Текст книги "Столетняя война"

Глава III
Война, плохо начавшаяся

Ко Дню всех святых 1337 г. в Париж прибыл Генри Бергерш, епископ Линкольнский. Прелат привез послание короля Англии, адресованное «Филиппу Валуа, именующему себя королем Франции». Это означало одновременно разрыв оммажа, принесенного в Амьене, постановку под вопрос наследования французской короны и объявление войны.

Погоня за союзами

Значительно ускорило начало войны решение, принятое за год до того собранным в Ноттингеме парламентом: он вотировал субсидию, запрошенную Эдуардом III на это предприятие. Король Англии снарядил военный флот и послал оружие в Гиень. Чтобы разорить фламандскую промышленность и заставить сукнодельческие города – Ипр, Гент, Брюгге, Лилль – из соображений выгоды перейти на сторону англичан, он в конце 1336 г. запретил всякий экспорт английской шерсти во Фландрию. Перед промышленниками встала жестокая дилемма – выбор между французскими покупателями и английскими поставщиками. Эдуард III даже предпринял личную инициативу, чтобы упрочить новую экономическую ситуацию: в феврале 1337 г. он предоставил широкие привилегии всем иностранным работникам, которые поселятся в английских городах. Импорт иностранного сукна был запрещен. Англия намеревалась обойтись без Фландрии.

Эдуард III умело подстегивал враждебность между северными княжествами, уже тогда соперничавшими друг с другом: он покровительствовал английскому экспорту в Брабант, молодая промышленность которого (сукноделие Мехелена и Брюсселя) начинала успешно соперничать с традиционными крупными центрами Фландрии. Брабантцы получили тридцать тысяч мешков шерсти при единственном условии, чтобы ничего из этого не перепало ремесленникам Фландрии. Возможно, простым совпадением был тот факт, что Робер д'Артуа, как раз укрывшийся при английском дворе, одно время находился в Брабанте и что в ответ на замечания короля Франции герцог Иоанн III Брабантский с достоинством ответил, что приказам не подчиняется. Герцогство Иоанна III не входило в состав королевства, и он принимал у себя кого угодно.

В Рейнской области Европы, иначе говоря, на западных границах Священной Римской империи германской нации, стерлинговая дипломатия развернула деятельность, открыто направленную против французского короля. В Валансьене, у ворот королевства, английские послы некоторое время держали «биржу союзов», где ненависть к Валуа можно было обратить в звонкую монету.

Этого было вполне достаточно для юридически обоснованного обвинения герцога Гиенского в предательстве. Но Филипп VI не желал учитывать, что и его поведение отнюдь не выглядело поведением образцового сеньора. Не он ли сосредоточил в Нормандии свой флот и подстрекал шотландцев против Эдуарда III? Король Франции сделал вид, что видит только происки своего аквитанского вассала. 24 мая 1337 г., за отказ явиться на суд, Эдуард III был заочно приговорен к конфискации (commise) фьефа, то есть герцогства.

Какой-то момент папа Бенедикт XII лелеял надежду избежать худшего, поскольку война обоих королевств делала иллюзорными его планы крестового похода. Он добился от короля Франции отсрочки конфискации. Филипп VI пообещал занять герцогство только в следующем году.

Реакция Эдуарда III была той, какой следовало ожидать, – вызов, доставленный епископом Линкольнским. Все были за войну. За войну феодальную, можно сказать, войну традиционную. Хотя Эдуард III и был изначально не допущен к наследию Капетингов как иностранец, разразившаяся война уже не выглядела конфликтом разных стран, как прежние столкновения Капетингов с Плантагенетами. Сражаться предстояло из-за захвата наследства, из-за незаконного присвоения фьефов, из-за посягательств сюзерена на естественные права вассала, из-за недостаточной верности вассала, к которой его обязывал оммаж.

Герцогом Гиенским был король Англии, шотландские союзники французского короля боролись против Англии, экономика Фландрии должна была выбирать между Францией и Англией. Очень скоро сложилось впечатление, что назревает англо-французская война. Впечатление, усиленное тем фактом, что Гиень была не в состоянии обороняться одна и что под властью одного герцога, оцениваемой по-разному, аквитанцы оказались расколоты. В конечном счете войну против турского ливра оплатил стерлинг. И с опустошительными набегами на Францию придут из-за Ла-Манша.

У французов, однако, еще не было чувства, что они сражаются с Англией, как они не противостояли Германии, громя под Бувином войска Оттона Брауншвейгского. Для современников Филиппа VI время национализма еще не настало. Пока что продолжалась эпоха феодальных клиентел. Столкнутся две системы договорной зависимости – оммаж против покровительства, – которые будет дополнять и модифицировать покупка временных приверженцев.

Таким образом, погоня за союзами, ставшая в 1337 г. главным делом для обеих враждующих групп, происходила как в долгосрочной перспективе традиционных отношений, завязанных на константах экономических и политических интересов, так и в очень краткосрочной – в перспективе дипломатии звонкой монеты.

Главной территорией этой погони за союзами был исключительный политический комплекс, который позволительно назвать – с риском впадения в анахронизм – Нидерландами. Здесь сталкивались еще Филипп Красивый и Эдуард II. Эдуард III предпринял тот же обходный маневр, единственный, каким можно было ударить во французский тыл, если фронтом считать Гиень, и помешать таким образом быстрому захвату остатков Аквитанского герцогства. Но Фландрия была какой угодно, только не единой. Сначала простые ремесленники стояли за графа и против патрициев, которые еще в 1300-е гг. составляли партию французского короля и были людьми лилий, «léliaerts», как их называли. А через двадцать лет граф при поддержке французского короля и опираясь на Гент подавил восстание в Приморской Фландрии.

Эдуард III не мог сделать всю ставку на Людовика Неверского, который своей властью во Фландрии был обязан лишь вмешательству Валуа. Воспоминания о Касселе сдерживали английскую дипломатию. Сам по себе граф Фландрский не стоил ничего. Таким образом, играя на расколе, который создал не он, король Англии шантажировал ремесленников возможностью кризиса. Лишившись английской шерсти (а фламандской давно уже не хватало для промышленности), Фландрия была обречена на безработицу. Добрые горожане не забыли финансовых статей соглашения в Атисе, как и того, чего это соглашение им стоило. Но, поскольку им все равно предстояло поссориться с одним из королей, следовало принять сторону того, от кого зависело процветание. Возможно, это им дорого обойдется, хотя у Филиппа VI хватило мудрости дать фламандцам понять: он не станет возражать против их нейтралитета. Встать на другую сторону означало обречь себя на неизбежную гибель.

У Брабанта были все основания поддержать Плантагенета. Независимость брабантцев не пережила бы союза с французами, который быстро бы превратил герцогство в простого сателлита Франции. Зато у графа де Эно было много причин принять английскую сторону, после того как в 1328 г. он поддержал кандидатуру графа Валуа на французский престол: Эдуард III был его зятем как супруг Филиппы де Эно. Тем не менее несколько месяцев граф де Эно с трудом сохранял нейтралитет; затем, видя, что Фландрия откровенно вступает в союз с Англией, он перешел в тот же лагерь, дабы не оказаться в бесполезной изоляции. Поскольку Вильгельм де Эно был также графом Голландии и Зеландии, то со стороны империи, от Северного моря до французской границы, Фландрия граничила с государством, резко враждебным Филиппу Валуа.

Коалицию пополнили рейнские княжества. Юлих, Лимбург, Клеве и некоторые другие поддались звону стерлингов, щедро раздаваемых английскими послами. В те времена «договорной верности» в этом не было ничего позорного. Эта была всего лишь новая версия прежнего феодо-вассального договора – верность в обмен на фьеф.

В этом регионе Филипп VI мог рассчитывать лишь на немногочисленные остатки прежнего французского влияния, достигшего апогея при Людовике Святом и Филиппе Красивом. Ненадежный, по-прежнему слабый, Людовик Неверский мог лишь обещать, что обеспечит союз с фламандцами. Впрочем, он уже достаточно часто колебался – в 1330, 1334, 1336 гг., – чтобы слишком рассчитывать на него. Фландрия ускользала из его рук и из рук короля. Что же касается епископа Льежского или города Камбре, то они видели в союзе с Францией лишь способ уравновесить влияние слишком могущественных соседей из Эно и Брабанта. В Нидерландах королю Франции мало на что можно было надеяться.

Более изощренную игру вел император. Людовик Баварский и вправду пытался проводить политику равновесия, чтобы спасти ту долю власти, какая оставалась у него после разрыва с папой. Ведь Священная Римская империя германской нации находилась под властью отлученного и к тому же схизматика. Поэтому самому упорному противнику авиньонского папы, чтобы выжить, приходилось ссорить христианских государей. Торгуя своей дружбой, в августе 1337 г. он наконец продался Плантагенетам. Эдуард III даже получил от императора титул «викария империи в Нижней Германии», сделавший его официальным представителем императорской власти на Рейне и на Маасе. Это было отмечено в сентябре 1338 г. в Кобленце пышными празднествами, которые организовал император и оплатили англичане.

Если бы Бенедикт XII был более решительным, эта императорская политика привела бы к тому, что понтифик поддержал Валуа. Но папа довольствовался протестами, все еще веря, что вскоре сможет вновь навязать свое посредничество. В конечном счете причиной этого миролюбия и была решимость Эдуарда III: в июле 1338 г. король Англии вновь направил послов в Авиньон.

В те дни Эдуард III считал, что ему все дозволено. В Кобленце он принял оммаж вассалов империи, за единственным исключением епископа Льежского. Он завязал отношения с восточными соседями королевства Франции – с графом Женевским, с графом Савойским. Даже герцог Бургундский, все еще расстроенный династическим выбором 1328 г. и его последствиями для Наварры, прибыл и благосклонно выслушал заманчивые предложения Плантагенета.

Тогда-то Эдуард III и разделил шкуру неубитого медведя. Он заказал себе корону с лилиями. Он уже видел себя в Реймсе.

Филипп VI не остался в долгу. У него было меньше союзников, но они были полезней в длительной перспективе, потому что надежней. Разумное распределение рент в казне – великолепный прием, позволявший задержать выплату, если об обещаниях забывают, – принесло Валуа союз со многими князьями империи, например с графами Савойским и Женевским, на миг поддавшимися искушению английского союза, или с графами Водемоном и Цвейбрюккенским. Граф Люксембурга и король Чехии Иоанн Слепой постоянно бывал при французском дворе; он без колебаний присоединился к французам и привлек зятя, герцога Нижней Баварии. Генуя обязалась поставлять суда и опытных арбалетчиков. Наконец, свою симпатию выразил и Габсбург.

Самым большим успехом этой дипломатической деятельности – которой руководил прежде всего Миль де Нуайе, незаменимый человек для короля, – стал союз с королем Кастилии. В декабре 1336 г. Альфонс XI обещал французскому королю поддержку на море, которая окажется очень полезной в Атлантике: ведь от Байонны до мыса Сен-Матьё гасконские и английские моряки, с одной стороны, французские и бретонские – с другой постоянно дрались между собой, как на море, так и на берегу. Через четыре года кастильские корабли появятся даже в Северном море.

Армии

Политические формы конфликта были, таким образом, очень традиционными еще для одного-двух поколений. Но армии, которые столкнутся в самом начале военных действий, были совсем непохожи на те, которые в 1294 г. выставили друг против друга Эдуард I и Филипп Красивый.

Больше не было военных контингентов, какие вассал должен был предоставлять за свой фьеф пропорционально размерам последнего, не было пехоты, состоящей из сержантов, которую выставляли коммуны в качестве платы за королевское покровительство. Путь, который открыли во Франции решения, принятые сразу после поражения при Куртре, перемены, к которым Англию вынуждало сохранение шотландской угрозы, вели к появлению платной армии, контрактной армии, снаряжаемой за счет налога. Такой налог английский парламент и французские Штаты разрешили взимать с тех, кто хотел откупиться от военной службы – понятие такого откупа (rachat) появилось во Франции в первые годы XIV в., – говоря проще, потому что надо было защищать интересы короля и «общественного блага», в данном случае совпадающие.

Английская армия получила боевой опыт в Шотландии. Воины, которых капитаны приводили согласно условиям своих договоров, были профессионалами – английскими или гасконскими рыцарями, крепкими крестьянами-пехотинцами, чаще всего валлийцами. Договоры составлялись очень четко и именовались «indenture»,[20]20
  От английского «indented» – «зазубренный» (прим. ред.).


[Закрыть] потому что оба текста, написанные на одном и том же пергаменте, разделялись по пилообразной линии, что позволяло, сблизив, доказать их тождественность. В них оговаривалось количество солдат, длительность службы, условия продления договора, процедуры выплаты. Если капитанам платили как положено, они имели те же интересы, что и наниматель, – больше можно было не опасаться измен или раздробления фронта, как в прежние годы.

У французского короля основу пехоты пока составляло коммунальное ополчение, показавшее чудеса век назад, на поле битвы при Бувине. Но хитрые горожане не всегда отправляли в армию тех, чьей энергии во время военных операций будет недоставать городу, а «сержанты», предоставленные сельскими «очагами», редко бывали людьми, чье присутствие в деревне незаменимо, поскольку время битв было также и временем сельскохозяйственных работ. Что касается конницы, это в основном еще было феодальное ополчение, политическое соперничество внутри которого обуславливало как его недисциплинированность, так и неэффективность. Король Франции набирал кое-каких наемников – немецких кутилье,[21]21
  Пехотинцы, вооруженные длинными ножами (прим. ред.).


[Закрыть] генуэзских арбалетчиков. Но в армии при Креси и Пуатье они составят лишь профессиональное меньшинство.

С начала века никто больше по-настоящему не оспаривал право короля созывать в случае общей опасности не только прямых вассалов – «бан» (ban), – но и людей своих людей, тех, над кем феодальное право не давало ему непосредственной власти. Этот «арьербан» (arriereban), который он созывал или же в котором требовал от каждого выплатить налог в качестве выкупа за службу, стал одним из проявлений смещения в юридических принципах монархии. Обращаясь к арьервассалам и к людям своих вассалов через головы последних, король уже вел себя как суверен, как глава государства, а не как сюзерен, то есть высший из сеньоров.

Вместо личной службы людей, собранных со всего королевства, необученных, недисциплинированных и вооруженных как попало, король Франции в основном предпочитал финансовую помощь. За счет налогов он платил профессиональным бойцам. Но выбор был не так прост, как может показаться на первый взгляд. Переговоры велись в каждом регионе, в каждом городе, и реакция податных разнилась в зависимости от того, в какой степени они были заинтересованы в исходе войны. Те, кто знал, что им в любом случае придется самим защищаться с оружием в руках, были мало склонны заранее откупаться от службы. Такими предусмотрительными людьми в 1337 г. проявили себя бюргеры Парижа:

Жители Парижа в настоящем году предоставят в наше войско, каковое мы намерены собрать с Божьей помощью, четыреста всадников на протяжении шести месяцев, если мы самолично явимся в означенное войско, или на протяжении четырех месяцев, если мы туда не явимся и будет война…

Условлено, что все деньги, каковые будут взиматься в качестве оных податей или налогов, будут взяты и получены собственноручно жителями оного города и уплачены ими собственноручно и от их имени либо их уполномоченными в нашу казну в Париже.

И ежели случится надобность, чтобы большинство жителей оного города вступило в оное войско через посредство арьербана или иначе, или будут заключены мир или перемирие, или они вернутся, желаем, дабы с тех пор, как настанет один из сих случаев, означенные жители были свободны по отношению к нам от оплаты за оную конницу.

Сам король колебался. Его выбор зависел от времени, от места, от обстоятельств. От бойцов, поскольку легче было заменить орду ремесленников и крестьян, шумящих, «как на ярмарке», как писал Филипп де Мезьер, чем найти хорошую кавалерию вместо рыцарей из королевства. Простонародье часто заставляли откупаться от службы, чтобы можно было платить «сержантам», но знать чаще всего созывали лично.

Королевство от этого только выигрывало. Сезон сражений был также сезоном жатвы и сбора винограда. В городе, где сезоны были выражены не так явно, нельзя было оставить всю общину без пекарей, жестянщиков, каменщиков.

Зато знать всегда искала сражений, чтобы прославиться. Смысл существования и воспитание влекли авторов «Ста баллад» к войне, к подвигам, к доблести.

 
Если витязь найдется какой,
Чтоб учтив был и именит,
И на бой он тебя позовет —
Соглашайся, достойное дело.
Так ты славу приобретешь.
 

Сражаться без причин, лишь бы сражаться. Этих самых дворян, посвященных в рыцари, или оруженосцев, более или менее уверенных, что их посвятят в рыцари, король сохранит в качестве ядра контрактной армии, даже когда первые случаи панического бегства коммунальной пехоты – в частности, при Креси – убедят командиров королевской армии, что одно только присутствие ополчения на поле боя не гарантирует нового Бувина.

Итак, знать шла на войну, потому что это был ее долг и ее ремесло. Рыцарь приводил с собой людей из своего фьефа – сначала в количестве, пропорциональном размеру фьефа, затем в количестве, указанном в договоре о найме на военную службу (retenue) и пропорциональном обещанной оплате. Это был тот же самый рыцарь, который служил потому, что был обязан и что король созвал всю знать королевства, и которому платили за то, чтобы он оставался в строю сверх положенного срока или привел больше людей, чем положено. Вооруженный вассал превращался в капитана.

Когда опасность была очевидной, легче было менять условия и созывать людей. Налог означал переговоры, уступки, от которых король не мог отказаться, не рискуя нарваться на ответный отказ. Это значило: посредники, местные собрания, более или менее представительные нотабли, наконец, штаты, генеральные или местные. А штаты предпочитали налог, потому что он давал им возможность торговаться, тем самым формируя зачатки политического контроля. Быстро ли, медленно ли собирались воины, но они не торговались. Когда опасность была такова, чтобы отбить у них всякую охоту спорить, король имел все возможности собрать вооруженный арьербан.

Некоторые быстро обнаружили, что война позволяет заработать на жизнь. Это были воины под началом капитана, который платил им поденно. Это были капитаны, которым платил нанявший их принц пропорционально боевому составу, периодически проверяемому. Так, королевские офицеры – маршалы, командир арбалетчиков – выводили войска на «смотры» (montres), на основе которых составлялся протокол, и с ним сверялись при выплате жалований.

«Грамоты de retenue», которые были договорами о найме, часто подробно оговаривали ожидаемую службу и ее финансовые последствия. Так, фиксировали длительность службы, а иногда и ее содержание, суммы жалованья на каждого воина, условия выплаты аванса, который назывался «prкt». Ведь воин был не заинтересован в неопределенной выплате после службы, а принц был не заинтересован в неопределенной службе после выплаты. Точно так же при составлении договора фиксировали стоимость «ремонтировки» (restor), которая будет выплачена капитану за коней, вышедших из строя или убитых во время службы, и договаривались о компенсациях за подвиги и добытые трофеи.

И в этом Англия и Франция были удивительно похожи. Может быть, в англо-гасконской армии было чуть больше профессионалов, поскольку Эдуард III едва ли мог ссылаться на непосредственную опасность, требующую пересечь Ла-Манш. Может быть, английские «indentures» были конкретней. Главное, они заключались на более долгий сроки: французам во Франции было легче набирать новых солдат, чем англичанам на вражеской территории заменять выбывших бойцов.

Знать, лишенная возможностей обогатиться, какие некогда давали неисчислимые войны между баронами, горожане без ремесла, крестьяне без земли – вот из кого в основном состояли те «компании» (compagnies) и «руты» (routes), которые воевали за тех, кто предлагал лучшую цену. Но не будем воображать себе сборище социальных маргиналов, знатных бастардов, бандитов, по которым плачет веревка. Армия не была ни свалкой отбросов общества, ни средством продвинуться для храбрецов, рассчитывавших лишь на свои руки.

Исключительная судьба Бертрана Дюгеклена, босяка из благородных, ставшего коннетаблем, поразила современников своей необычностью. Но не стоит преувеличивать, поскольку в Дюгеклене не было ничего от сельского шалопая, а его семья была одной из самых уважаемых. Что же касается знатных бастардов, из которых, как часто писали, формировались армии Столетней войны, точнейшие подсчеты показывают, что они составляли двадцатую-тридцатую часть от численности конных воинов. Было бы неверным обобщать пример Гаскони, где довольно быстро укрепилось представление, что в армии бастард из хорошего рода найдет себе место, какого ему не предоставит родовой фьеф.

Для большинства единственным социальным подъемом – которым не следовало пренебрегать, но который не производил переворота в обществе – был тот, который при Карле V возвел в ранг оруженосцев таких Буало, Бо-Пуалей или Бригандов,[22]22
  Простонародные прозвища (прим. ред.).


[Закрыть] которые при Филиппе VI остались бы в лучшем случае пешими сержантами.

По сравнению с современными армиями войска, которые собирали для войны английский и французский монархи, были малочисленны. В гасконских войнах Филипп VI редко когда использовал более шести тысяч пехотинцев и четырех тысяч конных воинов. Чтобы для военной кампании во Фландрии – и на всем севере королевства – на три месяца мобилизовать более двадцати тысяч всадников и двух-трех тысяч пехотинцев, понадобилось очень значительное финансовое усилие. Когда король вел переговоры о налоге, без которого армии уже не было, он как раз и добивался средств, необходимых для набора двадцати тысяч солдат на три-четыре месяца. А в разгар конфликта, как перед Пуатье, так и после, ему иногда понадобится до пятидесяти тысяч. Штаты Лангедойля дадут возможность набрать до тридцати тысяч человек на постоянную службу в течение года, а Штаты Лангедока – до десяти тысяч, что в целом составит сорок тысяч человек. Вот чем в лучшем случае король Франции мог располагать во всем королевстве в час величайшей опасности.

Нам эти цифры могут показаться незначительными. Но для современников десять тысяч человек – это было много. Когда перед хронистом проходил отряд в тысячу человек, тот видел настоящую боевую мощь. Поскольку он не мог представить, что такое тридцать тысяч человек в правильном сражении, он писал, что видел тридцать тысяч человек. Он не был недобросовестен. Он просто хотел сказать «много».

Если наш горизонт сужается, уменьшается и численность войск. Редко когда на поле битвы находилось более десяти тысяч бойцов. Армия при Бувине в 1340 г. и при Креси в 1346 г. была лишь немногим больше. При Пуатье в 1356 г. англичан будет максимум шесть – семь тысяч.

Осады сковывали больше всего боевого состава. Для осады Кале Эдуард III задействует двадцать пять тысяч человек. Но в рейдах по Франции, заурядных операциях Столетней войны порой участвовало менее тысячи воинов.