Текст книги "Эпоха Древних"

Она встретилась со мной взглядом.

– Прошу прощения, султанша.

– Ты полная противоположность Зедре. Как могли кровавые руны превратить тебя в нее?

– Я не знаю. Ничего об этом не помню.

– Полагаю, твой самый большой грех мы уже знаем, – сказала я. – То, что ты была Зедрой.

– Он сказал…

Она умолкла.

– Кто сказал и что? – спросила я. – Договаривай.

Она съежилась как мышь.

– Он… Человек в цветочном плаще.

– Марот, – зло произнесла я. – Его имя – Марот.

– Он сказал, что отведет меня туда, где растут красные тюльпаны. Сказал, я смогу отомстить за свою семью.

Пашанг об этом упоминал, он пережил последние дни перед тем, как Нора стала Зедрой, благодаря кровавым рунам из «Мелодии Норы». До сих пор не пойму, что заставило его прикоснуться к этой книге.

– Силгизы убили твою семью, Нора, так ведь? Я силгизка. Ты хочешь убить меня?

Она ахнула и покачала головой.

– Нет, конечно нет, султанша. Я бы никогда не причинила тебе вреда.

– Почему?

– Я не виню тебя за то, что случилось.

– Может, и винишь. Откуда мне знать?

Ее глаза увлажнились. Руки задрожали.

– Нет. Ни в чем не виню. – Голос треснул, как разбитая ваза. – Никогда не стала бы.

Бедняжка. У нее на глазах какие-то силгизские выродки убили деда и сестру. Даже угрожали насилием, а другую сестру продали за несколько ковров. Вероятно, в мыслях она и днем и ночью переживает этот момент. И, конечно, боится меня, как любого, кто способен приставить клинок к ее горлу.

Нора всхлипнула, и Селена ласково положила руку ей на плечо.

– Ничего. Сира не похожа на тех, кто тебя обидел.

– Пойду спать.

Я встала и в последний раз посмотрела на город. Но там, вдалеке, было что-то не так.

Солнце часто заслоняли песчаные бури и пыль, и тогда город освещался красноватым сиянием. Но сейчас закат был необычайно красным. Я могла поклясться, что вижу вдалеке облако, ярко-красное, каких никогда не встречала.

Может, это предвестник кровавой чумы? Может быть, она уже расползлась из зияющей раны, которую я наколдовала в пустыне? И идет к нам сюда? Может быть, поэтому мне почудилась в вине кровь?

Слишком многое надо было обдумать. Я оставила Селену и Нору на балконе и пошла в постель с простынями из абистранского шелка.

Осторожный стук в дверь разбудил меня в самый неподходящий момент.

– Сын совы, – отозвалась я. – Ты уже потревожил мой сон, так что можешь войти.

Одетый в слишком тесную ночную рубаху Пашанг шагнул внутрь.

– Ты должна пойти в тронный зал.

Я нечасто видела у него такое лицо – застывшее в напряженном ожидании, с закушенными губами.

– Зачем?

– Одевайся и иди в тронный зал. Этого словами не передать.

– А я так спокойно спала. – Я потерла вспотевший затылок и встала. – Только это меня и радует в последнее время.

Я надела подобающее платье лазурного цвета, с рубинами у ворота. Расчесала волосы, хотя, чтобы распутать кудри, пришлось потрудиться. А потом направилась в тронный зал под прохладным ветерком, проникавшим через стропила. Он шептал о снеге в пустыне, что придет всего через несколько лун.

В тронном зале стояли силгизские воины в традиционной кожаной одежде и шапках с перьями. Слезы навернулись мне на глаза, прежде чем я сообразила, что вижу. Словно что-то в самой глубине души среагировало быстрее, чем мозг.

От помоста с золотой оттоманкой на меня смотрела худая женщина с крупным носом, как у меня, и каштановыми волосами Джихана. Я могла лишь зарыдать, приблизившись к ней, и не знала, от боли или от счастья – меня переполняло и то и другое.

– Матушка? – сказала я, словно не была уверена до конца.

– Сира.

То, как она произнесла мое имя… лишь теперь я почувствовала, что это реально. Моя мать больше не на пороге смерти.

– Мне хотелось приехать и увидеть тебя. – По мне будто прошелся слон. – Я молилась день и ночь, чтобы ты поправилась.

Нет, на самом деле я не молилась. Надежда давно меня покинула. А учитывая то, как со мной обошлась судьба, молиться о здоровье матери казалось бессмысленным.

– Я была готова вернуться к Лат, узнав, что гулямы сделали с моим сыном. С Джиханом, – с нежностью произнесла мать. – Но, уже умирая, услыхала, что ты за него отомстила. Это вырвало меня из лап смерти. И я слышала, что ты сделала для силгизов, для Потомков, которых мы почитаем. Клянусь Лат, рассказы о твоих деяниях возвратили меня к жизни.

Мать обняла меня. Ее сила, ее тепло охватили мои мышцы и проникли до самых костей. Это все слишком хорошо, чтобы быть правдой, и я боялась, что она испарится, как слезы в жаре пустыни.

А вдруг я еще сплю?

Разорвав объятия, я посмотрела на мать. Жесткие линии морщин под глазами говорили о возрасте и обвиняли.

– Сейчас время джиннов. Султанша Аланьи нуждается в отдыхе. – Она пригладила мои волосы и ласково улыбнулась. – Возвращайся в постель, Сира. – Она говорила так, словно мне восемь лет и меня разбудил страшный вой.

Я была напугана так же, как и тогда.

– Нет. Нет, я не хочу. Вдруг проснусь, а тебя здесь не будет?

– Я никуда не денусь. Я буду с тобой. Положись на Лат и Потомков. Можешь причислить меня к своим верным сторонникам. Пока я могу двигать хоть одной своей костью, я сделаю все, чтобы тебе помочь. – Она ласково тронула мою щеку, и в тот миг мир показался прекрасным. – Да поможет Лат тем, кто встанет у нас на пути.

5
Кева

Рухи неловко примостилась на противоположном конце гребной лодки, неуместно торчавшей на вершине песчаной дюны.

Она скрестила руки на груди.

– Ты уверен, что мы вернемся к Празднику соколов? Моя двоюродная сестра потратила много лет на обучение своей птицы. Она душу из меня вынет, если я пропущу состязание охотников.

– Кинн донесет нас до Костаны за день и вернет в Зелтурию за следующий.

Шейха явно боролась с внутренней тревогой. Вайя был совсем другим, он всегда сохранял спокойствие, за исключением самых тяжелых моментов.

Я сел на противоположный конец лодки и вытянул ноги.

– Нам нужно кое о чем поговорить.

На горизонте забрезжил рассвет, утренний ветерок поднял вихри песка.

– О чем? – Рухи тоже вытянула ноги, достаточно короткие, чтобы поместились в прогал между сиденьями.

– Я довольно давно об этом размышляю. Не самая простая тема для разговора.

– Хватит темнить.

– Ладно, тогда я просто скажу. Если наступит момент, когда я могу погибнуть, ты должна нанести смертельный удар.

Она воззрилась на меня сквозь прорезь в покрывале.

– Ты хочешь, чтобы я забрала твои маски.

– Ты понимаешь почему?

– Потому что, в отличие от тебя, я достигла определенной степени фанаа. И поэтому ты думаешь, что я смогу заручиться расположением племен джиннов.

– Не понимаю, почему Лат избрала для этой цели меня. Недавно мне напомнили о необходимости посмотреть в лицо своим сомнениям. Что ж, это одно из них. Если я потерплю неудачу… возможно, получится у тебя.

Она взглянула на песчаный горизонт, затем повернулась ко мне. – Только если твоя смерть будет неизбежной. Не проси меня убивать тебя.

– Я не спешу на тот свет. Больше не спешу. Слишком много дел на этом.

– То есть ты не хочешь умирать, только пока есть чем заняться?

– У каждого из нас свои болеутоляющие. Мое – это работа. Или, скорее, война. Мирное время делало меня слабым, снова и снова.

– Ты маг. Может, стоит сосредоточиться на достижении фанаа, чтобы получить в свое распоряжение племена джаннов и ифритов.

– Ты лучше других знаешь, что на достижение фанаа требуются годы. Я до сих пор не понимаю, почему Марада вдруг подчинилась мне. В конце концов, это оказалось ошибкой.

– Ты винишь себя в том, что случилось с Марадой?

Это была моя вина. Я защищал Сади, вместо того чтобы держаться в тени, дожидаясь удобного момента. Я заставил Мараду противостоять Мароту в неудачное время, и она поплатилась за это. Ледяные джинны меня покинули, поскольку больше не были связаны обещанием Марады подчиняться мне.

Большинство джиннов не похожи на людей. Марада не любила меня, но знала, что на нашу землю явился Марот. Возможно, она хотела остановить его, но могла это сделать, только заключив договор со мной, поскольку я носил ее маску.

Маску, которую получил, пронзив клинком Лунару.

Султаны ифритов и джаннов, несомненно, знают, что случилось с Марадой, и потому откажут мне. В конце концов, мои маски ни к чему их не обязывали, пока я не уничтожил свою личность и желания, достигнув высоких уровней фанаа. Но что, если надвигается огромная опасность, куда хуже Марота?

– Марада сделала то, что я просил, и погибла от руки Марота, – сказал я. – Это моя вина.

– А потом Лат послала райское сияние, чтобы уничтожить Марота.

– Да.

– А потом?

– Это все.

Я не собирался посвящать ее в дальнейшее. Это породило разрушительные сомнения в Сади, и мне не хотелось заражать ими других. О том, что произошло, ходило множество слухов. Выжившие гулямы и йотриды чего только ни болтали. Но никто не мог знать правды, если не был там.

Сади, как и я, проходила испытание. Ни к чему втягивать в это страшное испытание остальных.

Кинн, как всегда разноцветный, спустился с неба и приземлился между нами.

– Будь прокляты эти ужасные времена, – сказал он своим голосом евнуха. – Странные дела творятся в небесах.

– Рассказывай.

– Со стороны кровавой чумы к нам плывет кровавое облако.

– Ты хочешь сказать… что озеро крови от… от всех этих взорвавшихся гулямов стало достаточно большим, чтобы возникло облако?

Кинн кивнул человеческой головой.

Рухи не могла слышать Кинна, но заерзала, как будто мой ответ ее встревожил.

– Какое облако?

– Мой джинн говорит, что видел в пустыне кровавое облако.

– Я видела подобное раньше. Иногда они плывут из Химьяра в абядийские земли. Порой они проливаются кровавым дождем. Но я никогда не видела, чтобы такие облака оказывались рядом с Зелтурией.

Я вздрогнул.

– Это все, Кинн?

– Что? Я недостаточно напугал тебя, янычар?

Я устало пожал плечами. В эти дни к ужасам следовало относиться спокойно, если не хочешь потерять себя от страха, как Сади.

Кинн повернулся к Рухи и склонил голову набок.

– Так… и как она выглядит подо всем этим?

– Откуда мне знать? И спрашивать такое довольно неприлично. Так что давай-ка, маши крылышками по направлению к Костане. И нигде не останавливайся, даже если увидишь узор на полях в виде улыбающегося лица.

– Это было произведение искусства!

Кинн топнул когтистой лапой, отчего лодка задрожала. Рухи вскрикнула, но быстро взяла себя в руки.

Птах выпрыгнул из лодки.

– Неприлично?

Рухи скрестила ноги.

– Он хотел знать, как ты выглядишь под одеждой.

Сбоку от меня появилась голова Кинна.

– Зачем ты пересказываешь ей мои слова?

– Стараюсь быть честным.

– Она решит, что я озабоченный.

– Ты и есть озабоченный.

Рухи вздохнула.

– Можешь сказать ему, что я вся покрыта кровавыми рунами.

– Это только распалит его любопытство. – Я постучал по борту лодки. – Давай отчаливать, Кинн!

Шейха схватилась за борт, а Кинн поднял нас в воздух. Когда мы поднялись выше, у нее отвисла челюсть. А мне казалось, что желудок вот-вот вылетит изо рта. Но я уже научился удерживать его.

С высоты священный город выглядел так, будто его слепил из песка какой-то ребенок. Горный хребет, на котором он располагался, тянулся на запад. Нам предстояло следовать вдоль него до самого Сирма.

– Все хорошо? – спросил я.

Рухи не держалась за живот, и ее не рвало, как я ожидал. Наверное, это благодаря фанаа.

Шейха весело хихикнула.

– Я совсем не так себе это представляла.

Все, что лежало внизу, уже не казалось настоящим – просто бугристый золотой ковер.

– Так было и со мной.

Мы скользили по небу, но казалось, что это мир движется под нами. Кинн наловчился держать лодку твердо и ровно, это позволило желудку успокоиться и сделало полет более приятным.

Рухи вглядывалась в даль. Я не видел ее улыбку, но был уверен, что она сияет в окружении кровавых рун.

Она заметила мой взгляд.

– Что такое?

Я плохо ее слышал, поэтому пересел на сиденье напротив.

– Как так вышло, что ты оказалась права? – спросил я.

– В чем права?

– Насчет Сиры.

Рухи усмехнулась. Похоже, одного упоминания Сиры было достаточно, чтобы вывести Рухи из равновесия.

– У меня было предчувствие. Нет, не предчувствие. Наитие.

– В чем разница?

– Наитие приходит откуда-то извне. Так мы, Апостолы Хисти, распознаём истину.

– И откуда же?

– Говорят, это ветер, дующий с берегов под сенью трона Лат. Он несет в себе озарение. А для особо подготовленных – даже божественное предвидение.

– Предвидение? Ты имеешь в виду… предчувствие того, что должно произойти?

– Да, Кева. Хотя я не утверждаю, что обладаю такой способностью. Скорее, когда Сира сидела перед нами, Апостолами, я почувствовала запах гнили внутри нее, стоило ей открыть рот. И поняла, что этот запах рожден грехом. И не просто человеческим грехом, а грехами самого Ахрийи.

Я считал, что презрение Рухи к Сире проистекает из чего-то более низкого. Бывает, что кто-то не нравится просто так, вроде того, как собака рычит на другую собаку. Но, похоже, я ошибался. Рухи обладала предчувствием, которое необходимо всем нам. И я мог бы им воспользоваться.

Ветер трепал ее покрывало. Мы двигались по небесному океану на север, и становилось все холоднее.

– А почему остальные Апостолы не почувствовали этого?

Рухи пожала плечами.

– Шоры.

– Правда? А у тебя, значит, их нет? Ты такая особенная, да, Рухи?

Она расхохоталась.

– Это ты у нас особенный.

– Я не особенный. Я про́клятый.

Она сложила руки на груди и схватилась за локти. Я уже видел у нее такой жест раньше. Возможно, это свидетельствовало о том, что ей неуютно.

– Ты же не серьезно, правда, Кева?

– Таким я себя ощущаю.

Я высказал еще одно сомнение, в котором не хотел признаваться даже Сади. Но расскажу этой стойкой женщине, потому что нужно кому-нибудь рассказать. Кому-нибудь сильнее меня.

– И кто, по-твоему, тебя проклял?

– Лат прокляла меня этими масками. Это вовсе не благословение, как принято считать.

– Это бремя, я понимаю. Но проклятие?

– Ты не была во чреве Лабиринта. Ты не видела Кровавой звезды, не слышала ее нечестивых песнопений у себя в голове. Только проклятие может поставить такое у тебя на пути.

– Это испытание, разве нет?

«Испытание». Сколько раз я пытался утешить Сади этим словом. Конечно, я лгал ей так же, как и себе. Мне следовало услышать это из чужих уст, чтобы полностью осознать.

Богиня умерла. Бога сокрушил еще более могущественный бог.

Я поежился и посмотрел наверх, в бескрайнее небо, затем вниз, на облака. Потом снова вверх, на слабые очертания звезд, потускневших в утреннем свете.

Какое непостижимое, всеобъемлющее зло скрывается за ними? Смотрит ли оно на меня в этот момент?

Оно смотрит, не так ли?

– Все хорошо, Кева? – подалась вперед Рухи.

Я потер щеку. Она оказалась мокрой от слез.

– Что такое? – спросила Рухи.

С чего вдруг я разревелся?

– Прости. Я просто… я просто кое-что понял.

Ну и жалкое же зрелище, должно быть, я собой представлял. Совсем не тот могущественный маг, которым притворялся.

– Просто не обращай внимания. – Я попытался вытереть слезы с лица, но только размазал их по бороде. – Что-то… накатило на меня, ненадолго.

– Ты можешь мне рассказать. – Она положила руку в перчатке мне на колено. Но ладонь оказалась холодная, и ее прикосновение совсем не утешало.

– Нет. Это моя му́ка, которую я должен вынести.

– Необязательно каждому выносить муки в одиночку.

Я указал на ткань, закрывающую ее лицо.

– Ты же выносишь.

Рухи взялась за один конец покрывала и сняла его. У нее оказалось гораздо больше волос, чем я предполагал. Они были цвета пальмовой коры и очень густые. Ее золотистая кожа сияла, как песок Зелтурии. Только это было трудно разглядеть за кровавыми рунами. Странные рисунки Эше покрывали все в остальном приятное лицо.

– Тогда посмотри на меня.

– Все не так ужасно. Ты все равно… все равно красива под этими рунами.

– Все так говорят. А теперь расскажи, с чем ты не в силах справиться?

Я не мог озвучить свои страхи. Я не стану ввергать других в это отчаяние.

– Прости, но… я не могу. Не потому, что не доверяю тебе. Я просто… не хочу видеть твою боль.

Она слабо улыбнулась. Я впервые увидел ее улыбку.

– Ладно. Я понимаю.

Я уснул, как часто бывало во время путешествий в летающей лодке.

В нужное время Кинн разбудил меня криком:

– Подлетаем!

Великолепие раннего утра меня удивило. Солнце висело над горизонтом, заставляя мерцать изумрудный ковер внизу. Потом я вспомнил, что мы летели на запад, а значит, двигались вместе с солнцем.

Чтобы не поднимать шума, мы приземлились не в самой Костане, а в получасе ходьбы от нее. Не каждый день увидишь летающую лодку, в большом городе это привлекло бы нежелательное внимание.

От волнения Рухи, похоже, не сомкнула глаз. Ветер зачесал ее волосы назад. Когда мы приземлялись, я посоветовал ей покрепче держаться за борта. Кинн мягко опустил нас на лесной поляне.

Я много раз здесь бывал. В одном приличном караван-сарае подавали самый вкусный кокореч – жаренные на огне потроха, обернутые в баранью кишку. Я почти поддался искушению совершить часовую прогулку на юг – кроме всего прочего, мы оказались бы ближе к дорогам, ведущим в Демоскар и другие города царства. Царство. Давненько я не думал о Сирме в таком ключе.

Такой чистый воздух по сравнению с пустыней. Дышать им – одно удовольствие. Я совершенно не ценил его, когда жил здесь.

– Добро пожаловать в Сирм, – сказал я, когда мы с Рухи выбрались из лодки.

– Здесь так… зелено, – произнесла Рухи. Покрывало она до сих пор не надела. – Это джунгли?

Я рассмеялся.

– Нет, это не джунгли. Просто лес. Но ты права, Сирм поразительно зеленый. Даже не верится, как сильно я скучал по нему.

Она крутила головой во все стороны, рассматривая эту обычную лесную поляну.

– Все покрыто травой и листьями. Как будто десять оазисов разом в одном месте. – Она указала на краснохвостую белку, что-то верещавшую на ветке. – Лат всемогущая, а это что за тварь?

Я продолжал смеяться.

– В военное время из них выходит неплохая еда. Хотелось бы задержаться подольше, но нам лучше идти. Не хочу явиться во время дневного сна шаха Мурада.

– Должно быть, он не слишком утруждается, если может вздремнуть посреди дня.

– Здесь это обычай. Сон придает сил для поздних вечеров, которые так любят здешние жители.

– А чем занимаются люди в Сирме поздними вечерами?

Снова эта улыбка. Она обезоруживала.

– Завеса ночи… – Я не мог вспомнить продолжение стиха. – Завеса ночи… скрывает…

Я поскреб в затылке.

Рухи хлопнула себя по бедру и засмеялась.

– Ну ты и поэт.

– Я вспомню. А пока пошли.

Мы мирно шли к необъятным стенам Костаны. Я развлекал Рухи сюжетами из истории и рассказами о своей юности. Сплошные сражения: с крестоносцами, рубади, непокорными забадарами и мятежными янычарами. Я поведал ей о том, как рубадийские и рутенские разбойники пересекли Сиянское море и начали грабить караваны на перекрестках дорог, и я вместе с янычарами отправился в этот прекрасный лес, чтобы искоренить их. В той битве я орудовал топором, громадным куском темного металла. Ничто не сравнится с топором, рубящим до самой кости. Их вождь по имени Замбал, носивший шлем с оленьими рогами, погиб от моей руки.

Рухи как будто даже нравились эти рассказы, и она задавала много вопросов, но я почти не помнил интересовавшие ее подробности. Например, имена богов, к которым взывали рутенцы, когда мы убивали их, – мой разум не сохранил их в своих чертогах.

Когда мы подошли к покрытому лилиями холму, с которого открывался вид на город, Рухи указала на мощные каменные стены.

– Они почти такие же высокие, как горы Зелтурии.

– Ну, это все же некоторое преувеличение.

– Они как минимум в три раза выше круговой стены Кандбаджара.

– Это верно. И их не сломаешь. Крепкие и толстые, как слон.

Очередь к главным воротам растянулась по огромному базару, шумевшему за стенами города, – в ней стояли мужчины, женщины и дети во всевозможных чужестранных одеждах, а также лошади, ослы и даже верблюды. Не желая вливаться в это море, мы пошли к воротам поменьше, с восточной стороны. Они предназначались только для высоких гостей. К ним вела вереница наспех построенных зданий, похожих на сараи, где заседали те, кто управлял воротами Костаны.

Вдоль дорожки цвели свежепосаженные цветы – первый признак того, что город восстанавливается. Люди, испытывающие острую нужду, не занимаются посадкой цветов.

У самых ворот я подошел к трем янычарам. У каждого на спине висела длинноствольная аркебуза, а на поясе – шамшир. В знак того, что они на службе, на них были форменные высокие шапки с тремя павлиньими перьями на макушке. Их шаровары были пышными и свободными, а кафтаны – бордовыми с золотыми пуговицами, как и подобало.

– Я маг Кева. А это – Апостол Рухи. – Я указал на Рухи, снова завернувшуюся в покрывало. – Мы проделали долгий путь из Зелтурии.

Один янычар вынул свиток и развернул его.

– Мои извинения, но я не нахожу ваших имен в списке.

– Нас не ждут, – ответил я. – Но весьма важно, чтобы нас немедленно провели к самому шаху Мураду.

Янычар со списком в руках пошептался с другим, и тот поспешил к одной из деревянных построек. Через минуту он вернулся с четвертым янычаром, по всей видимости, их капитаном, судя по золотому оттенку плюмажа.

– Ты утверждаешь, что ты маг Кева? – спросил капитан.

Его лицо было словно высечено из камня, а седые усы шевелились, когда он говорил.

– Да, это так. Я не хотел бы здесь задерживаться. Мы намерены повидать шаха Мурада до его послеобеденного сна.

– Я помню тебя, хотя тогда ты был немного старше. Я был с великим визирем Эброй, когда ты со своими забадарами столкнулся с нами под Лискаром. – Капитан опустился на колени, запачкав шаровары грязью, взял подол моего кафтана, поднес его ко лбу, а затем поцеловал.

Остальные янычары последовали его примеру, а я понятия не имел, что сказать или сделать.

Я мог только перейти к делу.

– Не говорите никому, что я здесь. Нас нельзя задерживать.

– Да, милостью Лат, проходите, – сказал капитан, вставая. – Храни тебя Лат, Кева.

– Храни тебя Лат, – повторили они хором.

Янычары расступились, и мы прошли в ворота. Их венчал каменный павлин Селуков, обнимая распростертыми крыльями всех входящих.

– Может, поэт из тебя и так себе, – сказала Рухи, когда мы шли по тенистому проходу, – но, похоже, ты настоящий герой.

Почему это слово прозвучало одновременно и похвалой, и ругательством?

– Я тот, кто я есть.

– Пытаешься быть скромным?

– А, по-твоему, я не скромен?

– Какой скромник будет летать туда-сюда в лодке?

– Я не раскрасил лодку и не намалевал на ней герб.

– А хотел? – хихикнула Рухи. – Можешь мне признаться.

Я остановился среди узких каменных стен и сказал:

– Какова награда за то, что мы делаем? Ты когда-нибудь задавалась этим вопросом?

– Награда будет в следующей жизни.

Рухи говорила серьезно. Она пребывала в уверенности, что получит плату за службу. В ее словах не слышалось сомнений.

– Помимо этого, – я указал на булыжники под нами, – нам что-нибудь причитается здесь и сейчас?

– Если возьмешь награду здесь, ничего не получишь там.

Она не совсем понимает, о чем я спрашиваю?

– Шейхи любят говорить, что жизнь коротка. А я скажу, что она слишком длинна. Слишком длинна, чтобы у тебя просили все и не давали ничего взамен. В конце концов, даже самому благородному, стойкому, преданному слуге понадобится что-то, чтобы его поддерживать. Даже такие маленькие жесты… – Я указал на ворота, сквозь которые мы прошли. – Они делают путь чуть более гладким. Немного облегчают испытания.

Рухи кивнула, в ее глазах мелькнуло сочувствие.

– Я понимаю. Тебе и должно это нравиться. Ты многое сделал для этого народа, так же как и для моего. Но я не стану целовать твой кафтан. – Я знал, что под покрывалом она ухмыляется. – По крайней мере, сейчас.

Выйдя из прохода, мы оказались в приятном районе с каналами, фонтанами, разноцветными садами и свежими двух– и трехэтажными каменными зданиями. Рухи внимательно оглядела всех слонявшихся там разнообразных пятнистых кошек. Она впервые оказалась в Сирме и, скорее всего, впервые в шумном городе, кроме Кандбаджара или Зелтурии. И это было совершенно иное место по сравнению с пустынными городами, со своими неповторимыми прелестями, которые я оценил только сейчас.

Горожане казались сильно занятыми, передвигались быстрее, чем жители Зелтурии. Шум и суета еще не достигли уровня, который был до крестейского вторжения. Все-таки мертвецов не так просто заменить. И запах рыбы был не так силен – возможно, рыбный промысел еще не восстановился.

Когда мы поднялись по главной улице, стали видны районы в стороне от Тесного пролива, гораздо более бедные. Ветхие деревянные хижины и лачуги теснились по берегам многочисленных каналов, а некоторые даже были построены на сваях прямо над каналами, что, насколько я помню, запрещено, потому что жители имели склонность испражняться прямо в воду. Но людям надо как-то жить.

Кругом стучали молотки по дереву и камню, и этот звук обещал, что скоро город вернет свое прежнее великолепие. Я задался вопросом, откуда у Мурада золото. Но в его подчинении остались способные люди, а потому неудивительно, что он нашел способ двигаться вперед. После разрушений, которые мы наблюдали, можно было только надеяться на такое быстрое возрождение.

Мы взобрались по лестнице к Небесному дворцу. Каменные ступени обновили, а по бокам высадили цветы. Дорожки к близлежащим строениям также щеголяли свежим булыжником и бодрыми кипарисами и кедрами.

У ворот мне бросилась в глаза табличка с красными буквами, гласившая: «Поклонение Архангелу и Двенадцати ангелам, а также обращение в эту веру в стенах Костаны отныне запрещены. Если станете свидетелем этого, сообщите своему судье».

Разумные меры, и я мог только удивляться, почему никто не принял их раньше. Учитывая, какую угрозу до сих пор представляли собой крестейцы, в этих стенах не должно быть ни одного сочувствующего им. Позволить им проникнуть сюда было бы полной глупостью. Если уж город возрождается из пепла, он должен стать бастионом латиан, чтобы трагедия завоевания Михея никогда больше не повторилась.

У ворот дворца последовал небольшой допрос. В конце концов янычары узнали меня, выразили свое удивление, расцеловали в щеки и пропустили.

– Великолепие дворца полностью соответствует рассказам, – заметила Рухи, глядя на его зеленые купола, с которыми прекрасно контрастировали голубые купола храма, стоявшего на более высоком холме.

Здешний мрамор был белее, чем известняк в Кандбаджаре, и слепил глаза отражавшимися от него солнечными бликами. Песни живительных фонтанов и щебетание птиц вызывали ностальгию. В Аланье, напротив, не хватало птиц, все заполонили одни только дронго. Хотя, возможно, сады были и не столь великолепны, как в Песчаном дворце, и не могли похвастаться таким разнообразием.

С каким облегчением я увидел отреставрированный тронный зал. Никакого крестейского пурпура и ангелов с щупальцами. Павлин Селуков, глядящий на нас рубиновыми глазами, был точной копией того, которого расплавил Михей Железный. Все остальное казалось еще более свежим, новым, сверкающим. Фрески на стенах изображали битву при Сир-Дарье. Дальнюю стену украшал героический поход Кярса, все его гулямы сверкали золотом. Лица отступающих к реке крестейцев были исполнены отчаяния, а рогатые джинны на облаках массивными ковшами перемешивали дождь. История власти и судьбы искусно разворачивалась на этих стенах в мельчайших деталях.

А вот, наконец, и он. Шах Мурад сидел на золотой оттоманке – троне самых могущественных людей, которым я служил. Одет шах был очень просто: белый тюрбан без плюмажа, черный халат и небесно-голубые сандалии.

Он спустился с помоста и подошел к нам. Я склонил голову, и Рухи последовала моему примеру.

– Ваше величество, – сказал я.

– Ты даже не попрощался, Кева. Только спустя несколько лун после твоей пропажи в Лабиринте я узнал, что ты обнаружился в Зелтурии.

В его голосе звучало нечто похожее на печаль.

– Долг не позволил мне попрощаться.

– До меня дошли… слухи. – Печаль в его голосе сменилась надеждой. – О том, что в Аланье видели мою дочь Сади. – И снова печаль. – Но это невозможно. Мы ее похоронили.

– Это правда, ваше величество. Сади возвратили к жизни, в точности как императора Ираклиуса.

– Возвратили к жизни? – Он придвинулся так близко, что я почувствовал свежий аромат дерева арак в его дыхании. – Ты серьезно?

– Она в Зелтурии. Вы хотели бы ее увидеть?

Шах Мурад так сильно закусил губу, что я испугался, что пойдет кровь.

– Если это так, почему ты не привел ее сюда?

– Она не захотела.

– Почему?

Я постарался смягчить тон.

– Она… она не хочет обременять вас, ваше величество.

– Она думает, что ее жизнь станет для меня бременем?

– Не жизнь. Смерть. Вы уже пережили ее однажды. Сади боится, что вы запрете ее в клетке, чтобы не оплакивать снова.

В его глазах вспыхнул огонь.

– Она права. Я не спускал бы с нее глаз. Мое семя крепко, и у меня будут еще дети. К счастью, Алир здоров, и я позаботился о том, чтобы остальные мои дочери вернулись сюда. Больше я ни одной не позволю покинуть дворец. Я наполню эти залы детьми, как было до Михея Железного. – Он перевел взгляд на закутанную с ног до головы Рухи. – Ты привел мне новую рабыню? Почему она вся замотана?

– Нет, ваше величество. Она Апостол Хисти.

– И что вы с ней можете предложить моему царству?

– Боюсь, нам не дано стать дарителями. И похоже, вы и так справляетесь лучше, чем можно было надеяться.

– Да. Набег Рыжебородого на Никсос принес нам десятки тысяч рабов и множество сокровищ. Но Сирм лишился земель. Пока Тагкалай остается в руках этого жалкого мятежника. И есть… есть еще кое-что…

– Что?

– Тебя не было, когда над городом парил Архангел. Ты не видел, как он разлетелся на тысячи осколков. Я попрошу Эбру рассказать тебе обо всех странностях, которые из этого вышли.

Чего ждал от меня шах? Чего я ждал от него? Эти два вопроса как будто уже вступили в противоречие, а я даже не успел рассказать, зачем мы пришли.

– Я не собираюсь оставаться, мой шах. Я пришел за помощью. Вы знаете, что случилось в Кандбаджаре?

– Его захватили какие-то вонючие лошадники из Пустоши. Уверен, что шах Кярс быстро выкурит их оттуда.

– Без вашей помощи у него не получится.

– И какой помощи вы от меня ждете? – Он холодно усмехнулся. – Крестейцы могут напасть на нас в любой день. Мятежники в Тагкалае тоже могут захотеть расширить свои владения. Думаете, у меня есть лишние люди, оружие или деньги? – Он ударил себя в грудь. – Я должен удержать Сирм.

Я посмотрел на изображение Кярса на стене. Он несся вперед на своей кобыле, подняв золотую саблю, покрытую парамейской вязью.

– А как же честь? Кярс помог вам в самый темный час. Вы перед ним в долгу. И передо мной тоже.