этот человек оказался стойким. Поэтому все до сих пор не завершено. Нам пора идти. Мой друг, стоящий за спиной, узнал, что испанец здесь, в городе, он ищет тебя.

Фотограф выпрямился на диване.

– Меня? А что ему известно обо мне?

– Мм, откуда мне знать? Во всяком случае, этот плюгавый каталонец, похоже, сообразительней, чем о нем можно подумать. – Галиб встал. – Если ты мне еще понадобишься, то услышишь обо мне.

– Эй, подожди, Галиб. Ты не можешь просто уйти, ты должен мне кучу денег.

Галиб удивился:

– Должен?! Не понимаю. Я заплатил то, о чем мы договорились.

– В таком случае мы договорились неправильно. Ты оплатил мою поездку на Кипр, но еще ты жил в этой квартире, а женщин держали в заточении в моей спальне. И ты не заплатил за то, что теперь меня ищет какой-то человек. Это стоит денег, Галиб.

– Галиб не платит за ночлег, это мы обсуждали.

– А две женщины? А кровь в постели? А то, что вы съели, питание? Все это стоит денег, Галиб. – Прищурившись, он наклонился вперед. – Тебя ищут во всей Европе, и только я знаю, как ты выглядишь без бороды, не забывай об этом. Так что, если ты не заплатишь, пеняй на себя.

Галиб посмотрел на подручного, потом перевел взгляд на фотографа и пульсирующую жилку на его горле.

– Да, я понимаю, Синяя Куртка. И сколько же, по-твоему, я должен тебе заплатить за все? Сто евро?

– Да, сто евро и еще пять тысяч евро за молчание.

– За молчание, говоришь. Гм… – Он кивнул человеку за спиной. – Ты слышал когда-нибудь о козе, которую привязывают на краю джунглей, чтобы подманивать тигра? И когда тигр приходит к этой козе, то совершенно неожиданно находит там свою смерть. А коза на привязи терпеливо ждет, и никогда нельзя ошибиться, встретив ее в джунглях.

Галиб почувствовал в руке нож, который подсунул за спиной его подручный.

– Но мы отвлеклись. Ты прав, конечно. Я задолжал тебе за помощь и за то, что ты будешь держать язык за зубами. Ведь на этом основана жизнь, правда, Варберг?

Молниеносным движением он выхватил нож, и фотограф вскочил с дивана, не спуская взгляда с остро заточенного лезвия.

Они ждали, пока улица не станет пустынной. Несмотря на боль в ушибленных ребрах, женщины следовали за мужчинами без единого звука и оказали слабое сопротивление, лишь когда их сажали в «вольво».

– Переезжай на другую сторону и остановись на углу, Хамид, чтобы нам было видно, кто входит и выходит из дома, – сказал Галиб.

Он повернулся к заднему сиденью, где лежали две женщины, прижавшись щекой друг к другу и полностью отключившись.

– Нам надо поторопиться, до Франкфурта еще много километров, – сказал Хамид.

Галиб посмотрел на него:

– Я знаю, но у тех, кто нас ждет, много времени.

Прошло с четверть часа, и люди начали возвращаться домой после работы.

– А что потом было с тем датчанином в филиале Абу-Грейб? – нарушил тишину Хамид. – Ты был там, когда его привезли?

– Да, я работал в этом филиале. Оказался там, как только мне исполнился двадцать один год.

– Ты был надзирателем?

Галиб усмехнулся:

– Да, это тоже. Надзиратель с широкими полномочиями, можно и так сказать. Я заставлял их говорить. Любым способом. Завоевывал их доверие или избивал их, что делало их разговорчивее.

– А датчанин?

– Да, датчанин – это особый случай. Он не был похож на всех этих изнеженных кукол, которые визжали и вопили, когда им на шею набрасывали петлю за оскорбление нашего президента…

– Но он все еще жив, и я не понимаю – как?..

Это правда, датчанин был все еще жив, и Галиб должен был благодарить за это только себя самого. Но пусть Аллах будет к нему милостив.

Он повернулся в сторону бокового окна автомобиля и оказался лицом к лицу с мужчиной в большом зимнем пальто и синем шарфе, который терпеливо ждал, стоя на перекрестке.

Галиб отвел взгляд.

Солдаты заставляли датчанина смотреть в лица умерших, чтобы он мог заглянуть каждому в глаза, плевали и оскорбляли его, чтобы до него дошло, что месть за каждого будет во много раз страшнее.

Хотя тьма уже опускалась на внутренний двор тюрьмы, Галибу было видно, что этот человек обливается потом, но не говорит ни слова, и ничего не изменилось, когда начались первые допросы. Только когда подсоединили электроды к его соскам и в пятый раз включили ток, он заговорил. Несмотря на боль, он произносил слова совершенно четко, но обороты и интонация показывали, что его арабский не настоящий иракский диалект.

– Меня зовут Заид аль-Асади, и я – гражданин Дании, – сказал он. – Но ни датское гражданство, ни связь с представительством ООН не имеют никакого отношения к тому, что произошло здесь сегодня. Мы действовали только с целью освободить одного заключенного. Ничего другого я вам не скажу. Делайте что хотите, это ни на что не повлияет.

Он выдержал пять часов, прежде чем потерял сознание; его перетащили в одиночную камеру в коридор смертников. Как-то раньше они потеряли заключенного во время подобного допроса, но сейчас этого нельзя было допустить, и вот тут появился Абдул, он же Галиб.

– Ты должен завоевать его доверие, Абдул, и ты должен сделать две вещи, – сказал руководитель допроса. – Ты должен рассказать ему, что твоя семья живет в том же квартале, что и его жена и дети. И еще ты сегодня же ночью должен позаботиться о том, чтобы мать и дети были изолированы, сможешь?

– Да, у меня есть такое место. Я скажу его жене, что им грозит опасность, потому что муж не хочет говорить, а я хочу им помочь.

Тот, что руководил допросом, остался доволен.

– И об этом ты должен рассказать Заиду аль-Асади. Завтра утром, перед тем как мы вызовем его, ты шепнешь, что ты на его стороне и хочешь только добра его семье. Что ты спрятал их в надежном месте, иначе их используют против него же.

Это оказалось весьма простым делом. Жена Марва была больна и очень испугалась, когда Абдул в ту же ночь явился к ней и рассказал, что скоро придет полиция безопасности и всех привлекут к ответственности за проступки главы семьи. Поэтому быстро собрала вещи и не стала ни с кем прощаться. Ее родные совершенно искренне могли сказать, что женщина с детьми просто исчезла, что никто в семье не знает, куда они ушли, – и так оно и было.

Только когда она и ее девочки попали в глинобитную хижину, предназначенную для забоя коз, до Марвы дошло, что они попали в ловушку. Девочки рыдали и кричали, но их мать били каждый раз, когда они открывали рот, и тогда они ненадолго замолкали.

Перед рассветом на следующее утро Абдул встал у двери в камеру датчанина. Было видно, что спал тот плохо. И хотя в глазах его прятался страх, а тело было избито, движения датчанина были спокойны, когда Абдул подошел к окошечку в двери и прошептал его имя.

– Я живу в Фаллудже, и моя семья знает твою семью, – тихо сказал Абдул. – Мы хорошие знакомые, и, хотя мы сунниты, никто из нас не является верноподданным Саддама Хусейна. – Он осмотрелся в тюремном коридоре и поднял указательный палец. – Если ты когда-нибудь проговоришься об этом, я буду вынужден тебя убить, сам понимаешь, я тебя предупредил. Я спрятал твою семью в безопасном месте, верь мне, я сделаю все, что в моих силах, чтобы освободить тебя. Пока не знаю как, но, если ты продержишься, мы найдем выход.

Галиб сделал глубокий вдох и стал внимательно смотреть на дом, в котором жил фотограф.