Текст книги "Муос"

Дехтер был уверен, что никогда и никто, кроме его командиров, не сможет заставить его что-либо сделать. Если б ему раньше сказали, что он подчинится дряхлому старику, с которым знаком полчаса, он бы просто рассмеялся. Но эти слова умирающего старца, наполненные отчаянием, страданием и болью за свой народ, эти мудрые видящие насквозь глаза, с мольбой уставившиеся на него, не дали ему сказать «нет» или соврать. Поколебавшись, он честно ответил:

– Да, батя, я сделаю для твоего народа все, что смогу.

Дед Талаш положил трясущуюся руку на лежащую на столе ручищу Дехтера и тихо произнес:

– Я вижу, солдат, что ты не врешь. Да поможет тебе Бог.

У Расанова, который в отличие от Дехтера не задумываясь дал бы любую клятву, дед Талаш ни разу ничего не спросил. Еще немного посидев, он обратился к Степану:

– Ну, Сцепа, далей без мяне.[8]8
  Ну, Стёпа, дальше без меня (бел.).


[Закрыть]

Сказав это, старик, так и не притронувшись к еде и стакану, стал подыматься. Степан помог ему выйти из помещения, после чего вернулся к гостям. На их вопросы он рассказал, что дед Талаш до Последней Мировой жил в забытой деревне на Полесье. Приехал в Минск на крестины внука. Удар застал его в поезде метро.

Когда американцы захватили станции партизан, он уже находился в верхнем лагере, куда пошел по возрасту. Талаш организовал смелую операцию против оккупантов и возглавил освободительное движение, которое имело успех. После этого старик стал непререкаемым авторитетом у партизан.

* * *

Вечером в нижнем лагере Пролетарской организовали праздник в честь гостей. Было веселее, чем на голодном Тракторном. Люди вели себя свободнее и засыпали москвичей расспросами «…а как у вас?». Мужская часть населения решила для себя, что уновцы прибыли с освободительной миссией, и многие просились в отряд. Незамужние женщины видели в гостях завидных женихов и всеми силами пыталась привлечь их внимание. Однако свободными здесь, по меркам москвичей, были только дети да многодетные вдовы, поэтому бойцы на откровенные предложения пролетарок отвечали крайне сдержанно.

Наконец гостей отвели в отведенные им квартиры, которые пролетарцы гостеприимно освободили по распоряжению своего руководства. Радист должен был ночевать в хижине на третьем этаже, под самым сводом станции, с двумя бойцами из московского отряда. Он уже лег на топчан, когда в дверь постучали. Местная девочка с серьезным видом и смеющимися глазами спросила:

– Кто у вас тут в радиво разбирается?

Радист недоуменно ответил:

– Ну я…

– Вас просят подойти к начальству, хотят с вами посоветоваться.

Радист вышел и проследовал за девчонкой.

Когда он проходил мимо одной из хижин, из дверного проема неожиданно выпорхнула худая рука и, схватив его за локоть, потянула внутрь. Рука принадлежала Светлане. Игорь начал объяснять, что его ведут для консультации, на что девушка рассмеялась:

– Не сердись, это я за тобой послала. Больше всех твои познания здесь интересуют меня.

– Зачем?.. И где Купчиха? Разве вы не вместе ночуете?

– У нее здесь парень, она у него останется. А мне одной скучно. Так хочется с тобой поговорить… Может, побольше узнаю… о радио… – Светлана лукаво улыбнулась и поцеловала его, нежно обняв за шею. Затем отстранилась от оторопевшего Радиста и тихо, глядя в глаза и совсем затуманивая ему голову, произнесла: – Да ты не бойся меня…

…Они лежали под старым одеялом, прижавшись друг к другу. Светлана, шепча на ухо, рассказывала свою историю:

– Мой отец погиб, когда я была еще маленькой, он стоял в дозоре, и на станцию ворвался змей…

– Кто?

– Ну такой червь длиной метров тридцать и толщиной с метр. Они роют норы. Питаются всем живым. Ужасная смерть… Мать не выдержала – ей все это снилось без конца, и в результате она сошла с ума. Таких у нас не держат. Ее раньше срока отправили в верхний лагерь. Сейчас она уже умерла. А мы с братом осталась на попечении сообщества. Когда мне было девять, а ему семь, на лагерь напали дикие диггеры. Они забрали много детей из приюта, меня и брата тоже. Нас тащили в темноте по каким-то норам, туннелям, переходам. Я пыталась вырваться – меня за это сильно били и, кажется, делали со мной еще что-то. Не хочу об этом вспоминать… Меня потом нашли в туннеле, ведущем к станции. Одному Богу известно, как я там оказалась. Вряд ли убежала сама. Может, светлые диггеры отбили и направили к дому… А брат мой, Юрка, так и не вернулся…

Меня увезли с обозом в больницу Центра. Долго лечили, только… – Светлана как будто задумалась, стоит ли об этом говорить, – только детей у меня никогда не будет.

В Центре я получила хорошее образование, должность моя мне очень нравится. Жаль, права на долгую жизнь она не дает… Ты, Игорь, не думай, что я жалуюсь. Просто не с кем мне здесь поговорить, а иногда так тоскливо. У меня был муж, Саша, ходил с обозом. Сам видишь, какие они все разговорчивые. Видела я его редко – то он в походах, то я в командировках. А мне уже скоро в Верхний Лагерь идти. Жизнь, оказывается, такая короткая… То, что мы сегодня с тобой вместе, – ничего не значит. Ты можешь больше ко мне не подходить и даже не смотреть в мою сторону. Я не обижусь.

Игорь прижимал к себе девушку и от жалости, бессилия изменить что-либо, кусал себе губы. А потом сказал:

– Я тебя не отдам в верхний лагерь.

– Глупенький… Если б это было возможно… Но все равно спасибо… Спасибо тебе за то, что ты пришел в наше метро, спасибо за эту ночь и за эти слова…

* * *

Пролетарская добавила к обозу одну велодрезину со своим товаром и отряд в пятнадцать ходоков. Степан Дубчук, прощаясь с Дехтером и Расановым, сказал:

– Извините, мужики, но больше народа в сопровождение вам дать не могу: Батура с Тракторного прислал письмо, просит помочь при штурме леса. Я беру своих бойцов и сам иду туда. Думаю, одолеем – слышал про ваш огнемет. Ну, а вам желаю удачи. Обязательно посетите отца Тихона. И еще: дед Талаш совсем ослаб, не смог выйти к вам. Но тебе, Дехтер, он просил передать, чтобы ты помнил о своем обещании. Надеюсь, еще увидимся…

Провожать обоз вышел чуть ли не весь лагерь. Все желали счастливого пути, женщины и дети плакали, мужики жали руки. Потом местный священник высоким голосом начал читать «Отче наш», все опустились на колени и стали молиться об уходящих. Радист смотрел на этих молящихся людей, и ему стало стыдно за высказанную Светлане издевку в адрес их веры.

Со слов партизан, туннель Пролетарская – Первомайская был одним из самых безопасных в Минском метро. Но ходоки почему-то держались напряженно и были сосредоточенны. А вот спецназовцы, наоборот, повеселели: после оказанного им радушного приема Муос уже не казался таким враждебным, а местами даже навевал игривые настроения, которые выражались в грубоватых шутках по поводу минчанок.

Дехтер решил поговорить с Митяем. С момента первой встречи они едва ли перекинулись десятком фраз – мешала возникшая враждебность и чувство соперничества. Догнав однорукого командира, капитан спросил:

– Давно тут ходишь?

Митяй повернул голову, потом снова уставился в глубь туннеля, продолжая молча шагать. Дехтер решил, что ответа он не дождется, и собирался вернуться назад к своим, когда ходок неожиданно произнес:

– Семь лет уже хожу. В семнадцать начал…

– Так тебе уже двадцать четыре? Отправку в верхний лагерь тебе отсрочили?

– Ходоков в верхний лагерь не отправляют. Редко кто до двадцати трех доживает. Это только мне везло.

Услышав слово «везло», Дехтер скривился и посмотрел на культю с приделанным к ней арбалетом. Митяй, не поворачивая головы, прокомментировал:

– Пять лет назад, между Первомайской и Купаловской потерял… Мы возвращались малым отрядом на пустой дрезине. Остальные с обозом в Америку пошли. Сзади два змея догонять стали. Большой отряд не всегда может и с одним гадом справиться, а тут пара. Правда, второй, видно, малолеткой оказался. Как ранили его, так и отстал. Зато другой был матерый… – Митяй снова замолчал, всматриваясь вперед. Может быть, он старался что-то не упустить во мраке туннеля, а может, вспоминал.

Дехтер снова спросил:

– И что, ты один в живых остался?

– Нет, еще двое. Я их на дрезине в лагерь докатил. Им больше меня досталось. Один скоро умер, а второй встал на ноги и еще побыл ходоком. Правда, все равно потом погиб, когда на поверхность вышел.

Дехтер представил себе, как раненый Митяй с оторванной или отгрызенной рукой из последних сил везет на дрезине своих товарищей. Имея собственный опыт на этот счет, он понимал, что на такое способен один из тысячи. Капитан невольно сбавил тон и посмотрел на ходока:

– И часто эти твари нападают?

– Бывает. У них логово в городе, на Комсомольском озере. Роют норы, там, где почва помягче, заползают в туннели. Вот как раз между Купаловской и Первомайской их любимое место, там регулярно появляются. Мы это место Змеиным переходом зовем. А потом змеиными ходами диггеры пользуются – эти не лучше змеев будут.

– А что, диггеров змеи не жрут?

– Диггеры от них откупаются, жертвы им приносят. То свиней, а то и людей для них крадут.

На полпути Радист слез с седла, поменявшись с каким-то партизаном с Пролетарской. От дикой нагрузки ноги были как ватные, от седла болел зад. С непривычки Игорь первое время шел пригнувшись и несколько враскорячку, чем вызвал насмешки Купчихи. Светлана, догнав его, участливо и с серьезным видом спросила:

– Тяжело?

– Да. У нас такой техники нет.

Девушка подошла совсем близко, и Радист едва сдержал себя, чтобы не взять ее за руку.

– Какая станция дальше?

– Дальше? Первомайская. Там тоже наши, партизаны. У них дела совсем плохи.

Минут через десять дозорный просигналил фонарем: «опасность». Все ходоки, а за ними уновцы насторожились и приготовились к бою. Передние дозоры остановились. Основной обоз догнал их. В туннеле, у самой стены, на полу сидела девочка лет шести. Лицо у нее было в крови, девочка плакала и смотрела большими испуганными глазами на подошедших к ней людей. Рядом лежал труп женщины. Лицо ее было обезображено. Девочка держала в своих ручонках окоченевшую кисть матери.

– Это же Майка, – сказал кто-то из ходоков.

– Да, точно, Майка. А это мать ее, кажется. Они беженцы из Америки. Полгода назад тут появились. Странные какие-то были, все сами по себе, мало с кем общались, вроде сектанты какие-то. И вот дня два назад, когда вы пришли на Тракторный, решила их мать всей семьей обратно в Америку возвращаться. Мы отговаривали, но она ни в какую – идем и все. Вот и дошли до Америки, так разэтак… Прости, Господи.

– Кто ж их так?

– А кто знает. Может, диггеры, а может, бандюки. Малая-то, видишь, какая перепуганная, вряд ли что у нее можно выяснить. Братьев, наверное, поубивали или утащили. Да-а…

Светлана тем временем подбежала к девочке, ласково стала шептать ей что-то, вытирая своим платком кровь с лица.

– Девочка не ранена, это кровь матери или кого-то еще…

– Ребенка на Первомайской оставим. И труп там же, пусть мать первомайцы хоронят, а нам дальше идти надо, – решил Митяй.

Обоз двинулся дальше, но настроение у всех испортилось. Уновцам предстоящий переход уже не казался легким марш-броском, в конце которого их ждет прием благодарных жителей Муоса и восхищение его женской половины. Тьма туннеля опять была непредсказуемой и опасной.

Светлана оставила Радиста и возилась с Майкой, то беря ее на руки, то сажая на дрезину. При въезде на Первомайскую девочка, казалось, уже забыла о гибели своей матери, которая, обернутая в рогожу, лежала на одной из дрезин.

* * *

Станция Первомайская когда-то была многолюдной и зажиточной. Особенность ее состояла в том, что она имела два перрона, которые располагались по обе стороны путей. Но лет восемь назад здешнему относительному благополучию пришел конец: начались упорные атаки змеев и их верных спутников, диггеров, а завершилось все пожаром, который устроил ночью один из жителей станции, зарезав караульных. Четверть населения погибла тогда, многие получили сильные ожоги. Теперь здесь насчитывалось человек двести, не больше.

Что случилось с партизаном, поджегшим свою родную станцию, так и осталось загадкой: то ли он помешался, то ли это было сознательное предательство. Не хотелось верить ни в то, ни в другое – семья поджигателя тоже погибла в огне.

Сейчас станция выглядела мрачной и заброшенной. Стены и потолок были черными от копоти, там и сям виднелись обгоревшие остовы палаток и построек… Только левый перрон казался более или менее жилым. Тут стояли убогие хижины, а те, кому «квартир» не досталось, располагались прямо на полу.

Завидев приближающийся обоз, первомайцы стали подходить к путям. Они были все как один худы, со впалыми щеками, одеты в лохмотья, но у каждого на правом рукаве виднелась яркая нашивка с большой красной единицей. На закопченной стене бросалась в глаза надпись «ПЕРШАМАЙСКАЯ», которую явно регулярно подкрашивали. Это алое слово на черной стене выглядело как вызов наступающей на станцию тьме.

Местные жители испытывали какую-то отчаянную гордость за свою станцию и любили при случае заявить: «Первомайцы не отступают». Отвечать за этот пафосный лозунг им приходилось часто, так как Первомайская являлась форпостом Партизанской конфедерации и была вынуждена первой отражать нападение всевозможных врагов: змеев, диггеров, ленточников, американцев, да мало ли кого еще. Первомайцы твердо верили в свое особое назначение и представляли себя кем-то вроде казаков или самураев. Гордость за то, что они родились и живут на Первомайской, заставляла их наряду с православными традициями воспитывать в детях готовность в любой момент умереть за родную станцию.

Пожар полностью уничтожил хозяйство нижнего лагеря. Чтобы оборонять станцию от врагов, первомайцы отозвали людей из верхнего лагеря и замуровали входы на верхние территории. Было объявлено, что станция переходит на военное положение, а те, кто остался тут жить, объединяются в военную коммуну. С продовольствием у них дело обстояло плохо: существовали за счет незначительных поборов с обозов, шедших транзитом в другие части метро и обратно, да гуманитарной помощи станций, заинтересованных в сохранении этого живого щита. Тракторный Завод и Пролетарская понимали, что их ждет, если сдастся Первомайская. Однако много они выделить не могли, поэтому их помощь разве что удерживала первомайцев на грани голода. В последнее время партизаны были вынуждены употреблять в пищу мясо змеев, которых им иногда удавалось убить в туннеле. В многотонной туше убитого червя была лишь сотня-другая килограммов вонючего, но пригодного к употреблению мяса. Однако иной раз и это было спасением.

Военнообязанными здесь считались все дееспособные: мужчины, женщины и дети с одиннадцати лет. Оружием, как почти везде в Муосе, служили арбалеты и короткие мечи. Увидев приближающийся обоз, жители приветствовали его, опустив лезвия мечей к полу. Очевидно, это было жестом миролюбия и гостеприимства.

Вперед вышла женщина, как оказалось, командир местного отряда партизан. Ее нельзя было назвать красивой, но гордая осанка и черные блестящие глаза притягивали к себе взгляды мужчин. Голова женщины была обрита наголо, а под левой скулой виднелся шрам. Как и все здесь, она была худа, но в ее походке, жестах и голосе чувствовались энергия и уверенность.

– Мы рады приветствовать наших братьев и сестер-партизан. Храни вас Бог на вашем пути.

– Да ладно тебе, Анка, что ты в самом деле так торжественно? Каждый раз одно и то же! – дружелюбно прощебетала Купчиха, подымаясь на платформу. Лицо Анки смягчилось:

– Привет, Купчиха! Давно не виделись, что-то вы редко заходить стали.

– А что ходить-то? Возить уже нечего… Да ты не волнуйся – вам харчи мы привезли.

– Светлана, и ты тут? Иди сюда, красавица… – Анка схватила в охапку Светлану и оторвала от земли. – А что за хлопцы с вами? Не видала таких раньше.

Светлана рассказала о появлении москвичей и их миссии. Сначала недоверие, потом удивление и радость пробежали по лицу Анки. Обернувшись к своим, она неожиданно продекламировала на всю станцию:

– Первомайцы! К нам пришла помощь из далекого города. Бог послал нам воинов добра из другого мира. Теперь мы вместе сразимся за свободу и единство Муоса! Мы освободим нашу землю. Ура!

Москвичи были обескуражены. Расанов пытался мягко уточнить, что планы их миссии не столь грандиозны. Но радостный клич Анки тут же поддержали сто глоток:

– Ура! Ура! Ура!!!

Первомайцы бросились встречать и обнимать уновцев и ходоков. К Радисту подбежали пацаны и стали тянуть его АКСУ, спрашивая об устройстве этого странного арбалета.

После небольшой передышки Дехтер встал, чтобы продолжить путь. Однако Светлана просила их задержаться. Она старалась убедить командира, что само их появление на каждой из станций дает возможность местным по-новому взглянуть на свое положение, поднимает боевой дух и дарит людям надежду. Дехтер сначала настаивал на своем, но потом, может быть вспомнив слова Талаша, обмяк и согласился.

Дехтер и Светлана были приглашены на военный совет первомайцев. Судя по всему, это считалось большой честью для чужаков. Совет проходил в каком-то странном помещении, где на стенах висели факелы, а в центре белой краской был нарисован круг. Анка и четверо старших дозорных (высшее командование) встали в круг и, взявшись за руки, начали повторять слова не то какой-то клятвы, не то заклинания. Смутившегося от этого ритуала Дехтера Анка тоже хотела было ввести в круг, но он жестом отказался от предложенной чести. Светлана стояла поодаль и наблюдала за происходящим. Суть клятвы сводилась к готовности каждого из них умереть за свободу и мир в Муосе. Затем Анка с чувством произнесла: «Да поможет нам Бог!» и начала совет.

– Мы, первомайцы, не щадя своих жизней, защищаем рубежи Партизанской Конфедерации, стоим на страже мира и порядка в Муосе. Но напор с Севера и Востока становится все ожесточенней. Братья-партизаны помогают нам, чем могут, и мы признательным им за это. Но нас слишком мало. Мы готовы сражаться до последнего воина, но я не уверена, что нас хватит надолго…

Анка, а за ней и все командиры посмотрели на Дехтера. Тот растерялся и не знал, что сказать. От него опять ждали помощи, на него смотрели, как на сказочного богатыря, который вмиг разгонит всех врагов. Но он всего лишь командир спецназа. Все волшебство, которым он обладает, – это автомат Калашникова с несколькими магазинами патронов, ну еще пара гранат и штык-нож. Он не мог ничего обещать этим людям…

На помощь пришла Светлана:

– Анка! Мы помним, как многим обязаны вам. У нас с вами общие цели – единый и счастливый Муос. Но эти люди пришли к нам из далекого мира не воевать, а пока лишь наладить контакт между Москвой и Минском. Уже сам их приход – это великий знак, посланный нам Богом. Сейчас они идут в Центр, чтобы выполнить задание своего правительства. Когда с Москвой будет налажена связь и начнутся переговоры, тогда, может быть, нам пришлют настоящую военную помощь. Подумай сама: имеем ли мы право рисковать жизнями наших новых друзей и успехом великого предприятия ради сиюминутного успеха?

Анка была разочарована. Очевидно, минская атаманша рассчитывала уже в ближайшее время организовать победоносное наступление объединенного партизанско-уновского отряда. Она слушала напряженно, и, когда Светлана закончила, в помещении застыла тишина. Потом она медленно и устало проговорила:

– Мы преклоняемся перед мужественными москвичами, которые пришли в наше метро. Хотя я и не могу понять до конца смысл вашей миссии, но за вами идет хорошая молва, и первомайцы будут оказывать вам помощь во всех ваших делах. – Она с открытой симпатией посмотрела на командира уновцев.

Все направились к выходу. Дехтер тоже хотел идти, но Анка остановила его. Когда они остались вдвоем, Анка подошла к нему и мягко коснулась его лица. Капитан схватил ее за руку, но женщина настаивала:

– Сними маску, я предпочитаю разговаривать, видя лицо человека.

Дехтер нехотя и не сразу подчинился. Она спокойно посмотрела на его изуродованное лицо, повернулась к нему своим шрамом и с улыбкой сказала:

– Мы с тобой похожи.

Затем осторожно коснулась рукой щеки Дехтера. Капитан сделал шаг назад и хотел отвернуться, но Анка ступила за ним и, взяв его руку, поцеловала в ладонь. Затем она серьезно, не опуская руки, произнесла:

– Поклянись, солдат: то, что сказала Светлана, – это правда?

Командир уверенно и искренне ответил:

– Да, Анка.

Она пристально посмотрела в глаза Дехтера, потом обняла его, прижалась к мощной груди и еле слышно прошептала:

– Я верю тебе, солдат. Не обмани меня.

На край платформы уходивший отряд вышли провожать все первомайцы, не занятые в дозорах. Ощущалось, что приход москвичей принес и на эту Богом забытую станцию искру надежды. Анка не отходила от Дехтера. Сейчас она была похожа на обыкновенную женщину, провожающую на войну своего мужа. Эти двое провели в хижине Анки всего несколько часов, изменивших всю их жизнь. Дехтер и Анка не объяснялись в любви, и их близость не была бурной. Сложилось так, что они сразу стали семьей. И почему-то ни первомайцев, ни партизан, ни даже москвичей это не удивило. Дехтер ясно осознал для себя, что в Москву он уже никогда не вернется. Но он также почувствовал, что в Муосе у него не будет счастья. Однако эти мысли его не испугали. Он шел навстречу своей судьбе. На шее у него теперь висел нательный крестик на толстой бечевке, который ему подарила его женщина – Анка. Раньше капитан не верил в Бога, просто серьезно не задумывался об этом, посмеивался над разными сектантами и религиозными. Сейчас же, после встречи с Талашом и Анкой, присутствие Бога вдруг стало для него очевидным.

Радист, наоборот, уходил с этой станции разочарованным. Он стыдился себе признаться в том, что с нетерпением ждал отбоя. Для них со Светланой он занял свободное жилище, но та привела с собой Майку. Вообще с появлением Майки Игорь стал чувствовать себя лишним. Все Светланино внимание и вся ее нежность принадлежали теперь этой маленькой чужой девочке. Светлана всячески ухаживала за ней и, видимо, старалась заменить ей мать. Игорю казалось, что о нем вспоминают только когда нужно что-то принести или помочь.

Когда обоз отправлялся, девочку хотели оставить на Первомайской, чтобы с оказией вернуть ее на Пролетарскую или на Тракторный. Но она подняла крик и неожиданно начала рваться к Светлане, взахлеб плача и крича: «Мама! Мама!». Кто-то пытался удержать Майку, но та начала кусаться, вырвалась и повисла на Светлане. Та, растроганная до слез, крепко прижала ее к себе и сказала, что без Майки она не пойдет. Ходоки отговаривали ее, предупреждая, что предстоящий переход очень опасен, но Светлана заявила, что Первомайская – не менее опасное место. Поняв, что спорить с ней бесполезно, Митяй неохотно согласился взять девочку: Светлана была слишком важным человеком в их походе.

Вот и теперь Светлана даже не глядела на Радиста, который, сердито и тяжело пыхтя, крутил педали. Она шла рядом с сидевшей на дрезине Майкой и о чем-то с ней ласково шепталась.