Текст книги "Дитя Всех святых. Перстень со львом"

Глава 7
«ВАРЕНЫЙ» ИЗ СЕН-МАЛО

Поутру Франсуа де Вивре опять сел на Востока и продолжил путь в том же направлении. Он миновал Ренн, едва отдавая себе в этом отчет. На следующий день, после очередного ночлега в лесу, он проехал неподалеку от Вивре, но не испытал ни малейшего любопытства заглянуть туда. Что стало с родовым замком после того, как его опустошила чума? В тот день это занимало Франсуа меньше, чем когда бы то ни было.

Он посмотрел на небо. Он хотел отыскать Маргаритку в этом отражении земли, где все разделенные находят друг друга и воссоединяются, но, к его великому отчаянию, в небе оказалось пусто. Стояла восхитительная погода – самое начало весны, – и небесный свод отличался ровной, прозрачной голубизной. Лишь изредка набегало и исчезало легкое облачко, словно одинокая волна, и Франсуа казалось, что вот так и Маргаритка растворилась в этом огромном, чистом, райски безмятежном просторе.

Франсуа страдал. Он страдал тем больше, что в природе царил праздник. Она словно отрицала его боль, смеялась над ней. Ему-то хотелось, чтобы вокруг бушевали грозы, чтобы ливень залил все на его пути, чтобы молнии поражали деревья, чтобы гром рычал и завывал ветер! А вместо этого птицы распевали наперебой, ветви деревьев, отягченные набухшими почками, качались в благоуханном воздухе, и распускались цветы – все одновременно: в траве, в подлеске, среди дорожных камней. Каких только не было: больших, маленьких, голубых, белых, желтых… Нарциссы, фиалки, жонкили, лютики и даже… маргаритки.

Утром третьего дня, все так же замкнувшись в себе и равнодушный ко всему, Франсуа добрался до Сен-Мало. Дорога была оживленной, ему попалось довольно много пешеходов, мужчин и женщин из простонародья, а также конных солдат и торговцев с тележками. Со времени своего бегства Франсуа впервые встретил людей. А может быть, он просто впервые их заметил.

Из толпы доносились крики:

– В кипяток его! Сварить! Сварить!

Франсуа пожал плечами. Какого-то бедолагу собираются сварить заживо за его преступления. И что за охота всем этим людям присутствовать при подобном зрелище? Это, впрочем, не помешало ему тоже последовать за толпой зевак. В том состоянии, в котором он находился, ему все было безразлично, даже вид мучений и смерти.

Казнь должна была состояться у подножия земляного вала, окружавшего город. Латники сдерживали народ. Осужденный стоял на помосте рядом с палачом, совершенно голый, с руками, связанными за спиной. На разожженном возле эшафота костре стоял большущий котел, края которого достигали настила помоста, а изнутри валил пар.

На помост поднялось новое действующее лицо. Вновь пришедший развернул пергамент и начал читать с сильным английским акцентом:

– Сегодня, одиннадцатого марта, в лето от Рождества Христова тысяча триста пятьдесят третье, в день святой Элогии, именем его величества Эдуарда, милостью Божией короля Франции и Англии, властителя Ирландии, а также его высочества Иоанна, герцога Бретонского, приговорен нами к смерти преступник по имени Туссен, не имеющий другого прозвания, кроме того, что было дано ему при крещении. Согласно приговору нашему, надлежит сварить его живьем в кипятке за следующие злодеяния: бунт, воровство, колдовство, убийство и прелюбодеяние. Да помилует Бог его душу!

Когда огласили состав преступлений, удивленный и даже восхищенный ропот пробежал по толпе: вот лихой малый! Видать, зря времени не терял! Иметь такой послужной список в его годы – это прямо подвиг! И в самом деле, тому, кого собирались сварить на их глазах, едва ли минуло больше семнадцати лет. Ничего зверского в его облике, впрочем, не было. Если исключить шрам на правой щеке да рубцы по всему телу, которые сами по себе немало о нем говорили, внешность он имел скорее пригожую. Среднего роста, худой, но хорошо сложенный, смуглый, с черными прямыми волосами, он больше походил на уроженца теплых стран и уж никак не Бретани. А сейчас, ничуть не подавая вида, что страшится ожидающей его жестокой участи, он смотрел вокруг себя с дерзкой улыбкой. И, наконец, тоже заговорил, голосом сильным и насмешливым:

– Правда ваша, мессир, я и впрямь сделал все то, что вы тут наговорили. И грабил, и убивал… да только англичан, единственно англичан!

Ответом ему был дружный смех. Люди в толпе, не сговариваясь, сразу отдали свои симпатии приговоренному и заранее возмущались его смертью.

Франсуа тоже был взволнован, но совсем по другой причине: имя, которое он только что услышал, со всей очевидностью свидетельствовало, что приговоренный был назван в честь его собственного дня рождения.[13]13
  Французское имя Toussaint означает «все святые».


[Закрыть] Значит, они оба родились в один и тот же день. И Франсуа вдруг почувствовал себя братом того парня, звездным его братом, подобно тому, как у других есть братья молочные. Он крикнул осужденному поверх голов зевак и солдатни:

– Эй, почему тебя зовут Туссеном?

– А мне терпения не хватило Рождества дождаться!

Франсуа больше не колебался. Он последовал за своим инстинктом:

– Иду к тебе!

И он бросил Востока вперед. Удивленная толпа расступилась, латники не успели сообразить, что к чему, а Франсуа уже гарцевал перед эшафотом.

– Прыгай!

Прыгнуть на коня со связанными за спиной руками, голышом, было делом нелегким, но Туссен проявил не только присутствие духа, но и ловкость и мигом очутился на крупе коня. Однако сложности начинались именно теперь, поскольку солдаты, наконец, опомнились. Пока англичанин, зачитывавший приговор, вопил и что-то приказывал, они стали угрожающе сжимать стальное кольцо. Франсуа решил попытать удачу. Он направил коня прямо на солдат и, несмотря на двойной вес, в самый последний момент заставил его прыгнуть прямо через их головы.

Громко заржав, Восток взвился в воздух и с акробатической точностью приземлился в нескольких шагах позади строя. Стражники, опешив на миг от такой прыти, вновь бросились за беглецами, но толпа дружно сомкнулась и помешала преследователям. Туссен крикнул:

– Кольцо спасения!

Франсуа не понял.

Туссен уточнил:

– Туда, к церкви!

Действительно, неподалеку от места казни, между лачугами и бараками бедного квартала, лепившегося к самой городской стене, возвышалась небольшая церковь – скорее даже не церковь, а простая часовня. Не дожидаясь, пока конь остановится, Туссен спрыгнул на землю и побежал. В стену церквушки было вмуровано большое кольцо, похожее на те, что служат для швартовки судов. Туссен повернулся спиной и сумел ухватиться за кольцо одной из своих связанных рук.

Тут Франсуа вспомнил. В стенах некоторых церквей издавна имеются так называемые «кольца спасения», и кто бы ни ухватился за такое кольцо, он избегает суда мирских властей. Голос Туссена напомнил ему о действительности:

– Теперь вы, быстро!

В самом деле, если Туссен находился вне опасности, то о Франсуа такого не скажешь: устроив столь эффектный побег осужденному, он теперь сам рисковал, быть может, угодить в котел. Один из солдат уже сцапал Востока под уздцы. Франсуа размахнулся секирой и отвесил ему удар обухом по каске. Потом спрыгнул с седла и побежал. Едва он коснулся кольца, как лучник, успевший натянуть тетиву, опустил оружие…

На этот раз они были спасены. Солдаты возвращались с пустыми руками, ругаясь на чем свет стоит, а толпа рукоплескала беглецам в исступленном восторге. Вскоре Туссена развязали и одели с головы до ног: множество добросердечных зевак наперебой спешили избавиться ради него от части собственных одежек. Франсуа, однако, предпочел здесь не задерживаться и поспешил уехать вместе со спасенным, напутствуемый ликующими криками.

Он остановился в густом лесу, когда Сен-Мало уже давным-давно скрылся из виду. Франсуа спешился. Туссен встал перед ним на колени.

– Я вам обязан жизнью. Предлагаю вам то единственное добро, которым располагаю, – мою свободу.

Франсуа заставил его подняться.

– Ты ничего мне не должен. Я это сделал единственно потому, что мы с тобой родились в один день.

– Я вам не нужен?

– У меня свои дела. Мне надо объехать весь свет! Я не нуждаюсь… в таком человеке, как ты.

– Значит, вы тоже меня осуждаете? И это после того, как проявили столько великодушия и храбрости!

В первый раз Франсуа внимательно рассмотрел своего спутника. Туссен выглядел таким же дерзким и искренним, как и на эшафоте. Франсуа вспомнил своего дядю и его правило: сначала выслушать, а после судить. Ему стало немного стыдно за свою поспешность.

– Ну ладно. Кто ты?

– Я же вам сказал: вольный человек с тех самых пор, как родился, и вот уже восемнадцать лет.

– А почему у тебя только имя?

– Видать, тот священник, который меня нашел на ступенях своей церкви, решил, что одного имени мне вполне хватит. Поэтому назвал Туссеном, и все тут.

– А потом?

– Сделал из меня своего раба. Время от времени он так поступал с подкидышами, а тут последний как раз помер – работа доконала. Вот в этом-то рабстве я и понял, что такое свобода. Я все стерпел, чтобы только дождаться дня, когда стану достаточно большим и смогу удрать. Случилось это на двенадцатом году. Хотите знать, что дальше было?

Франсуа кивнул в знак согласия.

– Я недалеко ушел. Постучал в один соседний дом, и мне открыли. Только на следующий день я обнаружил, что это бордель. Хозяйка хотела, чтобы все было по-хорошему, и решила познакомить меня со своими девицами. К несчастью или к счастью, это как посмотреть, но они поняли знакомство по-своему, так что я с ними познакомился раз десять вместо одного. Для своего возраста я был довольно силен, но все же почувствовал, что вот-вот отдам Богу душу. Поэтому я и сбежал – во второй раз. Теперь меня занесло в монастырь…

Франсуа слушал эту историю, рассказанную с простотой и добродушием, и ему вдруг почему-то полегчало на душе. В Туссене заключалась какая-то особая жизненная сила.

– Отличался этот монастырь тем, что там гнали яблочную водку. Монахи утверждали, что она у них идет на лекарство. Старший из святых отцов приставил меня к перегонному кубу. Работа мне понравилась. Мы просто купались в винных парах и чувствовали себя превосходно. И все бы шло так чудесно и дальше, если бы я не встретил своего предшественника. Его лицо было так изъедено этими парами, что в нем не оставалось уже ничего человеческого. Я и смылся в тот же вечер: настойка добрых монахов оказалась еще опаснее, чем похоть бордельных шлюх.

Рассказ захватил Франсуа. Он даже поздравил себя с тем, что спас существо со столь незаурядной судьбой.

– Но пока я не вижу ничего дурного. Что же тебя довело до котла?

– Мне было тринадцать лет, а вокруг шла война. В тот раз я проболтался без пристанища гораздо дольше, пока не повстречал в Броонском лесу ватагу Черного Пса. Я о нем и раньше слыхал. Говорили, будто они дерутся с англичанами. Мне это показалось стоящим делом. Я попросил, чтобы они приняли меня к себе.

– И вот так ты оказался под началом у разбойника.

– Не обманывайте себя. Черный Пес – благородного рода. Его настоящее имя – Бертран дю Геклен, сеньор де Ла Мотт-Броон. Попав к нему, я, правда, сделался бунтовщиком, грабил, убивал, но одних только англичан, я ведь говорил уже. Как в тот раз, когда сир Бертран и пятнадцать наших, переодетых в дровоносов, пробрались в замок Фужерей… Я ждал снаружи с остальными из отряда, а когда они открыли нам ворота, мы устроили там славную резню.

– Ты хороший боец?

– Неплохо стреляю из лука.

Франсуа де Вивре помолчал некоторое время. Лук и арбалет, оружие простолюдинов, было единственным, которым он не владел. Его интерес к Туссену возрос.

– А колдовство? И прелюбодеяние?

– Вот это и довело меня до погибели. У дю Геклена я оставался больше четырех лет. И, в конце концов, попался одному англичанину, капитану Бедхэму. Он меня хотел сразу казнить. А я, поскольку терять мне было нечего, заявил, что я, мол, алхимик и могу добыть ему целое состояние. Попытка не пытка, он ведь тоже ничем не рисковал, когда заставил меня доказать это. Я взял в одну руку камешек, воззвал к дьяволу и показал вместо булыжника золотой самородок.

– У тебя было с собой золото?

– Ну да, зашитое в платье. Подарок одной дамочки из борделя… Потом мне пришлось последовать за капитаном в его замок и под страхом смерти приняться там за алхимию. К счастью, тут мне пришла на помощь леди Бедхэм. Была она весьма уродлива, ну да ведь меня этим не остановишь. Я сумел привлечь ее внимание, и даже более того. А она в знак признательности отдала мне кое-какие из своих золотых безделушек, чтобы я их переплавил, прежде чем отдать капитану. Длилось это с полгода, пока нас с леди Бедхэм не поймали с поличным. Английское правосудие отправило меня в котел. Вот теперь вы все знаете. Вам одному решать, гожусь ли я для вашей службы.

Туссен произнес это с гордостью, на которую способны порой даже самые униженные. Франсуа ударил своего спутника по плечу.

– Туссен, ты будешь моим оруженосцем!

– Значит, вы рыцарь?

– Нет еще. Но скоро, я надеюсь…

Туссен вскочил на ноги.

– Ну а в ожидании, пока вы станете рыцарем, а я – оруженосцем, уберемся-ка отсюда.

– Почему?

– Бедхэм – человек мстительный. Там, в городе, он ничего с нами поделать не мог, но теперь кольцо спасения и толпа далеко отсюда. Зато мой монастырь рядом. Я знаю, как туда пробраться, чтобы никто не заметил. Там и переждем грозу.

Так и получилось, что час спустя Франсуа с Туссеном через брешь в стене проникли в обитель и спустились в ее подвалы. Те были огромны и доверху забиты бочками со спиртным. Раньше Франсуа пил только вино. Впрочем, в те времена ни спирт, ни водку никогда и не пили, кроме редких случаев – в качестве лекарства. С первого раза юный де Вивре немного закашлялся, но быстро привык. Туссен тоже превысил разумную дозу, и вечером, при зажженных факелах, они беседовали во весь голос, презрев всяческую осторожность.

Франсуа в десятый раз рассказывал своему новому товарищу о Маргаритке и о бегстве из замка Куссон. Как ни странно, мысли в его затуманенном мозгу становились все яснее и яснее.

– Я не вернусь к своему дяде, пока не совершу какой-нибудь подвиг! Ты слышишь, Туссен? Великий подвиг! Тогда он увидит, на что я способен, и примет меня как принца!

– Вот это верно сказано! Пойдем к дю Геклену, в Броонский лес!

– Нет, это слишком легко! Бить англичан – плевое дело. Для этого и рыцарем не надо быть!

– Что же тогда?

Франсуа залез под бочку и вынул затычку. Упругая золотистая струя залила ему лицо. Он подставил под нее рот и долго глотал. Наконец встал, не потрудившись заткнуть отверстие, из которого по-прежнему лилось, распространяя сильный запах. Франсуа принялся ходить взад-вперед. Его глаза блестели.

– Придумал! Мы отправимся в лес Броселианд. Ты знаешь, где это?

– Думаю, да. Но зачем?

– Я там сражусь с драконом и со всеми чудищами мироздания. И я стану таким же знаменитым, как рыцари Круглого Стола, и так же достоин легенд, как сир Ивейн, рыцарь льва. А ты знаешь, что я тоже рыцарь льва? Я тебе рассказывал историю про перстень со львом?

– Битых полчаса…

– Туссен, мы поедем завтра же! Мы встретим Вивиану и Мерлина. Я убью дракона и найду святой Грааль!

Франсуа возбуждался все больше и больше. В конце концов, его речи сделались совсем невразумительными, и он забылся сном. Когда он захрапел, Туссен взял своего господина за плечи и, несмотря на собственное опьянение, выволок из подвала, где испарения становились слишком опасными. Вместе с ним он снова преодолел монастырскую стену и дотащил свою ношу до заброшенной хижины, где беглецы оставили Востока. Вконец обессилев, Туссен уложил Франсуа на земляной пол и посмотрел на него, качая головой.

– Вы спасли мою жизнь один раз, но мне, похоже, придется делать это для вас постоянно…

Потом Туссен тоже заснул.

* * *

Мало найдется уголков в Бретани, жители которых не утверждали бы, что легендарный лес находится именно у них. Туссен следовал той традиции, которая помещала Броселианд неподалеку от Ростренена. Они добрались туда через неделю, поскольку Франсуа, даже протрезвев, отнюдь не отказался от своей затеи. Несмотря на возражения Туссена, который предлагал более реалистичные способы прославиться, он по-прежнему стоял на своем и цеплялся за эту выдумку с упрямством капризного ребенка: или лес Броселианд, или ничего.

Но, даже добравшись до места, надо было там еще как-то прожить. Они обосновались на опустевшем хуторе в чаще леса. Эта горстка домов с крошечной часовенкой была заброшена, казалось, совсем недавно – быть может, из-за чумы. Кормились они тем, что Туссен добывал на охоте. Уроки Броонского леса пошли ему впрок. В том, чтобы выследить зверя или поставить силки, ему не было равных. К тому же он смастерил себе лук из ветви тисового дерева да к нему тетиву из кошачьих кишок и пользовался им с отменной ловкостью.

Что касается Франсуа, то он не охотился, точнее, он предавался охоте совсем другого рода. Каждое утро, оседлав Востока, он уезжал с секирой в руке в надежде повстречать дракона или какое другое сказочное создание. Но ему попадались лишь кролики, лисы, волки, а иногда олени и кабаны, и каждый вечер Франсуа возвращался с пустыми руками. Так прошли весна и лето. Приближалась осень, а с нею – первые холода. Провести зиму в таких условиях было не слишком приятно. Именно тогда Франсуа и встретил фею Вивиану.

В тот день – в один из первых дней октября – Франсуа добрался почти до самой кромки леса. И увидел юную белокурую девушку в голубом платье, сидящую на пне. Казалось, она о чем-то мечтала. Франсуа немедленно решил, что перед ним сама Вивиана. Он спрыгнул с коня и поклонился ей.

– Я Франсуа де Вивре. Уже который месяц подряд пытаюсь я свершить какой-нибудь подвиг, чтобы стать рыцарем. Вы случайно не фея Вивиана?

Похоже, девушку это удивило. Некоторое время она молчала, а потом вдруг звонко рассмеялась и побежала прочь. Франсуа в отчаянии смотрел ей вслед. Но едва она исчезла из виду, как тот же самый смех раздался у него за спиной. Франсуа обернулся. Она стояла рядом на расстоянии всего одного шага. Он опустился на колено.

– Добрая фея Вивиана, Дама Озера, вы, приютившая и воспитавшая Ланселота… умоляю, помогите мне!

– В чем же помочь тебе, Франсуа?

– Встретить дракона.

Некоторое время фея размышляла.

– Что ж, я не прочь. Но при условии, что ты принесешь мне драгоценности. Мерлин покинул меня, а чтобы вновь очаровать его, мне надо выглядеть красивой.

– Но где я возьму драгоценности?

– Тут поблизости есть дорога. По ней часто проезжают богатые люди. Ограбь кого-нибудь из них. Я еще приду.

И Вивиана исчезла. По возвращении на хутор Франсуа торжествовал. Едва сдерживая ликование, он самыми яркими красками расписал Туссену свое приключение. Однако тот вовсе не торопился разделить восторги своего господина.

– С вашего позволения, я бы хотел взглянуть на это дело поближе.

– Ты мне не веришь?

– Я верю, что вы действительно видели и слышали то, о чем рассказываете, но теперь я хотел бы и сам взглянуть. Завтра схожу.

На следующий вечер Туссен доложил о своих наблюдениях. Франсуа было чему удивляться.

– Они просто хотели посмеяться над вами. Я говорю «они», потому что на самом деле их двое. Это близнецы, сестры-двойняшки, дочери одного мелкого сеньора, что живет тут неподалеку. Говорят, что жадности у них ничуть не меньше, чем кокетства.

Франсуа даже вскрикнул от гнева, но Туссен лишь рассмеялся.

– Не беспокойтесь, они об этом еще пожалеют.

Некоторое время спустя Франсуа опять явился на ту опушку. Лже-Вивиана была уже там, поджидая его. Она спросила, что слышно о ее драгоценностях. Франсуа вынул из-за пазухи булыжник и протянул ей. Та раскричалась, но Франсуа ничуть не смутился.

– За что вы меня упрекаете? Ведь я делаю лишь то, что вы сами велели мне в прошлый раз.

– В какой-такой раз?

– Когда я отдал вам шкатулку с браслетами, кольцами и ожерельями. Вы ее взяли, а мне сказали: «Если я вновь попрошу у тебя драгоценности, вручи мне простой камень, чтобы напомнить о бренности всех земных сокровищ».

Лже-фея побледнела.

– Она так и сказала?

– Кто «она»?

Девушка не ответила, бросилась в лес и исчезла.

Франсуа тоже ушел. Хотя с помощью Туссена он и выпутался благополучно из этой переделки, но по-прежнему оставалась нерешенной главная его задача: как повстречать дракона? Франсуа, так и не найдя ответа, все-таки продолжал упрямиться. Для него это стало вопросом чести. Отступить после стольких бесплодных попыток означало признаться в постыдном провале.

* * *

Пришла зима 1353/1354 года, и в первые же дни нового года произошло одно событие… Франсуа охотился верхом на Востоке, когда увидел зверя. Если уж быть точным, то юноша скорее догадался о его присутствии в густых зарослях. Не дракон ли это? Трудно было сказать наверняка, но по всей очевидности это было чудовище: животное едва ли не превосходило размерами коня. Франсуа бросился на него, подняв секиру, и ударил – всего один раз. Раздался шум падения.

Франсуа соскочил с коня. Секира все еще торчала из черепа зверя. Он оказался вовсе не неведомым чудищем – это был медведь. Хотя само его присутствие в такое время года и в этих краях было настоящим чудом. Во-первых, медведи в Бретани крайне редки, а во-вторых, зимой они спят. Франсуа торжествующе закричал. Никакого сомнения: этого медведя напустил на него какой-нибудь волшебник. Ему было ниспослано испытание, и он вышел из него победителем.

Но ответом ему стал другой крик – крик отчаяния, прозвучавший, словно эхо. Из лесу выскочила молодая женщина. Она была смугла и одета в самые дешевые меха – кроличий да кошачий. Она упала на колени перед трупом.

– Мартен!

У Франсуа перехватило горло. Он боялся понять…

– Кто вы?

Молодая женщина, до этого не обращавшая на него никакого внимания, обернулась. Ее глаза метали молнии.

– Это вы убили Мартена! Самое умное, самое ласковое из всех животных. Вы или сумасшедший, или чудовище!

Из лесу появились молодой человек со стариком. Франсуа собрался было выдернуть свою секиру, но эти люди вовсе не угрожали ему, а, напротив, тоже принялись причитать над убитым зверем. Франсуа пробормотал:

– Я думал…

Молодая женщина посмотрела на него с глубоким презрением.

– Что вы думали? Что совершаете подвиг? Мартен был обучен получать ласки от детишек да тянуть лапу…

Франсуа не знал, что сказать. Никогда прежде не чувствовал он себя так глупо, так нелепо. Тем временем подошел Туссен, которому случилось охотиться неподалеку. Он оценил ущерб, нанесенный беднякам, и, пока Франсуа растерянно озирался, подошел к молодой женщине и представился. Та сделала то же самое:

– Меня зовут Рена. А это мой брат Оливье и отец Сиприан. Мы бродячие комедианты. Мартен умел делать всякие трюки и еще играл медведя в «Медвежьем фарсе». Он был нашим кормильцем. А теперь нам только и остается, что помирать с голоду.

По своему обычаю, Туссен ничуть не растерялся.

– Снимем с медведя шкуру. Потом я залезу внутрь, и тогда у вас снова будет медведь.

Рена покачала головой:

– Это никогда не заменит настоящего медведя.

– Может быть, но мы добавим к представлению еще одну пьесу – моего собственного сочинения, фарс «Двойняшки». А насчет всяких трюков я ведь тоже хоть куда: могу жонглировать и огонь глотать.

Услышав это, Франсуа сказал:

– Я сам буду медведем. Это я причинил вред, мне его и исправлять. Иначе никогда я не стану рыцарем.

Наконец их предложения были приняты. Труппа пустилась в путь, и вот так Франсуа де Вивре сделался медведем. Вырядившись в Мартенову шкуру, он представлял медведя в «Медвежьем фарсе». Сюжет был незамысловат. Человек со злым сердцем просит у Святой Девы, чтобы та дала ему силы больше, чем всем прочим смертным, и Святая Дева превращает его в медведя. И с этого самого момента с ним начинают приключаться всякие несчастья. Стоит ему появиться у себя дома, как его собственные дети убегают, жена палкой сгоняет беднягу с супружеского ложа; а когда он идет жаловаться соседям, те встречают его камнями; он просит убежища в церкви, но священник окатывает его кипятком. Наконец, преследуемый охотниками и чувствуя, что его вот-вот догонят и убьют, он молится Святой Деве, которая прощает его и обещает поселить в Раю…

В убогом зверином обличье, под шкурой, которая каждый миг напоминала ему о собственной глупости, Франсуа переживал свою крестную муку. Рена, которая решала в труппе все, не позволяла Франсуа играть в человечьем обличье. Человеческую часть роли исполнял Оливье, Франсуа же был только медведем. Он рычал и издавал прочие звуки, одновременно дикие и жалобные, всякий раз вызывая у публики бурное веселье, и покидал сцену под шутки и смех.

Испытания, выпавшие Франсуа, были гораздо горше, чем у Туссена. С самого начала этот последний снискал у публики немалый успех своими фокусами и трюками. Он и впрямь был весьма ловок, да вдобавок еще и краснобай, за что не раз удостаивался рукоплесканий. К тому же он сочинил собственный фарс – «Двойняшки», который всякий раз затмевал наивное представление с медведем. В нем Туссен изложил подлинную историю, лишь чуть-чуть приукрасив ее – домыслив, в частности, что из-за своей алчности девицы отдавались рыцарю. Этого рыцаря он сам и играл. Близнецов изображала Рена, а их любовная сцена выходила тем правдивее, что они и в жизни стали любовниками, с того самого первого раза.

Однако Франсуа не держал на Туссена зла. Напротив, он в который раз убедился в том, что его товарищ по несчастьям – существо поистине исключительное. Туссен не только не заважничал, когда судьба вознесла его гораздо выше господина, напротив, он теперь выказывал Франсуа такие знаки почтения, каких никогда не выказывал раньше. Когда Франсуа впервые вырядился медведем, он обратился к нему «господин мой», хотя до этого так его не величал, и с тех пор уже не обращался к Франсуа никак иначе.

Они разъезжали по ярмаркам и замкам. В замках труппу после представления кормили на кухне. Слуги, которые по простоте отождествляли актеров с их персонажами, всегда оставляли лучшие куски Рене и Туссену, а Франсуа доставались лишь объедки да корки хлеба, пропитанные соусом.

Как-то раз, когда они находились в замке, название которого Франсуа не запомнил, Туссен устроил на кухне представление для челяди. Взобравшись на стол, они с Реной пустились в зажигательную пляску. Оба были отличные танцоры, и публика оценила зрелище по заслугам. Туссен получил в награду цыпленка и колбасы на троих. Франсуа пристроился на полу в уголке, чтобы угоститься черствой краюхой. И тут, ко всеобщему удивлению, Туссен принес свое блюдо Франсуа и стал ему прислуживать, словно тот был принцем, а дождавшись, пока тот покончит с цыпленком, взялся за его горбушку.

Испытание Франсуа длилось недели, месяцы… В конце концов, он стал говорить себе, что оно, наверное, никогда не завершится и ему всю жизнь придется провести в медвежьей шкуре. Он не жаловался, считая, что заслужил это.

Замки сменялись замками, ярмарки – ярмарками. На Иоаннов день они давали представление в Ренне. Франсуа с болью в душе увидел место, где началось его первое воспоминание. Четырнадцать лет назад он ликовал, а рядом были родители, мать и отец. И он продолжал валять дурака, изображая медведя под грубый хохот…

* * *

Осенью труппа проезжала через лес Ланноэ. Франсуа шел пешком, поскольку на Востоке обычно ехали Рена либо ее отец Сиприан. И тут им повстречалась старуха.

Впрочем, назвать ее старухой было бы не вполне точно, настолько странным выглядело это существо. Нельзя было даже сказать наверняка, молодая она или старая, потому что ее лицо, хоть и свидетельствовало о прожитых годах, оставалось тем не менее гладким, без единой морщинки. Это бесполое лицо могло бы принадлежать как мужчине, так и женщине.

Поскольку они оказались на узкой тропинке, а его товарищ замешкался, Франсуа окликнул:

– Эй, Туссен, посторонись!

Странное существо встрепенулось:

– Тебя Туссеном зовут, мой мальчик?

– Да. А вас как прикажете называть? И кто вы – мужчина или женщина?

– Я занимаюсь ремеслом, на которое ни один мужчина не способен: даю жизнь людям. А звать меня Божьей Тварью. Так ты, значит, родился на Всех святых?

– В этот день меня нашли на ступенях церкви.

– Выходит, родился накануне. Покажи-ка мне все-таки свою руку.

Туссен протянул руку Божьей Твари, и та несколько мгновений рассматривала ее.

– Так оно и есть. Накануне ты родился.

– Это я родился на Всех святых…

– Ты?!

Франсуа был грязен, небрит и в своей медвежьей шкуре выглядел более чем странно. Божья Тварь посмотрела на него с жалостью.

– А ты знаешь, в котором часу?

– Ночью,

– Коли судить по твоему виду, не пожелала бы я тебе этого… Дай-ка и ты руку.

Франсуа подчинился. Божья Тварь вперилась в его ладонь и долго держала ее в своей.

– Однако все верно! Как тебя зовут?

Франсуа было слишком стыдно, чтобы назвать свое имя. Туссен сделал это за него:

– Это – мой господин, Франсуа де Вивре.

Казалось, ответ ошеломил Божью Тварь. Она открыла рот, потом закрыла. Наконец вымолвила:

– Когда закончится твое испытание, навести меня.

Франсуа хотел задать вопрос, но Божья Тварь уже пошла своей дорогой, и он не осмелился ее остановить.

* * *

В начале сентября 1354 года Франсуа вместе с труппой оказался в замке Ламбаль. Теперь ему было семнадцать лет. С тех пор как он покинул Куссон, миновали год и девять месяцев, и за это время они с Туссеном два раза отметили свой день рождения.

Ламбаль был столицей герцогства Пентьевр и обычным местопребыванием герцогини Жанны и ее мужа, Карла Блуаского. После того как этот последний побывал в плену у англичан и был освобожден, состоялось подписание перемирия. Однако спор из-за наследства так и остался неразрешенным, и было очевидно, что рано или поздно война возобновится.

Хотя Франсуа все это и знал, но, входя в замок, нисколько о том не заботился. Ничто из происходящего здесь его больше не касается, это старые, давно забытые рыцарские дела…

Труппе предстояло играть в большом зале замка. Незадолго до представления Франсуа узнал, что за ужином во главе стола сядет сама Жанна де Пентьевр, его крестная мать – крестная рыцаря со львом, которым ему уже никогда не бывать! Значит, у Бога нет никакой жалости к нему? И он требует, чтобы Франсуа явился перед ней вот так, выряженный в звериную шкуру, испуская дикие вопли и рыча под общий хохот и насмешки? На какой-то миг Франсуа это возмутило, и он даже решил отказаться от участия в спектакле. Но, в конце концов, смирился с неумолимым приговором судьбы. Когда настал его черед выходить на сцену, он поднялся на подмостки, как на эшафот.

Жанна де Пентьевр восседала в самом конце стола, в кресле с высокой спинкой. Ей было тридцать пять лет, но она выглядела чуть старше своего возраста: испытания, выпавшие ей на долю, не проходят для женщины бесследно. Она была темноволоса. Красота никогда не являлась ее главной заботой, но от всего облика герцогини веяло величием.