Текст книги "Стальные боги"

Я пожал плечами.

– Возможно. Почему же ты не бежал, если так боишься его суда?

– И оставить моих последователей на милость янычар?

Цоканье копыт лошадей, тащивших карету, смолкло. Мы приехали в Небесный дворец.

– Ты же веришь, что я невиновен? – спросил Вайя.

– То, во что я верю, тебя не спасет.

– Это может спасти всех нас. – Маг схватил мою руку. – С шейхой Агнеей случилось что-то ужасное. Мне было видение, в котором она шла сквозь ледяные туннели на звуки сводящей с ума песни. Я не последую за ней в ту бездну. – Он сильнее сжал мою руку. – Ты давно знаешь шаха. Помоги мне… Иначе всем вам придется самим себе помогать.

Я не знал, что делать, и, напуганный угрозой, смог лишь кивнуть.

Янычары, окружившие экипаж, оставили для нас с магом проход во дворец. Внутри толпились придворные и визири – состязались за право стоять в задней части большого зала, а не в передней. Шах ведь не хотел, чтобы все царство сгорело вместе с ним? Они расступались, когда по пути мы задевали их шелковые одеяния.

Сверху на все это глазел золотой павлин с пронзительными рубиновыми глазами. От курильниц для благовоний по залу расползался аромат янтарного дерева. Шаха и его свиту отделяла от нас шеренга янычар, держащих наготове аркебузы. Шах сидел на золотой оттоманке, слева от него – Великий визирь Эбра, справа – Великий муфтий Тайма.

Мы прошли сквозь толпу, и маг Вайя склонил голову, как и я.

– Я привез того, кого вы просили, ваше величество, – сказал я.

– Ты был послан доставить послание шаха, а не привозить ко мне мага.

– Да, вы правы. Простите, если я рискнул взять на себя слишком много.

Шах Мурад рассмеялся, похлопывая себя по ноге. Точно так же смеялся его отец. Все визири и придворные принялись подражать ему, и зал огласился смехом.

– Молчать! – выкрикнул шах, и зал сразу наполнился тишиной. – Поглядите на этого человека! – прогремел голос шаха. – Кева Кузнец, когда-то раб из Рутении. Он убил мага и всего лишь с сорока воинами и одной выдающейся женщиной защищал Долину святых от моего брата с четырьмя сотнями. Полюбуйтесь на него все вы, утверждающие, что служите мне!

Я утер лицо и разгладил рубаху. Может быть, штаны съехали и пузо торчит? Я ведь даже глаз не умыл.

– Все смотрите на него, смотрите внимательно, не спеша, – продолжал шах. – Вот кому вы все должны подражать. Я послал его передать сообщение, а он привел ко мне мага. Вот это служба!

Шах захлопал в ладоши, и все подхватили.

Улыбнувшись, я склонил голову.

– Вы мне льстите, ваше величество.

– Это так. А теперь отойди.

Я пробрался через толпу и встал с янычарами, охранявшими выход. Мне казалось, оттуда я сумею сбежать в первых рядах, если что-то пойдет не так. Все взгляды были сосредоточены на склоненной голове мага Вайи. Зал охватило скверное предчувствие.

– Подними же голову, маг, – велел шах. Он так подался вперед на сиденье, что я уже испугался, не упадет ли он.

Вайя сделал, как было велено. Начался суд, и огромный зал притих.

Эбра выступил вперед, развернул манускрипт и откашлялся.

– Именем шаха Мурада, Величайшей звезды, шаха шахов, кагана каганов, Тени Лат и ее наместника на земле, Меча веры и шаха Сирма, ты, маг Вайя, сим обвиняешься в военных действиях против Лат, совершении актов насилия против людей, изъявлении враждебности к трону. – Он опять откашлялся, сухо, как крыса, подыхающая от жажды в пустыне. – Что ты скажешь по выдвинутым обвинениям?

– Все они довольно расплывчаты, – ответил маг Вайя. – Но я понимаю, о чем идет речь, и буду говорить только правду. Я не мог совершить того, в чем меня обвиняют.

Эбра что-то прошептал безбородому молодому придворному, и тот протянул ему другой свиток.

– Тогда уточним факты, – произнес Эбра. – Когда ты родился, маг Вайя?

– Я родился в третий день месяца Паломников, в пятый год правления шаха Байзида.

– Значит, тебе… семьдесят три, – сказал Эбра.

– Семьдесят семь, – поправил Вайя.

Толпа оживилась. Меня это не удивило. Маг, которого я убил, тоже выглядел молодым, но, когда голова слетела с плеч и упала невидимая маска, которая скрывала лицо, показались выдававшие возраст морщины и серая кожа.

– Сколько лет тебе было, когда шах Байзид отправил тебя в Святую Зелтурию учиться на мага?

Сказать честно, к тому времени я оперся о богато украшенную колонну. Меня убаюкала летняя жара, и в ближайшие полчаса я почти не прислушивался к тому, как Эбра разбирался с жизнью, обучением и служением Вайи. Мельком я услышал, что Вайя сражался против крестесцев, помогал вытеснять их с континента Лидия, хотя никогда не ступал на континент Юна, лежавший за Тесным проливом. Маг повторял, что ему запрещено сражаться с другими латианами, вот почему он отказался участвовать в завоевании аланийских земель по призыву шаха Джаляля, отца шаха Мурада.

Я заинтересовался, когда Эбра спросил Вайю о войне за престол десять лет назад.

– Ты поддерживал брата шаха, Селима. Почему?

– Потому что шах Джаляль назвал Селима своим тайным наследником. Селим занял трон, янычары и войско присягнули ему на верность. И Великий маг Агнея решила, что мы «поплывем по течению» ради единства.

– Ты рисуешь одностороннюю картину престолонаследия, – вмешался Великий муфтий Тайма, в первый раз выступая на этом суде. Он подвинул золотые очки поближе к пронизывающим глазам. – Источник не поддержал Селима. И особенно против него был народ. Всем была известна его жестокость.

– Что тут скажешь? – ответил Вайя. – Мы все ошибались. Из-за этого погиб маг. Когда ветер переменился, мы отошли к Балаху, пока не завершился конфликт. Тем не менее мага Агнею признали виновной в измене… Признали вы, муфтий Тайма.

– И я не сожалею о том приговоре.

– Но кто защитит этот город, если все маги будут блуждать в Лабиринте?

Толпа загудела.

– Тихо! – приказал шах. – Продолжай, маг. Изложи свои доводы.

– Уже тридцать лет в Зелтурии не обучаются маги. Если вы не вызволите мага Агнею из глубин Лабиринта, тогда я последний маг в этой стране. Так подумайте, кто станет защищать границу с Крестесом, с империей, которая выросла втрое за время вашего царствования, когда мы не расширились ни на пядь.

Повисла ошеломленная тишина. Даже птицы на крыше, должно быть, разинули клювы, услышав неприкрытую критику шаха. Это было первым моим удовольствием за день.

– Ты не так уж не прав, – сказал шах. – И я не поставлю тебе в вину эти слова и не буду до самого конца моих дней винить тебя за поддержку моего брата. Но я не могу допустить кровопролития на улицах. Все мы слышали, как свидетели говорили о человеке, охваченном пламенем. Ты последний маг в нашей стране. Мог ли там быть кто-то другой?

– Я был в Балахе, когда случилась трагедия, – сказал Вайя. – Сотня человек из святилища ожидает снаружи. Каждый подтвердит это. Они – истинно верующие, день и ночь сражающиеся за то, чтобы отрешиться от гордыни, гнева и алчности. Они никогда не солгали бы, чтобы спасти меня.

Хотя я сомневался, что сто дураков смогут лгать одинаково, я был уверен, что они попытаются. Никогда не встречал фанатиков, которые ценят средства больше, чем цели.

Шах, Эбра и муфтий Тайма совещались, а маг Вайя осматривался, изучая толпу. Он помедлил, встретившись со мной взглядом. Неужели я прочел в его глазах страх?

– Я принял решение, – объявил шах. – Таким образом, я прошу назначенного мною судью, Великого муфтия Тайму, предоставить мне вершить суд.

Муфтий Тайма склонил голову.

– Вы – источник земной справедливости. Я никогда не смог бы вам отказать.

Шах поднялся на ноги. Янычары в зале вытянулись по стойке смирно. Толпа словно затаила дыхание. Вайя говорил, что не уйдет безропотно в Лабиринт, но порочным он не казался. Хотя и Селим Жестокий, когда я впервые встретил его, сунул кусок халвы мне в рот и похлопал по спине, словно старого друга; а потом продолжил убивать сотнями.

– Мне плевать, если ты сжег этих этосиан или пару домов порока, – сказал шах. – Всего в нескольких днях пути отсюда, на острове Никсос, собралась армада крестесцев из пятисот кораблей и пятидесяти тысяч воинов. Они ждут, когда мы тут вцепимся друг другу в глотки, чтобы разграбить наши города и принудить нас поклоняться Архангелу. Возглавляет их завоеватель Михей, как мне донесли шпионы, нареченный в Священном море именем Михей Железный. Он расширил владения императора Ираклиуса на север, запад и юг. Остается только восток. Ответь мне, маг Вайя, поклянешься ли ты своей бессмертной душой, что будешь сражаться с ним?

Вайя почему-то обернулся ко мне, но лицо его оставалось безмятежным, как и всегда. Я поднял брови и развел руки в недоумении. Это что за трюк? Или таково было изначальное намерение шаха?

Вайя поднял взгляд на шаха и склонил голову.

– Разумеется, о мой шах. Я живу только ради этого.

Шах спустился с помоста, встал перед магом Вайей и протянул ему руку. Маг помедлил, опять взглянул на меня. Что он хочет прочесть на моем потрясенном лице? Я кивнул так быстро, как мог, выражая одобрение. Наконец Вайя принял рукопожатие шаха. Они подняли сцепленные руки над головами.

Я присоединился к восторженным возгласам и аплодисментам толпы. Разумеется, это лучше сожжения, и я думаю, все чувствовали то же самое. Ничто не объединяет так прочно, как общий враг.

– С сего дня в Сирме все маги свободны, – провозгласил шах. – Я приказываю собрать священное войско во главе с магом Вайей для защиты единственной истинной веры от вторжения крестесцев. – Шах нашел меня взглядом. – Вот он! Кева! Иди сюда!

Я присоединился к шаху и магу возле помоста.

– Кева, ты будешь первым среди воинов.

Я склонил голову. Быть командующим – звучит неплохо.

– Как прикажете, ваше величество.

Толпа снова одобрительно загудела.

Мы втроем направились к воротам Небесного престола, где нас ожидали последователи Вайи. Они в первый раз увидели единение и соединенные руки их мага и шаха. И возликовали, запели хвалы Лат, и называли шаха Величайшей звездой. В одно мгновение он превратил враждебную чернь в свое войско. Вероятно, шах такой же мудрый, как его предшественники.

А насчет пострадавших – епископа и верующих в Архангела… Даже если бы шах отомстил за них, разве встали бы они рядом с ним против войска единоверцев? Будь я человеком расчетливым, ответил бы, что нет. Но я не такой, и, по мере того как ширилось ликование, я все больше сочувствовал тем, кто горел и страдал.

Я смотрел на почти незнакомый потолок в гостевой спальне Тенгиса, лунный свет вместе с легким ветром лился через распахнутое окно. Повернувшись на бок, я представил, что лежу на груди Лунары. Она пахла домом, и тепло ее тела текло в меня; она напевала поэму Таки:

 
Внутри этого жестокого мира
Все влюбленные находят потаенное место,
Где заключают сделку
С владыкой времени.
 

Я надеялся, что она мне приснится. Надеялся, что этот мир исчезнет и, когда я очнусь от кошмарного сна, она будет жарить яичницу у очага, а я – постукивать по своей наковальне и улыбаться, глядя на нее. Но внезапно некто ворвался в мою комнату, выдернув меня из грез.

– Извини! – Передо мной стояла Мелоди в платье с узором из лилий. – Ты ложишься спать раньше птиц.

– У меня был долгий день.

Я сел на лежанке.

– Да, я слышала. Ты теперь святой воин.

– Не думаю, что мне предстоит много драться. Для этого есть молодые мужчины.

– И молодые женщины.

Мелоди села на краешек матраса и ухмыльнулась.

– О нет, Мелоди, тебе нельзя в нашу армию.

– Почему нельзя?

– Ты знаешь почему. Ты еще слишком юная, а твой дед придумает новый способ сломать мне шею.

– Темур в моем возрасте прошел по Лидии с миллионным войском.

– Ты сравнила себя с величайшим из прославленных завоевателей?

– Ты считаешь, что я спрячусь или сбегу, когда придут крестесцы? Меня обучали быть янычаром, как и Лунару. Было бы предательством не сражаться.

Она говорила верно. Крестесцы придут, и кто знает, как и каким оружием они атакуют и что за уловки у них на уме. Если дойдет до жизни и смерти, никто не помешает Мелоди использовать то, чему ее обучали, и я предпочел бы, чтобы она дралась у меня под носом.

– Я об этом подумаю.

– Это все, чего я хочу.

Она чмокнула меня в лоб и ушла. Хорошо снова обрести дочь. Как огромно ее всепрощение, если, несмотря на мое десятилетнее отсутствие, она может быть такой доброй. Ведь печаль утраты рано или поздно обращается в гнев, а тот – в горечь. Все же, если забыть пощечину, дочь проявляла ко мне лишь заботу и нежность.

Я ворочался, растревоженный мыслями о предстоящей осаде. Мне хотелось схватить Мелоди и уехать в Томбор или даже в более далекую землю. Если бы это было так просто.

Я пошел в буфетную выпить кофе. Тенгис уже пил, сидя на полу, и читал свиток, держа его у самого носа. Он налил чашку и мне.

– Что ты делаешь со всеми этими книгами, свитками и астролябиями? – спросил я.

– Измеряю фазы луны. Ничего из того, что твой тупой ум мог бы понять.

– Испытай меня, старик.

Тенгис вздохнул, словно уже устал он моего наигранного интереса.

– В ближайшие месяцы будет затмение. Я пытаюсь выяснить, когда именно.

– Что бы ни удерживало тебя от берега смерти, я только «за». – Я отпил кофе. Вот и выспался. – Кстати, о смерти. Знаешь, чего хочет твоя внучка?

Он свернул манускрипт и потер усталые глаза.

– Пришло время ей воспользоваться тем, чему ее обучали. И ей повезло, что ты будешь рядом и сможешь уберечь ее от опасности.

– Это она собирается меня защищать.

Тенгис покачал головой.

– Я же говорил: в твоем возрасте ты не имеешь права быть слабым.

– Меня делает слабым не возраст.

По полу проскользнула ящерка и защебетала. Даже у нее есть возлюбленный, есть кому петь.

– Отпусти ее, Кева. – Тенгис накрыл мою руку своей, покрытой пятнами и морщинами. – Отпусти Лунару. Ты достаточно настрадался.

– Ты говоришь так, будто у меня есть выбор. Будто я не пытаюсь вот уже десять лет.

– Ты мой сын, – ответил Тенгис, – и, пока я жив, у тебя всегда будут дом и семья. Мы с Мелоди здесь ради тебя. Ты не одинок, понимаешь?

Древний старец, чьи внимание и забота были моими первыми воспоминаниями и кто был со мной в равной мере и строг, и добр, обнял меня так, словно мне снова четыре года.

К моему стыду, я, сорокалетний, разрыдался в ту ночь на руках у отца.

4. Михей

Что может случиться между этой минутой и вечностью? Гибель рода людского, воскресение у Фонтана и суд ангелов. Кто я, как не песчинка, в сравнении с этим? Даже не песчинка, нет. Вспышка. Одна вспышка священного огня над этим грешным миром.

Были те, кто хотел погасить мой огонь, потушить до того, как он их поглотит. Можно предположить, что речь о неверующих, но среди них было много тех, кто называл себя этосианами.

Одним из них был епископ, и он сгорел. А еще один поднялся на борт «Морского клинка» и вошел ко мне в каюту. Это был посланник двора из Гипериона, столицы империи Крестес.

– Император Адроникос Ираклиус Сатурнус мертв, – сказал он. – Его сын Алексиос коронован как император и получил имя Иосиас, в честь апостола. Он приказывает тебе вернуться в столицу.

Ираклиус мертв?.. Когда? Где и как? Я сдержался и не задал ни вопроса. С тем, кого не знаешь, лучше не откровенничать.

– Ты же видел мой флот и людей. Почему я должен вернуться?

– Я всего лишь посланник императорского двора. Мне не сказано «почему», только «что».

Посланник был в бархатной тунике и с новеньким мечом в ножнах. Судя по тому, как высоко он задирал нос, – сын какого-нибудь экзарха. При дворе даже не подумали прислать человека, которого я знаю, или, по крайней мере, кого-нибудь не с такими девственно-чистыми ножнами.

– А скажи мне, как отреагировал двор, когда я сжег заживо одного из главных епископов этосианской церкви?

Он сглотнул и встревоженно посмотрел на меня.

– Было много споров.

– Значит, были и те, кто на моей стороне?

– При дворе есть такие, кто считает тебя безупречным.

– И наш новый император среди них?

Мальчишка вздрогнул и пожал плечами. Уверен, он жаждал вернуться назад, ко двору. После долгих раздумий он сказал:

– Император Иосиас был не в восторге от того, что ты сделал с епископом.

– Значит, я подвергнусь суду, если отправлюсь назад? Звучит весьма привлекательно. – И я испустил долгий глубокомысленный вздох. – А передача престола прошла гладко?

– Весь двор был за Иосиаса. Как старший сын, он настоящий наследник.

– Я рад это слышать. Передай Алекси… Иосиасу, что я скоро с ним встречусь.

Я отправил посланника и расслабился в кресле из бархата и железа, позаимствованном из сокровищницы дожа Диконди. «Морской клинок» чуть покачивался на волнах прилива, убаюкивая меня. Я спихнул со стола связку карт и водрузил туда ноги. Редкий день – стать свидетелем конца эпохи, конца императора Ираклиуса. Одни звали его героем, другие ненавидели. Я налил в кружку лимонный сок с медом и отхлебнул. Теперь, когда император скончался, сок казался вкуснее. Этот напыщенный идиот не присвоит больше славу моих побед. Но вкус портило понимание, что сын, скорее всего, будет еще хуже.

Дверь со скрипом открылась. Появился Джауз, мой главный механик, по его бровям стекал пот.

– Дело сделано, Великий магистр. Флот готов выступить к Тесному проливу.

Я поднялся с кресла, в восторге от этих слов.

– Я давал тебе две недели, ты управился за десять дней. За тобой будет право первого выбора из шахской сокровищницы.

– Благодарю тебя, Великий магистр. – Он просиял так, что кончики усов коснулись ушей. – Может, я бы лучше выбрал кого-нибудь из гарема? Говорят, там собраны кошечки со всех концов света.

Сама мысль о дворце, полном рабынь, с которыми распутный шах совокуплялся, когда пожелает, была мне противна.

– Они все рабыни. Я освобожу каждого, кто примет веру в Архангела… Все прочие будут осуждены. Никто из нас их не возьмет.

Джауз разгладил ухоженные усы.

– А не будет более милостиво позволить мне позаботиться о тех, кто не примет твою веру?

– Я действую не из милосердия, а ради справедливости. – Я хлопнул по жирной мухе, гудящей в комнате. На «Морском клинке» их полно. Не попал. – Но ты, Джауз, неверующий и заслужил награду. Я позволю тебе выбрать одну женщину. Но тебе придется на ней жениться. Мы в империи не берем рабов.

– К сожалению, я вряд ли буду хорошим мужем.

– Почему это?

– Я уже женат на тебе.

Его живот заколыхался от смеха. Я тоже улыбнулся.

Наступило время проверять флот, готовить людей, убедиться, что у нас хватит припасов для захвата Костани. Но сначала я должен был увидеть Ашеру.

Я взял фонарь. Всю ночь я трудился над планами, поэтому фитиль торчал над воском. Я обрезал его, а потом зажег с помощью кремня и стали.

Ашера по своей воле осталась в корабельном трюме и уже не притворялась, что ест блюда, которые я ей посылал. Ведра с водой для умывания и питья оставались полными. Она хотя бы спит?

С тех пор как я усилил железом корпус корабля, дневной свет не проникал в глубь трюма. Что же она делала там, в темноте, помимо молитв своему богу?

Мерцающий свет фонаря осветил ее, сидевшую в углу, шепчущую молитвы на плавно льющемся языке, звучавшем как парамейский – язык религии Лат, на котором в основном изъясняются в Аланье. А еще на нем говорят моряки с Эджаза. Но неважно, о чем она молится: у фальшивых богов ответа не получить.

– Михей Железный, – сказала она. – Ты готов?

– Я готов уничтожить твою страну и забрать нашу святую землю обратно, – усмехнулся я, не боясь колдуньи, которая до сих пор показывала единственное умение – перемещать железный шар по полу. Я поднес фонарь прямо к ее лицу. – Знаешь, половина моих людей говорит, что тебя надо сжечь заживо, а другая – что утопить.

Не дрогнув и не моргнув, она оттолкнула фонарь.

– А что говоришь ты?

– Говорю, что ты слишком интересна для всего этого.

– Ты уже влюбился в меня?

Она не улыбнулась при этих словах.

Но я не сумел сдержать смех.

– Может, и влюблюсь, если ты когда-нибудь улыбнешься.

– А чему улыбаться?

– Всему! Ветру, морю, кричащим чайкам, кряканью уток – это все сад Архангела. Разве можно им не восхищаться? Разве он не делает нас счастливыми?

– Если все это делает вас счастливыми, для чего тебе Костани?

Может, ей и нравилось это темное место, но мне – нет. Темноту любят Падшие ангелы. Они упиваются темной водой из темных источников. Эта женщина, омытая тьмой, призывала их шепот.

– Ты бледна, как мышь-альбинос. – Я махнул ей, чтобы следовала за мной. – Тебе нужно немного солнца.

Мы поднялись на палубу. Отсюда можно было наслаждаться видом залитых солнцем холмов или армады, выстроившейся у береговой линии. Мои пятьдесят тысяч воинов трудились, погружая припасы. С помощью тросов на корабли поднимали деревянные ящики, наполненные едой, пушечными ядрами и порохом. Самые сильные люди таскали на спинах бочки с водой.

Когда мы с Ашерой прошли мимо, кучка моряков-эджазцев начала перешептываться. Когда мы нашли ее в титановых копях Эджаза, они говорили, что она маг. Ее лицо было «юным и сияющим, подобно полной луне, и бесстрастным – как у всех магов», так они мне сказали. А крестесцы, мои товарищи, говорили иначе: «Пожирательница тьмы. Неверная. Проклятая».

Но соленый воздух очищал меня от подобных мыслей. Кричали чайки, и ветер трепал волосы.

Ашера все еще была в сером рубище и желтом шарфе, в которых мы ее захватили. Я уже заказал портному платья для нее и надеялся, что в них она будет выглядеть лучше. Я приблизился к ней, и мы стояли на носу, глядя на восток, где лежали три царства неверных латиан. Сирмом, Аланьей и Кашаном правили двоюродные братья, потомки Селука Разрушителя. Я хотел покарать их семью за то, что они сделали с моей.

Ашера спросила: «Для чего тебе Костани?»

То был мост между континентами Юна и Лидия и врата на восток. Город не покорялся никому триста лет, с той поры как завоеватель Утай с помощью Падших ангелов перенес свои корабли через горы, чтобы избежать семи морских стен, из-за которых невозможно пересечь Тесный пролив. Вот почему большинство завоевателей осаждали Костани с суши… Только лучше ли это?

Осада – испытание для души. Мы шесть лун стояли вокруг железных стен Пендурума, и я лишился там половины людей. Никогда не забуду обледенелые мертвые тела: на их лицах навсегда застыло страдание. И тысячи тех, кого пришлось сжигать в яме, потому что черви поразили их чрева; и то, как разлетались руки и ноги людей от каждого пушечного удара. День и ночь мы дышали серой и дымом, были рады рыбной пасте на куске черствого, как камень, хлеба.

В ночь, когда бомба Орво разрушила железные стены, луна стала багровой. Наша вера учит, что затмения несут чудеса, и Орво принес нам чудо. Его саперы прорыли туннель под стеной, зажигательная смесь взорвалась так, что фундамент рухнул, металл расплавился и день обратился в ночь. Но подобное чудо не сработает для Костани. Ее стены углубляются в землю, как айсберг, и саперной работой их не взорвать, если только не пробить самые твердые земные слои.

Мои люди называли Ашеру пьющей тьму. Я надеялся, что они правы. Только Падшие ангелы знают путь через Лабиринт. Если в непроглядной темноте трюма они шептали ей об этом, то мне нужно это узнать, ибо иногда нечестивые методы могут быть полезны для святой цели.

– Можно рассказать тебе одну историю? – спросил я.

Пока она старалась повязать на голову желтый шарф, пряди пепельных волос падали ей на лицо. Я еще не видел ее такой человечной.

И я начал:

– Жил один человек по имени Лен, он владел постоялым двором. Как-то раз к нему забрел проголодавшийся странник, нуждавшийся в приюте и пище. Но у странника не было золота, и Лен не принял его. Следующей ночью пришел еще один, такой же, Лен отказал и ему. Так происходило еще девять ночей, и Лен всех гнал прочь. Но на двенадцатую ночь явился двенадцатый усталый странник и сказал Лену, что это он, ангел Сервантиум, посылал их – испытать его. Он поведал трактирщику, что каждую ночь новый ангел являлся к нему и ни разу он не выдержал испытания. Это были Двенадцать ангелов. Но Лен не поверил Сервантиуму. Он потребовал доказательства – знака. И тогда Сервантиум и Двенадцать ангелов появились на горизонте в подлинном виде. У Двенадцати ангелов в белых перьях были тысяча глаз и сотня крыльев с золотыми и белыми перьями. Сам Сервантиум имел пятьдесят крыльев, каждое величиной с гору, и двадцать ярких, как луна, глаз. Было не понять, где заканчивается один ангел и начинается другой, – таковы были их небесные формы. Они пели гимны на языке, неизвестном Лену, но каким-то образом понятном его душе. Он раскаялся, и с того момента до самой смерти посвятил себя Ангельской песне.

Ашера смотрела на меня не моргая. Взгляд зеленых глаз был так глубок, что в них можно было утонуть.

– И ты хочешь, чтобы я показала тебе знамение… Доказала, что я та, кем себя называю.

– В доказательстве нуждались даже апостолы, разве нет?

– Не двигайся.

Ашера приблизилась. Ее дыхание отдавало медом. Она коснулась моего лба. Я отстранился.

– Что ты делаешь? – возмутился я.

– Показываю тебе.

Я не шевелился, и она уколола ногтем мой лоб.

А потом улыбнулась, ее щеки порозовели.

– У тебя есть дочь.

Откуда она узнала? Я хранил эту тайну глубоко в сердце. Не сказал даже самым верным соратникам, потому что предпочитал сочувствию уважение.

Ашера опустила веки, но глазные яблоки продолжали двигаться, как у спящей.

– Утром, когда их корабль пришел к вашему городу, была гроза, шел дождь. Они опустошили постоялый двор и нашли Эларию, когда та спала. Ты бежал за ними через болота, но у тебя не было даже меча. И они посмеялись над тобой, столкнули в море и ушли на веслах.

Броня моего стоицизма рассыпалась. Я, разинув рот, смотрел на Ашеру, пораженный подробностью описания. Кто-то умный мог догадаться, что у меня была дочь, но откуда ей известно так много? О погоде в тот день. И о том, как смеялись работорговцы.

– Это невозможно. Ты не можешь этого знать. Это выше человеческих сил.

Ее глазные яблоки быстро задвигались, а дыхание участилось.

– Твой отец… Постоялый двор… Огонь… Клинок… Черный легион… Семпурис… Ираклиус… Саргоса… Пасгард… Пендурум… Диконди… Эджаз…

Щеки Ашеры побелели. Она открыла глаза, а потом закрыла их и повалилась вперед. Я успел ее подхватить, прежде чем она упала бы на палубу.

Я отнес ее в свою постель – просто уголок в моей каюте, и жесткий, как пол, но там были одеяла, чтобы ее согреть. Равнодушное море смотрело через иллюминатор – то же море, по которому плыли работорговцы, увозившие мою дочь Элли много лет назад.

Я сидел рядом с Ашерой, когда в комнату заглянул толстощекий Беррин.

– Как боевой дух? – спросил я.

Он зашел, прикрыл за собой дверь и сказал приглушенным тоном:

– Посланники двора распространили весть, что император Ираклиус мертв. Люди потрясены. Ходят слухи, что наследник императора, Иосиас, объявит тебя предателем.

– Не объявит, если возьмем Костани.

– Все мы верим, что победим, но осада продлится месяцы, даже, может быть, годы. А без пополнения припасов и подкрепления от империи…

– А что говорят люди?

Я указал ему на свое железное кресло, а сам встал и прислонился к столу.

– Что нам следует вернуться в Гиперион, завоевать расположение Иосиаса и продолжить потом, с его благословением.

Беррин расположился в кресле по-царски, как шах. Мягкость, широта и комфорт кресла будто созданы были для его благородного сложения. И напрасно тратились на простолюдина вроде меня.

– Нет… Преимущество будет потеряно. – Я недовольно хмыкнул. – Шах поставит сто тысяч у своих стен. Вероятность победы превратится из малой в нулевую. Мы ударим сейчас или никогда.

– Смерть Ираклиуса – дурной знак. – Всякий раз, когда Беррин говорил, он морщил лицо так, что брови изгибались почти до глаз. – Я так же сильно, как ты, хочу взять Костани. Даже больше, чем ты. Но у нас на это всего один шанс, и я не стал бы тратить его сейчас. Флот может захватить другие берега. Эджазцы говорили, что в Аланье есть города, где пренебрегают укреплением стен. Вероломный Растерган тоже созрел для захвата.

Я подумал о своей дочери Элли, о ее пухлых щечках. Подумал о работорговцах, которые схватили ее той ночью и ругались на сирмянском, сбрасывая меня в море. После стольких лет ее не спасти. Я не знаю, как она теперь выглядит, она не знает, откуда родом. Я могу лишь покарать тех, кто ее выкрал, искоренить мерзкое правление, при котором покупаются и продаются души.

– Существует лишь один город, – ответил я. – И этот город – Костани.

– Если такова твоя воля, Великий магистр, значит, я с тобой. – Беррин поднял брови, указывая на Ашеру. – Что с ней произошло?

– Она улыбнулась.

На круглом лице Беррина отразилось изумление. Его кустистые брови указывали на потолок, годами не крашенный и теперь шелушащийся.

– Я видел несколько магов, когда жил в Сирме, но ее не узнаю. Люди говорят, она приносит несчастье. И что это ее молитвы убили императора Ираклиуса, а ее колдовство заставило тебя сжечь епископа.

– Суеверные речи – ересь. И молитва неверного силы не имеет. А епископа я сжег, потому что он был мерзавцем. – Я попробовал налить из кувшина в кружку лимонного сока, но там оставались лишь капли. Больше я ничего не мог предложить своему первому помощнику. Такая негостеприимность не к лицу Великому магистру Черного легиона.

– С каких пор «мерзавец» – достаточная причина сжигать священника?

– Священник или крестьянин, простолюдин или вельможа – я смету всякого, кто встанет на пути к нашей цели.

Беррин глубоко вдохнул, как всегда, когда собирался сказать что-то неприятное. И резко выдохнул.

– Мы можем поднять паруса в любой момент и направиться куда угодно. И в Костани, и в Аланью, и в Гиперион. Ты же знаешь, что я последую за тобой. Но ты приказал мне быть честным, и я должен сказать, что в Костани дверь закрывается. Сумеем мы перенести корабли через гору, как когда-то Утай?

Я не нашелся, что ответить.

Беррин поднялся и направился к двери.

– Я прислушаюсь к тому, что говорят люди, и передам тебе. Что бы ты ни решил, я с тобой до конца.

Он закрыл за собой дверь, оставив меня наедине со спящей колдуньей.

Бледное лицо Ашеры не выдавало никаких чувств. Под опущенными веками ничто не двигалось – значит, сон ее был спокойным и без видений.

Но почему она очнулась, задыхаясь? И взмахнула руками, как будто тонула и пыталась удержаться на воде.

Я взял чистый носовой платок из сундука и промокнул пот у нее на лбу.

– Что ты видела?

– Дождь, который затопит весь мир; капли, черные, как деготь.

Я тонул во сне много раз, больше, чем могу сосчитать. Это точно один из самых неприятных способов умереть.

– А ты улыбнулась мне, помнишь?

Она взяла мою руку и приложила к щеке – холодной, как сталь в ледяном море.

– Скоро мы должны уходить, – сказала она. – В Лабиринт.