Текст книги "Этим займется ОСС 117"

"Голиаф" показал на дверь в глубине комнаты.

– Заходите туда. Это моя спальня. Там вы и спрячетесь.

Юбер нахмурил брови.

– Этого будет достаточно?

– Лучшего я вам предложить не могу, к сожалению. Я рискую так же, как и вы.

– Простите.

– Снимите эту форму. Я достану вам другую одежду. Теперь идите в ту комнату. Мы поговорим более серьезно сегодня вечером. Мое слишком долгое отсутствие в лавочке может привлечь внимание.

Он вернулся в мастерскую, а Юбер прошел в соседнюю комнату. Ставни были закрыты, в комнате царил полумрак и стоял неприятный запах. Юбер с сожалением вспомнил о безупречной чистоплотности шпетов.

Он снял форму, оказавшую ему такую большую услугу, бросился на кровать и почти сразу заснул.

9

Был вечер воскресенья. К этому времени Юбер прятался у маленького еврея-сапожника уже больше тридцати часов, и с него было больше, чем достаточно.

Его первой мыслью после побега было как можно скорее добраться до Афганистана, чтобы затем вернуться в Вашингтон. Ему казалось, что дело провалилось, и поправить уже ничего нельзя.

Выспавшись, он посмотрел на вещи уже иначе. Монтелеоне стал причиной его ареста, но рассказал он не все. А молчал он потому, что боялся за самого себя. Юбер думал, что, шантажируя его, угрожая сунуть по горло в дерьмо, сможет заставить его раскаяться в своей вине.

Юбер размышлял над этим целый день. Милиция с остервенением ищет его, пускай. Были жуткие облавы у шпетов, подтверждавшие, что его по-прежнему принимали за немца; но они не могли обыскать в городе каждый дом, остановить каждого прохожего. Это было невозможно...

И уж, конечно, у них не могло возникнуть мысли, что у беглеца хватит смелости вернуться туда, где его арестовали – вернуться к Монтелеоне.

Хорошенько все взвесив, Юбер счел, что может действовать.

– Сегодня вечером мне надо выйти, – объявил он "Голиафу".

Тот посмотрел на него изумленным взглядом.

– Вы сумасшедший.

– Нет, не думаю.

Не раскрывая цели вылазки, он изложил свою точку зрения и сумел убедить собеседника, что он не очень рискует, при условии, что будет избегать общественного транспорта, такси и не станет выходить из города.

– Мне нужно оружие, – сказал он в заключение. – Я не хочу, чтобы меня арестовали снова. И еще часы.

"Голиаф" немного подумал.

– Я думаю, – ответил он, – что вы всегда действуете по собственному разумению. Значит, надо вам помогать. Я достану вам оружие, но вы дадите мне слово не возвращаться сюда, если у вас будет малейшая неприятность. У меня нет никаких причин рисковать в операции, смысла которой я не понимаю.

– Даю вам слово.

Еще вчера "Голиаф" достал Юберу поношенную одежду, похожую на ту, что носят обычные люди. Он ушел в лавочку, витрина которой была закрыта по причине воскресенья, и вернулся через несколько минут с револьвером "маузер", выпущенным до 1914 года.

– Вы стащили его в музее? – спросил Юбер, смеясь.

– Его очень аккуратно хранили, и работает он хорошо. Барабан полный, но других патронов у меня нет; вам придется довольствоваться этими в случае стычки.

– Спасибо, – сказал Юбер, взяв оружие.

Оно было тяжелым и очень хорошо ложилось в руку. Юбер осмотрел его, потом сунул за пояс. "Голиаф" дал ему часы.

– Скажите, – спросил Юбер, – в этой стране у прислуги в воскресенье действительно выходной?

– Да, это абсолютное правило.

– Без исключений?

– На исключения посмотрели бы очень плохо.

Он думал о Марии, домработнице Монтелеоне, он не имел никакого желания встречаться с ней. На этот раз он намеревался воспользоваться восьмичасовой сменой охраны, поскольку темнело в семь.

"Голиаф" объяснил ему кратчайшую и самую спокойную дорогу от Русаковской до улицы Чита. По словам сапожника, дорога заняла бы меньше двадцати минут. Юбер чувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы проделать такой путь. Чтобы не привлекать к себе внимания, он снял с лица повязку. Раны нормально заживали.

В семь часов десять минут он вылез через окно в узкий и темный двор и вышел на улицу.

В этот час улицы города были очень оживлены – люди возвращались с воскресной прогулки. Юбер считал, что это очень хорошо. Чем плотнее толпа, тем меньше для него риск быть замеченным.

Ему понадобилось чуть больше двадцати минут, чтобы дойти до улицы Чита. Когда он заметил милиционера, дежурившего перед виллой ученого, его сердце бешено заколотилось.

Какое-то мгновение ему хотелось отказаться от своего замысла, отступить, но он взял себя в руки. "Ты пойдешь!" – приказал он себе.

Он прошел мимо охранника на ватных ногах, свернул на дорогу и прошел до конца тропинки...

Самое сложное было сделано, остальное должно было происходить в тени. Он был прав, думая, что милиция не усилит охрану дома ученого. Если, конечно, никакой сюрприз не ждет его внутри.

Когда прибыла смена, он лежал на животе за забором. На этот раз ему было труднее перелезать через стену, и он сделал это на пять метров левее.

Подтягиваться было тяжело и очень больно. Заныли все его раны. Он лег на гребень стены, тяжело дыша, и нагнулся, чтобы попытаться разглядеть, что внизу, прежде чем прыгнуть.

Но он не смог ничего увидеть. Он скользнул вниз, упал на цветы, не стал исправлять повреждения и, не теряя времени, пошел к дому.

На кухне горел свет. Он приблизился очень осторожно, стараясь не выходить из тени, и замер за деревьями, откуда мог видеть...

Монтелеоне был на кухне один, видимо, готовил ужин. Юбер подождал несколько минут. Новый часовой занял свой пост на тропинке. Его ботинки скрипели по гравию, он покашливал.

Юбер вытащил из-за пояса револьвер и взвел курок. Потом он пошел к дому. Монтелеоне не видел его. Юбер повернул ручку застекленной двери, не теряя его из виду; если дверь заперта, он постучит в стекло и заставит открыть под угрозой оружия.

Но дверь была не заперта. Юбер вошел. В это мгновение Монтелеоне резко обернулся и от удивления выронил яйцо, которое держал в руке. Яйцо разбилось, забрызгав ботинки ученого.

– Добрый вечер! – спокойно сказал Юбер, закрывая за собой дверь. – Советую вам не шуметь.

Монтелеоне криво улыбнулся.

– Я ждал вас, – ответил он, – но вы все же застали меня врасплох.

Юбер иронично спросил:

– Вы меня ждали?

– Да, поэтому я и оставил дверь открытой. Я думал, что у вас уже нет ключа.

Юбер несколько секунд смотрел на него.

– Вы интересный тип. Не могли бы мы пройти в менее заметное место, чтобы продолжить эту беседу?

– Я собирался вам это предложить.

Итальянец выключил газ.

– Ладно, поужинаю позже.

Он пошел к двери в коридор.

– Без шуток, – посоветовал Юбер. – Я стреляю быстро и метко, и меня нельзя обмануть дважды.

– Не бойтесь. Я и так наделал много зла.

Юбер не мог прийти в себя. Или это было недоразумение, или он был потрясающим артистом. Юбер вспомнил о совете Элизабет Шрагмюллер, более известной под именем "Фрейлен Доктор"[7]7
  Знаменитая немецкая шпионка времен первой мировой войны. – (Прим. перевод.)


[Закрыть]: никогда не рассматривать явление изолированно, никогда не принимать в расчет внешние проявления дружелюбия или враждебности.

Они вошли в кабинет. Монтелеоне включил свет. Юбер указал на два кожаных кресла, стоявших перед рабочим столом.

– Здесь нам будет очень удобно. Садитесь сюда.

Сам он сел на более удаленное кресло, лицом к двери.

– Вы осторожны, – заметил ученый.

– Мне за это платят. Я попрошу вас также вытянуть ноги перед собой.

– Боитесь, что я брошусь на вас?

– Принимаю меры предосторожности.

Юбер положил оружие на колени, не выпуская его.

– Я вас слушаю, – сказал он ледяным тоном.

По лицу Монтелеоне тек пот. Он явно не чувствовал себя так свободно, как старался показать.

– Конечно, – сказал он, махнув своей красивой белой рукой, – говорить придется мне.

– Возможно, это дерзость с моей стороны, но я продолжаю думать, что вы должны объяснить мне свой поступок.

Ученый опустил голову.

– Должен... Но вы поймете. Каждый вечер я принимаю снотворное, чтобы заснуть... Можете проверить – таблетки в ящичке ночного столика.

Юбер молчал. Он изучал Монтелеоне: встревоженный, очень нервозный. Был ли он таким до отъезда из США? Маловероятно. Мистер Смит не мог бы ему доверять.

Ученый стал потирать руки; этот жест, должно быть, стал для него привычным.

– Когда вы меня разбудили, я был совершенно оглушен снотворным... Я... Я забыл фразы пароля... Идиотизм, но это правда... Уже некоторое время это происходит со мной довольно часто... Провалы памяти... Я забываю имя, формулу... О! Не навсегда, потом я вспоминаю, но все-таки это очень неприятно...

– Продолжайте, – сказал Юбер ледяным голосом.

Монтелеоне заерзал в своем кресле; ему, очевидно, было трудно оставаться неподвижным.

– Так вот... Понимаете, я не знал, кто вы на самом деле... Я не смог заснуть, жутко плохо себя чувствовал из-за снотворного... Я не знал, что делать... Если я промолчу, а это окажется ловушкой МВД, я пропал... Я провел ужасные часы. Наконец, почти убедившись, что вы провокатор, я решил проинформировать полицию, но воспользовался тем, что был под действием снотворного, чтобы сказать не все и оставить вам выход, если бы вы действительно оказались тем, за кого себя выдавали...

Юбер улыбнулся.

– Не пытайтесь меня одурачить, – посоветовал он. – Я прекрасно понимаю, почему вы так поступили... Исключительно в собственных интересах, чтобы не быть втянутым слишком далеко. Обвиненный вами в шпионаже, я вполне мог потянуть вас с собой, рассказав, при каких обстоятельствах вы перешли Рубикон.

Монтелеоне стал пунцовым.

– Теперь, – жестко заговорил Юбер, – шутки кончились. Вы сделаете то, о чем я вас просил, иначе я утоплю вас вместе с собой.

– Не обвиняйте меня, – взмолился итальянец. – С того момента, когда я убедился, что вы действительно посланец мистера Смита, я думал только о том, как бы вам помочь...

– Правда? – сыронизировал Юбер. – Самое время!

– Да, я понял, когда они поставили меня лицом к лицу с вами, чтобы попросить вас опознать. Тогда я стал быстро думать, ища способ вас спасти...

– Может быть, это вы организовали мой побег? – насмешливо спросил Юбер.

Ученый с силой потер ладонями лицо.

– Я понимаю вашу горечь...

– А я понимаю, что мог оставить там свою шкуру. Я не говорю о том, что я там вынес.

Монтелеоне положил руки на колени и наклонился вперед.

– Позвольте вам объяснить... Вы слышали, как я, прежде чем выйти, попросил у комиссара Григорьева разрешения поговорить с ним наедине?

Юбер вспомнил эту деталь.

– Вот что я сказал Григорьеву... Я ему сказал, что узнал вас... Что вы Хельмут Вайссенфель, один из ученых, работающих в Хантсвилле под руководством фон Брауна и что там я и познакомился с вами; что вы один из создателей "Ю.Д.М.Г."[8]8
  Асимметричный диметилгидрад – производное от безводного аммиака, используемое в качестве горючего в смеси с жидким озоном. (Прим. перев.)


[Закрыть] Я ему сказал, что вы были чем-то вроде сорвиголовы, человеком без идеалов и совести, живущим только ради научного поиска...

Теперь Юбер понял, почему допрос был прерван и почему затем с ним обращались так мягко.

– Они подумали, что смогут меня использовать у себя на службе?

Монтелеоне улыбнулся, явно подбодренный сменой настроения своего собеседника.

– Я хотел, чтобы они сами пришли к этой мысли. Короче, Григорьев меня об этом спросил. Я ответил, что, на мой взгляд, у вас никогда не было другого идеала, кроме науки, и что, имея выбор между приговором за шпионаж и работой на СССР, вы не станете долго колебаться. Затем Григорьев спросил меня, соглашусь ли я сделать вам такое предложение. Я ответил утвердительно.

Юбер мягко кивнул головой. Веселая улыбка растянула его полные губы.

– Вы рисковали. Если они узнают, что настоящий Хельмут Вайссенфель по-прежнему в Хантсвилле, они заставят вас дорого заплатить за шутку.

Монтелеоне моргнул, и Юбер понял, что не в его интересах запугивать ученого.

– Они это не проверят, пока не будут иметь причин для сомнений...

– Конечно. Все же я благодарю вас за попытку вытащить меня из передряги.

– Вам не за что меня благодарить.

– Но теперь это уже все равно. Вам остается только передать планы, как мы договорились, и все закончится. Я постараюсь удрать отсюда, как можно скорее.

Монтелеоне со смущенным видом опустил голову.

– Я не могу дать вам планы, это невозможно.

Юбер нахмурил брови.

– Что вы мне рассказываете?

Ученый развел руками, чтобы выразить свое бессилие.

– Я здесь ни при чем, но я иностранец... Мне запрещен доступ к сейфам, где хранятся планы. Когда я хочу получить какой-либо документ, он должен быть мне по-настоящему необходимым, и мне приходится просить его у профессора Шкловского.

Юбер был взбешен.

– Должен же существовать способ. Узнайте комбинацию сейфа и...

– Невозможно, говорю я вам. Сейф заперт в бронированной комнате, и дверь в нее день и ночь охраняется четырьмя милиционерами.

– Тогда, – сказал Юбер, – я вижу только один способ: вы поработаете ночь, чтобы воспроизвести все по памяти.

Монтелеоне жалко улыбнулся.

– Я вполне способен на это, потому что работал вместе с Шкловским над всеми деталями "Пурги", но потребовался бы десяток ночей, чтобы проделать такую работу, и то безо всякого отдыха, что невозможно. Допустим, что я буду работать через ночь. Вам придется ждать три недели, это минимум...

Юбер был оглушен. Перспектива ждать три недели запертым в зловонной комнатке "Голиафа" делала его больным.

– Это невозможно.

Монтелеоне вздохнул:

– Существует другой способ...

Юбер посмотрел на него:

– Я вас слушаю.

– Вы возьмете меня с собой. Как только я попаду в Хантсвилл, я засяду за работу вместе с фон Брауном...

Юбер прикрыл глаза, размышляя.

– Что, устали жить здесь?

Плечи ученого опустились.

– Я не должен был соглашаться, я на это не гожусь. Не то чтобы я был несчастен, нет... Моя жизнь здесь почти абсолютно такая же, как та, что я вел в Хантсвилле. Следят за мной не больше и не меньше, а Шкловский – отличный начальник... Это из-за моего договора с ЦРУ. Понимаете, у меня всегда такое чувство, что это должно читаться на моем лице. Когда мои русские коллеги смотрят на меня, мне всегда кажется, что я читаю в их глазах обвинение. Я не могу жить в подобных условиях, это гложет меня, и я думаю, что в конце концов сойду с ума...

Юбер думал так же. Монтелеоне испытывал комплекс вины; и это стало у него манией. Вот почему он принимал снотворное. Он лишился сна. Вне работы у него оставалась единственная мысль: страх быть разоблаченным и расстрелянным, как шпион. Он не мог этого вынести.

"Детальные инструкции" совершенно не предусматривали, что Юбер может вывезти Монтелеоне. Они предусматривали многое, но не это.

Ну что же, пусть мистер Смит говорит, что хочет. Юбер не мог позволить себе ждать три недели в подобных условиях. Кроме того, он тоже не хотел сойти с ума. В любом случае Монтелеоне продержится недолго, а тогда сохранение агента возле Шкловского не имело никакого смысла.

– Я очень хочу вас увезти, – сказал Юбер, – но МВД держится начеку из-за моего побега, а агент, который должен был эвакуировать меня из страны, ничего не хочет делать прежде, чем все успокоится...

Монтелеоне бросил на него странный взгляд.

– Существует только один способ прекратить поиски, – прошептал он.

Юбер прислушался: ему показалось, что он уловил какой-то шум. Поэтому он ответил с некоторым опозданием.

– Я бы хотел знать, какой.

Монтелеоне посмотрел на свои пальцы, которые сложил куполом.

– Выдать вас.

Юбер содрогнулся:

– МВД?

Монтелеоне поднял на него невинный взгляд.

– Разумеется.

Наступила тишина, потом Юбер встревожился:

– Вы сошли с ума или что?

Ученый вздохнул:

– Я понимаю, что это вас... шокирует. Но выслушайте меня... Я вас оценил по достоинству. Узнав о вашем побеге, я был уверен, что вы вернетесь встретиться со мной. За прошедшие сутки я много размышлял. Повторяю: единственный способ прекратить поиски – сдать вас.

Юбер саркастически улыбнулся.

– Это, во всяком случае, строго логично.

Монтелеоне наклонился вперед, положив руки на колени.

– Чем вы рискуете, если вас считают Хельмутом Вайссенфелем?

Юбер рассмеялся:

– Я рискую ввязаться в авантюру, выбраться из которой мне будет трудно.

– Но это же ненадолго. Единственная цель – усыпить бдительность милиции и официально соединить нас, это позволит нам убежать в удобный момент вместе.

Юбер был не совсем убежден.

– Я отлично понимаю, – сказал он. – Ваша идея не глупа, но они сразу же заметят, что мой научный багаж недостаточен для Вайссенфеля. Откроюсь вам до конца: прежде чем заняться этим делом, я провел две недели в Хантсвилле с фон Брауном. Так что в разговоре я могу об этом намекнуть. Мне известны последние открытия в области ракетостроения, но если меня посадят в исследовательский кабинет, все провалится.

Монтелеоне, казалось, принял аргумент, но держался за свою идею.

– Будет несколько дней, в которые я буду вас убеждать работать на них. Была договоренность, что этим займусь я. Они согласились, что, зная вас лично, я добьюсь цели лучше любого другого.

– Это продлится недолго. Уже то, как вы описали мой характер, не позволит мне разыгрывать колебания. Я думаю, что сорок восемь часов будут максимумом; потом они решат, что я пытаюсь выиграть время, и спросят себя, почему.

Монтелеоне искал; он грыз ногти.

– Нашел! Эврика!

Юбер насторожился. Он не любил, когда им так распоряжаются.

– Давайте, я слушаю.

– Вы получили достаточно ударов по голове, чтобы изобразить сотрясение мозга? Вы сдадитесь милиции, скажете, что вы Хельмут Вайссенфель и ищете старого друга – Луиджи Монтелеоне... Вы немного заговариваетесь, совершенно не опасны, полны доверия ко всему миру, а? Они все поверят, как один человек. На милицию сильно наорут, что они вас изуродовали, и обратятся ко мне, чтобы постараться привести вас в нормальное состояние, поскольку вы будете требовать встречи со мной.

Юбер не смог удержаться от смеха.

– У вас потрясающее воображение, – сказал он. – Вам бы надо писать романы.

Но Монтелеоне не смеялся. Поглощенный своей идеей, он спросил:

– Ну как? Что вы об этом скажете? Вы не думаете, что это осуществимо?

Юбер опять посерьезнел.

– Разумеется, осуществимо. Все осуществимо, только осуществляется по-разному. Дело в том, что у меня нет никакого желания вновь попадать в лапы МВД. Эти люди и я взаимно не выносим друг друга.

Монтелеоне вздохнул. Его немного заплывшее жиром лицо римлянина казалось обрюзгшим.

– Тогда, – сказал он, – не будем больше говорить об этом. Возвращайтесь в Вашингтон с пустыми руками.

Юбер отрицательно покачал головой.

– Я вернусь не с пустыми руками, вот увидите. Постарайтесь найти другое решение, я тоже подумаю.

Он встал, убрал оружие во внутренний карман своего пиджака. Монтелеоне последовал его примеру.

– Значит, вы действительно этого не хотите?

– Нет, спасибо. Вы слишком любезны.

Наступило долгое молчание. Итальянский ученый выглядел страшно расстроенным.

– Вы не можете уйти сейчас, – сказал он вдруг. – Вам надо ждать следующей смены охраны.

– Да, она будет в полночь.

– Я приготовлю ужин. Мы поедим вместе.

– Охотно соглашаюсь. Признаюсь, я умираю от голода.

– Оставайтесь здесь, я схожу на кухню.

Юбер сделал движение, относительно смысла которого нельзя было ошибиться.

– Вы мне не доверяете?

Юбер посмотрел ему прямо в лицо, потом решил сыграть ва-банк.

– Да, теперь доверяю.

10

Они сидели за столом на кухне, напротив друг друга. Юбер посмотрел на настенные часы, показывавшие час ночи, потом на «Голиафа», клевавшего носом. Он ушел от Монтелеоне в момент смены охраны в полночь, и ученый объяснил ему, как через соседние сады выйти на другую улицу. Этот маршрут избавлял его от необходимости проходить мимо милиционера, дежурившего перед домом.

Еще до того как уйти от Монтелеоне, Юбер решил принять его идею: в ней был некий юмористический аспект, соблазнявший его. Но он и сам не очень понимал, почему он ушел, не сказав об этом итальянцу.

"Голиаф" пожал худыми плечами; глаза его покраснели от усталости.

– Надо определиться, – пробурчал он. – Вчера вы хотели уехать немедленно, теперь решаете остаться. Вы не знаете, чего хотите.

Юбер улыбнулся.

– О! Я прекрасно знаю, чего хочу. Просто произошло нечто, что побуждает меня остаться... Старина "Голиаф", теперь вам придется переправлять на ту сторону не одного, а двоих. У меня есть гость.

Маленький еврей-сапожник застыл. Он посмотрел на Юбера поверх очков и решительно ответил:

– Невозможно!

– Невозможно? Что это такое? Не понимаю.

Тот упрямо возразил:

– Зато я понимаю. Моя комбинация срабатывает только для одного человека одновременно, и это уже слишком хорошо.

Юбер отмел возражение небрежным движением руки.

– Ну что же, старина, придется вам выкручиваться. У меня есть один тип, и я должен непременно вывезти его.

"Голиаф" провел пальцами с черными ногтями по редеющей, полной перхоти шевелюре. Он надолго задумался. Юбер терпеливо ждал.

Наконец маленький человечек спросил:

– Тип согласен или нет?

– Согласен. Это легче, нет?

"Голиаф" с сомнением поморщился.

– Как сказать... Несогласного всегда можно усыпить и тащить, как сверток. Сверток заметен меньше, чем человек.

Юбер засмеялся.

– Если действительно нет другого выхода, мы его усыпим и спрячем в сверток; это не так страшно.

Маленький человечек разъяренно почесал голову.

– Я жил так спокойно, и надо же вам было свалиться на меня с вашими историями.

Юбер перестал смеяться. Его суровое лицо стало твердым, как камень.

– Уважаемый, – сказал он ледяным тоном, – вам бы следовало знать, что когда входишь в наше дело, то выйти из него уже нельзя.

– Я знаю, – ответил сапожник тоскливым тоном. – Иногда и хотел бы остановиться, но это невозможно. Надо продолжать только, чтобы попытаться спасти свою шкуру; как пловец, который не должен переставать грести, если не хочет утонуть.

– Удачное сравнение.

Маленький еврей по-прежнему скреб затылок, но с меньшей силой.

– Но и это не спасает от несчастных случаев, – заговорил он вновь с горечью. – Потому что пловец всегда может стать жертвой судороги.

– Или акулы? – предположил Юбер, открывая в улыбке волчьи зубы.

– Или акулы, – согласился маленький человечек, глядя ему в лицо.

Он взял бутылку водки, стоявшую на столе, и наполнил стакан.

– Вы правда не хотите выпить?

– Нет, спасибо.

Юбер внимательно смотрел на него, пока тот пил. "Голиаф" не был алкоголиком, но время от времени нуждался в стаканчике, чтобы придать себе смелости.

– Вы должны будете вернуть мне форму, в которой я пришел.

Голиаф подскочил.

– Что вы хотите сделать?

– Надеть ее вновь. Я считаю, что она мне идет.

– Это очень опасно. Они знают, что вы бежали в ней.

– Вот именно. Поскольку я собираюсь сдаться, не нужно, чтобы они думали, что кто-то помогал мне после побега. Они обязательно подумают об этом, если найдут меня не в том виде, в котором потеряли.

Маленький сапожник выпучил испуганные глаза.

– Вы... Вы хотите сказать, что собираетесь вернуться в МВД?

– Совершенно верно.

– Но вы сошли с ума! Они быстро осудят вас и расстреляют.

– Об этом не волнуйтесь. Лучше слушайте меня внимательно. Надо, чтобы вы разработали план бегства в Афганистан на двоих и чтобы вы были готовы осуществить его в любой момент. Я не смогу вас предупредить. Все, что я могу сказать вам сейчас, – мы придем вечером, когда стемнеет, и у нас будет целая ночь впереди. Я думаю, вам надо быть наготове с завтрашнего вечера.

– Но, – запротестовал "Голиаф", – я вам сказал, что ничего нельзя сделать, пока не будут сняты повышенные меры безопасности, а они еще остаются в силе. Все дороги, все вокзалы, все аэродромы под строгим наблюдением...

– Мой дорогой друг, повышенные меры безопасности будут отменены сегодня же вечером, как только МВД возьмет меня. Понятно?

Маленький человечек замер с открытым ртом.

– Я считаю, что вы совершенно сошли с ума, – сказал он наконец, вновь яростно скребя свою голову.

– Ладно, – ответил Юбер. – Можем идти спать. Хороший сон пойдет на пользу нам обоим.

Он отодвинул стул и встал. Сапожник сделал то же самое; он выглядел более угнетенным, чем когда-либо.

* * *

Юбер в последний раз любовался собой в форме МВД.

– А все-таки она мне идет, а?

"Голиаф" пожал плечами с гримасой отвращения. Он больше уже ничего не говорил.

– Мне не хватает только бинтов, но, поскольку вы их выбросили, лучше их ничем не заменять. Они могли бы это заметить. Они сочтут, что я сам снял их, что, кстати, правда.

Он похлопал хозяина дома по тощему плечу.

– До скорого, старина "Голиаф", и не дуйтесь так.

Сапожник выключил свет, потом открыл окно и тихо раздвинул ставни. В маленьком дворике все казалось спокойным.

– Идите, – шепнул маленький человечек.

Юбер подошел, перебрался через подоконник, держась за плечо "Голиафа".

– Не забудьте, – напомнил он очень тихо. – Вы должны быть готовы к уходу с завтрашнего вечера.

Он не стал ждать ответа и быстро пересек двор. Короткий осмотр – и Юбер вышел на улицу.

Его физическое состояние было еще далеко не блестящим. Голова по-прежнему болела, и некоторые движения он делать не мог; не мог он также глубоко дышать, так болели ребра. "Они меня вылечат", – думал он, направляясь к улице Чита.

Он спрашивал себя, какое наказание мог понести надзиратель, охранявший его в момент побега. Бедняга видел его в таком жалком состоянии, что ему не приходила мысль о возможности бегства арестованного; он не подумал, что укол морфия подействует так быстро и так эффективно. И, конечно, никто раньше не осмеливался бежать из здания МВД.

Ему потребовалось полчаса, чтобы не торопясь дойти до улицы Чита. Весь день, как актер перед важной премьерой, он повторял свою роль и думал, что сыграет ее хорошо.

В нескольких метрах от дома Монтелеоне Юбер создал маску: нижняя губа чуть отвисла, взгляд блуждающий и мягкий, вид безобидный.

Все же сердце сильно билось о больные ребра, и он был недалек от мысли, что "Голиаф" был тысячу раз прав, называя его сумасшедшим.

Но отступать было поздно, часовой его уже заметил. Шаркая, Юбер сделал последние шаги, отделявшие его от милиционера, и остановился перед ним, не говоря ни слова.

Удивленный милиционер несколько секунд стоял, не реагируя, потом спросил по-русски:

– Тебе чего?

Юбер ответил на немецком, мягким и монотонным голосом:

– Я хочу видеть моего старого друга, профессора Монтелеоне... Скажи, что его хочет видеть Хельмут Вайссенфель... Будь так любезен... Будь любезен...

Ему было трудно сохранять этот тон и удерживаться от смеха, видя физиономию милиционера. Он должен был понимать немецкий, как и многие его коллеги, охранявшие или допрашивавшие немецких пленных во время последней войны.

– Я Хельмут Вайссенфель, – повторил Юбер тем же мягким и монотонным голосом. – Я специалист по ракетам, как и он... Скажи ему, что я хочу с ним поговорить...

Милиционер выругался сквозь зубы. Ситуация явно была выше его понимания. Наконец он поднес к губам свисток и дунул в него.

– Знаете, – продолжал Юбер с глупой улыбкой, – мы скоро сможем полететь на луну. Да, да, не смейтесь... Фон Браун утверждает, что мы полетим на нее раньше, чем через десять лет, и я тоже уверяю вас в этом.

Показался второй часовой. Он дружески махнул рукой Юберу, которого принял за коллегу, и спросил:

– Что случилось?

– Мне кажется, это тот тип, что сбежал; у него совершенно чокнутый вид.

– Я Хельмут Вайссенфель, – любезно объяснил Юбер вновь пришедшему. – Я бы хотел встретиться с моим коллегой, профессором Монтелеоне...

– Он спит, – на всякий случай ответил первый часовой, так как второй совершенно лишился дара речи.

Юбер слабо махнул рукой, извиняясь.

– Тогда, – сказал он, – я вернусь завтра утром. У меня нет при себе визитной карточки, поэтому я попрошу вас проинформировать его о моем приходе. Всего хорошего, господа. Простите меня.

Он повернулся на каблуках и стал уходить.

– Стой! – крикнули оба милиционера одновременно.

Юбер остановился и снова повернулся к ним лицом с дружелюбным и совершенно безобидным видом.

– Мы... Мы проводим вас к профессору, – пробормотал первый по-немецки. – Не уходите.

Юбер поблагодарил их счастливой улыбкой.

– Вы очень любезны; очень, очень любезны. Да, да, не спорьте. Я скажу это вашим начальникам.

Они открыли ворота, провели его во двор, отперли дверь черного хода и проводили его в кабинет, где прошлой ночью состоялся разговор между Юбером и Монтелеоне. Первый снял трубку телефона со словами:

– Я предупрежу профессора; он еще не вернулся, но скоро приедет. Вы можете подождать его здесь.

Второй вышел из комнаты, и Юбер услышал, как он поднимается по лестнице; он, несомненно, пошел предупредить Монтелеоне о том, что происходит, и попросить его не показываться до решения начальства.

Первый набрал номер, подождал и заговорил на таджикском, в котором Юбер не понимал ни слова. Разговор шел довольно долго, и милиционер, казалось, нервничал. Казалось, на том конце провода ему отказывались верить. Начальников обмануть будет труднее, чем мелкую сошку, и Юбер был доволен, что смог потренироваться с этими двумя.

Наконец милиционер положил трубку и вытер лоб рукавом. Спустился второй.

– Профессор скоро приедет. Мы подождем его здесь втроем, – сообщил тот, который звонил.

Юбер широко улыбнулся.

– Охотно. Простите, что доставил вам столько беспокойства.

Милиционеры переглянулись. Теперь они, казалось, веселились. Завтра они смогут рассказать коллегам отличную историю.

– Понимаете, – вновь заговорил Юбер, – я бы хотел, чтобы профессор ввел меня в курс своих работ. На взаимной основе, разумеется. Мы, ученые, заинтересованы часто проводить такие обмены. Прогресс науки от этого только выиграет... Я надеюсь, вы со мной согласны?

Они ответили хором:

– Ну конечно, товарищ! Конечно!

Юбер переводил восхищенный взгляд с одного на другого.

– Вы называете меня товарищем, как это любезно! Видите ли, я не враг дружелюбности, даже между такими разными людьми, как мы. Вас называют примитивными. Но что такое примитивный, в конце концов? Как я говорил совсем недавно моему большому другу фон Брауну, примитивные существа намного ближе нас к природе, а значит, к истине... Но я, конечно, надоел вам?

Замерев, оба милиционера запротестовали:

– Вовсе нет... профессор.

Юбер продолжал говорить мягким, возбужденным голосом в течение примерно четверти часа. Потом снаружи послышался шум машины; хлопнули дверцы. Второй часовой вышел открыть дверь. Через тридцать секунд в комнату вошли санитары в белых халатах.

– Добрый вечер, профессор, – сказали они. – Мы ассистенты профессора Монтелеоне, и он попросил нас за вами приехать. Просим вас следовать за нами...

Юбер вздрогнул. Его увезут в сумасшедший дом на обследование; ему придется играть со всей силой, чтобы выкрутиться...

Он добровольно пошел за ними и сел в "скорую", ждавшую перед домом. Сев между двумя санитарами, он продолжил речь:

– Профессор Монтелеоне наверняка будет рад со мной встретиться... Видите ли, я, как и он, специалист по ракетам... Мое имя Хельмут Вайссенфель... Может быть, слышали? Иногда обо мне упоминали газеты: "Нью-Йорк Геральд Трибюн", "Крисчен Сайенс Монитор", однажды "Лайф"... Вы читаете "Лайф"? Очень интересный журнал... Особенно объявления, их я никогда не пропускаю... Фон Браун мне однажды сказал...