Текст книги "Конго Реквием"

40

Поминальный обед – от него не отвертишься. Лоик и София едва сдерживались, пока тянулась эта странная трапеза, замешенная на страхе, грусти и возвращении к жизни: смех и аппетит вступили в свои права, едва кладбищенские ворота остались позади.

Наконец, ближе к четырем часам, они смогли разделить между собой работу. София обыскивала кабинет отца – она там знала все уголки, – Лоик рылся в Интернете, отыскивая все, что могло быть связано с именами, которые назвал Сабатини: Изидор Кабонго, Трезор Мумбанза, Лоран Бизинжи.

Первый был чистокровным луба из Катанги. Он начал с самого подножия лестницы, в шахтах, потом поднялся до самого верха, встав рядом с Мобуту, был назначен министром горнодобывающей промышленности и геологии. Самоучка, который сумел стать настолько незаменимым, что удержался при всех правительствах. На сегодняшний день он был советником Кабилы, и без его согласия не принималось ни одно решение в области эксплуатации месторождений – знал ли он уже о существовании новых рудных жил?

С Трезором Мумбанзой история была совсем другая, куда круче предыдущей. Тоже луба, но моложе и кровожадней. Ноль информации о его происхождении и образовании. Как военный, он появляется в 1996 году, во время первой конголезской войны, когда Джеймс Кабаребе, руандийский офицер под командованием Поля Кагаме, создает Альянс демократических сил за освобождение Конго (AFDL), чтобы свергнуть Мобуту. Позже Мумбанза поддержит Лорана-Дезире Кабилу, когда тот повернется против руандийцев, и получит звание полковника. Он возвращается в Катангу и формирует там армию. В двухтысячных годах он становится генералом и отодвигает границы конфликта, который от Киву спускается к Северной Катанге. Тогда же он формирует милицию, в обязанности которой входит надзор за рудниками, в частности за «Колтано». Именно поэтому ему предлагают пост директора после смерти Филиппа Сезе Нсеко. Предложение принимается. Убил ли он своего предшественника, чтобы занять его место?

Мумбанза не упоминался ни в одной истории с вымогательством – Катанга все-таки не Киву и не Итури[52]52
  Итури – провинция в Конго.


[Закрыть], – но его солдаты, пресловутые FARDC, вооруженные силы Конго, вовсе не были мальчиками из церковного хора. Никаких проблем найти среди них любителей электропилы, а то и каннибалов при случае.

Чтобы далеко не ходить – его собственная правая рука, которой, как ни странно, был тутси: полковник Лоран Бизинжи. С ним никаких неясностей не возникало: после десяти лет руководства войсками уникальной жестокости он продавал свои услуги тому, кто больше заплатит, одновременно в обоих Киву[53]53
  Имеются в виду две провинции в Конго, расположенные по берегам озера Киву: Южное Киву и Северное Киву.


[Закрыть], в Итури, потом в Северной Катанге, где он в конце концов и поступил в распоряжение Мумбанзы. Этот тутси был самым вероятным кандидатом на роль убийцы Нсеко и Монтефиори. Его портреты, которые нарыл Лоик, леденили кровь. Длинное лицо, иссеченное ритуальными надрезами, черный взгляд, исходящий из самых темных глубин души. Полковник походил на чистый концентрат отрицательной энергии.

Лоик разглядывал эти три физиономии, и у него возникало ощущение, что он играет в какую-то ужасающую «Клуэдо»[54]54
  «Клуэдо» (фр. «Cluedo») – настольная игра-детектив, в которой имитируется расследование убийства.


[Закрыть]. Кто убил Кондотьера? Почему Сабатини назвал эти имена? Находятся ли они в Тоскане? Кто следующий в списке? Морван-старший? Он сам? София?

Он слышал, как она роется в соседней комнате, и уже собирался пойти к ней, когда у него начался очередной приступ дрожи. Мокрый от пота, он бросился в ванную и застыл там на подкашивающихся ногах. Руки и тело сводило настоящими конвульсиями. Чувство подавленности, беспредельной тоски обрушивалось на него, как цистерна с раскаленным дегтем. Дежавю. В такие моменты даже самоубийство представлялось ему блаженным выходом…

– Тебе плохо?

София стояла на пороге ванной комнаты. Он осознал, что бьется лбом о зеркало, как псих из Сент-Анн или Белого дома[55]55
  Белый дом (фр. Hôpital Psychiatrique de Maison Blanche) – психиатрическая больница в Париже.


[Закрыть]. Не отвечая, он пустил струю холодной воды и сунул под нее голову.

– Все хорошо, – произнес он наконец, мокрый и полувменяемый.

Дрожь отступила. Он больше не узнавал в зеркале свои черты, обострившиеся, дергающиеся, – капли воды скользили по ним, как по мрамору. Он должен довести до конца это расследование, несмотря на все риски. Оно спасет его – наркомана, труса… «Герой, – говорил его отец, – это тот, кто слишком запуган, чтобы смыться». До сегодняшнего дня Лоику хватало смелости бежать.

Он повернулся к Софии и увидел, что та держит в руках записную книжку.

– Ты нашла ее?

Она подошла и полистала перед его носом страницы, исписанные значками, похожими на те, которыми написан Кодекс Хаммурапи, один из первых памятников клинописи возрастом около четырех тысяч лет.

– Всю жизнь папа записывал свои планы этими палочками и символами.

– И ты сумеешь расшифровать эту… штуку?

– Не имеет смысла.

София раскрыла двойную страницу, соответствующую дате вторника: она была девственно-чиста.

– У него в тот день не было ни одной встречи?

– Скорее, он должен был встретиться с теми, чьи имена не хотел упоминать, даже записав их на собственном сабире[56]56
  Сабир – средиземноморский жаргон, состоящий из смеси различных языков.


[Закрыть]. И он отвел время с запасом: целый день.

– Вернулись к исходной позиции?

– Не совсем.

Итальянка показала ему на предыдущую страницу: понедельник был исписан символами и отмечен внизу правой страницы странным «К».

– Пора познакомить тебя с Кено.

41

С момента, когда Одри обнаружила адреса двух жертв Человека-гвоздя в отрывном календаре Эрика Каца, в ней произошел разворот на сто восемьдесят градусов. Она, которая помогала Гаэль, как осматривают комнату, чтобы успокоить ребенка, которому приснился кошмар, вдруг поняла, что вернулись дурные новости.

Прежде чем покинуть кабинет, они проверили, нет ли в архивах Каца досье на имя Анн Симони или Людовика Перно. Папка на женщину, ничего на мужчину. Они стали искать по другим именам. Ничего на Филиппа Криеслера, он же Крипо, настоящего сентябрьского убийцу – того, кто ребенком ассистировал первому Человеку-гвоздю в его преступлениях и оказался новым убийцей, подражавшим своему наставнику сорок лет спустя в Париже. Также ни слова касательно Жан-Патрика Ди Греко, Иво Лартига, Себастьена Редлиха или Жозефа Ирисуанги, первых подозреваемых в том расследовании, тех, что сделали себе пересадку клеток Тьерри Фарабо, чтобы превратиться в легендарного убийцу. В конце концов они с Гаэль забрали с собой бесценные находки и тщательно заперли дверь психоаналитика.

Одри казалась ошеломленной: как подобный персонаж мог ускользнуть от ее группы в сентябрьском расследовании? Они прочесали всю жизнь Анн Симони в мельчайших подробностях, но так и не заподозрили, что она проходила эту терапию. В досье не было ничего особенного – Анн Симони, бывшая налетчица, бывшая заключенная, протеже Морвана-старшего, начала курс психоанализа в феврале прошлого года, но не для того, чтобы преодолеть свои извращенные наклонности (ее коньком был медицинский фетишизм), а, наоборот, чтобы полностью с ними примириться. По всей вероятности, ее экзотические пристрастия коренились в травматизме, имевшем место в ее прошлом, но ей с большим трудом удавалось не только это выразить, но и нащупать.

Странный факт: судя по записям, психиатр ни разу не задал ей вопроса относительно первого Человека-гвоздя – полицейское расследование выявило, что она поклонялась африканскому убийце. Однако связь Эрика Каца с двумя воплощениями Человека-гвоздя (и из семидесятых, и сентябрьского) была отныне очевидной. Заманил ли психоаналитик Анн Симони в ловушку? При каких условиях начал он проводить терапию (в записях об этом не было ни слова)? Откуда он знал адрес Людовика Перно?

Одри решила придерживаться принципа максимальных предосторожностей: Гаэль было запрещено выходить из дому до последующих распоряжений. А пока что Одри просмотрит имеющиеся у нее копии дела. Теперь речь шла о предъявлении Кацу куда более серьезных обвинений, чем мошенничество и незаконная медицинская практика.

Гаэль чувствовала, что, несмотря на внешнее хладнокровие, Одри в панике. Эрван отсутствует, она одна, а тут такой поразительный оборот. Ждать его возвращения? Потихоньку работать самой? Уведомить начальство? Невозможно: она ведь получила эту информацию незаконно, взломав дверь в кабинет Каца.

Пока что Одри Венявски пообещала, что к вечеру даст полный отчет. Всю вторую половину дня Гаэль перебирала в уме те кусочки тайны, которыми располагала. Она попыталась собрать их воедино, но безрезультатно: слишком много пустот между имеющимися элементами.

В шесть вечера – никаких новостей от Одри. Гаэль пошла к двум своим церберам, по-прежнему теснившимся в прихожей. Карл играл в «Candy Crush»[57]57
  «Candy Crush» – компьютерная игра на построение линий из одинаковых конфет.


[Закрыть]. Ортиз, куда больший оригинал, читал «На Финляндский вокзал» Эдмунда Уилсона[58]58
  Эдмунд Уилсон (Вильсон) (англ. Edmund Wilson; 1895–1972) – американский литератор и критик, один из самых влиятельных литературоведов США середины XX в. «На Финляндский вокзал» (1940) – книга очерков о лидерах большевиков.


[Закрыть], причем в оригинале, будьте любезны.

– Кофе?

Мужчины подняли глаза. Предложение не подразумевало ответа: она уже перешагнула через них (оба сидели на полу), чтобы добраться до итальянской кофеварки. Несколько минут она возилась у машины, чувствуя спиной их озадаченные взгляды. Направляясь обратно с подносом, она предложила:

– Пошли ко мне в спальню.

Оба легионера задергались, чувствуя себя неловко. Великое возвращение прежней Гаэль – «ложись-ка сюда»? Или, наоборот, отравленный кофе? Карл и Ортиз подождали, пока молодая женщина не возьмет свою чашку, и вроде бы немного расслабились.

– Чем вы заняты сегодня вечером?

Солдаты обменялись взглядами – если это шутка, то не смешная. Гаэль научилась их понимать: несмотря на свое ремесло (и всю кровь, которая была у них на руках), они были неплохими малыми. Даже неловко представить, как их природная доброжелательность, почти наивность, сочеталась с теми жестокостями, которые они наверняка творили в дебрях Африки или на Ближнем и Среднем Востоке.

– Могу вам сказать, чем мы займемся, – заявила она, со стуком ставя чашку на низкий столик, – мы сегодня втроем гуляем.

– Но…

– Я должна напомнить, в чем ваша работа?

– Одри сказала, что…

– Разве вам платит Одри? Нет, мой отец, и он вам приказал следовать за мной. Andiamo! – Она глянула на часы. – Начнем с улицы Николо.

42

Для мужчин, облеченных властью, таких как Кондотьер, тайная любовница была фигурой обязательной, необходимой шестеренкой механизма – кроме Морвана, но с ним вообще отдельная песня… В машине София едва обмолвилась парой слов об этой загадочной женщине, о которой запрещено было упоминать. Один из самых тщательно оберегаемых секретов клана Монтефиори: как доказательство, Лоик раньше ни о чем подобном не слышал.

Кено, она же Андреа Бушеми, и была настоящей женой Монтефиори. Она не была ни секретаршей, с которой спит шеф, ни цыпочкой, которую он тайком содержит. Известная журналистка из «Corriere della Sera», она в качестве корреспондента писала о множестве горячих точек, в том числе на Ближнем и Среднем Востоке, и еще сегодня оставалась автором, с которым считаются. Она никогда не была замужем, не имела детей – из чего все же не следовало, что всю свою жизнь она ждала Кондотьера.

София говорила о ней уклончиво. Не из уважения к собственной матери – скорее уж ее шокировала мысль, что Монтефиори мог делить свою жизнь с графиней, – но с сожалением, как об упущенной встрече, о дороге, которую ее отец не выбрал.

Она припарковалась рядом с площадью Республики, в квартале Санта-Мария-Новелла, потом они прошли по улице Строцци и, свернув направо, затерялись в лабиринте переулков. Никакого вечернего тепла: наступала ночь, накрывая город каменным холодом. Лоик чувствовал себя неуютно рядом с Софией. Они молча продвигались среди закаменевших веков, как часто делали это раньше, но теперь их разделяла стена горечи и злобы. Два месяца назад Итальянка шантажировала его, а он бы с радостью выбросил ее в окно. Что они делают вместе, мать-перемать?

– Пришли.

Она уверенно набрала код.

– Ты… ты хорошо ее знаешь? – спросил он, пока они поднимались по лестнице.

София не ответила: она осторожно взбиралась по грубым ступенькам, лицо ее терялось в тени. В центре лестничной площадки старый фонарь бросал на стены отсветы в форме ромбов и звезд.

Перед дверью она поправила накидку и сумочку, как если бы готовилась предстать перед потенциальным работодателем или завучем школы, где учатся ее дети. Лоик краем глаза наблюдал за ней: смесь итальянской мадонны и азиатской статуи, сочетание, наводящее на мысль о греко-буддистских скульптурах в Кандагаре. Он никогда не видел, чтобы она так робела.

– Так ты с ней знакома или нет? – раздраженно переспросил он.

Она позвонила, и на ее лице появилась надменная чарующая улыбка, напоминавшая о ее аристократических корнях.

– Она моя крестная.

У него не осталось времени на другие вопросы: дверь уже открывалась.

– Sofia? Mia cara…[59]59
  София? Дорогая моя… (ит.)


[Закрыть]

43

Лоик зашел в прихожую, где две женщины обнимались, одинаково обрадованные и взволнованные. Пока никто не обращал на него внимания, он разглядывал Андреа: лет шестидесяти, маленькая, худая, продолговатое лицо – как на полотнах Модильяни. Большие овальные глаза, тонкий нос, четко вылепленные губы, выражающие страстную, почти свирепую нежность: эти иконописные черты обрамляла короткая стрижка каре перламутрово-седых волос. Очарованию Кено, конечно же, потребовались десятилетия, чтобы вызреть и раскрыться. Несмотря на морщины и сухую кожу, рисунок сохранился, хрупкий и уверенный, вычерченный тонким графитом.

София представила своего спутника. Женщина тут же обратилась к нему по-французски, от ее хрипловатого голоса у него кожа пошла пупырышками.

– Лоик… – Она совершенно естественным движением погладила его по голове. – Мой маленький Лоик… Джованни часто говорил о вас.

Поди знай, что именно он говорил. Лоик был едва знаком со своим тестем, и единственным чувством, которое итальянец в нем возбуждал, был страх. Кено провела их в гостиную с цементными стенами охряного цвета, усеянными вещицами из кованого железа. Обстановка вызывала ощущение суровости и торжественности, близкое к атмосфере церкви.

Они уселись на диван и, пока хозяйка готовила кофе, хранили молчание: София – явно взволнованная тем, что оказалась здесь, а Лоик – все так же изумленный тем, что открыл для себя после стольких лет целый пласт жизни своей бывшей.

Кено вернулась с подносом – серебро, медь, фарфор, – налила три чашки и спросила по-французски:

– Похороны прошли хорошо?

– Кено, я не могла…

– Я знаю, дорогая… – Потом она пробормотала, как бы про себя: – Ogni cosa a suo tempo, ciascuno al suo posto e un posticino per ogni cosa…

Итальянское выражение, более-менее соответствующее поговорке «Всяк сверчок знай свой шесток». Инцидент был исчерпан. Любовнице не было места на официальных похоронах.

– Судя по его записной книжке, – продолжила София, – он был с тобой в последнюю ночь.

Андреа улыбнулась – ее скорбь затаилась глубоко в душе, за надежно запертой дверью.

– Ты занялась расследованием?

– Просто хочется понять…

– Ты сообщишь полиции?

– Конечно нет. Но рано или поздно они узнают.

– В любом случае твоя мать не преминет поставить их в известность.

Никакой враждебности в голосе. София не стала расспрашивать дальше. Если Кено захочет что-то рассказать, то только по собственной воле.

Лоик искоса на нее поглядывал: темная юбка, черная водолазка, жемчужное колье. Траур на итальянский манер. По дороге он спросил у Софии, откуда взялось такое имя – название игры в казино. Когда-то, по утверждению Джованни, он выиграл с нею «большой куш». Простота и наивность объяснения усилили его удивление – это было совсем не в духе изворотливого и смертоносного жестянщика.

– В ту ночь он не спал, – заговорила наконец Андреа тихим голосом. – Он был встревожен.

– Ты знаешь почему?

– Его очень беспокоила завтрашняя встреча.

– С кем?

– Я ничего не знаю. Он никогда не говорил со мной о делах.

– Он говорил с тобой абсолютно обо всем.

Кено улыбнулась улыбкой пифии, загадочной и понимающей.

– Имя Изидор Кабонго вам о чем-нибудь говорит? – решился задать вопрос Лоик.

– Нет.

– Трезор Мумбанза?

– Тоже нет.

– Лоран Бизинжи?

– Я никогда не слышала этих имен. Они африканцы?

– Да, конголезцы.

София перехватила инициативу:

– Подозрения полиции связаны с папиными делами там.

Кено медленно покачала головой, не отрывая глаз от своей чашки. Казалось, все это не слишком ее интересует.

– Может, ты хоть знаешь, где была назначена встреча?

– Представления не имею.

– Вы знали, что он продал все свои акции «Колтано»? – снова набрался храбрости Лоик.

– Да. Джованни так устал… – сказала она, неопределенно махнув рукой.

– Вы думаете, у него было намерение выкупить потом обратно свой пакет?

Она посмотрела на Софию с нежностью:

– Как всегда, он сделал бы все, чтобы лучше защитить вас – тебя и сестер.

Повисло молчание. Лоик вдруг задумался, а что Кондотьер оставил ей самой… По работе он знал немало мужей, которые даже не упоминали любовниц в своем завещании, чтобы их не проклинали на том свете.

– Он больше не верил в африканский колтан, – проговорила наконец Кено. – Пресса обвиняла «Heemecht» в финансировании войны в Конго. Крупные пользователи в скором времени сменили бы поставщика. Даже китайцы склонялись к тому, что это слишком сложно.

Вот она и прояснила свое истинное положение: единственного человека, с которым Монтефиори обсуждал дела, как и сказала София. Журналистка, специализирующаяся на международных конфликтах, разбирающаяся в скрытых пружинах развивающихся рынков и хрупких мировых противовесах.

– Он упоминал о новых месторождениях в Северной Катанге? – снова заговорил Лоик, придя к выводу, что ей ведомы все секреты.

– Он был настроен скептически. Думал, что ваш отец принимает мечты за реальность.

– И все же он поддержал его план по их разработке.

– Из дружеских чувств.

София вмешалась, и голос выдавал ее нетерпение:

– Кено, с кем у папы была встреча во вторник?

– Я не знаю имен. Люди, связанные с Конго.

Бывшие супруги переглянулись: они больше ничего не понимали.

– Вы только что сказали, что он уже не интересовался колтаном… – заметил Лоик.

– Он начал новое дело. – Андреа вздохнула. – Куда более опасное. В этом вся ирония этой истории: он критиковал вашего отца, но выбрал еще более рискованный путь.

Лоик подался вперед:

– Касситерит? Золото? Алмазы?

Она медленно перевела на него свои серые зрачки – выкованные из того же металла, что и странные предметы, которые их окружали.

– Вы знаете Конго-Киншассу?

– Нет.

– Там есть бизнес куда более доходный.

Голова у него была пустой, как высосанное яйцо.

– Я правда не понимаю…

– В стране, где идет война, стоившая жизни пяти миллионам человек?

– Я…

– Оружие, ragazzo[60]60
  Юноша (ит.).


[Закрыть]. Джованни занялся торговлей оружием в Конго. Он только что сделал большую поставку в Катангу.

44

В свете налобной лампы Эрван разглядывал лицо Катрин Фонтана. На этом групповом портрете, датированном февралем 1971 года, маленькая брюнетка держалась рядом с доктором Фуамбой. Единственная белая. Два месяца спустя она была убита. Эрван позаимствовал очки у пастора, плывшего на борту: перенаправив стекла, он сумел пользоваться ими как лупой. Он хотел разобрать, что скрывает это лицо. Проникнуть в чувства отца. Почему он ее лупил. Почему она была убита. Почему Морван никогда о ней не говорил.

Кошачье личико: миндалевидные глаза, маленький рот, густые, изящно изогнутые брови. Среди этих черных мужчин она казалась крошечной и тоненькой. С ее короткими волосами она походила на подростка. Эрван был в курсе вкусов Старика: в женщинах он любил только девственность, невинность, юность. У Кати было все, чтобы его очаровать: прозрачная, трогательная, от нее исходил аромат эфемерности, не совместимый ни с какой мыслью о сексе или желании. К этому добавлялось еще и ощущение неуловимости, мимолетности, бегства. Мечта, которая едва-едва сохранялась в памяти.

Морван в роли жестокого человека, ставшего убийцей? Мэгги – в роли смертоносной гарпии? Эрван без колебаний включил в действие и де Пернека, психиатра. Лечение, которому он подвергал Грегуара, досье, которое на него составил…

Он погасил лампу и постарался заснуть. Завернулся в полотняный спальный мешок, чтобы защититься от насекомых, и прислонился спиной к рубке. Во всем теле еще ощущались последствия того забега, который ему пришлось совершить, чтобы в последний момент запрыгнуть на баржу. Сальво был уже на борту: Эрван нарушил правила и волен сдохнуть.

Ближе к ночи Сальво исчез вместе с чемоданом. Весь вечер он кадрил одну msichana с волосами прямыми, как приморские сосны. Заливаясь смехом в своем красном платье, она походила на жаровню. Сальво был сердцеедом. Однажды, у одной из запруд, ему хватило перемолвиться парой слов с продавщицей гусениц, чтобы дело закончилось за кирпичной стенкой.

Капитан застопорил моторы. То ли из-за течения и экономии дизельного топлива, то ли из соображений скрытности. Любой свет на палубе был запрещен. Лишь бы избежать риска, что их засекут. Теперь тишина с палубы скользила в оглушительные сумерки. Неотвязное стрекотание сверчков сменилось какофонией лягушек, к которой добавилось клохтанье воды и периодические всплески. «Крокодилы, – хохотнул Сальво, – они охотятся по ночам. Щас не время падать в воду».

У Эрвана появился еще один повод для нервотрепки: на борту баржи ходили слухи. Новая группа самообороны тутси перешла границу Южного Киву и готовилась пересечь Луалабу – Фронт освобождения Верхней Катанги под руководством некоего Духа Мертвых, самопровозглашенного генерала, даже среди полевых командиров считавшегося полным психом. Поговаривали, что мародеры устроились прямо среди развалин Лонтано и получили крупную партию оружия. «Если это верно, – заключил Сальво, – „Вентимилья“ не будет там останавливаться».

Эрван все решит завтра. Пока что темп был хорошим. Ни поломок, ни препятствий, ни кораблекрушения. После перипетий с путешествием на машине он был удивлен, что все проходит так удачно на плавучем караване.

Внезапно противомоскитная сетка, закрепленная на навесе, распахнулась, как в кукольном театре. Сальво влетел в каюту. С чемоданом под мышкой, налитыми кровью глазами и блестящей от пота кожей.

– Ты что, вечно чешешь без продыха?

– Мы афррриканцы!

Он схватил бутылку очищенной воды и разом высосал ее до дна. Он казался измотанным, выжатым – и, разумеется, опустошенным.

Подходящий момент, чтобы взять его тепленьким.

– Сальво, у меня есть один вопрос.

– Слушаю, шеф.

– Что у тебя в чемодане?

– Государственная тайна, шеф.

– Нам предстоит отправиться в опасные места, и я хочу знать, с кем или, скорее, с чем я там окажусь.

Желтая Майка бросил на него косой взгляд, словно взвешивал, в какой степени может ему доверять. В результате выдал лукавую улыбку.

– Не бойся, шеф, это наша страховка на всю поездку! – бросил он, запуская руку себе под майку.

Он извлек ключ на цепочке. Заговорщицким жестом, окинув предварительно взглядом все вокруг, открыл замки чемодана. Внутри лежали пачки долларов в пластиковых пакетах для заморозки. Сотенные новенькие купюры, в изобилии. Рядом с этим состоянием – «Иридиум» той же модели, что его собственный, вместе с батарейками и антенной.

– Сколько тут? – спросил оцепеневший Эрван.

– Триста тысяч.

– И что ты делаешь с такой суммой?

– Говори потише, шеф. Я должен ее передать, шеф.

– Кому?

– Тутси.

– Каким?

– Из FLHK.

Эрван прикинул, до какой степени негр морочил ему все это время голову.

– Тем, которые вроде бы в Лонтано?

– Они там и есть, шеф.

– И это им предназначалось оружие?

– Им.

– И они должны перейти реку?

– Они попробуют.

– И ты с ними в контакте?

– Учитывая, что я им везу, лучше бы так.

– У тебя назначена встреча?

– Если Бог поможет.

Сальво был прав: эти деньги служили страховкой, но они же могли обеспечить кучу проблем.

– И у тебя даже оружия нет?

– Это деньги Духа Мертвых. Кто их тронет?

Эрван поймал себя на том, что кивает: не ему пытаться плыть против течения.

– А что это за бабки?

– Тебе лучше не знать, босс.

– Плата за колтан?

– Или за касситерит. Или за золото. Тутси, под ними ж много рудников. Они поставляют в Лубум – я плачу.

В сущности, не мое дело. Эрван вытянулся на мешках и скрестил руки под головой. Вообще-то, чемодан оказался хорошей новостью. С таким товаром он мог быть уверен, что преодолеет последние препятствия и доберется до сестры Хильдегарды.

А вот с возвращением будет сложнее.