Текст книги "Расследования в школе"

16. Призраки Ка-Реццонико

Как рассказать про эту странную ночь? С чего начать? С ожидания в пыльном чулане рядом с Матильдой, стоящей так близко, что я ощущал тёплый аромат её волос? С чувства бесконечной тишины и покинутости? С того, что мы не решались пошевелиться, боясь, что нас обнаружат, и казались себе мышами, угодившими в ловушку? Я не из пугливых, но запомню эту ночь на всю жизнь!

Мне казалось, что, если я начну нормально дышать, шум разнесётся на тысячу километров. Я вспомнил про заброшенный дом, который мы обнаружили однажды летом, когда ездили отдыхать на море. Мы забирались туда, чтобы друг друга пугать и играть в детективов. Мог ли я тогда предположить, что однажды проведу ночь в пустом дворце, выслеживая похитителей картин?

Первым не выдержал Пэ-Пэ.

– У меня клаустрофобия, – пробормотал он.

Видимо, под этим он подразумевал не боязнь закрытых пространств, а кое-что более банальное, потому что, как только мы открыли дверь, он тут же бросился в туалет.

Я же чувствовал себя примерно так, как чувствует кусок картонки, который долго пролежал под ножкой комода, чтобы тот не шатался.

Дворец был погружён во тьму, но предусмотрительный Пэ-Пэ достал из сумки фонарик, электрический луч прорезал темноту, и по потолку поплыли гигантские тени.

Мы шли по пустынным залам, каждый шаг прокатывался по ним гулким эхом, мы жались друг к другу и подскакивали, когда из темноты возникал мрачный силуэт старинного кресла, огромной рамы или статуи раба в просторном зале для балов.

– А-а! – вдруг завопил Пэ-Пэ и уронил фонарик на пол. – Там! Чудовище!

Но это был всего лишь гобелен – правда, изображение на нём было настолько правдоподобным, что я сам чуть не бросился удирать. В свете фонарика все картины вокруг будто оживали, и казалось, портреты провожают нас взглядами. Пытаясь сориентироваться, Матильда зачитывала вслух номера залов, но вообще она, наверное, делала это, чтобы меньше бояться.

Нам нужно было найти удобное укрытие, потому что ждать, видимо, предстояло долго. Одна комната идеально подходила на роль наблюдательного поста: она находилась рядом с залом Пьетро Лонги и имела несколько дверей, ведущих в чуланчики, где в случае опасности можно было укрыться.

В этой комнате мы и разместились. Положили на пол фонарик и сели вокруг него, как вокруг костра: рядом с его лучом было не так страшно, но вот дальше, в темноте, начиналась холодная пустота старого дворца, лабиринт коридоров, залы и двери, чем дальше, тем темнее и мрачнее. Я еле-еле набрался храбрости, чтобы на секунду выскочить из круга света и достать из сумки бутерброды. Мы разговаривали вполголоса, но в тишине каждое слово всё равно казалось оглушительно громким.

Вдруг раздался выстрел, и мы подскочили на месте: это ПэПэ открыл банку колы, и щелчок прокатился по пустынным залам.

– А если наши противники вооружены? – спросил он, вгрызаясь в бутерброд.

Мы не нашли, что на это ответить. Рядом на полу лежал мой перочинный ножик с восемью лезвиями, с ним было как-то спокойнее. Я уже начинал жалеть, что бросил занятия дзюдо.

Матильда сидела напротив и молчала. Она казалась совсем маленькой – наверное, оттого, что плотно завернулась в свою большую куртку, как будто бы мёрзла, а её лицо, усыпанное веснушками, в свете фонарика напоминало звёздное небо.

Время шло, и ожидание становилось всё утомительнее. Я чувствовал, как тяжелеют веки, и в то же время всё внутри меня кипело и клокотало – как однажды, когда я перед сном выпил кофе.

– Я вот думаю, интересно, каково это – почувствовать себя мёртвым, – проговорил Пэ-Пэ. – Я как-то раз попробовал лечь на пол и не двигаться, но уснул. Как ни крути, понять, как чувствуют себя мёртвые, невозможно. Это почти то же самое, как пытаться увидеть в зеркале, как ты выглядишь, когда никто на тебя не смотрит…

– Тс! – вдруг шикнула Матильда и прислушалась.

Я выключил фонарик, и мы снова очутились в полной темноте.

– Но я ещё не допил колу! – заныл Пэ-Пэ.

Мы снова цыкнули на него, и он умолк. Снизу доносились странные звуки: сначала едва слышные, но потом всё более отчётливые – как будто кто-то работает напильником.

Мы на цыпочках проскользнули в маленькое служебное помещение, соединяющее эту комнату с залом Лонги. Через приоткрытую дверь просматривался только один угол зала, но и этого было достаточно, чтобы следить за помещением.

Следующие минуты показались мне вечностью. Шум внизу ненадолго стих, но потом звуки возобновились. На этот раз было похоже на приглушённые рывки, между которыми ненадолго повисала тишина, ещё более тревожная, чем прежде. Что там происходит? Тут какой-то тяжёлый предмет с грохотом упал на пол, и всё снова стихло.

Из нашего наблюдательного пункта невозможно было с точностью определить, откуда доносится шум. Иногда казалось, звук идёт издалека, но временами он был как будто совсем рядом, чуть ли не у нас под боком.

Тут я спохватился, что забыл ножик на полу в комнате, где у нас был пикник… Катастрофа! Теперь его, конечно, обнаружат, и тогда…

– Вот они! – прошептала Матильда, хватая меня за плечо.

Что-то в самом деле двигалось в нашу сторону. Я говорю «что-то», потому что это было нечто нечеловеческое и жуткое: оно шелестело, бормотало и охало, как в страшных снах с привидениями. Ногти Матильды впились мне в плечо, а Пэ-Пэ задрожал так сильно, что дрожь передалась мне в ногу.

– Они здесь! – пробормотал он.

И тут началось. Пэ-Пэ с жутким грохотом уронил фонарик и с воплем бросился бежать! В эту же секунду наше укрытие озарилось ослепительным светом, Матильда вскрикнула и тоже исчезла. Я не раздумывая пнул в сторону источника света, уткнулся во что-то мягкое, раздался чей-то стон, и я воспользовался замешательством противника, чтобы тоже поскорее убраться.

Но противник, похоже, бросился за мной в погоню! Я слышал топот, но не мог понять, сзади он раздаётся или откуда-то спереди, пробирался вслепую, то и дело натыкаясь на двери, шкафы и комоды, и снова бежал – так, будто за мной гонится сам дьявол.

Крики Пэ-Пэ неслись со всех сторон сразу и перемешивались с проклятиями преследователей. Я бросился на лестницу, в несколько гигантских шагов перелетел все ступеньки, рискуя сломать себе шею. Надо было скорее добраться до туалета, единственного места, где можно запереться! А там уж посмотрим…

Но где же Матильда? Неужели её поймали? Надо вернуться на третий этаж и найти её! Нет, это выше моих сил. К тому же есть ведь ещё Пэ-Пэ, которого тоже не слышно…

Внезапно передо мной возникла тёмная фигура. Я попытался увернуться, но налетел прямо на неё: Матильда! Схватив её за руку, я изо всех сил рванул к первой попавшейся двери, мы вместе ввалились внутрь, и я защёлкнул задвижку. Туалет! Мы спасены!

17. Цена лжи

Спасены… Ну, почти. Ведь мы по-прежнему не знали, где Пэ-Пэ.

Простояв под запертой дверью туалета не меньше часа, мы с Матильдой наконец решились выйти, осторожно озираясь по сторонам. Ночные посетители, похоже, ушли, но и Пэ-Пэ нигде не было.

– Думаешь, они его похитили? – дрожащим голосом спросила Матильда.

– Не знаю… Это прямо какой-то страшный сон.

– Что будем делать?

– Не знаю. Правда не знаю. Дождёмся утра и тогда уже что-нибудь придумаем.

– Боюсь, я не смогу уснуть. А что, если они вернутся…

– Не вернутся. Ну и в любом случае, спать будем по очереди.

Мы забрались в стенную нишу – единственное место во всём дворце, которое выглядело более-менее безопасным. По полу и стенам дули сквозняки, и Матильда вся дрожала. Я уговорил её взять мой свитер. У меня рубашка была и так довольно тёплая, к тому же мне всё равно не сиделось на месте. Матильда расположилась на скамеечке, а я тем временем расхаживал по залу, терзаемый угрызениями совести и беспокойством. Я вспоминал, как мы смеялись над Пэ-Пэ и как нелепо было с моей стороны постоянно говорить ему, что бояться совершенно нечего…

С самого начала я повёл себя хуже некуда. Сначала этот конкурс, потом дурацкие попытки впечатлить Матильду – например, глупейшая идея броситься в погоню за незнакомцем из поезда, а потом – просидеть всю ночь в музее. Из-за меня Филибер остался в Париже, Пэ-Пэ похитили, и сами мы по уши в неприятностях. Короче говоря, я бы сейчас никому не пожелал оказаться человеком, которого зовут Фарамон.

– Думаешь, Пьер-Полю грозит опасность? – пробормотала Матильда.

– Конечно же нет. Спи.

Её голос доносился словно откуда-то издалека. Бледный свет луны проникал в нишу, и в полумраке едва угадывалась её маленькая печальная фигурка и огромные, широко раскрытые глаза, которые сверкали во мраке, точно кошачьи.

– Надеюсь, ему удалось спастись…

– Так или иначе, всё произошедшее – моя вина. Если бы не странная идея провести ночь в музее, ничего бы не случилось.

– Но ведь мы тебя поддержали, – возразила Матильда.

– Нет. Если бы не я, всё было бы хорошо.

Я снова стал ходить туда-сюда, чтобы не видеть её глаз.

– Матильда, – решительно позвал я. – Мне надо тебе кое в чём признаться.

Я сразу же испытал облегчение. Я не силён в признаниях, но эта история лежит тяжёлым камнем у меня на душе с самого нашего отъезда из Парижа. Теперь, когда рядом нет Пэ-Пэ, открыться Матильде будет проще.

– Этот конкурс… Я сжульничал, чтобы его выиграть. У меня есть дядя, его зовут Фирмен. Он работает в мэрии. Так вот, когда он узнал про конкурс… Ну, понимаешь, ему это ничего не стоило. Он заранее раздобыл вопросы и темы. Правда, я, как последний осёл, всё равно ухитрился перепутать даты. Ещё бы чуть-чуть – и поездки мне не видать!

Матильда молчала. Но самое трудное было уже позади.

– Хуже всего то, что, если бы не я, с вами бы поехал Филибер. Мой лучший друг. Он к этому конкурсу готовился весь год. Когда объявили результаты, он мне сказал: «Я страшно за тебя рад, Реми. Привези мне какой-нибудь сувенирчик». Понимаешь, он искренне за меня порадовался… По-моему, почти так же сильно, как если бы сам выиграл! Он мне даже отдал рюкзак, который купил специально для поездки. Конечно, если бы я знал, что из-за меня он останется без приза, я бы не стал так поступать, но я-то думал, что у него нет шансов. В общем, так или иначе, теперь уже слишком поздно. Я не решился сказать ему, что сжульничал и занял его место, что повёл себя как последний негодяй…

Матильда у меня за спиной молчала, но я знал, что она меня понимает. Она из тех людей, с кем хочется поговорить, когда на душе паршиво. Откроешься такому человеку – и становится легче. Вот доверяться моей маме – это совсем другое дело. С ней что-нибудь обсуждать – себе дороже. Она вечно всего боится, даёт мне с собой всё больше и больше тёплых свитеров, носовых платков и разных полезных номеров телефона; в итоге мой рюкзак доверху набивается её тревогами и беспокойством, и я взрываюсь от злости, и всё идёт наперекосяк. Но ведь, если подумать, она в этом не виновата… В общем, в итоге я всякий раз чувствую себя ужасно, потому что теперь и она тоже расстроена.

Например, в тот день, когда мама узнала, что я выиграл конкурс, она достала бутылку шипучки и пригласила дядю Фирмена на ужин. Это был худший вечер в моей жизни: счастливая мама пошла в другую комнату за фотографиями своего свадебного путешествия, а дядя Фирмен захмелел и подмигивал мне, выглядывая из-за бокала и беспрерывно произнося тосты.

– Реми, сынок, что случилось? Тебе торт не нравится? – беспокоилась мама.

А я сгорал от стыда из-за того, что она так гордится мной, и из-за того, что она испекла шоколадный «маркиз», украшенный засахаренным миндалём и какао-порошком, она всегда печёт его мне ко дню рождения, потому что это мой любимый торт. Негромко работал телевизор, и в конце концов мы с дядей уселись перед экраном, а мама стала грустно убирать со стола остатки праздничного угощения.

Рассказать всё это Матильде я не мог. Иногда я завидую им, ей и Пэ-Пэ, потому что у них обычные семьи и нет никакого дяди Фирмена, который поёт за столом и жульничает в конкурсах, нет матери, которая всхлипывает на кухне, и отца, которого вытаскивают к десерту в виде фотографий в альбоме… Конечно, каждому по заслугам, но мне часто снится, что я лежу у себя в кровати, сейчас утро, и слышно, как за стеной в ванной бреется отец. Не знаю почему, но, когда я вспоминаю этот звук, на глаза наворачиваются слёзы.

Наконец я всё-таки повернулся к Матильде. Кажется, ещё никогда в жизни я не говорил так много. Подошёл к скамейке. Матильда не двигалась. Она подложила под голову локоть и мирно спала, завернувшись в свою огромную куртку.

Интересно, давно она спит? Теперь уже не понять. Я сел рядом с ней и погрузился в размышления. А утром мы убежали из музея, выбравшись через окно и забыв все свои сумки в чулане для швабр.

18. Погоня

Люси, пишу тебе самое главное. Всё было напрасно. Из зала Лонги в эту ночь не пропало ни одного полотна…

Они все висят на месте, в рядочек, как положено. Только Пьер-Поля похитили, вот и всё, чего мы добились! Его похитили, в этом нет никаких сомнений – как и в том, что месье Корусант бесследно исчез.

Это Реми первым заметил куртку, которая висела на ручке окна, выбитого похитителями. В одном из карманов лежала записка, всего несколько слов:

«Ваш друг у нас. Ничего не делайте, не звоните в полицию. Иначе…»

Это так страшно – видеть куртку человека и не знать, что с ним произошло. Пьер-Поль, конечно, невыносим, но представить его в руках бессовестных незнакомцев – невыносимее в сто раз! Мне казалось, что он вот-вот появится, как будто ничего не было. При свете дня всё стало окончательно похоже на дурной сон – вот только я не спала, и какие-то вполне реальные люди наяву угрожали нам расправиться с Пьер-Полем, если мы не выполним их требований.

Мы шли по пустынной Венеции, ошарашенные событиями прошедшей ночи. Реми был ужасно бледный, потому что совсем не спал. Занимался день, по каналам ходили пароходы-автобусы, кошки выскакивали из мусорных урн, под мостами плавали конфетти. Я и забыла о карнавале, на котором так мечтала побывать.

К счастью, у Реми от покупки сэндвичей осталась сдача, всего несколько монет, но на горячий шоколад нам хватило. Правда, было как-то неловко тратить деньги Пьер-Поля без него.

Реми молчал, но я знала, что он думает о том же. Оставалось ждать и надеяться, что нам вернут Пьер-Поля целым и невредимым. Шоколад был какой-то горький, а ещё я спохватилась, что так и не отдала Реми свитер.

Вдруг он дёрнул меня за рукав и потащил из кафе.

– Мы же ещё не заплатили!

– Не сейчас. За нами следят!

Я мельком увидела силуэт незнакомца, который вышел из кафе вслед за нами. Мы побежали по первой попавшейся улочке – и бежали, бежали, бежали всё быстрее и быстрее! Страшный сон продолжался. За нами кто-то гнался, прерывисто дыша. Поклясться я не могла, но, по-моему, он звал нас по именам.

Интересно, это один из ночных посетителей музея? Нам во что бы то ни стало надо было от него убежать. Реми тянул меня за руку, и мне казалось, что я уже никогда не смогу нормально дышать.

В какой-то момент мы резко свернули в более тёмную улочку, где оказался один жилой подъезд. Реми втолкнул меня внутрь, и мы укрылись за тяжёлой дверью.

Незнакомец приближался. Вот он остановился рядом с нами, как будто засомневался, но через мгновенье побежал дальше. Это был довольно толстый человечек, симпатичный на вид, – такого трудно принять за опасного похитителя.

– Бессмысленно его преследовать, – сказал Реми. – Этим мы только подвергнем опасности Пэ-Пэ.

У меня подгибались колени. Мы дождались, пока незнакомец отойдёт на приличное расстояние, выбрались из укрытия и побежали в обратном направлении. Через несколько минут мы были на площади Сан-Марко.

Ноги принесли нас к старинному кафе, украшенному изысканной деревянной отделкой и росписью. На плиточном полу перед кафе стояли столики. Называлось кафе «Флориан» или как-то так. Несмотря на ранний час, почти все места за столиками были заняты, и голуби шныряли вокруг, отбирая друг у друга крошки от свежих булок.

Внутри, за стеклом, мы увидели того самого толстяка: он с кем-то разговаривал, отчаянно жестикулируя. Его собеседник, стоящий к нам спиной, тоже выглядел крайне взволнованным и воздевал руки к небу.

И ты знаешь, Люси, кто это был? Ты не поверишь! Месье Корусант!

19. Рассказ месье Корусанта

– Дорогие дети, позвольте мне объясниться.

Мы сидели за столиком все вчетвером: незнакомец, господин Корусант, Реми и я, – и перед нами стояло полное блюдо пирожных.

– Да, это я во всём виноват. Если бы не моя безграничная глупость, ничего этого не произошло бы. В ту ночь в поезде меня разбудила нестерпимая жажда. Не представляю, который был час… Когда мы остановились на вокзале в Милане, все вы крепко спали. Остановка была долгой, я увидел на соседней платформе освещённый бар, сошёл с поезда и купил бутылку минералки, из предосторожности захватив с собой чемодан… В ночных поездах полно воров и прочих преступников, так что, по правде говоря, я терпеть не могу путешествовать железной дорогой.

Утолив жажду, я вернулся в вагон, отыскал в темноте свою полку и вскоре снова заснул.

На мгновенье месье Корусант умолк, жуя кусок пирожного, а потом тихо продолжил:

– Со мной сыграла злую шутку моя рассеянность. В спешке я перепутал поезда… А когда несколько часов спустя проснулся, состав вёз меня в противоположном направлении – в Швейцарию. Господи боже! Как я мог обмануть доверие нашего уважаемого директора, ваших родителей и, главное, – вас самих, мои дорогие дети?

Учитель налил себе полный стакан шоколада. С перекошенным галстуком-бабочкой и всклокоченными волосами на голове он выглядел таким несчастным, что невозможно было на него сердиться.

– Если бы не синьор Колибри, мой потрясающий итальянский коллега, которого я случайно встретил в поезде, я бы вас никогда не нашёл.

Толстяк церемонно поклонился.

– Что же мне было делать? – продолжал учитель. – Сообщить вашим родителям? Обратиться в полицию и раз и навсегда проститься с репутацией воспитателя юных душ? Синьор Колибри любезно предложил привезти меня сюда на автомобиле. Со вчерашнего дня мы с ним прочёсывали Венецию вдоль и поперёк, силясь вас разыскать, и сегодня я собирался идти сдаваться властям. Но, слава богу, вы нашлись.

– Мы – да, а вот де Жанвье – нет, – напомнил Реми. – Пьер-Поля похитили, и если мы обратимся в полицию, то можем ему навредить.

– Да-да. Это очень опасно. Так вы говорите, ни одна картина из музея не пропала? Если синьор Колибри не будет возражать, я бы предложил нам всем вместе снова посетить Ка-Реццонико. Синьор Колибри – большой знаток Венеции, он будет нам крайне полезен.

– Si, si![19]19
  Да, да! (итал.)


[Закрыть] – согласился радушный итальянец. – Я в вашем полнейшем распоряжении!

Оттого, что месье Корусант нашёлся, на душе стало гораздо спокойнее. Только у Реми вид по-прежнему был мрачный, и по дороге во дворец я взяла его за руку.

20. Загадка картины

Если мы найдём Пэ-Пэ, я клянусь больше никогда не называть его Пэ-Пэ Дежавю.

В зале Лонги я вспомнил, как мы сидели здесь с Пэ-Пэ и Матильдой, и у меня защипало в носу. Где-то он теперь? Сдержат ли похитители обещание?

Хорошо ещё, что месье Корусант теперь с нами. К тому же потеряли мы только одного учителя, а нашли сразу двоих: худощавого месье Корусанта в его лимонном жилете и толстого синьора Колибри, который обливался потом под тёплым пиджаком. Они оба стали пристально рассматривать картины, придвигая стёкла очков к самому полотну и с видом знатоков что-то обсуждая.

«Ридотто» и «Носорог» казались мне почти родными – совсем как картинка, которая висит у меня в комнате: закат над морем, где по белой пене волн летит кораблик.

Мы сбегали вниз в кладовку, чтобы потихоньку вытащить оттуда сумки, и вернулись в зал к учителям.

– Друзья, друзья! – закричали они, взволнованно размахивая руками. – Эврика!

Месье Корусант достал из кармана толстую лупу и внимательно изучал картину, на которой был изображён художник у себя в мастерской. На заднем плане на стене висели его картины – «Носорог» и «Ридотто», очень тщательно прорисованные. Забавнее всего было то, что в уголочке красовалась в том числе и та самая картина, на которую мы сейчас смотрели. С помощью лупы на ней тоже можно было разглядеть «Носорога», «Ридотто» и художника у себя в студии, совсем крошечных, не больше почтовой марки. Эта картина была как матрёшка: в большой – маленькая, в маленькой – ещё меньше…

«Иль Питторе», – значилось на медной табличке. Так называлась картина, что в переводе означает «Художник». Но ведь это и было последнее неизвестное слово в тайной записке!

– 1764-й, – подтвердил синьор Колибри. – Эта работа Лонги отличаедза потрясаюсчей техникой!

– Простите, уважаемый коллега, но я позволю себе не согласиться с вами, – сказал месье Корусант. – Это полотно – подделка.

– Подделька?

Мы с Матильдой разом ахнули.

– Мама миа! – воскликнул синьор Колибри. – Вы в этом уверенный?

– Абсолютно уверенный, мой дражайший друг. Взгляните на репродукцию у меня в путеводителе. Дата на картине располагается под подписью художника, не так ли? А теперь посмотрите на полотно: здесь дата стоит над подписью! Нет никаких сомнений, что мы имеем дело с подделкой!

– Но как искусно! – пробормотал синьор Колибри. – Дадже нет возмоджности заподазривать краджу!

– Подождите, – сказал я, краснея и страшно робея оттого, что перебиваю такой учёный спор. – Я тут подумал… Матильда, помнишь того студента художественного училища, которого я встретил здесь вчера? Он копировал именно эту картину! Может, это и был тот самый незнакомец из поезда?

– Браво, дорогой Реми! – воскликнул месье Корусант.

Люди вокруг уже начинали оглядываться, поэтому учитель понизил голос и тихонько добавил:

– Мы двигаемся семимильными шагами! Вот только, на мой взгляд, это слишком сложное полотно, чтобы скопировать его за одно утро.

– А что, если копия была сделана заранее? – предложил я. – Может, её нарисовали где-нибудь в другом месте? Матильда рассказывала, что у незнакомца в поезде был чемодан. Возможно, копия лежала в нём, и там же был сложенный мольберт и все необходимые материалы, чтобы притвориться, что студент собирается копировать работу мастера. В таком случае утром ему нужно было всего лишь добавить незначительные детали, осмотреться и вернуться среди ночи, чтобы произвести подмену!

– Блестяще! – похвалил месье Корусант. – Наверняка всё произошло именно так. Мой юный друг, ваша прозорливость делает вам честь!

Я понятия не имел, что означает эта самая «прозорливость», но, по-моему, я в тот момент стал красный как помидор.

Больше нам в Ка-Реццонико делать было нечего, так что мы покинули дворец под растерянным взглядом билетного контролёра: он, наверное, ещё никогда в жизни не видел, чтобы иностранные школьники с таким усердием изо дня в день посещали один и тот же музей. Если бы бедняга узнал правду, он бы грохнулся в обморок.