Текст книги "Расследования в школе"

11. Неудача

Может, Пэ-Пэ Дежавю прав? Сегодня произошло уже столько всего – чувствую себя шариком для пинг-понга. За несколько часов мы успели потерять учителя, документы и незнакомца из поезда, расшифровать тайное послание, прокатиться зайцем на вапоретто и объесться сладкими булками в компании голубей на площади Сан-Марко…

Многовато для обычного утра обыкновенных школьников. А теперь мы ещё к тому же затеяли облаву в старинном венецианском дворце – выслеживаем персонажа, про которого совершенно ничего не знаем, и своими необдуманными действиями, возможно, ставим под угрозу жизнь месье Корусанта.

Короче говоря, ведём себя как выскочки-недоумки. Но обратного пути нет: теперь во что бы то ни стало надо отыскать этого самого Лонги и надеяться, что он приведёт нас к учителю.

Представляю себе лицо директора школы, когда он узнает, что мы потеряли одного из его лучших преподавателей – потеряли, как будто это какой-нибудь носок! Сначала уши директора из розовых превратятся в алые, а потом и щёки его, и лоб станут совершенно красными – боюсь, зрелище будет не для слабонервных.

– Если уже Фарамон начал выигрывать конкурсы, – сказал директор за несколько дней до нашего отъезда, – значит, нужно готовиться к трагедиям вселенского масштаба.

Директор даже представить себе не мог, насколько верными окажутся его слова. Я уже заранее видел заголовки в газетах: «ТАИНСТВЕННОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ УЧИТЕЛЯ ГДЕ-ТО МЕЖДУ ФРАНЦИЕЙ И ИТАЛИЕЙ» – «В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ЕГО ВИДЕЛИ В 20:15 – НЕ БЫЛ ЛИ ОН СЛИШКОМ СТРОГ К СВОИМ УЧЕНИКАМ?» или «ПОТРЯСАЮЩИЕ ПОДРОБНОСТИ ВЕНЕЦИАНСКОГО ДЕЛА: ДИРЕКТОР ШКОЛЫ ОБВИНЯЕТ В СЛУЧИВШЕМСЯ ВТОРОГОДНИКА ИЗ 7 „Б“!»

Все шишки, конечно, как обычно, посыплются на меня. Мне не привыкать. У нас в школе дня не проходит, чтобы кто-нибудь не вспомнил имени Фарамон. Вот только на этот раз я совершенно ни при чём. Если кому-то понадобилось организовать исчезновение учителя, то я мог бы предоставить несколько имён – даже целый список! А месье Корусант – отличный учитель, и я бы с радостью предложил вместо него похитителям пару-тройку других…

Вот только кто же они такие, эти похитители? Зачем Мюллер явился в Венецию? Когда мы найдём Лонги (если, конечно, мы его вообще найдём), не факт, что он приведёт нас к месье Корусанту. Что же до встречи, назначенной в записке… Нет, Пэ-Пэ прав: надо нам убираться отсюда и идти прямиком в консульство.

Если бы не Матильда, я бы наверняка не выдержал и ушёл. Дворец оказался нереально огромным, залы тянулись друг за другом какой-то бесконечной чередой, на стенах висели картины в рамах – в общем, тихий ужас. Но Матильда всё приговаривала: «Давай ещё тут посмотрим», – и я шёл за ней. Мы переходили из зала в зал и всматривались в лица посетителей, которых становилось всё меньше: музей с минуты на минуту закрывался на обед.

– В конце концов мы его найдём, – упрямо повторяла Матильда. – Думаю, тут есть ещё этаж. Как раз успеем обойти.

Но на третьем этаже почти никого не было. Мы прошли через зал с фресками, спальню с крошечной кроваткой – наверное, тут когда-то жил карлик. Рядом со спальней располагалась комната с китайской позолоченной мебелью, совсем как в доме у моей тёти Марселины – у неё тоже есть такие вещи, которые ни один нормальный человек не стал бы держать у себя.

Я так находился, что даже ноги заболели. Ну и вообще был уже почти час, а в час музеи закрываются на обеденный перерыв: пора было признаться себе, что мы никого не найдём.

– Ладно, – сказала Матильда. – Спускаемся.

В вестибюле мы обнаружили Пэ-Пэ: он развалился на сумках и безмятежно дрых. Нас всех, конечно, подкосили переживания этого длинного утра. Но музей закрывался, надо было снова брать вещи в руки и дальше петлять по узким улочкам. А тут ещё вдобавок полил дождь.

12. Уныние

Люси, как было бы здорово, если бы ты была здесь! Нет ничего печальнее, чем Венеция в дождь. Повсюду мостики, каналы, в которых не отражается солнце, по ним только стучит дождь – по ним и ещё по брезенту, укрывающему гондолы, которые мягко покачиваются на воде. Темнота такая, словно настала ночь, и я почти не вижу, что пишу.

Понедельник. В прошлом году в это время мы сидели в школьном саду и ели бутерброды, дожидаясь физкультуры. Ты не представляешь, как я по вам скучаю. В новой школе никакого сада нет, только пустой двор с футбольной коробкой и малюсенький газончик, по которому запрещено ходить… Эх, зачем, ну зачем родители решили переехать?!

Ладно, чего уж теперь плакать: сделанного не исправишь. Но иногда на меня находит даже на уроках – недавно классный руководитель сказал, что, несмотря на хорошие результаты в учёбе, пока не может поздравить меня с успехами, потому что мне ещё надо поработать над собой, чтобы адаптироваться и интегрироваться в жизнь класса.

– Я рад, что вы отправляетесь в путешествие вместе с Фарамоном и де Жанвье, – добавил он. – Они очень разные, но оба – замечательные, и я уверен, что в путешествии вы подружитесь.

Хуже этих слов ничего и придумать было нельзя, я даже чуть не раздумала ехать! Терпеть не могу, когда мне навязывают друзей, и если бы не возможность побывать в Венеции…

Впрочем, теперь это уже не важно. Всё кончено. Мы сидим под навесом, пережидаем дождь, а потом пойдём в консульство. Больше нам ничего не остаётся. Придётся им про всё рассказать: про месье Корусанта, про тайное послание, про то, почему мы не сообщили о случившемся родителям, и про всё остальное – думаю, это будет не самый приятный разговор. Представляю, как рассердятся мама и папа, – боюсь, теперь мне можно попрощаться с мечтой провести каникулы с тобой.

Когда ты получишь это письмо, я буду уже в Париже, и единственное, что меня утешает, – это мысль, что дома меня, возможно, будет дожидаться весточка от тебя…

О, вон Реми идёт обратно, весь мокрый насквозь, но зато с пиццей и колой. На некоторое время покидаю тебя, умираю от голода!

13. Человек с доберманами

Венеция на карте похожа на голову слона. Большой канал, протекающий посередине, очерчивает контур глаза и рта, а маленькие каналы рисуют вокруг хитросплетение вен. Там, где начинается хобот, расположена площадь Сан-Марко – та самая, где мы потеряли нашего незнакомца. А напротив, отделённый другим каналом, находится остров Джудекка, которым слон как будто защищается от лагуны.

Если я правильно понял указания путеводителя, консульство Франции располагается у самого рта слона, на берегу канала острова Джудекка.

Выйдя из Ка-Реццонико, мы наугад пустились в путь по неизвестным улицам, и скоро я окончательно перестал понимать, где мы находимся. Моё прославленное умение ориентироваться на местности не устояло перед дождём, путаницей улиц и мозолями на ногах.

– Пэ-Пэ, – вдруг сказал Фарамон, – я уверен, что мы уже проходили мимо этой штуковины.

– Эта штуковина, как ты изволил выразиться, называется церковь Санта-Мария-Глориоза-деи-Фрари, и, если я не ошибаюсь, это один из прекраснейших образцов средневековой готической архитектуры.

– Пф, подумаешь! Церковь – она и есть церковь, – сказал Фарамон. – К тому же этот твой прекраснейший образец находится вдали от нашего маршрута. Мы уже полчаса ходим по кругу.

– Если ты так хорошо знаешь город, возьми карту и сам разбирайся!

Нет, ну правда: если ты полный ноль в географии, зачем лезть с советами к другим? Я чувствовал, как постепенно лишаюсь своего легендарного терпения, тем более что мы всё-таки заблудились.

– И вообще, если бы не твои нелепые догадки, мы бы сюда не забрели, – добавил я.

– Хочу тебе напомнить, что мы голосовали. А если бы ты не притащил с собой столько барахла, мы бы не потеряли Мюллера…

В величественной атмосфере вечного города мелочность Фарамона была попросту смешна. Мы словно находились в театральных декорациях: все эти старинные фасады, намокшая под дождём мостовая, небо, по которому проплывали розовые и голубые облака. Над крышами летали голуби, и прямо из глубины очередной узкой улочки в призме многоцветных паров поднималась ослепительной красоты радуга.

Но Фарамон всего этого, понятное дело, не замечал. Нашу маленькую компанию охватило уныние, и восхитительная сплочённость, которую мы проявляли в минуты чрезвычайной опасности, стала демонстрировать первые признаки слабости, что было поистине печально.

– Всё равно, – мрачно молвил Фарамон. – Если в школу отправили письмо с требованием выкупа за месье Корусанта, все уже в курсе. Нам достанется по полной программе.

– Это точно, – сказал я. – Можно никуда не спешить.

– Нужно купить газету, – предложила Матильда. – Узнаем, пишут об этом или нет.

– «Купить-купить!» – передразнил я её. – Конечно, платить-то не вам!

Против воли я подчинился и достал деньги – и, уж не знаю почему, при виде купюр, которые мне вручили родители в миг расставания, на глаза навернулись слёзы. Нет-нет, мне не было жалко денег, не подумайте: просто я вдруг ужасно соскучился по своим родным. Я как будто отдавал свитер, связанный матерью, знак родительской привязанности, нечто такое, что долго принадлежало моей семье.

Матильда вернулась огорчённая.

– Нашла только вот это. На французском больше ничего нет.

Она купила газету под названием «Женевский сплетник». Я хорошо знал это издание, потому что мой отец на него подписан – ради биржевых сводок.

Без особой надежды мы пробежали глазами заголовки. Опять мимо…

– Ой, подождите! – вдруг воскликнула Матильда. – Кажется, что-то есть!

Она ткнула в фотографию абсолютно лысого мужчины лет пятидесяти, чьё лицо наполовину скрывала огромная сигара.

– Чудовищно, – согласился я. – Но я не понимаю…

– Читайте! Подпись к фотографии!

Мы с Фарамоном одновременно удивлённо вскрикнули. Под снимком было указано имя, которое мы уж никак не ожидали встретить в прессе…

Если это было совпадение, то абсолютно непостижимое!

– Мюллер! Человек из тайного послания! – воскликнул Фарамон.

Как такое вообще было возможно? Я не сводил глаз с фотографии и лишь изумлённо моргал. «Хайнц Мюллер, известный коллекционер, у себя на вилле близ озера Леман», – так выглядела подпись под фотографией. А ниже располагалась небольшая заметка, на которую мы с Матильдой набросились и принялись жадно читать, пока Фарамон бубнил себе под нос и медленно водил пальцем по строчкам.

Хайнц Мюллер, миллионер и коллекционер, является, бесспорно, одним из самых загадочных персонажей нашей эпохи. О происхождении его баснословного состояния ходят самые противоречивые слухи, и в авторитетных кругах считается, что он входит в число богатейших людей в мире.

Являлся ли Хайнц Мюллер, как утверждают некоторые, одним из тех, кто секретно финансировал Третий рейх[15]15
  Название гитлеровской (нацистской) Германии в 1933–1945 годы.


[Закрыть]? Этот период его жизни покрыт густой завесой тайны.

Сегодня он отошёл от дел и живёт в уединении своей виллы на берегу озера Леман неподалёку от Женевы, в компании доберманов и коллекции работ итальянской школы живописи, не имеющей равных во всей Европе. Его последние приобретения взвинтили цены на художественных рынках Лондона и Парижа – никогда ещё частные коллекционеры не совершали столь дорогих покупок.

Впрочем, никто не может оценить теперешний состав его коллекции: ревностно охраняемые за стенами неприступной крепости сокровища художественного наследия недоступны как для широкой публики, так и для журналистов. Нам остаётся лишь удивляться необъяснимой страсти, толкающей этого человека на приобретение баснословного множества шедевров, которые превращают его виллу в самый богатый личный музей во всём западном мире…

– Давайте не будем радоваться раньше времени, – сказал Фарамон, когда к нам постепенно вернулся дар речи. – Нет никакой уверенности в том, что это именно наш Мюллер… К тому же человек в поезде был высокий и довольно худой.

– Швейцарец, итальянская живопись, имя, всё сходится! Не может быть, чтобы это было просто совпадение!

– Мы ошиблись в рассуждениях, вот и всё, – сказала Матильда. – Мюллер – это не человек из поезда, а тот, кто написал сообщение.

– Тогда выход у нас один, – сказал Фарамон. – Вернуться во дворец Ка-Реццонико.

В это самое мгновение, словно для того чтобы нас приободрить, солнце пробилось сквозь тучи и осветило площадь лучом, состоящим из миллиона золотистых капель.

Но никто из нас этого не заметил.

14. П. Лонги

На этот раз нам не составило труда найти дорогу. Новое открытие как будто придало Пэ-Пэ сил, он бежал впереди, уткнувшись носом в свой знаменитый путеводитель. Матильда радостно мне улыбалась, выглядывая, словно ласточка, из-под капюшона своей огромной куртки. Одним словом, жизнь снова была прекрасна…

Если бы я знал, к каким опасностям мы так беззаботно бежим, я бы, наверное, поседел.

Залитый солнцем, Ка-Реццонико выглядел совсем по-другому. «Ка» на местном наречии означает сокращение от слова «каса» – «дом», а Реццонико – это фамилия семьи, для которой дом был построен. Ну, по-моему, уж лучше так, чем вилла под названием «Мой славный уголок», как у дяди Фирмена. Будь здесь моя мама, она бы точно сказала, что такие огромные комнаты – это ж сколько пыли, но в те времена у них были слуги, да и вообще, вряд ли у нас когда-нибудь будет дом вроде этого, так что…

Вот о чём я думал, опять поднимаясь по лестнице дворца. На потолке картины, очень похожие друг на друга, изображали разные сцены из мифологии. Пэ-Пэ делал вид, что любуется живописью, а сам, понятно, таращился на голых женщин – Венеру, Диану с луком и разных других богинь, которые, похоже, устроили пикник под ивами в окружении целой толпы ку-бидонов[16]16
  Реми, конечно, имеет в виду Купидона – древнеримского бога любви, которого часто изображают в виде маленького хорошенького ребёнка с крылышками.


[Закрыть], – это такие толстяки типа Пэ-Пэ, только с крыльями. Нарисовано было настолько ярко, что казалось, краска ещё не высохла: так и хотелось потрогать пальцем.

Народу теперь было ещё больше, чем с утра, целые группы двигались из зала в зал длинными вереницами, и искать П. Лонги было почти невозможно. Как его вообще можно найти в такой толпе народу? И даже если нам это удастся, мы что же – подойдём к нему и как ни в чём не бывало спросим, не он ли похитил месье Корусанта и не будет ли он так любезен, пожалуйста, вернуть учителя, чтобы нам не досталось от директора?

Мы разделили этажи: Пэ-Пэ остался внизу с сумками, Матильда поднялась на второй, а я взял на себя третий. Слоняясь по доставшимся мне комнатам, я наткнулся на небольшой зал, которого в прошлый раз мы с Матильдой не заметили. На стенах висели картины – штук тридцать, не меньше. На одной из них был изображён носорог в окружении венецианцев в масках, треуголках и карнавальных плащах.

Посреди комнаты, на удивление пустынной, стоял мольберт, и перед ним сидел человек. Наверное, это был студент художественного училища – у нас в Париже в Лувр такие тоже часто приходят со своими холстами и копируют полотна мастеров под чутким надзором музейных смотрителей. Я замечал, что обычно люди с бóльшим интересом разглядывают копии студентов, чем сами шедевры… Только вот, честно говоря, для студента этот человек был слегка староват. Вооружившись парой кистей, он нанёс на холст последние штрихи и обернулся, широко мне улыбнувшись.

– Wunderbar![17]17
  Чудесно! (нем.)


[Закрыть] – проговорил он, обводя рукой висящие на стенах картины.

Надо заметить, что языки – не самая моя сильная сторона. Он, видимо, это заметил, потому что добавил с сильным акцентом:

– Красота, не так ли?

Ах! Лонги – великий художник, я-я![18]18
  Ja-ja – да-да (нем.).


[Закрыть]

Я чуть не грохнулся на месте… Лонги! Да как же это мы раньше не догадались?!

А Пэ-Пэ-то там внизу со страху умирает! Просто цирк! Мы готовились к встрече с опасным международным гангстером, а это оказался… художник!

Безобидный венецианец, который жил лет двести тому назад!

Ведь именно это имя значилось на медных табличках, прикреплённых под картинами. Зал был увешан работами П. Лонги, а мы с утра пробежали мимо, ничего не заметив.

– Умопомрачительно, Фарамон! – восхитился Пэ-Пэ, когда я сообщил друзьям о находке.

Меня прямо-таки распирало от гордости. Но главной наградой были улыбка Матильды и её огромные вспыхнувшие глаза, когда она посмотрела на меня и сказала:

– Слушайте, но ведь это всё меняет! Если незнакомец из поезда приехал сюда не потому, что у него была назначена встреча, значит…

– «Пьетро Лонги, – перебил её Пэ-Пэ, с умным видом зачитывая информацию из путеводителя и слюнявя палец, чтобы перевернуть страницу. – Венецианский художник, родился в 1701 году, умер в 1785-м. Известен жанровыми сценами (каковой является, например, знаменитый „Носорог в Венеции“), в которых с юмором и правдивостью отражена светская жизнь его эпохи. В своей самой известной работе, „Ридотто“, художник выразил всю…»

– Ну ладно, потом дочитаешь, говорящая энциклопедия! Вот если бы ты всё это утром прочитал. Пойдёмте, я вам покажу.

Мы взлетели на третий этаж, перемахивая через несколько ступенек сразу.

– Ого, надо же, студент уже ушёл… Вот «Носорог», а вон там дальше – «Ридотто». Твой путеводитель нам ни к чему, старина, тут все картины подписаны.

– Если Мюллер – тот, за кого мы его принимаем, – сказала Матильда, – и если незнакомец из поезда должен прийти сюда, как указано в записке, то становится очевидной цель его визита.

Я признался, что лично мне причина не становилась очевидной.

– Ну ведь ясно же: Мюллер – коллекционер, и к тому же очень подозрительный тип! Лонги – художник. А значит, Мюллер отправил типа из поезда сюда с одной-единственной целью…

– …украсть картину Лонги! – воскликнул Пэ-Пэ, которому непременно нужно было первым произнести что-нибудь умное. – Блестяще! И как только я сам до этого не додумался!

– Ладно, – сказал я. – Значит, мы с вами напали на банду похитителей картин. Но при чём тут месье Корусант?

– Возможно, он что-то обнаружил. А может, он вообще секретный агент, который скрывался под маской скромного учителя и вёл подпольную шпионскую жизнь, полную тревог и опасностей!

– Слушай, Пэ-Пэ, это ты со своими бреднями полон тревог и опасностей! Дай нам с Матильдой сосредоточиться и всё как следует обдумать.

Но вообще-то всё и так уже было обдумано. Я посмотрел на Матильду и понял, что наши мысли совпадают. Оставалось только угомонить Пэ-Пэ, что она и сделала, взяв его под руку.

– Если верить записке, – сказала она, – картина будет украдена сегодня, 19 февраля. И, по-моему, совершенно ясно, что надо делать.

– Правда? – скептически ухмыльнулся Пэ-Пэ. – Интересно знать, что же.

– Ну… – протянула Матильда, прищурившись. – В общем… Нам нужно здесь переночевать.

– Во дворце?

– Во дворце.

– Ясно, – сказал Пэ-Пэ совершенно спокойно. – У меня есть план.

Теперь уже мы с Матильдой уставились на него, разинув рты.

15. План Пэ-Пэ

Порой я изумляю сам себя.

Если бы я мог, я упал бы перед собой на колени в знак восхищения. И откуда только во мне столько мужества и отваги? Ведь ни один нерв не дрогнул на моём лице, когда Фарамон озвучил свои опасные догадки: напротив, мозг отреагировал со скоростью компьютера и немедленно предложил план такой дьявольской простоты, что мне самому страшно.

– Во-первых, – начал я вполголоса, – необходимо купить еды. Забота о провианте в подобных предприятиях – ключевой момент, и если нам среди ночи вдруг мучительно захочется есть, а провизии под рукой не окажется…

Но я предпочитал даже в мыслях не допускать столь трагического варианта развития событий.

– Дальше, – продолжал я. – Нужно сделать так, чтобы нас заперли во дворце… Я видел под центральной лестницей нечто вроде чуланчика. Думаю, мы втроём как раз поместимся там вместе с сумками. Всё дело в оперативности и собранности.

Фарамон потёр подбородок, прежде чем нерешительно кивнуть: моя последняя ремарка явно выходила за рамки его небогатого словаря. Он возьмёт на себя проблему провианта, а мы с Матильдой тем временем убедимся в надёжности выбранного укрытия. Вопросы есть?

Вопросов не было. Мой план не требовал обсуждений. Оставалось лишь воплотить его в жизнь.

Нашей главной проблемой было большое количество багажа. Как перетащить его в чулан, не привлекая внимания смотрителей? Я советую всем, кто пускается в такого рода приключения, обязательно иметь в составе экспедиции женщин: в подобных случаях они могут очень пригодиться. Воспользовавшись хитростью, которая вообще свойственна женскому полу (я не раз убеждался в этом, наблюдая за своей сестрой), Матильда усыпила бдительность смотрителей, предоставив мне действовать в тени лестницы.

Действовать мне пришлось быстро, потому что приближалось время закрытия. Шумная толпа уже направлялась к выходу. Хоть бы Фарамон успел вернуться! Я заметил во взгляде Матильды тревогу относительно того же самого вопроса и понял, что должен во что бы то ни стало её успокоить. Впрочем, честно говоря, мне и самому было не по себе.

Я предложил взять на себя размещение багажа в чулане из хвастовства: хотелось произвести впечатление. Однако, поскольку никто не будет читать этот дневник, здесь я могу честно признаться: бывают такие моменты, когда мне больше всего на свете хочется побыть кем угодно, но только не Пэ-Пэ де Жанвье. Хоть бы на секундочку почувствовать себя таким же уверенным, как Фарамон, и стать хотя бы на несколько сантиметров повыше.

Я бы отдал за это свой калькулятор, который умеет считать в дробях и вычислять проценты. Потому что теперь, когда от меня потребовались настоящие действия, я почувствовал себя очень маленьким и слабым.

Вдруг кто-то похлопал меня по плечу: это Фарамон воспользовался суматохой перед закрытием и против движения толпы пробрался к нам.

– Скорее, – прошептал он мне в ухо. – Прячемся.

– Бутерброды принёс?

– Не беспокойся, Пэ-Пэ. Тьфу, ну и темень тут! Подвинься-ка, я не умещаюсь!

Надо сказать, что из-за темноты в чулане я немного ошибся относительно его размеров. Пока Фарамон, ругаясь под нос, пытался закрыть за нами дверь, меня вдавило во что-то вроде держателя для швабр. Наконец стало совершенно темно, и Матильда тихонько вскрикнула.

– Ну что ты, не бойся, – прошептал я, пытаясь отодрать от своих рёбер её локоть. – Я рядом.

– Да я знаю, что ты рядом, ты стоишь на моей ноге!

– Помолчите вы! – шёпотом рявкнул Фарамон.

Шум вокруг понемногу утих. Теперь слышны были только усталые шаги смотрителей музея, отголоски разговоров и побрякивание ключей. Вдруг совсем рядом раздался звук, из-за которого все мы вздрогнули: похоже, окна на ночь закрывали железными решётками. А что, если сейчас кто-нибудь заглянет в чулан? Мы все дружно затаили дыхание.

И тут настала абсолютная тишина. Мне показалось, я слышу отдалённый стук молотка, но потом я понял, что это бьётся моё сердце. Нас заперли в пустом дворце до утра – сомнений в этом не оставалось.