Текст книги "Северо-Запад"

Дела пошли быстро.

Она забеременела еще до замужества, через два месяца после начала отношений, которые они прервали.

Они поженились, прежде чем стали друзьями; по-другому об этом можно сказать так:

Их брак дал им возможность подружиться.

Они поженились до того, как заметили множество малых различий в бэкграунде, устремлениях, образовании, амбициях. Есть различия в амбициях, например бедняка городского и бедняка сельского.

Отмечая такие различия, Ли в некотором смысле разочаровалась в себе: они упустили шанс поконфликтовать друг с другом по-настоящему. Трудно было привыкнуть к факту, что то наслаждение, которое ее тело находило в его, и, наоборот, с такой легкостью пересиливает многочисленные возражения, которые у нее возникали, или должны были бы возникнуть, или она думала, что должны были возникнуть.

– Может, в этот момент ее мать уже умерла. Может быть, она искала деньги, но просто забыла. Может быть, подсунула их под дверь, а Нед принял их за мусор и выкинул. Может, она сейчас никак не может найти столько денег.

– Да, Ли.

– Не делай этого.

– Что я, по-твоему, должен сказать? Мир такой, какой он есть.

– Тогда зачем нам вообще пытаться?

Уж если говорить совсем объективно, то в том, что они никогда не обсуждали возможность иметь детей, виновата женщина. По какой-то причине ей никогда и в голову не приходило, что бесконечное и чудесное трахание ведет к определенному и совершенно очевидному пункту назначения. Она опасается этого пункта назначения. Будь объективной! Что такое страх? Это что-то, связанное со смертью, временем, возрастом. Проще говоря: я ощущаю себя восемнадцатилетней, и если я ничего не буду делать, если буду стоять на месте, то ничего не изменится, и я всегда буду восемнадцатилетней. Вечно. Время остановится. Я никогда не умру. Этот страх – такая глупость. Всех теперь преследует этот страх. Что еще? В это мгновение она вполне себе счастлива. Она чувствует, что заслуживает именно того, что имеет, – ни больше ни меньше. Любые изменения могут нарушить равновесие. Почему это мгновение должно измениться? Иногда муж женщины разрезает красный перец пополам, вынимает семена, кладет их в пластмассовую миску, дает ей кабачок, чтобы разрезала, и говорит:

Собака.

Машина.

Квартира.

Вот так вместе готовить еду.

Семь лет назад у тебя не было работы. Я мыл волосы.

Все меняется! Мы сдвинулись с места, разве нет?

Женщина не знает, с какого места. Она не знает, что они вышли в путь, не знает, в какую сторону дует ветер. Она не хочет приходить в пункт назначения. Дело в том, что она верила: они вечно будут лежать под этими простынями голые, и больше ничего с ними не случится, ничего, кроме удовлетворения. Зачем это любви нужно «двигаться вперед»? И куда это – вперед? Никто не может сказать, что ее не предупреждали. Никто этого не может сказать. Тридцатипятилетняя женщина, замужем за любимым мужчиной уж наверняка предупреждена, должна была слушать, слышать, не должна удивляться, когда муж говорит

– много дней, когда женщина способна к зачатию. Только я думаю – три. Так что нечего говорить: «Ну, когда случится, тогда и случится». Мы не так молоды. Так что, я думаю, нам следует быть немного более, так сказать, внимательными в этих делах, типа планировать.

Объективно говоря, он прав.

6

Мы общество сбережения прошлого. Господь, сохрани лавочки, фарфоровые чашечки и девственность! Субботнее утро. ВЕСЬ КИНКС ВЕСЬ ДЕНЬ[3]3
  Мы общество сбережения прошлого (англ. We are the village green preservation society, дословно: «Мы общество сбережения деревенской площади» – где «деревенская площадь», согласно английской традиции, – зеленая площадь в центре деревни, общественное место, где собираются в праздники, отмечают всевозможные события, в данном случае понятие используется метафорически) – название известной песни группы «Кинкс». «Господь, сохрани лавочки, фарфоровые чашечки и девственность!» – цитата из песни.


[Закрыть]. Девочка. Я от тебя просто торчу. Так торчу, что я уже и не знаю, что делаю. По субботним утрам Мишель помогает дамам и джентльменам с С-З приобрести вид, приличествующий субботнему вечеру, выглядеть свежо и правильно, и там, в салоне, он может сколько угодно врубать свой приторный ритм-энд-блюз, свои «ах, бэби, ах», «малютка до шести утра, пока не выглянет солнце». По утрам в субботу она свободна! Сохрани, господь, дома в стиле Тюдоров, старинные столы и бильярды! Сбережение традиций от злоупотреблений. Защита новых обычаев для меня и тебя. Что еще можем мы сделать? Бродить в пижамных штанах, фальшиво напевать. Нед в саду. Неду нравится громкая музыка белого происхождения. Он напевает. Я пытался осесть на Фулхам-Бродвей. И я пытался найти себя в Голдерс-Грин. В раскрепощенности выходных постоянно присутствует что-то маниакальное и меланхоличное: внутренний отсчет до начала рабочей недели уже начался. В зеркале – она собственный партнер в танце нос к носу с отражением. Это физическое лицо улыбается и поет. Ах, как я тоскую по людям, которых оставил в Уиллзден-Грин![4]4
  Этот пассаж наполнен скрытыми цитатами из разных песен, так, слова о Фулхам-Бродвей, Голдерс-Грин – цитаты из песни группы «Кинкс» «Уиллзден-Грин».


[Закрыть] А тем временем что-то у тебя внутри потрясается новостями из зеркала: в вихрах вдруг белая прядь, отеки вокруг глаз, мягкий живот. Я ОТ ТЕБЯ ПРОСТО ТОРЧУ. Я ОТ ТЕБЯ ПРОСТО ТОРЧУ. Я ОТ ТЕБЯ ПРОСТО ТОРЧУ. Куда уходит время? Она понимает, что звонит звонок, когда Олив начинает лаять как сумасшедшая.

– У моей мамы случился… сердечный приступ. Пять… фунтов.

У этой девицы волосы разглажены утюжком. Она либо толстая, либо беременная. Она тупо смотрит вниз, озадаченная исступлением Олив, которая суетится у ее ног. Она поднимает глаза на Ли и смеется. Ха! Зашла слишком далеко, чтобы помнить заученные строки. Она неловко поворачивается на пятках, танцор, с большим опозданием исполняющий па. Головы на уличной тропинке раскачиваются и гогочут.

7

Яблоня, яблоня.

Такая штуковина, на которой растут яблоки.

Яблоневый цвет.

Так символично.

Плетение веток, корней. Пробиваются внизу.

Более полное, более плодовитое.

Больше червей. Больше крыс.

Яблоня, яблоня. Яблоня. Вперед – это куда? Тик-так.

Три квартиры. Одна яблоня. Собственность,

аренда. Отяжеленные семенем.

В кроне. Когда ветвь ломается, младенец будет.

Прах мертвеца. Вокруг корней, в корнях?

Столетняя яблоня.

Сидеть на луврах. Под

яблоней. У тебя мальчик?

Новые ветки. Новые цветки.

Новые яблоки. То же дерево?

Рожден и вырощен. Те же улицы.

Та же девушка?

Следующий шаг.

Яблоняблоко.

Ствол, кора.

Алиса, мечта.

Ева, еда.

Под которой хорошие девочки совершают ошибки.

Мишель хороший человек, полный надежд. Надежда иногда изматывает.

– во что я всегда верил. Слушай, знаешь, в чем настоящая разница между этими людьми и мной? Они не хотят идти вперед, они не хотят ничего лучше, чем то, что у них есть. Но я всегда двигаюсь вперед, всегда думаю о том, что дальше. А моя родня – они меня вообще не понимают. Я для них слишком продвинутый. А потому, когда они пытаются поговорить со мной, я этого не допускаю – вот так, не впускаю драму в мою жизнь. Ни за что! Я слишком много и упорно работал. Я люблю тебя слишком сильно, эту жизнь люблю. Ты – это то, что ты делаешь. Вот как обстоят дела. Я часто думаю: вот это и есть я? Что я делаю? Неужели это я? Если я сижу и ничего не делаю, то я знаю: это превращает меня в ничто. С первого дня в этой стране я себя правильно настроил, был полон решимости: я поднимусь по это лестнице, хоть на ступеньку, а поднимусь. Во Франции ты можешь быть африканцем, алжирцем – кому какая разница? У тебя нет никаких возможностей, ты не можешь никуда продвинуться. Здесь ты можешь продвинуться. Для этого ты должен работать! Ты должен вкалывать, чтобы отделить себя от этой драмы внизу! И я вот о чем: я не хочу впускать ее к себе. Но именно это ты и делаешь. Вот тебе идеальный пример – эта девица; ты ее впускаешь – я даже не понимаю, что творится в твоей голове, – но в свою жизнь я этой драме не позволю войти. Я знаю, в этой стране есть возможности, если ты хочешь за них ухватиться, то тебе это по силам. Не ешь его – видишь, оно червем поедено, вот здесь, видишь? Посмотри на свою мать – мы не такие уж большие друзья, но, пожалуйста, посмотри, чего она добилась: вытащила тебя из того кошмара, который там творится, в хорошее место, в хорошее жилье, ипотека… Конечно, у тебя белая кожа, у тебя все по-другому, тебе легче, у тебя есть возможности, которых не было у меня. Те, кто подкопченные, у них вкус похуже будет. Мы все пытаемся подняться на следующую, следующую, следующую ступеньку. Подняться по этой лестнице. «Жилищное партнерство Брента». Не хочу, чтобы эти слова были написаны на фасаде того места, где я живу. Я прохожу мимо и чувствую типа фу-у – это для меня унизительно. Если у нас когда-нибудь появится маленький мальчик, я хочу, чтобы он жил – жил с высоко поднятой головой – где-нибудь, где мы будем настоящими собственниками. Так вот! Эта трава – не моя трава. Это дерево – не мое дерево! Мы развеяли прах твоего отца вокруг дерева, которое нам даже не принадлежит. Бедный мистер Ханвелл. У меня сердце кровью обливается. Это был твой отец! Вот почему я каждый вечер сижу за ноутбуком, я пытаюсь сделать это – потому что там чистый рынок, никому нет дела до твоей кожи, до твоего неидеального английского, до того, какой университет ты окончил, и всякой такой херни. Я могу торговать, как любой другой. Там можно денег заработать – ты знаешь? Рынок теперь такой сумасшедший. Вот этого тебе никто не скажет. Я все думаю о том, что Фрэнк сказал за обедом: «Умные ребята всё быстренько отыгрывают». Глупо не попытаться получить хоть немного. Я ведь не похож на этих с Ямайки – эта новенькая девица, Глория, или как там ее, у нее до сих пор занавесок нет. Двое детей, безмужняя, получает пособие. Я вот женат – и где мое пособие? Я знал, когда у меня будут дети, я себе вот что сказал: «Я останусь с этой женщиной, которую так сильно люблю, я всегда буду с ней». Иди сюда. Вот что у нас в сухом остатке: меня никогда не устраивало сидеть на луврах и получать пособие, никогда меня это не интересовало. Я африканец. У меня своя судьба. Я тебя люблю, и мне нравится, куда мы идем вместе! Я всегда иду к моей судьбе, думаю о следующем достижении, о том, что там следующее, поднимаюсь все выше, чтобы мы, чтобы ты и я, могли подняться на эту следующую…

– Лаврах.

– Что?

– Лавры. И на них почивают, а не сидят. Сидишь ты на заднице.

– Ты даже не слушаешь.

Это верно: она думает о яблоках.

8

Повсюду в Лондоне офисы без всяких перегородок / стекло от пола до потолка / места для совместной работы / все беспроводное / все сверкает. Превалирует убеждение о важности столов для настольного тенниса. Но здесь – не там. Здесь офис – тесные викторианские коробки, тоска зеленая. В них сидят пять человек, ковер протерт до дыр, дырокола не найдешь.

– о поступающих деньгах. Вопрос: как они сумели пройти так далеко без всякого постороннего вмешательства? Вот что бы мне хотелось знать. Проверки и балансы, люди! Потому что, когда вы делаете это вот так, вы метафорически подносите им наши головы на блюде, имею в виду и мою голову. А следующее, что вы слышите: повышение эффективности дает экономию. Нет, речь не идет о многократном использовании пакетика чая. Имеется в виду твоя работа и моя работа. Да, именно так.

Здесь пари, проигранное нацией, превращается в подобие общественного блага: занятия в группах продленного дня, услуги по переводу, уборку сада для пожилых, лоскутного шитья для заключенных. Здесь работают пять женщин, сидят спинами друг к другу. Дальше по коридору – человек-призрак, Ли никогда его не видела. Эта работа требует сочувствия, а потому привлекает женщин, потому что женщины – пол, способный сочувствовать. Это мнение Адины Джордж, начальника группы, Адины, которая говорит, которая никогда не прекратит говорить. Рот Адины открывается и закрывается.

Бывший тюремный охранник, социальный работник, член муниципалитета. Как она вообще может работать с такими когтями? Длинные, искривленные и украшенные миниатюрными изображениями ямайского флага. Процарапала себе путь наверх по системе. Коренная до мозга костей. Настороженно относится к таким, как Ли, кто достиг всего своими дипломами. Для Адины университетская степень, как трос тарзанки – летишь то вниз, то вверх со страшной скоростью. Конечно, долго вы здесь не просидите. Слушайте, я не хочу давать вам проекты, которые вы не успеете закончить…

Шесть лет уже прошло – больше таких разговоров не слышно. Сегодня, когда Адина упомянула ее как «остепененную», Ли пришло в голову, что никто – ни заведение, выпустившее ее, ни ее ровесники, ни сам рынок труда – не ценит ее степень так высоко, как Адина.

– а это вещь первостепенная для того, чтобы здесь успевать. Принятие решений – это такая вещь, она про надежность и да, сопереживание, личную вовлеченность, но еще и ничего не бросать посередине, не забывать про ценность денег, когда выполняешь рутинную бумажную работу. Бумажнаяработабумажнаяработабумажнаяработа. В нынешней атмосфере над каждым i должна стоять точка, при каждом t иметься перекладинка, а потому, когда люди, сидящие наверху, ставят меня на позицию начальника группы, я могу сказать: да, полная прозрачность. Здесь полная прозрачность от начала и до последней буковки. Чтобы ни одного атома не пропало, дамы, я на вас надеюсь.

Вопрос: что случилось с ее однокашниками, этими энергичными юными выпускниками, большинство из которых – мужчины. Банкиры, юристы. А тем временем Ли, непредсказуемая девица из государственной школы без латыни, без греческого, без математики, без иностранного языка, полный провал – по современным стандартам – теперь сидит на временном стуле, позаимствованном шесть лет назад в комнате отдыха, и ее переполняет сочувствие. Правая нога затекла. Компьютер завис. Айтишника днем с огнем не найдешь. Кондиционера нет. Адина все не замолкает, выкручивает язык так, как она умеет.

– Это был вопрос коммуникации? Блокировка между партиями. Кому следует иметь более ясное понимание того, как их поведение влияет на других?

И это тоже пройдет. Четыре сорок пять. Зиг-заг. Тик-так. Иногда злость охватывает Ли. Хватает, удерживает. Какой во всем этом был смысл? Три года бесполезной учебы. На мели и не на своем месте. В первую очередь виновата философия, потому что Ли боялась умереть и думала, философия ей поможет, а еще потому, что она не умела ни складывать, ни вычитать, ни запоминать факты или говорить на каком-нибудь языке, кроме собственного. В брошюрке университета над фотографией Ферт-оф-Форт[5]5
  Название залива в Северном море, на побережье которого расположена столица Шотладнии Эдинбург.


[Закрыть] было курсивом напечатано: «Философия учит умирать». Философия – это слушать щебет шикарных парней, это скучнее всего, что вообще случается в жизни, скучнее, чем можно вообразить. Это желание оказаться где угодно, только не здесь, где-нибудь в другой точке этой мультивселенной, концепцию которой ты так толком и не поймешь. В конечном счете надежно сохранилась только одна идея: время есть понятие относительное, оно различно для бегуна трусцой, любовника, истязаемого, праздного. Вот как теперь, когда минута, кажется, растягивается в час. В остальном все было без толку. Растущий неоплаченный долг. Попутное негодование: какой был смысл в подготовке к жизни, которая никогда для нее не предназначалась? Годы, слишком разъединенные со всем остальным, чтобы ощущать их как реальность. Мрачные эдинбургские холмы и неожиданные переулки, тень Эдинбургского замка, рюмка виски за пятьдесят пенсов, камень Вальтера Скотта и продажа в кредит для студентов. И то, что у нее просто от языка отскакивает: двухсложная упаковочная компания «Сократ» и четырехсложная чистящая жидкость «Антигона». И то, что она никогда-никогда не забудет: ублюдок с первого курса с его насмешечками. Я ПЕРЕПОЛНЕНА СОЧУВСТВИЕМ, пишет Ли и исступленно рисует вокруг каракули. Огромные огненные арки, длинные заостренные тени.

– Вопросы? Проблемы?

Ручка громко трескается. Пластик разлетается, синий язык. Адина Джордж заглядывает ей через плечо и смотрит недовольно, но Ли за албанцев не отвечает. У нее полный рот обломков ручки, но за албанцев она не отвечает. Как не отвечает и за растрату средств, предназначенных для женского приюта в Хэкни. Это было в смену Клер Морган. Хотя у Ли синий язык, и пафосная степень, и горячий муж, и ничего личного, но для женщин в нашем сообществе, в афрокарибском сообществе, ничего личного, но когда мы видим кого-нибудь из наших с кем-либо вроде вас, вот это настоящая проблема. Это настоящая проблема, в которой вы должны дать себе отчет. Ничего личного (уик-энд в Брейтоне, упражнения по выработке командного духа, бар отеля, 2004). Какого рода эта проблема, так никогда и не было объяснено. «Нежную любовь» пела Анита Бейкер, и Адина упала, перелезая через стул, когда пыталась попасть на танцплощадку. Блокировка.

Ли выплевывает пластмассовые осколки в руки. Нет вопросов или проблем. Адина вздыхает, уходит. Закрывание папок и упаковка сумки начинаются с таким же рвением, какое они проявляли, когда им всем было по шесть и звонил звонок. Может быть, тогда и была настоящая жизнь? Ли упирается ногами в пол и отъезжает назад на стуле. Поднимает и укладывает папки в шкаф, и это самое радостное событие за весь день. Бух.

– Ой! Ли, что за херня?! Осторожнее!

Простор необъятный. Ли упирается носом в пупок Тори, соображая, как эта сокровенная вещь теперь явлена на всеобщее обозрение, обозначая предел возможного. Если продолжать в таком же духе, это уже будет за пределами рода человеческого.

– Осторожнее. Ты идешь или что? Выпить в судный день. Получила мейл?

Запрятанное в самом дальнем уголке компьютера вместе с банковскими счетами, напоминаниями о погашении студенческого долга, записками от администрации, эпическими письмами от матери, в том уголке, где если что не открывается, то его и в природе нет. Она прекрасно знала, что там лежит электронное письмо, и знала, о чем оно, но она бежит от людей, которые находятся в том же состоянии, что и Тори. Она бежит от себя.

– Я, Клер, Келли, Беверли, Швета. Ты – следующая.

Тори отсчитывает имена на своих распухших пальцах. Она на сносях. Ее лицо имеет львиные черты, щеки пухлые, выдающиеся. Улыбка большой кошки. Хищная. Ли смотрит на выставленный большой палец, который должен обозначать ее.

– Пытаюсь. Это не так-то легко.

– Попытка – это лишь половина удовольствия.

Комната полна смеющихся женщин. У них какое-то общее знание их пола, неведомое Ли. Она упирает руки в бока и улыбается, полагая, что нормальные женщины именно так себя и ведут, женщины, для которых попытка – одно удовольствие, и «ты следующая» не звучит как крик стражника в темном месте. Наконец они отправляются по традиционному кругу, где ни один голос не отделяется от другого, и Ли кладет голову на стол, закрывает глаза и позволяет им подтрунивать над собой:

В особенности, когда он похож на твоего. А он так хорош.

Он такой красавчик, твой Миишель. И повадки красавчика.

Бев, ты помнишь, когда мы в тот раз ходили к Ли, а у меня в машине окошко не работало и Мишель встал на колени с проволочной вешалкой? После я целый МЕСЯЦ рассказывала об этом Леону.

Он реально чувственный. Реально семейно ориентированный человек.

Каждый раз, когда я думаю: куда все добрые братья испарились, я думаю: дыши, по крайней мере, в мире есть Миишель.

Да, но они все уже разобраны!

ХАХАХАХАХАХАХАХАХА

Белыми девчонками!

Не, не будь ты такой. Ли, она просто прикалывается над тобой.

Не прикалывайся над Ли! Не ее вина, что твой Леон бесполезный – ублюдок.

Леон в порядке.

(Ни на что не способен. «Леон, ты что сегодня делаешь?» – «Кайфую с дружками». Сукин сын, вечно он «кайфует».)

Леон в порядке.

Но если серьезно, то тебе повезло.

И ты получаешь в придачу прическу с сушкой!

Мужчина, который может сделать тебе прическу. Это просто настоящий рай. Он может делать афрокосички, может делать наращивание…

Келли, зачем ей афрокосички?

Она не Бо Дерек.

ХА! (Не, Ли, ничего личного – извини, но забавно.)

Я просто говорю, что он профессионал. Какую хочешь прическу тебе сделает.

И он натурал. Точняк!

Точняк!

Хахаха

Точняк.

Да. (Попробовал бы он по-другому!)

Вот что меня убивает! Лучший из обоих миров. Но у тебя есть. Ты не знаешь, что родилась.

Она не знает, не знает, что родилась.

Ты не знаешь, что родилась.

Не знаешь.

Ты не знаешь, что родилась.

Наконец пять часов. Ли поднимает взгляд. Келли ударяет по ее столу.

– Конец, можно уходить!

Одна и та же шутка каждый день. Шутка, которая позволяется, если ты не Ли, если ты не единственная белая в Группе распределения фондов. В коридоре изо всех дверей высыпают женщины, высыпают на улицу в жару, с шоколадной кожей, готовые к теплой ночи на Эджвер-роуд. С Сент-Китса, Тринидада, Барбадоса, Гренады, Ямайки, Индии, Пакистана. Женщины, которым за сорок, за пятьдесят, за шестьдесят, но их бюсты, ягодицы, глянцевые ноги и руки, еще открытые для секса раннего лета, готовы тем манером, которым никогда не смогут быть открыты женщины из племени Ли. Для них солнце – роковая вещь. Такие красные, такие бледные. Все, что надето на Ли всегда, – длинное и из белого хлопка. Она похожа на святую третьего ряда. Она шагает в ногу с остальными. Минует место преступления, мусорную корзину, наполненную блевотиной и засунутую за цветочный горшок в комнате отдыха, потому что до туалета было слишком далеко.

9

От А до Б.

А. Йейтс-лейн, Лондон С-З 8, Соединенное Королевство

Б. Барлетт-авеню, Лондон С-З 6, Соединенное Королевство

Направления прогулок на Барлетт-авеню, Лондон, С-З 6, СК

Предлагаемые маршруты

Эти направления приведены исключительно в информационных целях. Возможно, стройки, трафик, погода или другие события могут вызвать условия, отличающиеся от результатов на карте, и вам придется планировать ваши маршруты соответственно. Вы должны следовать всем знакам или объявлениям, относящимся к вашему маршруту.

10

И вновь от А до Б:

Сладковатый запах кальяна, кускуса, кебаба, выхлопных паров на автобусном кольце. 98-е, 17-е, 32-е места только стоячие – быстрее дойти! Беженцы из Сент-Мэриз, Паддингтон: будущий отец, курящий, старушка катит на инвалидной коляске, курящая, живучий тип, с мочеприемником в руке, мешок с костями, курящий. Все не прочь дунуть. Все. Польская бумага, турецкая бумага, арабская, ирландская, французская, русская, испанская, «Новости мира». Разлочить твой (украденный) телефон, купить аккумулятор, упаковку с зажигалками, упаковку с одеколоном, темные очки, три штуки за пятерку, фарфорового тигра в натуральную величину, золотые фиксы. Казино! Все верят в судьбу. Все. Так на роду написано. Именно так на роду не написано. «Кто хочет стать миллионером»? Телевизионные экраны в телевизионном магазине. Телевизионный кабель, компьютерный кабель, аудиовидеокабели, я даю вам хорошую цену, хорошую цену, брошюрки, звоните за границу в четыре раза дешевле, изучайте английский, восковая депиляция, фалуньгун, вы приняли Иисуса как персональный тарифный план? Все любят жареную курицу. Все. Иракский банк, Египетский банк, Ливийский банк. Пустые такси в связи с солнечным излучением. Бумбоксы потому что. Одинокий итальянец, удобные туфли, потерянный, ищу Мэйфер. Сто один способ найти укрытие: совершенно черный тент, маска для лица, затылок, тиснение Луи Виттон, тиснение Гуччи, желтые кружева, прикрепленные к солнцезащитным очкам, совсем не держатся, в полоску, леденцово-розовый в паре со спортивным костюмом, джинсы в обтяжку, летние платья, блузы, жилеты, цыганские юбки, брюки клеш. Без всякой связи с дебатами в газетах, в парламенте. Все любят сандалии. Все. Птичий щебет! От вульгарной, грязной торговой галереи до квартир-особняков, до дома англичанина в замке. Складной верх машины, откидной верх машины, проезд без остановки, хип-хоп. Смотри, как копятся деньги. О-па! Охранное освещение, охранная сигнализация, охранные стены, охранные деревья, Тюдор, модернист, послевоенный, довоенный, каменные ананасы, каменные львы, каменные орлы. Повернись на восток и мечтай о Реджентс-парке, о Сент-Джонс-Вуд. Арабы, израильтяне, русские, американцы: соединенные здесь меблированным пентхаусом, частной клиникой. Если мы платим достаточно, если мы прищуримся, то Килбурну и существовать нечего. Бесплатная еда. Английский – второй язык. Вот в этой школе зарезали директора. Вот здесь, напротив «Куинс Армс», – Исламский центр Англии. Пройдите посередине, вы рефери, вы! Все любят «Гранд Нэшнл». Все. Неужели сейчас и правда только апрель? И они устарели!

11

Так близко к дому, совсем рядом на Уиллзден-лейн. Странное схождение. Она входит в сломанную телефонную кабинку, посасывая палочку фруктового мороженого. Вокруг – толстое разбитое стекло, кубики осколков. В нескольких ярдах от массажного салона «Клеопатры». Ли широко открывает глаза, чтобы запомнить для Мишеля подробности – это одна из тех вещей, которая требуется в браке. Привлекать внимание не к тем подробностям. Серые мешковатые брюки, грязно-белый спортивный лифчик. И больше ничего, никакого топа. Никакой обуви. Груди маленькие, плотно прижаты к телу. Трудно поверить, что она рожала. Может, это тоже ложь. Тонкая талия, за которую хочется подержаться. Она – нечто прекрасное на солнечном свете, нечто между мальчиком и девочкой, напоминающее Ли о том времени, когда от нее еще не требовалось принять окончательное решение относительно всего этого. Желание никогда не бывает окончательным, желание нечетко и непрактично: ты идешь к ней, ты идешь к ней на большой скорости, а что потом? А что потом? Ли уже совсем близко, когда ее обнаруживают. Прошло три недели. Шар бросает трубку и пытается перейти на другую сторону. Трафик такой, каким ему и полагается быть в час пик. Поначалу Ли рада, что Мишеля с ней нет. Потом ее лицо превращается в его лицо, а его голос звучит из ее глотки, или же это замещающее оправдание, и из глотки звучит ее собственный голос.

– Гордишься собой? Ворюга. Мне нужны мои деньги.

Шар сконфужена, она бежит через дорогу. Бежит к двоим мужчинам, высоким, со спрятанными в капюшонах лицами, они стоят в дверях. Шар обнимает высокого. Ли спешит домой. За спиной она слышит ответ из неразборчивых оскорблений в свой адрес, трескотню, как из пулемета.

37

С девицей, которую она любила, много лет назад они, лежа в кровати, обсуждали цифру 37. Пение Дилана. У девицы – теория, что в числе 37 есть какая-то магия, нас влечет к ней. Этому явлению посвящено немало сайтов. Воображаемые дома, которые бывают в кино, книгах, живописи и поэзии, – почти всегда под номером 37. Попроси назвать число наобум – обычно это будет 37. Ищи 37, сказала девица, в наших лотереях, наших игровых шоу, наших мечтах и шутках, и Ли стала делать это, до сих пор делает. Напомни обо мне кое-кому, кто живет там. Она была когда-то моей настоящей любовью. Теперь эта девица тоже замужем.

Номер 37 на Ридли-авеню захватан. Захвачен? Входная дверь заколочена досками. Окно разбито. Человеческие голоса из-за сорванной серой сетки. Ли переходит из тени живой изгороди в передний двор. Никто ее не видит. Ничего не происходит. Она стоит, подняв одну ногу над землей. Что бы она стала делать, будь у нее тридцать семь жизней! У нее одна жизнь, она идет к матери, они вместе пойдут покупать диван. Если она и дальше будет стоять здесь, то опоздает. В переднем эркерном окне: Микки, Дональд, Барт, безымянный мишка, слон с оторванным хоботом. Матерчатые лица против грязного стекла.

12

– Ты не спешила. Нормально себя чувствуешь? Ты вроде немного похудела. Что, поедем по Юбилейной линии, да?

Полин отступает от входной двери, катит пластиковую сумку для покупок на колесиках. Всегда чуть старше ожидаемого. И меньше. С улицы это должно выглядеть как стремление человечества к совершенству: каждое новое поколение по сравнению с предыдущим становится лучше. Обретает лучшую форму, становится здоровее, продуктивнее. Сова становится птицей Феникс. Или это временное – потом произойдет обратное превращение? Выше и выше, пока не ниже.

– Беспокоилась о тебе. У тебя, кажется, нездоровый вид.

– Я в порядке.

– А если бы и не в порядке, все рано не сказала бы.

А что говорить? Все еще внимательно к ней приглядывается, хотя почти месяц прошел. Ждет, когда она выйдет из этого магазина, из-за угла, пройдет мимо телефонной будки. Девица для Ли в ее отсутствие не реальнее, чем волдырь, едва появившийся под свитером, но в то же время все время с ней.

– Да на мне одна блузка, а я уже потею, как свинья. Это неестественно.

Индуистский храм имеет цвет кирпичика неаполитанского мороженого и в основном такую же форму. Кирпичик неаполитанского мороженого с двумя перевернутыми конусами по бокам. Поток старых индусок по ступенькам, не убежденных очарованием тепла. Они в сари с джемперами и кардиганами и в толстых шерстяных носках. У них такой вид, словно они пришли в Уиллзден из Дели, добавляя слои одежды по мере продвижения. Теперь они, как одна, направляются к ближайшей остановке, толпа, которая вбирает в себя Ли и ее мать, несет их с собой.

– Повезло. Мы сядем. Сэкономим время.

– Каждый, кто в тридцать лет едет на автобусе, может считать себя неудачником. Детка, я забыла мой проездной! Что ж такое, дорогая?

– Тэтчер. Как прежде.

– Один до Килбурна, пожалуйста. Два фунта! Она была ужасная корова. Ты-то не помнишь, а я помню. Сегодня Брент. А завтра может быть Британия.

– Мама, ты сядь там, а я сяду здесь. Тут нет места.

– Первая страница «Мейл». Сегодня Брент. А завтра может быть Британия! Некоторые люди такие наглые. Ну экое нахальство.

Ли сидит напротив и смотрит на красную точку на лбу индуски, пока точка не начинает расплываться в ее глазах; она становится огромной, занимает все поле зрения, в конце концов Ли начинает казаться, что она вошла в эту точку, миновала ее и оказалась в более мягкой вселенной, параллельной нашей, где люди полностью и близко знакомы друг с другом и нет времени, нет смерти, нет страха, нет диванов, нет

– И, может, и были у нас какие-то разногласия, но он тебя любит. А ты любишь его. Тебе с этим жить. Совет тебя очень неплохо устроил, у тебя маленькая машинка, у вас обоих работа. Теперь уже следующее.

Следующая – ты. Вот что такое следующее. Следующая остановка – Килбурн. Двери открываются внутрь, городские насекомые складывают крылья. Девица в хиджабе с мобильником пробирается вперед вместе с ними и нарушает повествование, смеясь, проглатывая «х»[6]6
  То есть произнося слова без звука, обозначаемого буквой h.


[Закрыть], лицо скрыто под слоем косметики, но Полин все равно вынуждена говорить то, что она всегда говорит, с изящными вариациями, зависящими от новостных циклов.

– Всего лишь парочка целуется, это Дубай – каждому грозит по двенадцать лет. Это запрещается, понимаешь? Это так печально.

Но эта печаль быстро перекрывается другой, более местной, печалью. Грязная цыганка и высокий парень приплясывают у автомата по продаже билетов. Полин дышит в ухо Ли.

– Я благодарна, что ни один мой ребенок никогда такого не делал.

В голове Ли быстро проносится парад прежних удовольствий, воспоминания о которых для нее почти невыносимое удовольствие: белое и коричневое, естественное и химическое, таблетки и порошки.