Текст книги "Стальные боги"

– Наша вера дорогаˆ нам так же, как тебе твоя.

– Другого пути нет. Если ты их пастырь, открой им путь к истине. Когда ты выйдешь в следующий раз, я обнажу меч, чтобы убить всех, кто не склонится перед единственным истинным богом.

Как только муфтий зашел обратно, я свистнул своим паладинам, ожидавшим на лестнице. Они вернулись и достали оружие. Ангельская песнь учила нас быть милосердными даже к бродячим зверям. И хотя сирмяне никогда не проявляли к нам милосердия (устраивали набеги на наши города, заливали кровью улицы, крали наших жен и детей), я поклялся быть лучше них. И все же сколько этосианцев взывали к правосудию? Мне предстояло выбрать между мечом возмездия и щитом милосердия…

Мы целый час прождали под солнцем, а затем дверь открылась. Вышли матери, дети и старики, изможденные после кошмарной ночи, – наверное, человек сто. А за ними шли сорок молодых людей. Они бросили на землю аркебузы, копья и сабли. Некоторые были одеты в яркие цвета янычар, кто-то – в черные рясы, но большинство были в лохмотьях.

Тем временем я вызвал Беррина переводить. Он говорил на чистейшем сирмянском, ведь он и был сирмянином.

Он велел им склониться перед Архангелом, если они хотят пощады. Произнести слова: «Клянусь, что Архангел – мой единственный союзник, а Падшие ангелы – мои враги и я буду поклоняться только Архангелу до последнего дыхания», а потом опуститься на колени и поцеловать священную землю.

Матери, дети и старики сделали так, как было велено. Они поклялись в истинной вере, встали на колени, и даже матери, прижимающие к себе младенцев, уткнулись лбами в землю.

Но муфтий и юнцы не последовали их примеру. Их губы остались сомкнутыми; они не произнесли священную клятву. И не согнули колени, не коснулись лбами пыльной почвы священного Ангельского холма.

Нет ничего хуже фальшивой веры. Произносить слова истины, в которые не веришь, только для того чтобы спасти свою жизнь. Но я не мог судить о сердцах тех, кто преклонил колени: это обязанность ангелов. Я мог судить только по словам и поступкам, и те, что отказались преклонить колени, показали, насколько очерствели их сердца.

Муфтий прохромал сквозь толпу новообращенных и спросил:

– Теперь ты позволишь им уйти?

– Я дал обещание на священной земле. Я милосердный человек, каким велит быть Архангел. Они свободны. – Я сунул два пальца в рот и свистнул. – Пропустите их!

Паладины расступились. Матери, дети и старики побежали вниз по ступеням, словно спасались от разъяренного быка. А мы остались с сорока юношами, которые отказались преклонить колени.

– Твое сердце ожесточилось. – Я вытащил из ножен меч и вонзил его в сердце муфтия.

Тот захрипел и забормотал предсмертную молитву. Из его рта хлынула кровь, орошая святую землю.

– Но все-таки осталось достаточно мягким.

Я вытер клинок о его халат. Белая ткань окрасилась красным.

Сорок оставшихся не сопротивлялись, когда паладины залили Ангельский холм красным.

Через несколько часов я ел кислые фиги под уродливым золотым павлином, и тут в зал ворвался запыхавшийся Беррин.

– Прости, Великий магистр!

Он упал на колени.

– Что стряслось?

Он закрыл глаза и покачал головой в странной сирмянской манере – по диагонали, словно раскачивался под медленную музыку.

– Мы отпустили наследника престола.

Я выпрямился на золоченой лежанке.

– Какого наследника?

– Наследник шаха был среди тех, кого мы отпустили с Ангельского холма.

– Но мы отпустили только матерей, детей и стариков. А все старшие сыновья шаха в темнице.

Беррин уткнулся головой в сгиб локтя.

– Это моя вина. Я по глупости предположил, что тайный наследник находится среди старших сыновей, но по какой-то причине, похоже, шах выбрал младшего. Мы отпустили его вместе с матерью.

– Ты уверен?

– Один из визирей, которых мы захватили, выболтал этот секрет палачу, когда тот выдирал у него ногти. Главный евнух гарема подтвердил это. Правители провинций, ханы забадаров, командиры янычар – все они стекутся туда, где поселится его мать.

Я вытащил меч из ножен. Беррин задрожал, словно клинок предназначался ему.

– Ох, Беррин, безупречны одни лишь ангелы. – Я поманил его за собой во двор. – Пошли за ними в погоню самых быстрых всадников. Это их страна, так что, вероятно, мы уже опоздали.

Закат окрасил все в красное. Внизу, в городе, до сих пор бушевали пожары, и дым затмевал угасающий свет. Прогулка по саду была приятной передышкой.

Я взошел на помост в саду, прислонил меч к деревянному стулу и сел на широкую кушетку с подушками.

– Хочу немного отдохнуть.

Сад был еще более вычурным, чем тронный зал. Нас окружали золотистые, фиолетовые и белые цветы, собранные в виде звезд. Кусты были подстрижены в форме птиц. Здесь даже протекал ручей. Везде стоял такой сильный запах мускусных роз, что у меня защекотало в носу.

– Но мне не помешала бы компания. Приведи ко мне всех Селуков. Гарем. Мальчиков и девочек. Младенцев. Всех.

Беррин кивнул. Пока он не успел отойти слишком далеко, я его окликнул. Он обернулся, подняв кустистые брови.

– И еще кое-что. Приведи ко мне шаха.

Его лицо расплылось в довольной ухмылке. Не найти человека, которого Беррин ненавидел бы больше, чем шаха Мурада. Десять лет назад Мурад приказал перерезать всю благородную семью Беррина, потому что она поддержала официального наследника, Селима. Напавшие на вотчину Беррина забадары бросили тела его братьев гнить в канаве. Они изнасиловали его мать и прибили ее к двери поместья. Его сестрам ночью удалось сбежать, но больше он ничего о них не слышал. В тот день Беррину тоже захотелось умереть, но не раньше, чем он отомстит. К сожалению, я не мог убить шаха без благословения императора, но собирался немного облегчить боль Беррина.

В сад, неся кальян, вошел Джауз, чья лысина поблескивала на свету. Что таится за этими греховными удовольствиями?

Он сел подле меня; пахло от него оливковым маслом, которым он, похоже, натер лысину.

– Я знаю, ты не любишь кальян, так что я не буду курить у тебя на глазах. – Он поставил кальян за спиной.

– Джауз, ты можешь делать что пожелаешь, я не стану тебя осуждать. Ты и сам это прекрасно знаешь.

– Ночь была долгой. Нам всем нужно расслабиться. Найти какие-нибудь удовольствия посреди огня.

– И какие же удовольствия любишь ты? Не считая кальяна.

– Все, Великий магистр. Я ни в чем себе не отказываю.

На кедре в центре сада порхали и плясали разноцветные птицы.

– Ты ничем не отличаешься от этих птиц, – сказал я, – если не знаешь, что хорошо, а что плохо.

Он засмеялся так, что затрясся живот. Будто я пошутил.

– Мои единоверцы считают, что у каждой души есть только одна жизнь, прежде чем она возвращается к единой, невидимой душе, которую мы зовем Колесом. А до возвращения лучше получить от жизни максимум.

Его дурацкая религия меня не интересовала. Но самого Джауза я готов был терпеть всегда. Я кивнул и притворился, что мне есть до этого дело.

– И почему же вы называете это Колесом?

– Потому что колесо никогда не прекращает свой круговорот, как жизнь и смерть, а мы – лишь спицы в этом колесе, отдельные, но все же часть целого.

– Если все мы одинаковые, тогда наши действия, хорошие или плохие, не играют роли.

– Тысячу лет назад в Шелковых землях упал метеорит. Погибли почти все. Есть ли этому метеориту дело до того, что есть добро, а что есть зло?

– Очевидно, нет, но метеорит – это просто камень.

Дело есть тому, кто его направил.

– Кратер в тысячу миль – это наша священная земля. И нефрит, из которого мы делаем наших идолов, добывается там. – Джауз вытащил нефритового идола из кармана. Он был пылающе-зеленым, как глаза Ашеры. Где же она? – Это всегда напоминает, что мы все – лишь спицы в Колесе.

Я никогда не слышал большего бреда. Даже в богине латиан больше смысла. По крайней мере, они поклоняются тому, что имеет форму. А этот нефритовый идол – просто кусок камня.

В сад вошел Беррин. За ним толпились мужчины, женщины, дети и младенцы – все в шелках, парче и драгоценностях. Я никогда не видел столько роскоши в одной семье, а я покорил несколько царств.

Передо мной собрался царственный дом Селуков. Вокруг черной стеной стояли паладины. Они вытолкали шаха вперед.

Шах Мурад был в ночной сорочке, по-сирмянски мешковатой. Я не думал, что рассказ Беррина, будто шах проспал всю битву, правдив, но, похоже, так оно и было. Какое разочарование – увидеть великого царя в таком неряшливом виде, воняющим, словно уличный попрошайка.

– Приведи его сюда.

Я усадил шаха на кресло рядом с моим, у которого был прислонен меч. Шах не сводил с меня темных, полных ярости глаз.

– Развяжи ему руки.

Я надеялся, что он схватит мой меч и попытается перерезать мне горло, дав повод его убить. Император не сможет меня обвинить. Но он просто сложил руки на коленях и злобно уставился на меня.

Гарем и дети, стоящие на траве, склонили головы. Они до сих пор почитали плененного шаха. Я подавил смешок.

– У тебя прекрасная семья, шах Мурад, – сказал я. Конечно же, он понимал по-крестески. – Красивые женщины с глазами и волосами всех оттенков, как самые драгоценные сокровища в мире.

Я улыбнулся одному из десятка ребятишек. Девчонка с румяными щеками была возраста Элли, когда я в последний раз ее видел.

– Только взгляни на нее. – Я махнул девочке, и она надула щечки и мило улыбнулась. – Сокровище, божий дар. Все твои дети выглядят как божественные сокровища.

Я посмотрел на девочку постарше, с прекрасным лицом под красным шарфом.

– А девочки – прямо зрелые жемчужины. Но у твоих поэтов наверняка найдутся и более цветистые слова, чтобы их описать.

Шах не переставал злобно смотреть на меня; его побагровевшее, как раскаленный металл, лицо излучало ярость.

На мальчиках постарше были белые жилеты, расшитые жемчугом и рубинами.

– А принцы – прямо как из легенд. Высокие и мускулистые, с волевыми подбородками и точеными носами. – Я повернул голову в сторону пылающего лица шаха. – Да ты и сам – настоящий сын Селука. Я вижу перед собой семью, которая вызовет зависть даже у нашего императора. Представляешь, как чувствую себя я, человек, у которого никого нет?

Шах подался вперед и посмотрел на свою семью, его дыхание участилось.

– Я дам тебе возможность их спасти. Прими веру в Архангела, и я отпущу их, как поступил в храме.

Шах не нарушил молчания. Он обводил взглядом свою семью, каждого.

Я подал знак Эдмару. Он вытащил из ножен кинжал и вонзил его в горло одному из старших принцев. На траву брызнула кровь, окрасив ручей красным. Остальные охнули и завизжали. Женщина в голубом платье – наверное, мать принца – не переставала выть, пока паладин не врезал ей рукоятью меча по зубам.

Шах охнул, выпучив глаза. Вцепился в подлокотники кресла и задрожал. Но не нарушил молчания.

– Ты заставляешь меня делать ужасные вещи, шах. Я не хочу причинять им боль. Прими истинную веру!

Пухлые щеки Беррина порозовели, он прикусил губу, чтобы не улыбнуться. Джауз подкрутил свои усы, плотно сжав губы.

Один из старших принцев побежал, но наткнулся на стену паладинов, отскочил от щита и упал на гравий. Эдмар заколол его в живот и столкнул ногой на цветочную клумбу. Растеклась лужица крови. Одна из наложниц упала в обморок, пуская слюни. Видимо, очередная мать.

Шах так вытаращил глаза, что я уже испугался, не выпадут ли они. Но он не нарушил молчания.

Я подал знак паладину заняться девочками. Это уж точно сломит шаха.

Пока Эдмар убивал следующего принца, тот паладин заколол девочку постарше, стоящую в заднем ряду. Она визжала, как дикий зверь. И снова кто-то побежал и наткнулся на стену щитов, и новые паладины тыкали копьями куда попало. Один из них покалечил красавицу в красном шарфе. Крики ужаса и отчаяния могли бы разжалобить и демона.

В глазах шаха выступили слезы. Его руки затряслись, стуча по подлокотникам. Он посмотрел на мой меч. Но не нарушил молчания.

Я жестом велел своим людям остановиться. На земле лежали семь тел. В ручье текло красное, и воздух провонял кровью.

– Шах, ты все это прекратишь, если примешь веру в единственного истинного бога. Спаси свою семью.

Шах повернулся ко мне, на дрожащих губах проступили слюни. Но он не нарушил молчания.

Я кивнул своим людям, чтобы продолжали. Наложница с глубокими глазами (видимо, из Шелковых земель) пыталась перепрыгнуть через стену паладинов, но упала на острие клинка. Затем тот же паладин ткнул клинком вперед, прямо в сердце темнокожей кашанки, трясущейся на земле рядом со своим мальчуганом. С окровавленным мечом паладин повернулся к наложнице с кожей цвета корицы и рыжими волосами, но она нырнула под меч, вытащила из-под белого платья кинжал и полоснула рыцаря по горлу.

Он упал рядом с остальными телами. Другой паладин замахнулся на нее топором, а она отпрыгнула в сторону, издала боевой клич и воткнула кинжал ему в щеку.

Женщины Сирма снова меня поразили. На нее нацелили копья десять паладинов.

– Стойте! – выкрикнул Джауз и встал. – Не троньте ее!

Паладин выбил кинжал у нее из руки древком копья, а другие набросились, чтобы связать. Она боролась, пока они не толкнули ее на землю. Чтобы удержать эту наложницу, потребовалось четверо.

– Ты обещал мне одну женщину из сокровищницы шаха. – Джауз указал на рыжую, которая визжала и дергалась, хотя паладины держали ее за руки и за ноги. – Выбираю ее.

Я засмеялся.

– Она убьет тебя, пока ты будешь медитировать.

– Может, и так, но разве она не самая прекрасная женщина из всех, кого ты видел?

Ее смуглая кожа блестела. Нос у нее был тонкий, а большие глаза – теплого янтарного цвета. Не говоря уже о ярко-рыжих волосах, что само по себе экзотично. Но она не была красавицей. Подлинная красота исходит от веры, а я не видел света Архангела на ее лице.

– Я не могу позволить тебе взять ее. Она уже убила двух паладинов.

Джауз пригвоздил меня взглядом.

– Ты обещал, что, если я выберу ту, на которой женюсь, она будет моей.

– Только не эта!

– А кто добился того, чтобы твои корабли могли зайти в мелководный Тесный пролив, еще и в нужное время, обеспечив победу? Кто разработал аркебузы, стреляющие так быстро, что оружие янычар стало таким же бесполезным, как палки и камни?

Мне не нравился его тон, но Джауз не стал бы бросать мне вызов, если бы не желал ее по-настоящему сильно. А он был нужен мне… по всем упомянутым им причинам.

– Тогда не вини меня, если она отправит тебя обратно в Колесо.

Паладины потащили женщину туда, где Джауз намеревался ее держать. Он ушел вместе с ними.

На лице шаха была написана ярость. Он гордо поднял голову, и по грозной бороде его текли слезы. Наверное, эта женщина была ему дорогаˆ; теперь ее забрал Джауз.

Я жестом велел Эдмару и паладинам продолжить.

Через несколько минут весь сад был усеян телами наложниц и старших детей. Шах смотрел на мертвецов пустым взглядом, его голова раскачивалась, как у пьяного.

Но остались младшие дети и младенцы, плачущие на руках у матерей. Я приказал паладинам зарезать матерей и забрать младенцев. Сталь резала плоть, сад наполнился воплями матерей и детей. Последняя песнь семьи.

– Шах Мурад, еще не поздно спасти младших. Прими истинную веру!

Но шах не нарушил молчания.

Я вытащил из толпы девчушку с румяными щечками. Погладил ее по голове и по щеке. Вытер ее слезы. А потом опустил ее голову в кровавый ручей. Захлебываясь, она тряслась и колотила ногами по земле. Я надавил сильнее, пока все тело не погрузилось в воду. Жизнь покинула ее, и она затихла.

Шаха вырвало ужином на босые ноги. А потом, словно с него было довольно, он сел обратно и закрыл глаза. Но все это еще не закончилось. Я встал за его спиной, положил пальцы на его трясущуюся голову и открыл ему глаза. Он должен был это увидеть.

Я решил воздать им мечом. И не пожалел об этом. Каждый этосианин, с которым мерзко обошлись эти псы, будет услышан. Наши мертвецы не будут забыты, а живые поймут, что моей рукой вершилось правосудие.

Паладины утопили всех детей. А младенцев положили на траву. Забросали их землей. И топтали, пока те не прекратили кричать. Всего за час я уничтожил царственный род Селуков в Сирме.

Но шах все равно не нарушил молчания.

9. Кева

Тело – святилище Лат. Прежде чем вернуть это святилище в землю, нужно его омыть. Вытереть кровь и отрезать оторванную плоть. Зашить раны, закрыть тканью то, что нельзя зашить. Саван должен быть чистым. А могила – глубокой, чтоб не раскопало ни одно животное. Опуская тело в могилу, нужно читать священные слова: «Лат мы принадлежим, и к ней мы возвращаемся».

Когда мертвых тел много, эта святая работа идет без остановки. Но, как бы велика ни была груда тел, работа должна быть безупречна. Пропустить шаг или предать ее святилище земле слишком грубо – нанести оскорбление Лат.

Каждое утро на берег выносило тела. И каждое утро я их хоронил. Все были раздутые, но я представлял, какими они были в лучшие времена. Я построил на берегу хижину, чтобы видеть, когда они приплывут. И они приплывали каждый день.

Я хоронил мужчин без рук. Без ног. Разрубленных пополам и безголовых. И женщин. У одних обожженные лица пахли сырым углем, другие были безмятежны, словно спали.

Я хоронил мальчиков и девочек. Младенцев. Но не похоронил Мелоди.

Она не показывалась. Я ждал и молился за нее, мою единственную дочь. Среди сотен закопанных мной святилищ ее святилища не было.

Сначала я верил, что она не умерла. Я искал ее среди тел, обманывая себя, что она лишь спит. Крестесец не перерезал ей горло… Он не мог. Она выплывет ко мне из моря Сия, я залечу ее раны и буду ухаживать за ней, пока она не поправится.

Дочь так и не появилась, и я колотил по земле. Я мазал лицо грязью и проклинал Лат. Я кричал, что никогда больше не поверю в нее, что буду всю жизнь проклинать ее имя.

Потом я молился, чтобы она послала Мелоди ко мне. Послала ко мне мою дорогую Мелоди, чтобы я мог закопать ее святилище. Но и тогда Лат не ответила на мои молитвы. Что она за богиня? Какой бог станет отбирать и отбирать у тех, кто отдает и отдает?

И я отдавал. Я омывал тела, копал могилы. И хотя у меня не было ткани на саваны, я заворачивал тела – в листья из леса. И ждал, когда Лат дарует мне единственную мелочь – безжизненное тело Мелоди.

Почему я жив, когда она мертва? Зачем Ахрийя проклял меня жизнью? Зачем поместил подо мной обрывок паруса, замедливший мое падение так, что я мягко приземлился в море? Такая жизнь, без сомнения, была его темным деянием.

Каждое утро на берег выносило новые тела. Я был уверен, что похоронил уже всю Костани, но тело Мелоди так и не появилось. Просто увидеть ее лицо, даже разложившееся и полусъеденное, было бы большей милостью, чем Лат когда-либо оказывала мне. Но даже это оказалось для нее слишком много.

У ночного костра в своей хижине я тысячу и один раз видел, как гаснут глаза Мелоди. Тысячу и один раз Михей Железный пронзал ее горло. Так что, даже когда вокруг рыскали шакалы и лисы, я хоронил тела. Если я и спал, то только в те минуты, когда рыл глубокую яму руками, которые так распухли, что я их почти не чувствовал. Всякий раз, отдыхая чуть дольше, я видел, как холодеют глаза Мелоди. Видел кровь, текущую из ее рта, и безумную улыбку Михея Железного.

Меня никто не беспокоил, поскольку никого там не было. Пока к берегу не прискакал всадник. На нем были толстый синий кафтан, бордовый кожаный жилет со штанами и тюрбан, намотанный на меховую забадарскую шапку. Он посмотрел, как я хороню тела, и ускакал.

На следующий день приехали другие. Три всадника и три всадницы. Они смотрели на меня, горделиво сидя на лошадях. Я молился, чтобы они убили меня, но они здесь были не для этого. Я не обладал ничем ценным, а забадары не убивают ради удовольствия.

А на следующий день к берегу прискакала орда. Всадники и всадницы заполнили все побережье. Я протестовал, когда они начали таскать тела, мыть их и копать могилы. Это была моя святая обязанность, не их. Я кричал и проклинал их, но они не обращали на меня внимания и продолжали это делать. Если они совершали ошибку, я махал кулаком и поправлял их. Они слушали и в конце концов делали все правильно. В тот день мы закопали сотни святилищ, но только не Мелоди.

Закончив, я вернулся в свою хижину из веток и листьев и разжег огонь. Не осталось тел, чтобы отвлечь меня от мертвых глаз Мелоди. Я рыдал так громко, что забадары, должно быть, смеялись над старым чокнутым плаксой. Слишком слабым, чтобы защитить своих любимых. Не заслуживавшим права дышать.

Я заметил, что она смотрит на меня – девушка с рыжими волосами и добрыми глазами. Я видел ее раньше, когда она руководила забадарами. Она подошла к костру и опустилась на колени у моих ног.

– Работа закончена, – сказала она. – Тебе нельзя здесь оставаться. Это небезопасно.

Я потер глаза, чтобы осушить слезы. Не ее милосердие мне требовалось, а Лат.

– Я не могу уйти.

Она взяла мои распухшие руки в свои.

– Ты кого-то ждешь?

Наверное, я казался безумцем, ждавшим мертвеца.

– Я оставлю здесь несколько человек, чтобы хоронить тела, которые вынесет на берег, – сказала девушка. – Их похоронят с честью, обещаю.

Я покачал головой.

– Нет, я должен делать это сам. Это последнее, что я должен сделать перед смертью.

– И почему же ты умрешь?

У нее и правда были самые добрые глаза. Самый мягкий голос. Как у матери, утешающей ребенка.

Я смотрел в огонь и видел, как Михей Железный смеется, проткнув мечом горло Мелоди.

– Я убью его! – воскликнул я.

Девушка села рядом со мной. Должно быть, я ужасно вонял. Я омыл множество тел, но сам ни разу не мылся. На мне до сих пор была одежда, в которой я проснулся в Костани. Но она как будто не замечала этого.

– Как тебя зовут? – спросила она.

– Ке… ва. – Мне был ненавистен звук собственного имени.

– Я знала человека, которого звали так же. Отец часто рассказывал о нем. Великий воин.

– Я не таков. Я не заслуживаю делить с ним одно имя.

Она покачала головой. В глазах показались слезы.

– Я не согласна. Один забадар рассказал о человеке, вытаскивающем тела из моря и хоронящем их как подобает. Я не поверила. Но потом и другие рассказали мне о тебе, и я решила посмотреть сама. Понимаешь ты или нет, но ты сделал великое дело. – Она вытерла слезы. – Ты заслуживаешь лучшего.

– Нет, я позволил городу пасть. Позволил своей дочери умереть. Если бы только я был сильнее… Если бы был так же силен, как раньше… Я бы отправил их всех в ад!

Девушка обнимала меня, пока я рыдал. Как она могла выносить этот запах?

Она тронула мою рану на плече, и на ее пальцах остался кровавый гной.

– Нужно позаботиться об этом. Я возьму тебя с собой.

Я возмущался, пока два мускулистых забадара заливали мой огонь и ломали хижину. Затем они подхватили меня и водрузили на лошадь. Когда я попытался спрыгнуть, они привязали меня веревкой.

Через час я потягивал суп в цветастой юрте, пока целитель чистил мою рану. И все равно мне хотелось бежать обратно на берег.

Проспав всю ночь на мягком матрасе, я проснулся под щебет птиц и стрекот цикад. Рану зашили и забинтовали, кто-то соскоблил грязь с моей кожи и переодел меня в чистое. Может, в супе была сонная трава? Или я отключился из-за последних бессонных ночей?

Хотя меня тянуло вернуться на берег, выбираться из постели не хотелось. Мелоди умерла. Одержимость найти ее тело была безумием. Так что я остался лежать.

Ничто больше не могло меня отвлечь, и в голове бесконечно повторялись ужасные мгновения. Я проиграл. Хотелось плакать и бушевать, но я как будто онемел. Глаза высохли, огонь в сердце угас. Я мог лишь оставаться неподвижным. Но коротать так время было больно.

Когда в юрту вошла та девушка, я сел. Она прислонила составной лук в половину своего роста к стене. Рыжие волосы блестели, словно угасающие угли, янтарные глаза смотрели мягко и успокаивающе. Она отпила из бурдюка, будто гася бушующее внутри пламя, и вытерла капельки пота с загорелого лба.

– Как твоя рана? – спросила она.

– Кажется, лучше.

– А как ты сам?

Я вздохнул.

– Уверен, ты понимаешь, что я видал лучшие дни.

– Расскажи. – Теперь она сидела рядом со мной, касаясь коленями матраса. Длинный жилет с узором из листьев свободно висел на стройной фигуре. Под ним она носила кожаную рубашку и штаны. Когда она приблизилась, я понял, что она вспотела, и пот ее пах теплом. – Ты чувствуешь грусть или гнев?

– Много того и другого. И ничего.

– Прошлой ночью ты кричал, что убьешь его. Кого?

– Это неважно. Мне никогда его не убить. Я недостаточно хорош.

– Михей Железный.

Доброта исчезла из ее глаз. Янтарные зрачки загорелись.

Я отвернулся и кивнул. Колокольчики на потолке звякали на слабом ветру, дувшем сквозь створки. Юрта казалась лучше, чем я думал о жилье забадаров. Стены представляли собой гобелен с узором из синих, оранжевых и пурпурных ромбов. Пол покрывали такие же ковры. В очаге в центре можно было развести огонь, и дым уходил по трубе, поднимавшейся к потолку.

– Я тоже хочу, чтобы он умер, – сказала девушка.

– И что? – Я ссутулился под овчинным одеялом. – Думаешь, Лат это волнует?

– Мне не нужна ее помощь. Если полагаться на бога, никогда не узнаешь собственной силы.

Она сняла шапку из овчины и вытерла пот с волос, завитки которых спускались до плеч.

– Значит, ты командуешь здешними забадарами? – спросил я. – Ты выглядишь слишком молодой для этого.

Она улыбнулась, показав сколотый зуб.

– Я не та, кем кажусь.

В юрту ворвался человек в яркой янычарской одежде.

– Принцесса! Я принес новости, – поклонился он.

– Какие? Можешь говорить свободно, – ответила девушка.

– Наследник жив! Твой брат Алир сбежал из Костани и скачет в Лискар. Янычары собираются под его знамена!

Ее глаза блеснули.

– Благодарение Лат. – Она глубоко вздохнула от облегчения. – Значит, мы тоже скачем в Лискар.

Янычар поклонился и попятился из юрты.

– Не могу поверить, что позволил принцессе обнимать свое немытое тело, – сказал я. – Я считал вас забадаркой.

– Я и есть забадарка.

– Не представляю, чтобы шах позволил одной из своих дочерей стать забадаркой. – Я прикусил язык. – Я не хотел вас оскорбить. Мне нравятся забадары. Я всегда предпочту проводить время с воином-конником, чем с каким-нибудь откормленным нюней. Но я видел детей шаха в Костани. Они не похожи на вас.

– Я больше дочь своей матери, чем отца. – Она поморщилась, будто проглотила что-то горькое. – Не думаю, что кто-нибудь из них еще жив.

– Мне жаль, ваше высочество, – сказал я. – Я обременил вас своими печалями, даже не подумав, что вы несете собственные.

– Нет нужды в формальностях. Все забадары гордо восседают на своих лошадях.

– Как же тогда мне тебя называть?

– Мои имя Сади. – Она оглядела меня. – А ты Кева. Тот самый Кева.

– Разочарована?

Она покачала головой и улыбнулась. Самое теплое, что я видел за много дней.

– Нисколечки.

На следующий день я проснулся на рассвете и отправился в лес. Здешние птицы не походили ни на одну из известных мне. У некоторых были узкие клювы, торчащие, как рога; птицы стучали клювами по коре деревьев. Мне нравился звук, который они издавали, – «тук-тук-тук».

Я наткнулся на место, где жило семейство черепах. Должно быть, пруд казался им целым миром, такими они были маленькими. Вот бы я мог так же не замечать большой мир.

Затем я вышел на поляну. Среди желтой травы цвели голубые цветы. Лепестки с ароматом весенней воды разносило ветром. Журчал ручей, уводивший обратно в лес.

Я нашел пустой участок среди поля цветов и стал копать. Я копал и копал, как делал много дней подряд, пока яма не стала достаточно глубокой для тела.

Я набрал в ладони воды из ручья. Хотя тела не было, я обмыл ее. Я обмыл волосы, лицо, руки и ноги. Собрал голубые лепестки и обернул в них тело, а затем опустил его в яму.

– Лат мы принадлежим, и к ней мы возвращаемся.

Я засыпал яму голубыми лепестками и землей. Никогда не забуду это место. Святилище Мелоди.

Обернувшись, я увидел Сади. Сегодня она не была похожа на забадарку. На ней была одежда Селуков из белого и желтого шелка, расшитая рубинами, яркий блеск которой не мог сравниться с сиянием ее темно-рыжих волос.

– Ты выглядишь иначе, – сказал я.

– Просто примерила кое-какие старые вещи. Они понадобятся мне в Лискаре. – Она опустилась на колени на траву, янтарные глаза подчеркивал коль. – Чье это святилище?

– Моей дочери. – Слова было трудно проглотить. – Тебе она бы понравилась. Она была забадаркой по духу… и немного глупой.

Сади хихикнула и прикрыла рот.

– Прости.

– Нет, она любила смеяться. Смех лучше, чем слезы.

– Как ее звали?

– Мелоди. Странное имя.

– Прекрасное имя.

Царственные одежды Сади запятнала грязь, но ей, похоже, было все равно.

– Я убью человека, который это сделал. – Мои руки задрожали. – Неважно, чего это будет стоить. Я спущусь в адский огонь. Я заключу сделку с Ахрийей, если нужно. Даже ценой своей души я убью его.

Сади взяла мои руки в свои. Ее прикосновение успокоило дрожь.

– Пойдем с нами, и мы сделаем это вместе.

– Лискар в другой стороне.

– Ты собираешься штурмовать стены Костани в одиночку?

– Если так нужно.

– В Лискаре мой брат. Его провозгласят шахом, янычары и забадары соберутся вокруг него. Гулямы из Аланьи, хазы из Кашана пересекут пустыни и джунгли, чтобы ответить на призыв. Вместе мы возьмем Костани, как сделал Утай.

Все это походило на сказку. Она правда думает, что будет так легко? После того как Утай взял Костани, наш народ удерживал ее три столетия. Уверен, что имелась кучка крестесцев, считавших, что они заберут ее обратно еще при их жизни.

– Ты делай как знаешь. – Я отдернул руки и погрузил их в теплую землю. Я представил внутри тело Мелоди, успокаивающее землю своим светом и огнем. – А я не забадар, и твой отец отчислил меня из янычар. Я – свободный человек. Свободен принимать собственные глупые решения. Свободен умереть, пытаясь убить человека в два раза сильнее себя.

Янтарные глаза Сади вспыхнули.

– Ты хочешь убить Михея Железного или умереть, пока будешь пытаться это сделать? Потому что есть разница между отмщением за смерть дочери и неудачной попыткой отмщения.

Я рассмеялся и покачал головой.

– Брось на него всех своих лошадей и армии – мы все равно проиграем. Лучше проиграть быстро, чем медленно.

Она схватила меня за плечи и тряхнула.

– Мой отец рассказывал о тебе, Кева. Сотня закованных в доспехи крестеских всадников прорвали ряды янычар и устремились к лагерю моего деда. С одним лишь копьем, пеший, ты свалил десяток рыцарей с коней, мой дед выжил и смог продолжить битву.

– Их было только шестеро. Я приукрасил.

На самом деле их было четверо.

– Как и все великие люди. Ты думаешь, Утай переносил корабли через горы?

Я со смехом повалился в цветы.

– Не сравнивай меня с Утаем, ладно? В юности я был хвастуном и умел пускать колечки дыма. Сейчас я еще хуже: я бесполезен. Слишком толстый и неповоротливый, чтобы сражаться, мои рефлексы притупились. Мне нечего предложить, кроме безнадежной попытки отомстить, и она не может ждать.