Текст книги "Дитя Всех cвятых. Цикламор"

Головокружение! Оно охватило его целиком и ужасало тем больше, что требовалось не сопротивляться, но уступить ему. Сам Бог разрешает, более того, повелевает поступить таким образом! И Анн очутился перед своей Теодорой, сам не зная как.

Начал:

– Вы были правы… Я понял, что…

– Что любите меня? Я и сама это знаю, иначе зачем бы вернулась к вам на землю?.. С тех пор, как моя песнь звучит в лесах, люди находят ее бесстыдной, нечистой, похабной. Вы первый, кто слушал ее с любовью.

– Теодора!

– Да, я – Теодора, вы не ошиблись. А теперь говорите мне о своей любви. Повторяйте за мной: «Теодора, любимая!»

– Я никогда не осмелюсь…

– Надо покориться воле Божией. Если это может вам помочь, закройте глаза, как делали недавно.

Анн зажмурился. Он считал, что не сможет, но смог.

– Теодора, любимая…

Его качнуло, он потерял равновесие и схватил ее в объятия, сам того не желая.

Она осторожно высвободилась.

– Пора уходить. Не к месту доказательства любви там, где страдал наш Господь…

Она направилась к Безотрадному, который пасся неподалеку, и села в седло как прежде, по-дамски. Он двинулся следом, и вот так, молча, не глядя друг на друга, Анн Иерусалимский и Теодора де Куссон спустились с Масличной горы.

***

Через три дня они вернулись в Яффу. В гавани стоял готовый к отплытию в христианские страны корабль. Он назывался «Спирито Санто» – «Святой Дух» – и направлялся в свой порт приписки, в Венецию. Анн колебался: сесть на него или дожидаться судна, идущего в Марсель? Он склонялся ко второму решению – отчасти из желания вновь повстречать «Надежду» и ее капитана. Однако вскоре Анн выяснил, что из-за прихоти ветров можно прождать много недель, так и не увидев ни одного французского судна. Вдобавок, название венецианского корабля само по себе звучало как приглашение: Святой Дух не может обмануть…

На «Спирито Санто» все было устроено так же, как и на «Надежде». На корме – капитанская каюта, на носу – укрытие для женщин. К тайному разочарованию Анна, на борту оказалась еще одна женщина-паломница, разделившая это помещение с Теодорой. Так что проводить ночи с женой, как он надеялся, ему было невозможно.

Впрочем, его супругу это, казалось, ничуть не раздосадовало. А когда Анн стал удивлялся и даже раздражаться на это обстоятельство, Теодора попросила его проявить терпение и довериться ей.

Во время плавания они мало говорили между собой. Она неоднократно поправляла его, когда он обращался к ней «сударыня», и заставляла называть себя Теодорой, к чему он, в конце концов, привык. Кроме того, к своему величайшему счастью, Анн заметил, что с каждым днем к Теодоре возвращается ее былая красота. Она расцветала, блистала, она становилась еще краше, чем была в Куссоне…

Разумеется, все дни Анн проводил в грезах. Он никак не мог надивиться превратностям судьбы и неизмеримым тайнам божественного промысла. Он уходил уничтоженным, отчаявшимся, а возвращается Анном Иерусалимским, супругом Теодоры де Куссон!

Порой ему случалось вспоминать об Альеноре Заморской. Но эта дама пропала, а вместе с нею исчезла и огромная рана, которую нанесло ему ее предательство. И более того, не было никогда никакой Альеноры. Она была лишь видимостью, оболочкой, которую использовала Теодора, чтобы добиться своего.

Анн женат на Теодоре!.. Порой его охватывало сочувствие к прочим мужчинам, которым дано познать лишь обыкновенных женщин, к капитану, например, самодовольному толстяку, бахвалившемуся своими похождениями в Венеции. Что бы они все подумали, если бы узнали, что его супруга – существо не от мира сего, существо фантастическое, волшебное?

Для Анна возвращение в Европу стало возвращением к жизни. Он чувствовал, как его переполняет энергия, ликовал. Его беспокоило только одно: что произойдет, когда они с Теодорой станут мужем и женой на самом деле? Задумываясь над этим, он сам себе казался морем, расстилавшимся перед его глазами, клокочущим океаном желания. Разумеется, такое не слишком его успокаивало.

Анн и Теодора высадились в Венеции майским утром. Какого числа? Они не хотели этого знать. Заметив в городе активные военные приготовления, они предпочли сразу же пуститься в дорогу.

Сперва им попадались солдаты, потом потянулись сожженные дома, и, наконец, они увидели трупы: в краю шла война. Путники ускорили шаг и остановились только ночью, в недавно разрушенном доме, который совершенно очевидно пострадал в ходе боевых действий.

Со времени откровения на Масличной горе Анн впервые лежал рядом с Теодорой. Его сердце неистово колотилось, тем более что где-то вдалеке затянули свою ночную песнь волки. Его жена легла и приготовилась ко сну, внешне безразличная.

Анн решился заговорить с ней. Хоть он и боялся этого мига больше всего на свете, но слишком его желал, чтобы промолчать. Он грезил о Теодоре с тех самых пор, как Франсуа открыл ему ее существование, с того Богоявления, с четырнадцати лет.

– Теодора!

– Да, любимый…

У Анна перехватило горло: впервые она назвала его так! Он онемел надолго, в то время как она вопросительно на него смотрела.

Наконец, ему удалось продолжить:

– Теодора, долго мы еще будем ждать? Уже больше двух лет я желаю вас, жажду!

Она приподнялась на локте – восхитительная, светлоглазая, с влекущими губами. Ее белокурые волосы, перевитые темными прядями, вновь стали гладкими и красивыми.

– А я – больше двухсот лет. Спите, возлюбленный мой. Когда час придет, от долгого ожидания он будет только прекраснее…

***

Через двенадцать дней они вышли на берег прелестного озера, окруженного холмами, которые отражались в его чистых водах. Склоны покрывала буйная растительность, дарившая человеку все краски и запахи конца весны. Картина оставляла впечатление богатства, мира и довольства.

На берегу, напротив небольшого островка, возвышался уединенный замок. Красота этих мест, усталость и волнения путешествия побудили их сделать то, на что они еще никогда не решались. Поскольку день уже клонился к вечеру, а они не знали, где остановиться на ночлег, то постучались в ворота и попросили гостеприимства. Прежде они из смирения искали приюта лишь в монастырях, но разве теперь их паломничество не кончилось?

Их встретили довольно дружелюбно. Хотя оба не говорили по-итальянски, они все же поняли, что владелец замка их примет. А пока их ввели в большой зал и велели ждать.

Осмотревшись, молодые супруги буквально онемели от изумления. Никогда еще не видывали они таких чудес. Продолговатый, очень светлый – благодаря высоким окнам в частом переплете, – зал весь был уставлен дивными мраморными статуями, изображавшими обнаженных мужчин и женщин. Их собралось там столько, что они казались настоящей каменной толпой. Анн узнал богов и богинь, о которых читал в латинских и греческих книгах, и хотел было рассмотреть их поближе, но передумал: слишком уж их было много!

К тому же то было не единственное богатство помещения: книги в роскошных переплетах громоздились на большом столе, который и сам представлял собою произведение искусства. Он тоже был мраморный, зеленый – светлые прожилки выписывали тысячи узоров на более темном фоне.

Анн как раз рассматривал один из томов, когда появился хозяин – представительный мужчина лет пятидесяти, с седеющими волосами и живым взглядом умных глаз. Он был облачен в длинное красное одеяние, расшитое серебром.

Анн поклонился низко, как подобает простолюдину.

– Монсеньор, меня зовут Анн Иерусалимский, а это Теодора, моя супруга. Не сочтите мое прозвание кощунственным. Бог сам даровал его мне во время Пасхи, на Масличной горе.

– А я – Виргилио д'Орта. Я бесконечно рад принять паломников из Иерусалима. Такие люди столь редки…

Он знаком пригласил их за стол. Слуги уже расставляли серебряную посуду и подносили первые кушанья.

Виргилио д'Орта заговорил снова. Он изъяснялся по-французски очень правильно, хоть и с сильным акцентом. Он засыпал своих гостей множеством вопросов об Иерусалиме и, лишь удовлетворив свое любопытство, перешел к себе самому.

– Я выучил ваш язык во Франции, в Блуа, у сестры моего сюзерена, несчастной Валентины Висконти…

Анн вздрогнул: Блуа – место его рождения, Валентина Висконти – крестная его отца!

Превозмогая боль воспоминаний, он не удержался и спросил:

– Вы не знавали там некоего Вивре?

Виргилио д'Орта удивленно посмотрел на юношу и погладил себе подбородок длинной тонкой рукой.

– Да, Шарля де Вивре. Они с женой были странной парой. Кажется, ее звали Анной, почти как вас. Они неизменно привлекали к себе взоры. Он был еще ребенок, она – уже взрослая женщина, но это не мешало им обожать друг друга. Кем они вам приходятся?

– Давнее знакомство. Прошу прощения, что побеспокоил вас, монсеньор.

Тут Анн позволил себе спросить хозяина о войне, зловещие признаки которой они видели по дороге. Виргилио д'Орта объяснил, что его сюзерен, Филиппе Мария Висконти, герцог Миланский, уже пять лет воюет против Савойи, Флоренции и Венеции. И заключил с улыбкой:

– Иногда возраст только на пользу. Я уже слишком стар для доспехов, так что эта война обходится без меня. Что позволяет мне целиком отдаться моей давней страсти: латинским поэтам, особенно тому из них, чье имя я ношу.

Поскольку ужин был завершен и уже стемнело, Виргилио поднялся из-за стола. Анн последовал его примеру и подошел еще раз взглянуть на книгу, которой любовался в ожидании хозяина.

– Монсеньор, у вас тут великолепная «Одиссея»!

– Откуда вы знаете, что это «Одиссея»?

– Я позволил себе заглянуть в нее.

– Вы читаете по-гречески?

– Да, монсеньор…

Эрудиция убогого странника явно удивила Виргилио д'Орту, который воззрился на него с возросшим интересом.

– Не хочу допытываться, кто вы, синьор Анн, или, точнее, кем были, но вы мне нравитесь. А как вам понравится предложение взглянуть на мою библиотеку?

– Это было бы для меня великой честью и великой радостью, монсеньор!

Тогда Виргилио д'Орта обернулся к молодой женщине.

– Угодно ли синьоре Теодоре сопровождать нас, или она предпочитает удалиться в свою опочивальню?

Теодора ответила, что чувствует себя слишком усталой, и Виргилио д'Орта распорядился, чтобы ее проводили в спальные покои, а сам зашагал к выходу из зала, лавируя среди мраморных статуй. Анн двинулся следом.

Библиотека располагалась на втором этаже, прямо над залом. Ее стены до самого верха занимали полки с томами в темно-коричневых переплетах. Анн никогда не видел такого множества книг. Он даже застыл, заглядевшись на них, но тут Виргилио д'Орта подошел к сундуку, где хранились намотанные на деревянные валики пергаментные свитки.

– Взгляните! Настоящие сокровища – здесь! Вот «Буколики» Вергилия. Эти свитки были созданы еще в те времена, когда великий поэт был жив, а некоторые, полагаю, переписаны даже им самим.

Он обращался с ними благоговейнее, чем священник со святыми дарами.

– Per disgrazia [6]6
  К несчастью (um.).


[Закрыть], текст, как видите, обрывается на третьей эклоге! Продолжение свитка оторвано. Я уже перевел оставшееся на итальянский, но собираюсь переделать перевод. Он мне не нравится.

Виргилио д'Орта рассказывал еще долго и словоохотливо. Когда речь заходила о его драгоценных латинских текстах, он сразу же загорался и расцвечивал свою речь выражениями на родном языке. Какое-то время спустя он взялся за перевод, склонившись над столом возле подсвечника. Анн предпочел обследовать остальную библиотеку.

Его взгляд наткнулся на стопку пергаментных листов. Он взял верхний и пробежал его глазами. Там повествовалось о житии святого Юлия, окончившего свои дни как раз в Орте и погребенного на том самом островке, который они с Альенорой заметили по прибытии. Однако его внимание привлек не текст, а сам пергамент. По виду он был точно такой же, как и в свитках Вергилия. Анн взял тот, что был разорван, и приложил его к житию святого Юлия.

Предположение оказалось верным: линии обрыва совпали. Видимо, давным-давно какой-то монах соскреб строчки и воспользовался бесценным манускриптом, чтобы переписать на него этот текст, весьма назидательный конечно, но лишенный малейшей художественной ценности.

Виргилио д'Орта, с головой ушедший в перевод, ничего не заметил. Анн решил не сообщать ему о своем печальном открытии, которое могло лишь привести беднягу в отчаяние.

Однако тут ему пришло в голову исследовать листок с житием святого на просвет. Анн поднес пергамент к свечам и чуть не вскрикнул от радости… Нет, ревностный монах все-таки не совершил непоправимого! Древний текст, поспешно стертый, не исчез окончательно. Всмотревшись повнимательнее, его можно было различить под более поздними буквами. Особенно выделялся первый стих, в самом верху пергамента.

Анн возвысил голос:

– А вы знаете, как начинается четвертая эклога, монсеньор?

На другом конце комнаты Виргилио д'Орта поднял глаза от своей работы:

– Вы причиняете мне боль, синьор Анн! Увы, ее здесь нет. Я читал в одном комментарии, что речь там шла о сицилийских музах, но это и все, что я знаю.

– Sicelides Musae, paulo majora canamus… [7]7
  Сицилийские Музы, возвысим же тон наших песен… (лат.)


[Закрыть]

В библиотеке вдруг случился переполох. Виргилио д'Орта сломя голову бросился к Анну, опрокинув свою скамью и спотыкаясь по пути о стопки книг, разбросанных на полу.

– Cos'e? Что вы сказали? Где, где вы это вычитали?

Анн как мог успокоил лихорадочное возбуждение своего гостеприимца и все ему объяснил. Увидев вожделенные строчки собственными глазами, тот рухнул на колени.

– Это самый прекрасный день в моей жизни! Siate bene– detto, benedettissimo [8]8
  Будьте благословенны (ит.).


[Закрыть], синьор Анн! Да хранят вас все святые в раю!

Громкими криками он принялся созывать слуг, требуя, чтобы ему немедленно принесли остро отточенные ножи и кинжалы, чтобы использовать их в качестве скребков, а также уксус и лимоны, чтобы оттирать чернила. Словно оправдываясь перед Анном, Виргилио пробормотал, сопровождая свои слова выразительными жестами:

– Понимаете, житие San Giulio можно стереть, это не святотатство. Копий наверняка много. И к тому же здесь его и так все знают!

Когда слуги принесли требуемое, Виргилио д'Орта повернулся к своему гостю. Он почти умолял, трепеща от возбуждения:

– Вы ведь поможете мне, синьор Анн? Такая работа требует точности. А вы молоды, у вас твердая рука… Я знаю, синьора Теодора одна в опочивальне. Но ведь она может подождать вас немножко?

– У нас вся жизнь впереди, монсеньор…

С бесконечной осторожностью выскребая поздний текст, чтобы, не дай Бог, не коснуться того, что виднелся под ним, Анн, тем не менее, поймал себя на том, что его голова занята совершенно другим. Он испытывал странное возбуждение, слыша, как кто-то другой произносит имя «Теодора». Виргилио д'Орта сказал «синьора Теодора», словно это было самое обычное дело, словно та, что стала его женой, не выла веками в ночном лесу! Это было в некотором роде официальным признанием их супружества. В лице синьора д'Орты весь мир людской признавал их сверхъестественный союз и давал ему свое благословение.

Гостеприимный хозяин и его молодой гость провели всю ночь над пергаментом. Добавив уксусу после первого соскребания, они не без труда разобрали первые строки Виргилиевой четвертой эклоги. Там говорилось о рождении некоего чудесного ребенка, которому будет принадлежать мир.

К утру оба были измучены. Виргилио д'Орта попросил Анна остаться хотя бы на несколько дней; Анн не ответил пока ни да, ни нет.

Они нашли Теодору в поистине волшебном саду замка, где та прогуливалась среди пальм, олеандров, канн, банановых деревьев и роз всех цветов. Виргилио д'Орта поспешил к ней навстречу. Рассказав о событиях ночи, он продолжил:

– Ваш супруг согласился остаться здесь на несколько дней, чтобы помочь мне. Я предлагаю вам обоим поселиться в моем маленьком замке на острове. Он называется Кастеллино. Мы с моей бедной женой порой проводили там лето. Вам будет там хорошо. Это настоящее любовное гнездышко. Я велю доставить вас туда на моей галере.

Да, да, у Виргилио д'Орты имелась собственная «римская галера»! То была уменьшенная копия, которую он велел построить по образцу боевых кораблей Древнего Рима. Он отвел к ней молодых супругов немедля.

Галера была выкрашена в цвета рода д'Орта – красная с серебром – и приводилась в движение десятью гребцами. Хозяин занял место на носу, чета последовала его примеру, и судно неспешно направилось к острову.

Виргилио д'Орта говорил без умолку, но Анн не слушал его, блуждая взглядом по пейзажу. Чем ближе они подплывали к острову, тем тише становилось вокруг. Анн растроганно подумал о бедняге святом Юлии, житие которого они стирали. Славный малый, родившийся в Греции и бежавший от гонений, добрался до озера Орта и решил поселиться на острове. За неимением лодки он переправился туда на собственном плаще, гребя посохом как веслом. Остров кишел змеями, но он изгнал их оттуда и стал проповедовать Евангелие местным жителям. Крестив весь край, он умер, всеми почитаемый, в 400 году…

Галера подошла к главному причалу. Остров был невелик, и вытянут в длину. На одном его краю возвышалась церковь со стройной колоколенкой в окружении зданий, служивших приютом для монахов, все из прекрасного белого камня, простой и строгой архитектуры. Дальше простирались фруктовые сады – вплоть до крохотной деревушки, состоявшей всего из нескольких рыбацких и крестьянских домиков. На другом конце острова находился Кастеллино.

Нельзя было выразиться лучше, назвав его «любовным гнездышком»; более того, это выражение подходило ему почти буквально! Кастеллино, построенный у самой кромки воды, был продолговатым одноэтажным зданием с большими стрельчатыми окнами. Внутри он состоял из одного-единственного покоя. Оригинальность постройке придавали две круглые башни.

Одна служила опочивальней. Невысокая лесенка приводила в круглую комнату с изысканным убранством. Наибольшее восхищение вызывало здесь ложе под синим балдахином, украшенное амурами и двумя статуями наподобие тех, что во множестве имелись в замке Орта; одна фигура была мужской, другая – женской.

Вторая башня, в точности такая же по форме и размерам, была необитаема. Точнее, там не жили человеческие существа: это была голубятня, где ворковали десятки голубей и горлиц.

Таким образом, Кастеллино представлял собою любовное гнездо для всех Божьих созданий, будь то люди или птицы.

Показав своим гостям их новое обиталище, Виргилио д'Орта умиленно и чуть печально заметил:

– Я не заглядывал в Кастеллино с тех пор, как моя жена покинула этот мир. Благодаря вам он снова оживет.

Затем он спросил Анна, не угодно ли ему вернуться обратно для работы над переводом Вергилия. Если синьора Теодора пожелает, то может остаться на острове. Вечером он пошлет за ней галеру, и они поужинают все вместе. И добавил учтиво:

– Располагайтесь как дома. Торопиться совершенно некуда.

Анн и Теодора поднялись в спальню, открыли окно и выглянули наружу. Внизу равномерно плескалась вода, еле слышная из-за неумолчного воркования на голубятне. Вперед выдавалась дощатая пристань гораздо более скромных размеров, нежели та, на которую они высадились на другой стороне острова, а вокруг расстилалось озеро.

Оно было восхитительно спокойным, чуть тронутое легкой рябью; лесистые берега безупречно отражались в зеркальной воде. Воздух был пронизан светом и благоухал. На совершенно ясном небе виднелось одно-единственное, словно заблудившееся облачко. Окружавшая их красота казалась осязаемой: возникало ощущение, что достаточно лишь открыть глаза, уши и ноздри, чтобы она проникла в человека, заполнила его собой и превратила в свою частицу…

Анн понял, что эти места ждали их вечно.

Теодора сказала:

– Здесь…

Он не ответил, погруженный в созерцание. И снова услышал ее голос:

– Мы проживем лето здесь.

На сей раз, он обернулся к ней, но встретил взгляд серых глаз и утонул в них. Они были спокойнее и прозрачнее озера, яснее, чем небо с единственным облаком. Любой, самый роскошный пейзаж меркнул перед этой необъятностью. Там отражались не только лесистые берега, какими бы восхитительным они ни были, но весь белый свет.

Анн не отводил от нее взгляда. У него возникло ощущение, что он и сам где-то в этих глазах, словно на острове.

– Но меня ждет Франция…

– Знаю. Я прошу у вас одно только лето. Мы похитим его у людей, у войны и у самого Бога. Это будет украденное лето. Когда настанет пора уйти, вы уйдете.

– Теодора!

Она отвернулась. Чары развеялись.

Весь этот день, проведенный в библиотеке с сеньором д'Ортой, Анн вовсе не думал о четвертой эклоге «Буколик». Он так витал в облаках, что вскоре был даже вынужден отказаться от выскабливания текста: рассеянность делала его неловким. Но Виргилио д'Орта был слишком ему признателен, чтобы сердиться, и продолжил работу один.

На самом деле Анн смотрел только на небо. Он находил небосклон безнадежно ясным. Чего ждет солнце, почему все не закатывается? Разве можно так медленно ползти по своему дневному пути? Наконец, свет, лившийся сквозь частый переплет окон, порозовел, и Виргилио зажег свечи, чтобы продолжить труды в сумерках. Анну пришлось все же прождать еще целую бесконечность – час, быть может, – прежде чем хозяин отложил рукопись и скребок и заявил:

– Синьора Теодора, должно быть, уже заждалась. Пойдемте ужинать. Я умираю от голода!

Синьора Теодора действительно уже находилась в большом зале, неподвижно застыв, словно из озорства, среди статуй. На ней по-прежнему было ее серое платье паломницы, но ни одна королева, с тех пор как появились на свете королевы, не носила своих одежд с большим изяществом.

Они уселись за стол, хозяин и гости друг против друга. Люстры ярко их освещали. Быть может, в тот вечер у Анна на тарелке побывали самые редкие яства, а в кубке – самые хмельные вина; быть может, Виргилио д'Орта вел тогда самые глубокие и мудрые речи. Этого Анн так и не узнал. Он насыщался, глядя на губы Теодоры, он пьянел от взора Теодоры и знал, что с нею происходило то же самое. Разделявший их зеленый стол был короче дыхания. Они уже перенеслись на свой остров, и мир вокруг них казался лишь плеском волн…

Виргилио д'Орта встал. Они оба вздрогнули.

– Уже поздно. Я велю приготовить вам галеру.

Анн отрицательно покачал головой.

– Мы бы предпочли вернуться одни. Нет ли у вас просто лодки?

Хозяин улыбнулся.

– Конечно! Какой же я глупец. Моя свадебная лодка, на которой я отвозил мою жену на остров, в Кастеллино.

Он пошел первым, они следом. Кто бы мог описать сладость этой ночи? Но она отозвалось болью в сердце Анна. Он понял, что с этого мгновения начинается «украденное лето» и что дни его сочтены для них. Отныне время становилось их врагом и неизбежно будет победителем…

Анн отогнал мысль о будущем, чтобы вернуться к настоящему.

Хозяин показал им лодку. На ней имелись два серебряных фонаря, один на носу, другой на корме. Слуги вставили туда свечи, и суденышко осветилось мягким белым светом. Они сели по местам. Анн взмахнул веслами.

Виргилио д'Орта не смог утаить волнения.

– Будьте счастливы, дети мои! Felici come noi un tempo! [9]9
  Счастливы, как мы когда-то (um.).


[Закрыть]

Анн продолжал медленно грести. Фонари освещали их обоих. Он смотрел на Теодору, неподвижно сидящую на корме, она смотрела на него. Все вокруг них было черно, свет плескал только на них, а остального мира не существовало.

Анн понял: даже если ему суждено прожить сто лет, как прадеду, никогда уже он не познает подобного мгновения. Ему захотелось, чтобы остров оказался дальше, чем Иерусалим, чтобы пришлось грести еще две сотни лет, прежде чем они с Теодорой достигнут берега и счастья.

Он бросил весла. Какое-то время они оба слышали, как лодка продолжает скользить в черной воде. А потом – ничего. Они посмотрели друг на друга. Анн сказал ей нежно:

– Теодора, дар Божий.

Она улыбнулась в ответ.

Где-то совсем рядом послышался быстрый, легкий всплеск: рыба! Повсюду вокруг была жизнь, невидимая, но явственно ощутимая. У Анна крепло чувство, что все твари и растения любят их и завидуют им.

Донесся голос Теодоры:

– Любимый, летние ночи коротки.

Он снова взялся за весла. Легкий толчок суденышка о причал заставил его вздрогнуть. Он обернулся и увидел при свете фонарей ждавшую их башню Кастеллино. В полумраке ему почудилось, что это одна из башен Куссона, а там – окно его комнаты. Но Теодора находилась не в далеких лесах, за стенами и рвами, Теодора ждала рядом, готовая войти туда вместе с ним.

Анн покачал головой:

– Не могу поверить.

– Это так трудно?

– Слишком прекрасно, слишком…

Теодора ступила на пристань. Он был так смущен, что забыл сойти первым и подать ей руку. Анн догнал ее и пошел рядом.

Серые глаза взглянули на него.

– Не сомневайтесь в вашем счастье. Я – Теодора, «волчья дама», былая хозяйка Куссона, та, кого вы призывали в ваших мечтах. Но поверьте, ваше счастье – ничто в сравнении с моим.

– Теодора!

– Да, повторяйте мое имя, твердите его с любовью. Вы единственный, кто произносил его так. Единственный за века…

В ту ночь Анн пожал плоды двухсот лет любви. Волна, бросившая его к Теодоре, накатила из такой дали, что захлестнула его целиком. И соприкосновение с этим сверхъестественным созданием чуть не сокрушило его бренную, телесную оболочку. Ему казалось, что после первых объятий от него останется один лишь пепел. Но его это не страшило, а впрочем, ничего подобного и не произошло.

Никогда еще в башне Кастеллино не пылала такая страсть. Будучи островом на острове, она стала самым укромным местом на свете. Там супруги познали и бури, и мгновения затишья, казавшиеся вечными. И говорили, и молчали веками, но ведомо им было и то, что это не имеет никакого значения: ведь в каждом из своих слов и в каждом молчании они любили друг друга.

И время текло, а волшебство не рассеивалось ни на миг… Украденное лето не походило на обычную жизнь человека, потому что от начала и до конца оставалось двояким. Существовали два совершенно отдельных времени: ночь и день; два места, меж которыми не было ничего общего: башня Кастеллино – и все остальное; и две женщины, лишь внешне похожие друг на друга: Теодора, ставшая, наконец, сама собой – в башне, и Теодора в обличье Альеноры – за ее стенами.

У возлюбленных, однако, имелся четкий распорядок, так что со стороны могло показаться, что в их жизни нет никакой тайны. Утром они покидали остров и переправлялись в замок. Анн присоединялся к Виргилио д'Орте в библиотеке, а Теодора отправлялась в конюшню, садилась на Безотрадного и объезжала окрестности. Они встречались за обедом, в обществе хозяина. Тот безумно обрадовался, когда синьор Анн сообщил, что вместо нескольких дней подарит ему целое лето совместных трудов, и чествовал своих гостей по-королевски.

Вторая половина дня всецело принадлежала им. Они проводили ее в прогулках вплоть до вечера. А ночью, после ужина, вновь уплывали на остров. Именно там, в кругу белого света посреди черной воды, наступал самый прекрасный миг. Оба предвкушали ожидавшее их счастье, но не говорили об этом.

Они пожелали сохранить свои паломнические одеяния. Виргилио д'Орте они объяснили это смирением, но слукавили: истрепанный наряд был им так дорог потому, что именно в нем они полюбили друг друга. Анн вообще не хотел, чтобы Теодора когда-нибудь сменила на новое свое старенькое серое шерстяное платье, лоскут от которого он даже во время объятий не снимал с шеи.

Лето выдалось очень жаркое. Чтобы освежиться, они постоянно купались в озере. Когда они оказались в воде первый раз, Анн изрядно удивился, обнаружив, что Теодора не только умеет плавать, что довольно большая редкость среди женщин, но и чувствует себя в воде как рыба. Она плавала почти так же быстро, как и он, и была столь же вынослива. Анн быстро к этому привык и даже сердился на себя за собственное удивление: в том, что касается Теодоры, его ничто не должно удивлять.

Теодора – его жена, он женат на Теодоре, он каждую ночь предается любви с призраком… Но напрасно Анн повторял себе это по тысяче раз на дню: ему все равно не удавалось свыкнуться с этой ослепительной истиной, с этим невероятным счастьем. Та, что по-волчьи выла в туманах Куссона, прошла сквозь толщу пространства и времени, чтобы соединиться с ним в сияющем лете Орты. Ему казалось, что он грезит, но это происходило наяву!

Его жена – Теодора, а то, что она выглядит как Альенора, – лишь пустая видимость. Анн осознавал это, когда после купания они ложились нагие на берегу, чтобы передохнуть и обогреться на солнышке. Сколько бы он ни любовался ее восхитительным телом, оно ничуть не волновало его. Мысль прикоснуться к ней, ласкать, предаться любви средь бела дня даже не приходила ему в голову, настолько это казалась нелепым. Теодора ждет его позже. Теодора существует только ночью, ибо только ночью приходит к нему дивное головокружение. Теодора – лишь головокружение…

Она никогда не рассказывала о себе, и Анн уважал ее молчание. Конечно, ему хотелось бы, чтобы она поведала о своем сказочном прошлом, но об этом, без сомнения, людям не рассказывают. С него хватало и того, что Теодора – его жена и принадлежит ему одному, навек. Он смотрел на обручальное кольцо, прикасался к серой шерстяной повязке на шее, и это его успокаивало.

И все же как-то ночью, жаркой, почти душной, Теодора заговорила…

Они покинули спальню после объятий, ища прохлады на причале. Над озером кружило множество светлячков, образуя изменчивые созвездия. И вот тогда вдалеке, на другом берегу, они услышали волков. Этот вой доставил Анну огромную радость, и он торжествующе рассмеялся.

– Они вас зовут, а вы здесь! Ревнуют, что вы предпочли им человека!

Но Теодора не засмеялась с ним вместе. Наоборот, внезапно она посерьезнела.

– Правда, это они меня зовут. И однажды мне придется уйти к ним.

– Что вы такое говорите?

– Я не смогу навсегда остаться с человеком из крови и плоти. А вы не можете вечно жить с тенью.

– Теодора!

– Идемте, вернемся! Вернемся скорее!

***

В один из первых сентябрьских дней, направляясь в замок, Анн увидел нечто ужасающее: опавший лист! Только тут он осознал то, что доселе отказывался замечать: лето уходило. Дни стали короче, солнце – не таким палящим, вода в озере остыла и уже не позволяла им плавать вволю.

А на следующий день они встретили паломника. Это случилось после обеда. С утра все заволокло туманом. Супруги отказались от своего каждодневного купания и отправились покататься на Безотрадном: он – сидя в седле, она – сзади, боком, крепко обхватив его руками. Оба были серьезны и молчаливы. Подобно сновидцам, чувствующим сквозь забытье близящееся пробуждение, они сознавали, что их волшебная греза вот-вот развеется.

С дороги, сквозь туман, долетел чей-то голос. Невидимый путник пел:

Где благородный дофин,

Что с королевством сталось?

Орлеан, Божанси, Вандом да Клери —