Текст книги "Божественная Зефирина"

– Напротив, слово logos означает речь, a logia – теория; господин де Ла Палис, опираясь на безупречную логику кажущегося нелогичным высказывания, высказывает прекрасную в своей последовательности мысль, чье философское содержание было бы очень интересно углубить…

Молчание, которым были встречены последние слова Зефирины, могло бы наполнить гордостью сердце брата Франсуа Рабле. Его лучшая ученица оказалась на высоте. Весьма довольная собой, Зефирина ожидала ответа коннетабля. А тот презрительно оттопырил нижнюю губу:

– Глупая болтушка!

И уязвленный коннетабль де Бурбон отвернулся.

– Господа, ее величество королева!

Зефирина едва успела присесть в глубоком реверансе. Королева Клод шествовала в окружении своей суровой свекрови Луизы Савойской и очаровательной золовки, госпожи Маргариты, которую все называли «Перл из Перлов»[19]19
  «Marguerite de Marguerites» (франц.). В оригинале игра слов: marguerite означает жемчуг (устар.).


[Закрыть]. Принцессы любезным кивком отвечали на приветствия придворных.

Когда Зефирина выпрямилась, маленькая королева – с невзрачной внешностью, но с улыбкой, способной согревать сердца, – уже прошла мимо.

Ла Палис, Флоранж и Бонниве по-прежнему окружали Зефирину.

– Мое дорогое дитя, ваше блестящее доказательство заткнуло клюв герцогу! А ведь это коннетабль де Бурбон, первый вельможа королевства! – расхохотался адмирал де Бонниве.

– Король будет очень сердиться на меня? – спросила Зефирина, внезапно встревожившись о последствиях своей выходки.

– Вовсе нет. Ее величество будет в восторге, а когда королева в восторге, доволен и король! – заверил ее Ла Палис.

Зефирина и ее верные рыцари рассмеялись.

– Ну, прекрасная барышня, – осведомился Монморанси, – кто же вы?

– Зефирина де Багатель, сударь!

Свой ответ она сопроводила грациозным реверансом.

– Дочь Роже, нашего товарища по оружию? Черт побери, у вас прибавилось и знаний, и красоты, душенька… Итак, вы хотите повидать короля? – спросил Бонниве, выказывая легкое любопытство.

– Мой отец поручил мне передать послание его величеству! – солгала Зефирина, предпочитая сохранить при себе причину своего появления при дворе.

– Его величество в Шамборе. Я как раз туда направляюсь. Идемте, очаровательная барышня, мы поедем туда вместе и… клянусь честью, таким образом, мы не помешаем друг другу, – заключил Ла Палис.

Маршал оказался очаровательным спутником. Проезжая в сопровождении четырех оруженосцев через богатый дичью лес Шамбор, Зефирина и Жак де Шабанн, сир де Ла Палис, весело беседовали.

– Клянусь бородой папы, душенька моя, у вас самые прекрасные в мире волосы и взгляд, способный погубить Святого Петра, Святого Иоанна и Святого Павла вместе взятых. Клянусь моей душой, я хотел бы с вами полюбезничать в этом лесочке, но я не смею превратиться в совратителя молоденьких девушек. К тому же вашему батюшке это вряд ли понравилось бы. Итак, поговорим о философии, раз уж вы такая ученая.

Упиваясь мыслью, что привела в смущение такого человека, как прославленный маршал де, Ла Палис, Зефирина, обладавшая пытливым умом, расспрашивала его и спорила с ним, давая точные и меткие ответы на любой вопрос.

– Какая умница! Клянусь Святым Иринеем, именно вас надо было послать на переговоры с императором Священной Римской Империи.

– С его величеством Карлом V? А разве наш король не договорился с ним? – осведомилась Зефирина.

– Боже в небесах, откуда вы свалились?

– Из монастыря, сударь!

– Черт побери, могу себе представить… Псалмы на целый день и ни словечка о мирском.

– Так и есть, сударь!

– Как я глуп, ведь вы совсем молоденькая девушка… Мне надо было спеть вам рондо, а не о политике говорить.

– Нет, сударь, расскажите мне, что происходит на белом свете. Правда, это меня очень увлекает! – настаивала Зефирина, с блестящими глазами и с оживившимся от беседы лицом.

Ла Палис покачал головой в бархатном берете с пером:

– Странная вы малышка… можно учиться в любом возрасте! Клянусь честью, не знал, что нужно рассуждать о проблемах внешней политики, чтобы соблазнить девственницу из этого нового поколения. Будь по-вашему, прекрасная Зефирина! Я начну с самого начала и признаюсь вам, что мы здорово сели в лужу!

– Мы?

– Королевство! – пояснил Ла Палис. – После битвы при Мариньяно, дитя мое, король был самым видным и самым счастливым государем в Европе, и наша страна была самой богатой… К несчастью, только пусть это останется между нами, король Франциск, после смерти императора Священной Римской Империи Максимилиана, вбил себе в голову, что добьется императорской короны – избрания императором.

– Избрания?

– Ну да, избрания! В силу старинных обычаев по семь выборщиков от Кёльна, Майнца, Бранденбурга, Пфальца выбирают императора Священной Римской Империи. Король мог, конечно, сделать попытку, но я был одним из тех, кто предупреждал его, что эта мечта – безумие! У императора был свой кандидат – собственный внук Карл, наследник престола Испании, Фландрии и Неаполитанского королевства… Этот холодный, спокойный, рассудительный юноша – полная противоположность нашему очаровательному государю. Короче, дорогая Зефирина, что должно было произойти, то и произошло: король напрасно заплатил 514 тысяч флоринов, чтобы купить голоса германских князей, золото-то они взяли… но проголосовали за Карла V! Не смотрите на меня такими большими глазами, моя красавица, или, клянусь честью Ла Палиса, я за себя больше не отвечаю!.. На чем я остановился?

– Вы сказали, что они проголосовали за Карла V, сударь, – ответила Зефирина, которая не теряла нити беседы.

– Совершенно верно. Ну вот, моя дорогая, это и есть бочка с гусиным пометом, простите меня за такое выражение, в которой мы находимся. Карл V никогда не простит королю Франциску, что тот пытался похитить у него корону, которой уже восемьдесят лет владеет его семья. Борьба двух монархов неизбежна. Один из них лишний. Карл хочет изгнать Франциска из герцогства Миланского, а Франциск хочет выставить Карла из Неаполя. Ну, что вы скажете об этом безвыходном положении, прекрасная резонерка?

Зефирина нахмурила тонкие золотисто-рыжие брови:

– А какова роль короля Англии во всем этом, сударь?

– Английский король говорит, что вы столь же умны, сколь и красивы, божественная Зефирина! – заявил Ла Палис, отвесив глубокий поклон.

Чтобы скрыть смущение, Зефирина звонко расхохоталась. Тряхнув золотисто-рыжей гривой, она пришпорила коня и поскакала в сопровождении своего нового друга к наполовину построенным башням, чьи белые стены заметила в просвете между деревьями.

ГЛАВА XII
КЛЯТВА

На огромной стройке в Шамборе раздавались звуки пил и молотков, звенели кирки. Словно пчелы из одного улья, сотни славных малых – резчиков по камню, каменщиков, мостильщиков и плотников, – гнули спины за несколько солей в день, чтобы возвести сказочный дворец. Зефирина, восхищенная этим зрелищем, с восторгом смотрела на гигантский фундамент и на уже возведенные этажи здания, выраставшего на песчаной и бесплодной земле.

– Вон Клеман Маро, лакей короля.

Ла Палис указал на довольно молодого человека в сине-зеленой ливрее, сидевшего на подножке какой-то повозки.

– Он немножко сумасшедший, немножко шут, немножко поэт, и еще, думаю, лютеранин, – добавил маршал. – Но король его любит и прощает ему все причуды.

Действительно, лакей-поэт, должно быть, был погружен в свои рифмы или в увлекательное чтение, так как даже не поднял глаз от пергамента, который держал у себя на коленях, когда Зефирина и маршал де Ла Палис спешились рядом с ним.

– Мадемуазель де Багатель ищет короля, чтобы передать ему послание от отца, господина маркиза, мой дорогой Клеман… Знаете ли вы, где его величество? – спросил Ла Палис чрезвычайно любезным тоном.

Не повернув головы и не поднявшись, чтобы поклониться маршалу, как полагалось сделать, лакей-поэт пробормотал:

– Его величество удалились вместе с добрым ветром судьбы.

Выслушав этот дерзкий ответ, Ла Палис скорчил Зефирине гримасу, что должно было означать приблизительно следующее: «Я ведь вас предупреждал, что он довольно странный!» А Клеман Маро, желая показать, насколько Зефирина и маршал помешали его занятиям, громко произнес двусмысленную фразу:

– Афиняне, я признателен вам и люблю вас, но я скорее буду повиноваться Дельфийскому оракулу, нежели вам…

Лакей-поэт перевернул лист пергамента, приготовившись читать дальше. Ошеломленная подобной наглостью Зефирина набрала в грудь воздуха и продолжила вместо него:

– Афиняне, оправдаете вы меня или нет, будьте уверены, что никогда я не изменю своего поведения, пусть даже тысячу раз должен буду стоять перед лицом смерти!

– Клянусь богом поэтов, мадемуазель знакома с Сократом! – воскликнул Клеман Маро.

– Но сударь, – с негодованием возразила Зефирина, – отчего вы думаете, что только род мужской обладает знаниями?

– Я не думаю, вовсе не думаю, мадемуазель, просто так оно и есть… весьма часто женский разум помещается не в голове, а совсем в другом месте!

– Да? И где же это, сударь? – спросила Зефирина, выдавая полную невинность своих пятнадцати лет.

– Хм!..

Внезапно смутившись, Клеман Маро обменялся взглядом с Ла Палисом. Последнему успела надоесть греческая философия, и он не скрыл своего нетерпения:

– Все это очень хорошо, мой дорогой Маро, но известно ли вам – да или нет, – где мадемуазель де Багатель может найти короля?

– Его благосклонное величество удалились, не известив меня о своей судьбе, – повторил Клеман Маро. – Но для такой ученой девицы… примите мои поздравления, мадемуазель! – лакей-поэт поклонился Зефирине: – Вы, конечно, догадываетесь, что вечер… его величество проведет в Кло-Люсэ!!…

Зефирина начала смутно догадываться о том, какую власть над мужчинами ей дает ученость. Она поблагодарила находившегося на седьмом небе от счастья Клемана Маро несколькими словами по-гречески, потом, направившись к Красавчику, уже собиралась попросить Ла Палиса сопровождать ее в Кло-Люсэ, когда услышала восклицание:

– Мадемуазель де Багатель…

Это был Гаэтан, весь в пыли. Он привез скатанные в трубку документы для распорядителя работ на стройке.

Гаэтан! От волнения Зефирина до крови прикусила губу. Сердце отплясывало в ее груди какую-то сумасшедшую сарабанду. У нее почти подкосились ноги в тот момент, когда юный Ронсар склонился перед ней в поклоне:

– Мадемуазель… простите… Ваш покорный слуга!

Молодой человек был, видимо, озадачен, что встретил ее так далеко от поместья Багатель без отца и без оруженосца. Было заметно, что присутствие маршала смущает его и не дает высказаться. Зефирина, у которой порозовели щеки и заблестели глаза, старалась сохранить хладнокровие. Сейчас ей особенно была необходима ясность мысли. Гаэтан был здесь тоже совершенно один. Это была неожиданная удача. Видя, в каком он замешательстве, Зефирина поняла, что именно ей придется принять решение. Прежде всего следовало избавиться от Ла Палиса, который, казалось, стал таким же прилипчивым, как банка со смолой.

– Ну наконец-то, вот и вы, господин де Ронсар! – воскликнула Зефирина так, словно у нее была назначена встреча с молодым человеком.

Опьянев от своих недавних успехов в красноречии, она несколько напыщенно произнесла:

– Это настоящее уравнение Пифагора с параметрическим решением. Я ждала вас в пункте X в Блуа, господин де Ла Палис, заменив вас в пункте У, сопроводил меня сюда, вы возвращаетесь в пункт Z в Поссонньер, а я сама еду в том же направлении в Кло-Люсэ. Смотрите, какая интересная задача с прямоугольником квадратной формы… Едем, господин де Ронсар, в дороге мы поговорим о математике…

Теперь, когда она скакала бок о бок с принцем своих грез, Зефирина приходила в отчаяние, не в силах придумать, что еще сказать умного. Со своей стороны, Гаэтан превосходил немотой рыбу. Напрасно щебетали в своих гнездах пташки, напрасно благоухала жимолость – тяжелое молчание удручало Зефирину. Она постаралась его нарушить несколькими остроумными замечаниями, но Гаэтан был явно не склонен к беседе и отвечал односложно.

Подобное глупое положение вещей не могло долее продолжаться. Заметив на опушке леса саманную лачугу, откуда выходила тоненькая струйка дыма, Зефирина спросила:

– Не согласитесь ли вы, господин де Ронсар, остановиться на несколько минут, чтобы раздобыть для нас стакан молока и буханку хлеба? Признаюсь вам, что я ничего не ела с самого рассвета…

– К вашим услугам, мадемуазель! – откликнулся Гаэтан, спешиваясь.

Не зная, как следует себя вести, Зефирина покачивалась из стороны в сторону в своем седле. Она видела, как Гаэтан беседовал с крестьянином. Мужчина услужливо склонился и тут же принялся доить свою козу.

Внезапно Зефирина пошатнулась от пронзившей ее боли; у нее вновь заболела голова, и боль была еще сильнее, еще острее, чем прежде. У нее было ощущение, будто ей шилом пронзают череп. Зефирина сползла с седла на землю; двигаясь осторожно, словно сомнамбула, она подошла к колодцу, чтобы выпить немного воды и смочить себе виски.

Склонившись над краем колодца, Зефирина вздрогнула. Собственное отражение затягивало ее в глубину вод, в то время как чей-то нежный голос шептал: «Зефирина… Зефирина…»

– Осторожно, вы можете упасть!

Крепкая рука Гаэтана ухватила ее в тот момент, когда она была готова упасть в колодец. У нее стучали зубы.

– Вам плохо, мадемуазель? – спросил Гаэтан, заметив ее бледность.

Зефирина не села, а рухнула на бревно.

– Нет, это так глупо! Не знаю, что со мной… Сегодня у Меня много раз начинала болеть голова…

Откинув голову назад, она оперлась о ствол дерева, и ее золотисто-рыжие кудри, спутавшиеся во время скачки, рассыпались по плечам.

– Пустяки, вас просто одолел голод. Вот держите, ешьте и пейте!

Гаэтан протянул ей миску, наполненную душистым, теплым и пенистым молоком. Зефирина выпила с жадностью. Чувствуя на себе нежный взгляд юноши, она проглотила булку ячменного хлеба и кусок сала, подаренные добрым крестьянином.

– Теперь лучше? – спросил Гаэтан.

– Да, гораздо лучше…

– Знаете, иногда вы меня даже немного пугаете… – прошептал Гаэтан, усаживаясь рядом с девушкой.

Зефирина только что закончила пиршество, съев все до последней крошки.

– Пугаю?

Она сидела, открыв рот и глядя на юношу с оторопелым видом, так что выглядела почти смешной. Гаэтан кивнул:

– Да, черт побери! Вы слишком ученая, слишком умная для меня, Зефи… Я… как вам сказать… Я чувствую себя совершенно потерянным рядом с вами. С тех пор, как я вас знаю… В особенности с тех пор, как я держал вас в объятиях… Я мечтаю о вас! Но я всего лишь младший сын, мне предназначена военная карьера, я недостоин вас, я только и умею, что читать да писать, я не моралист и не филолог, не математик и не…

– О, Гаэтан! Гаэтан!.. – простонала Зефирина.

Изо всей его речи она уловила лишь одну фразу: «Я мечтаю о вас». Губы у нее тряслись, она дрожала всем телом. Захмелев от счастья, она вдруг поняла, насколько опасно быть столь занудно-ученой с сильным полом. Это был урок, который следовало запомнить.

– Бог мой, как вы ошибаетесь, Гаэтан! – возразила Зефирина со слезами в голосе. – Я так одинока, так слаба. Это я нуждаюсь в вас, в вашей силе… Я нуждаюсь в вашем покровительстве. О, Гаэтан! Гаэтан!

Зефирине хотелось прокричать о своей любви на весь лес. Она подняла на юношу сияющие глаза. Гаэтан наклонился. Его губы коснулись волос Зефирины, ласково притронулись к ее вискам, быстро пробежали вниз по нежной шейке. Его крепкие руки любовно сжали ее талию. Она прижалась к горячей мужской груди…

Под звонкое щелканье дрозда молодые люди обменялись своим вторым поцелуем – немного неловким, очень целомудренным, чистым поцелуем двух влюбленных подростков… Цветы диких абрикосов нежились под лучами послеполуденного солнца.

Гаэтан поднялся, ослепленный, рассматривал чудесное маленькое личико, обращенное к нему.

– С этой минуты вы, Зефи, самое дорогое, что у меня есть. Клянусь своей жизнью!

– Я люблю вас, Гаэтан! Я хочу быть вашей женой!

Прерывающимся от волнения голосом Зефирина поведала юноше о событиях, вызвавших ее бегство, о причинах, заставивших ее искать встречи с королем.

– Я доставлю вас к нему, душенька моя, – пообещал Гаэтан. – Я никогда особенно не любил вашу мачеху, а еще менее – ее отпрыска. Ничего не бойтесь, мы не оставим вас в их когтях.

Словно желая скрепить печатью свои слова, Гаэтан поцеловал Зефирину в лоб. Он уже собирался выпрямиться, когда Зефирина непроизвольным движением обвила руками его шею. Истосковавшись по любви, внезапно найдя счастье на груди этого юноши, она вновь искала губами его рот. В совершенной невинности своей она закинула назад голову, раскрыла губы, готовая к бесконечному поцелую. Гаэтан наклонился, чтобы поцеловать ее в уголки губ. Она задрожала, затрепетала в его объятиях, и ей вдруг захотелось чтобы он укусил ее, впился в нее зубами, был с ней резок, был груб.

Гаэтан побледнел. Высвободившись из ее объятий, он сделал несколько шагов в сторону. Когда он вернулся к Зефирине, ее восхитительные зеленые глаза были залиты слезами.

– Зефирина, что случилось? – воскликнул юноша, встав на одно колено рядом с ней.

Зефирина замотала своей рыжей головкой:

– Вы меня не любите, Гаэтан!

– Я вас не люблю?

– Нет… вы бежите от меня!

Гаэтан сжал кулаки.

– Я так вас люблю, Зефи… что буду относиться к вам с почтением, не притронусь даже поцелуем, пока вы не станете моей женой!

– Вы будете относиться ко мне с почтением и не притронетесь ко мне? Ничего не понимаю из того, что вы говорите. Нет ничего неуважительного в том, что вы меня поцелуете, если любите меня!

Она вдруг обнаружила в Гаэтане нечто непонятное. Ей просто хотелось прижаться к нему, и она не видела, в чем же состоит затруднение.

Гаэтан ласково погладил шелковистую щечку. Очень сильный в свои семнадцать лет, он внезапно ощутил чувство превосходства: он был молодым мощным самцом, взявшим под свое покровительство невинную лань.

– Вы очень ученая во многих вещах, душечка моя, но не играйте с огнем, или я за себя не ручаюсь. Я люблю вас и сейчас докажу это.

Лишь последние слова несколько успокоили Зефирину. А Гаэтан вытащил кинжал, который носил с собой.

Быстрым движением он провел острием клинка по своей руке, оставив на ней короткий надрез.

– Вы не боитесь, Зефи? – спросил юноша.

– Нет… – ответила Зефирина.

На самом же деле она пришла в ужас, однако закрыла глаза и храбро протянула маленький кулачок. Когда она вновь открыла глаза, на ее молочно-белой коже поблескивало несколько капель крови.

– Клянусь Святым Граалем Иосифа Аримафейского в том, что я, как достойный рыцарь и благородный дворянин, клянусь своей кровью и кровью дамы – властительницы моих дум, что буду защищать ее от врагов, что буду почитать ее и беречь до самого дня нашей свадьбы… И что бы ни случилось, клянусь перед Богом и перед людьми никого не брать в супруги кроме нее!

Гаэтан посмотрел на Зефирину. Теперь настала ее очередь произнести клятву. Она уверенно повторила:

– Клянусь Святым Граалем Иосифа Аримафейского в том, что я, как девушка благородного происхождения, клянусь своей кровью и кровью рыцаря – властителя моих дум, что скорее погибну, чем буду принадлежать другому, что буду ему перед Богом и людьми нежной и верной супругой, даже после смерти!

Молодые люди смотрели друг на друга, слишком взволнованные, чтобы говорить. Они держались за руки, с которых стекала соединявшая их кровь.

Бросив быстрый взгляд на примитивные солнечные часы, укрепленные на стене лачуги, Гаэтан первым пришел в себя.

– Дорогая, нам предстоит еще два часа пути, чтобы добраться до цели. В дороге мы решим, как нам следует себя вести…

ГЛАВА XIII
ТАЙНА ДЖОКОНДЫ

– Что я могу сделать для вас, юный девица?

Задав этот вопрос с каким-то певучим акцентом, старик обтер измазанные в гончарной глине руки о свою длинную белую бороду.

Зефирина соскочила с Красавчика. Уже опускались сумерки, когда они с Гаэтаном добрались до замка Кло-Люсэ.

Молодые люди выработали план поведения: Гаэтан будет ждать Зефирину в хижине лесника на опушке парка, а девушка отправится к королю одна, если, конечно, монарх все еще был здесь.

– Я Зефирина де Багатель, и я прошу вас извинить меня, мэтр Леонардо да Винчи.

Слегка оробевшая Зефирина узнала великого художника, который сам только что открыл ей дверь.

– Господин Клеман Маро уверил меня в том, что его величество заедет повидать вас сегодня вечером и…

– Ну да! – прервал ее Леонардо да Винчи, – вот какая прекразный позланниц… Король еще не приехал… Входьите, юный дзевиц, входьите… Я есть очьярован таким кразивым лицом…

Не поднимаясь на крыльцо, Зефирина вслед за мэтром Леонардо вошла в нижнее помещение замка, выходившее прямо во двор. Картины, скульптуры, рисунки, макеты, наброски людей-птиц или пушек, изрыгавших огонь и железо, загромождали эту большую комнату, превращенную в мастерскую.

– Садитесь… и в свою очередь извиньите менья, очаровательная гозтья, я очень торопльюсь закончить эту картину, так как мнье осталось не так уж дольго джить!

Все это было сказано очень веселым тоном, в котором не звучало никакой грусти по поводу собственной участи. Забыв о Зефирине, старый художник вновь склонился над своим полотном.

Внезапно почувствовав себя очень усталой после долгой верховой езды, Зефирина расположилась в одном из кресел. Равномерное движение тяжелого маятника стенных часов убаюкивало ее. Она видела Леонардо да Винчи со спины. Жестами, которые с возрастом стали замедленными, он заканчивал портрет женщины с черными волосами, прикрытыми тонкой мантильей. Портрет поразил Зефирину. Она заметила, что в загадочном взоре женщины на полотне таилось несомненное сходство с черными глазами «этой Сан-Сальвадор». Напротив, широкая улыбка, открывавшая неровные зубы, совершенно не была похожа на улыбку доньи Гермины.

Где-то вдали пробило пол-седьмого. Гаэтан, должно быть, волнуется, сидя в своем убежище, Гаэтан… Гаэтан… С улыбкой на устах, Зефирина не могла удержаться, чтобы в глубине души не повторить имя юноши. Она улыбалась своему будущему, своей клятве и огромной тайне любви.

Вдруг Леонардо еле слышно произнес:

– Не двигайтесь, девушка, радьи Бога, не двигайтесь, не жевелитесь более… Вот она, моя улыбка… та самая, что я изкал всьегда… Настоящая улыбка льюбви… Вот он, мой жедевр… Самое прекрасное создание в мьире… Я взьял лоб у Лоренцо Великолепного… глаза – у прекразной кньягини Фарнелло… нос – у Монны Лизы… руки – у моего злавного Робертино… благодарья вашей улыбке, я скоро закончу этот жедевр красоты… Ах, Бога ради, улыбайтесь… улыбайтесь… Вот так! Вы божественная… божественная…

«Он совершенно сумасшедший, – подумала Зефирина, застыв с величественной улыбкой на лице. – Но что это он там себе бормочет в бороду? Этот портрет – портрет многих людей, мужчин и женщин, всех разом? Ведь это же грех против природы!.. О, в конце концов она выглядит довольно посредственной, эта его кумушка!»

Не замечая нарастающего недовольства своей натурщицы, Леонардо да Винчи все более и более приходил в возбуждение:

– Моя Джоконда… Моя Джоконда будет бессмертной!

Звук копыт множества лошадей раздался на усыпанном гравием дворе.

– Мой дорогой отец! Где вы?

Это был голос короля.

У Зефирины хватило времени только на то, чтобы опуститься в глубоком реверансе. Франциск I вошел в нижнюю комнату замка, весь в пыли после удачной охоты.

«Он не очень постарел, – подумала непочтительная девица. – Интересно, узнает ли он меня!»

С тем очарованием, Что было ему столь свойственно, король прижал гениального художника к сердцу.

– Смотрите-ка, мой добрый отец… вы изменили улыбку «нашей» Джоконды! – сразу же сказал Франциск I, приблизившись к полотну.

Зефирина ожидала королевского позволения, чтобы выпрямиться. Опустив голову, но подняв глаза, она находилась в положении шатком и неустойчивом и украдкой наблюдала за поведением короля. Тот, казалось, даже не заметил ее присутствия. Леонардо да Винчи, в длинном одеянии по моде прошлого столетия, подошел к стоящему перед картиной королю.

– Я никогда не забуду, что вы зир, зпасая меня от нищеты, купили эту картину. Мне кажется, я правильно здьелал, убрав смешливое выражение лица… чтобы заменить его на самую таинственную из улыбок!

– Клянусь бородой самого папы римского, вы были правы, мой добрый мэтр, ибо своей кистью вы передали самое таинственное выражение лица истинной женщины, опьяняющее и волнующее… Черт побери, эта улыбка способна свести с ума несчастных мужчин!

– Пусть ваше величество соблаговолит обернуться, и вы увидите саму модель во плоти! – сказал Леонардо да Винчи, воодушевленный восторгом короля.

Едва услышав слова старика, Франциск I резко повернулся на каблуках своих забрызганных грязью сапог. Ощущая на себе взгляд короля, Зефирина уткнулась взглядом в широкие черные и белые плиты пола. Вся ее самоуверенность внезапно улетучилась.

– Поднимитесь, мадемуазель! – сказал Франциск I.

Он протянул длинную руку без перчатки. Ни жива ни мертва, Зефирина оперлась на нее. Она злилась сама на себя за это замешательство.

«Какая я смешная. Король или нет, он такой же человек, как все другие!» – подумала она, чтобы приободрить себя.

– Ей-богу, мой славный мэтр, где вы нашли это юное чудо? Какие замечательные пропорции… красивое телосложение и прекрасная грудь! – восклицал король.

«Можно подумать, что он говорит о лошади!» – потихоньку, но с нарастающим протестом, шепнула себе Зефирина, тогда как король громогласно продолжал:

– Какой чудесный цвет волос: рыжий, золотистый… Это настоящая венецианская блондинка. Это несомненно, мой добрый мэтр… Цвет моей Саламандры!.. Ну-ка, улыбнитесь, дитя мое. Ах, клянусь честью, какие прелестные зубы!

«Так и есть, он их сейчас начнет пересчитывать!»

– Смотри-ка… Она заговорила, хоть и не языком! Какой красноречивый взгляд… Клянусь честью, никогда не видел столь прекрасных зеленых глаз! – вскричал восхищенный король.

– О, нет, сир, ваше величество знает мои глаза! – услышала Зефирина собственный голос.

– Прошу прощения?

– Вашему величеству они очень хорошо знакомы, так же, как и мое имя… вот уже очень давно!

Действительно, Зефирина не была создана для роли пассивного наблюдателя. Едва она открыла рот, чтобы заговорить, как к ней вновь вернулась живость движений и ума.

– Уже очень давно… Так я что же, их забыл?.. Что за шутки! Учитывая ваш возраст, несомненно, желаете представиться при помощи шарады, барышня?

Король, казалось, был наполовину очарован и наполовину озадачен этой девчонкой.

Слегка встревоженный таким оборотом дел, Леонардо да Винчи хотел вмешаться. Франциск знаком велел ему молчать, а Зефирина начала перечислять: мой первый слог в древности был приятным и легким ветром с Запада… Мой второй слог inevitabilis[20]20
  Неизбежно (лат.).


[Закрыть] продолжает первый… Мой третий слог – это пустяк или безделица. А целое составляет для самого прекрасного принца в мире загадку моего имени! – закончила Зефирина, сделав легкий реверанс.

– Хм!.. Черт бы побрал эту юную образованную девицу! – сказал король, польщенный последней фразой… – Посмотрим, находимся ли мы на высоте ее разума… Мой первый слог – это Зефир, приятный и легкий ветерок с Запада… Мой второй слог me eritabitis неизбежно является продолжением первого… Хм… Зефир… ина… Мой третий слог – Багатель! – Боже в небесах! Зефирина де Багатель! Если бы я знал… Плутовка… Ты все такая же дерзкая резонерка, к тому же еще и ученая, но, клянусь моей душой, ты стала настоящей красавицей. Дай-ка мне на тебя посмотреть… хм… какая досада, что я узнал тебя слишком юной! У меня будет ощущение, что я – совратитель молоденьких девушек. Или же мне потребуется время, чтобы привыкнуть… Но что, черт побери, ты тут делаешь? – спросил король внезапно, погладив привычным жестом свою каштановую бороду.

– Сир, я приехала, чтобы броситься вам в ноги, чтобы умолять вас не отдавать меня гнусному созданию, которое я ненавижу!

С этими словами Зефирина упала к ногам короля.

– Что ты такое говоришь?

Король поднял девушку, увлек к креслу и усадил в него, а сам устроился, усевшись верхом на резную деревянную скамеечку, сказав просто:

– Я твой друг. Говори, Зефирина.

Внезапно задохнувшись, она бросилась, как говорится, в омут с головой: кричала про свое горе, и ее голос прерывался явно слышимыми рыданиями. Она уже вполне управляла своими чувствами, умела соизмерять свои притязания и находить верный тон. Ей удалось разжалобить Франциска I, и она изложила свое дело так, что заинтриговала короля, который, однако, был уже пресыщен женской любовью.

– Сир… Мой король… Самый благородный, красивый и могущественный во всем христианском мире! Я заклинаю вас не поступать со мной, как поступил бы какой-нибудь Карл V, бесчувственный и жестокий. Не выдавайте меня замуж за Рикардо де Сан-Сальвадора! – закончила Зефирина в каком-то порыве, где искренность смешивалась с плутовством.

– Хм… Я вижу, ты хорошая девушка и совсем не любишь императора… Клянусь честью, ты правильно рассуждаешь и у тебя прекрасный взгляд на вещи, – сказал король, очарованный, что слышит дурной отзыв о своем злейшем враге. – Ну-ка, осуши свои слезы, Зефирина. Я думал, что сделаю тебе приятное, дав мужа, но если ты не можешь выносить этого юношу, что же… К тому же у тебя впереди достаточно времени, чтобы выйти замуж. Одна только маркиза де Багатель будет не довольна…

– Тем лучше! – бросила Зефирина свирепо.

Франциск I расхохотался, потирая руки. Его лукавые миндалевидные глаза блестели от удовольствия. Теперь он, казалось, был не королем Франции, а просто молодым человеком, веселым, беспечным и непосредственным – тридцатилетним мальчишкой, что приготовился сыграть славную шутку!

– Бедная мачеха! Так ты ее до сих пор ненавидишь! Ба! Прекрасная саламандра… не кусай ее слишком, твою мачеху. Ну ладно, что сказано, то сказано, Зефирина, у тебя есть мое королевское слово… Оставайся в девицах!

При этих словах Зефирина не смогла сдержать дрожь.

Своими тонкими пальцами Франциск поглаживал ее рыжие кудри.

Как пчела, собирающая мед с цветка, он коснулся розового рта, шелковистой кожи, нежно приподнял подбородок.

«Он – король… У него есть право на все!» – думала Зефирина с бьющимся сердцем.

«Она, конечно, девственница и, кажется, еще не представляет могущества своей красоты и своего ума… Она взволнована… Я уверен, что ее тело еще не знало ласки мужчины… Ну ладно, я все-таки не Жиль де Рэ. Подождем еще год или два. Положим, год… даже полгода, этого будет достаточно, и тогда именно я научу настоящей улыбке любви это юное чудо».

К большому облегчению Зефирины, Франциск I перестал разглядывать ее так, словно хотел прочитать ее мысли. Он выпрямился, сделал несколько шагов по направлению к картине, которую Леонардо да Винчи тщательно отделывал последними мазками своей искусной кисти.