Текст книги "Обмани-Смерть"

Х. М. Продолжаем. Интервью с Томасом Ларчем, дубль третий… Дальше был Афганистан?

Т. Л. Я вернулся в сороковой диверсионно-десантный батальон Королевской морской пехоты, и мы первыми высадились там вместе с американским спецназом. Англичан было человек пятьсот, не больше. После взятия Кабула нас перебросили под Кандагар, там было много боестолкновений, снайперы отстреливали военных днем и ночью. Мы так и не добились полного контроля, разве что над городами. В сельской местности приходилось все время быть начеку.

Х. М. Помните, как тогда воспринимали события?

Т. Л. Честно?.. Смысл этой войны определяет не религия и не терроризм, а опиум и контроль за сотнями тысяч гектаров маковых полей. Во время сбора урожая война как по волшебству останавливается, исламистов защищают от коллег, покушающихся на их… бизнес.

Х. М. Кто защищает?

Т. Л. Силы союзников. Это секрет Полишинеля[46]46
  Секрет Полишинеля – секрет, который всем и так известен, мнимая тайна, «секрет – на весь свет». Выражение происходит от имени комического персонажа комедии дель-арте XVI в. – глупого слуги, задиры, шута и болтуна, который сообщал под видом секретов известные всем вещи.


[Закрыть]. В Афганистане, как в Бронксе и любом другом гнилом предместье, банды воюют за контроль над торговлей наркотиками. Если бы плантации уничтожили – выжгли, выкорчевали, – война бы сразу остановилась. Парни не понимали, зачем нас послали в эту страну. Религия – всего лишь предлог, отмазка. Оправдывали войну только миллиарды «маковых» долларов. Самое подлое, что местные везут эту дрянь к нам, сами не употребляют. Я вздохнул с облегчением, когда мы ушли из Афганистана, где торговцы дурью командуют полицией, армией и властями.

Х. М. В Ираке все проще?

Т. Л. В каком-то смысле – да. Здесь бал правит не опиум, а нефть.

В сердце бескрайней пустыни зазвонил телефон. Не мой – у меня его не было. Хелен достала из кармана сотовый, взглянула на экран, попросила водителя остановиться, выпрыгнула из джипа и отошла шагов на десять. Разговор был напряженный, она прикрывала рот ладонью и время от времени смотрела в мою сторону.

Хелен Макганис не оставила мне времени задать вопрос «почему я?». Мы заняли свои места, и джип поехал на юг, к пустыне, над которой светило утреннее солнце. Хелен велела оператору снимать меня крупным планом, себя она «подверстает» при монтаже. Она удивилась, узнав, что я никогда не смотрел ее передачу, и объяснила, что стремится показать «другую» сторону войны, отрешившись от казенного языка официоза. Решив взглянуть на факты с более человечных позиций, чем собратья по цеху, Хелен готовила репортаж о трех военных, в том числе о женщине – младшем лейтенанте, которые должны будут рассказать о своей жизни и армейской карьере. Я кивнул: понятно…

Она успокоилась, улыбнулась, закончила разговор и сочла нужным пояснить:

– Звонила мой продюсер. Я хотела снимать интервью в вертолете, но она сказала, что нам отказали. Вы тоже против? Это так опасно?

– Вовсе нет… если его не обстреливают.

Хелен отправила длинную эсэмэску.

– Надо же, мы посреди пустыни, а связь есть, – сказал я.

Она удивилась, но комментировать мои слова не стала, произнесла: «Интервью с Ларчем, дубль четвертый» – и продолжила задавать вопросы.

Ее настойчивое желание услышать детальное описание моих ранений и несчастных случаев, в которые я попадал, выглядело странновато. Жизнь любого военного человека подразумевает риск, и идет он на него сознательно, это часть контракта. Я не понимал, чего добивается Хелен.

– Мне бы не хотелось говорить на эту тему.

Она не удивилась и не смутилась, взгляд у нее был понимающий и сочувствующий. Мои подозрения просто нелепы.

* * *

Второй раунд состоялся пять дней спустя. Прощаясь, Хелен Макганис сказала: «Надеюсь, мы еще увидимся», но я воспринял это как обычную вежливость. Она протянула руку, энергично встряхнула мою ладонь и на несколько секунд задержала ее в своей. Я не знал, как себя вести. Мы принадлежали к разным мирам: Хелен – звезда журналистики, общается со знаменитостями, на равных беседует с премьер-министром, а я – никто, один из сорока тысяч солдат британского экспедиционного корпуса. Мне и на секунду не приходило в голову, что неизвестный лейтенант способен чем-то ее заинтересовать, но что тогда делать с этими взглядами, улыбками и крепким – не в меру – рукопожатием?

Мое общение с прекрасным полом носило ни к чему не обязывающий характер: романы стремительно начинались и беспечально увядали. Я завербовался и был готов по приказу отправиться на любой континент, провести много месяцев во враждебном окружении, в казарме, куда гражданским доступа нет. Мало кому по нравится жить в вечной тоске и тревоге, предчувствуя разлуку и дурные вести. Возможно, в подобных рассуждениях есть доля лукавства: большинство моих товарищей, с которыми я служил в Ирландии и Афгани стане, обзавелись семьями. Я – «мастодонт», один из последних холостяков моего выпуска. Сказать, что я прошел мимо многих прекрасных женщин, было бы сильным преувеличением. Всякий раз, когда в романтических отношениях нужно было сделать второй шаг, я спрашивал себя: «Ты с ней хочешь провести остаток дней?» Внутренний голос истерически кричал в ответ «нет!». Честно говоря, я не горел желанием остепеняться, моя жизнь вполне меня устраивала. Главное сейчас было вернуть прежнюю физическую форму, восстановительная терапия отнимала все силы – почище тренировок в Лимпстоне. Процесс был мучительным, я по-прежнему хромал и был совершенно глух на левое ухо.

Не могу сказать, что ухватил смысл слов, сказанных Хелен Макганис во время нашей второй встречи. Она пребывала в нетерпении, торопила оператора и водителя. Концепция изменилась: передача должна выйти за рамки «размеренного нарратива»[47]47
  Размеренный нарратив – неспешное повествование.


[Закрыть], а значит, необходимо переписать синопсис. Я не понял ни слова из произнесенной тарабарщины, но кивнул. Хелен заметила мою глупую улыбку и спросила:

– Вы меня слушаете, лейтенант?

* * *

Вопрос «Вы умеете водить танк?» застал меня врасплох. Первым побуждением было ответить: «Да, конечно!» – но я удержался, хотя мне очень не хотелось разочаровывать эту женщину. С этакой небрежной естественностью я напомнил, что служу в Королевском флоте, а бронетанковые части подчиняются командованию сухопутных сил.

Я не без труда забрался в кабину огромного вездеходного грузовика, и Хелен объяснила мне «творческую задачу». Она хотела, чтобы я рассказывал с сигаретой в зубах и рулил одной рукой, выставив локоть в открытое окно и глядя перед собой. Это создаст более непринужденную обстановку. Я сказал, что не курю уже четырнадцать лет, но она отмахнулась и протянула пачку сигарет с ментолом. Сначала оператор снимал с переднего сиденья и с подножки, а потом лег животом на капот и уперся ногой в выхлопную трубу, потому что Хелен понадобился ракурс через ветровое стекло. Я и не предполагал, что операторы – такие ловкие ребята, и осторожно вел машину по каменистой дороге, опасаясь, что он свалится под колеса. Продюсер и звукооператор тоже сидели в кабине.

Хелен Макганис. То, что вы пережили, гражданскому человеку трудно даже представить, а вам как будто все нипочем.

Томас Ларч. Я солдат, мне за это платят.

Х. М. Достаточно?

Т. Л. Нас никто не принуждает рисковать шкурой, такая жизнь нам нравится. Платят, кстати, довольно хорошо, но своим делом мы занимаемся не ради денег.

Х. М. Считаете убийство банальной работой?

Т. Л. Никто не стреляет из удовольствия – только в ответ на нападение, чтобы защитить свою жизнь. Это часть контракта. Кто-то должен делать грязную работу. Без нас Англия давно перестала бы существовать.

Х. М. Вы считаете себя счастливчиком?

Т. Л. Честно? Нет.

Х. М. И тем не менее вы не раз избегали смерти.

Т. Л. Наверное, мой черед еще не настал.

Х. М. Что вы помните о крушении вертолета?

Я судорожно сжал пальцы на руле.

Т. Л. Наш «Морской рыцарь» снизился над горящей заправкой и… всё. Очнулся я в госпитале.

Х. М. Вас объявили погибшим, собирались похоронить. Думаете об этом когда-нибудь?

Т. Л. Нет, только о членах экипажа. Я знал их всех, многие были моими друзьями. Меня часто мучит бессонница, я вспоминаю их, вижу живыми и веселыми. Понимаете? Мне повезло, но хвалиться тут нечем.

Х. М. Не боитесь смерти?

Т. Л. Я о ней не думаю. Не хочу мучиться, как все люди… Но смерть – не повод для страха.

Х. М. А что же она такое?

Я задумался.

Т. Л. Когда отряд ведет бой или попадает в засаду, когда ранят и убивают товарищей, думаешь об одном: «Слава богу, пронесло!» – радуешься, что убили не тебя. Ужасно, да? От снайперов – они могут находиться за два или три километра от вас – укрыться невозможно, только что все были живы, и вот уже чьи-то мозги разлетаются в разные стороны, а ты говоришь себе: «Скройся, если не хочешь стать следующим…» Бронежилеты бесполезны. В Кабуле один парень шел в метре от меня и получил пулю в шею. Почему он, а не я? В Басре я командовал отделением, был на переднем крае. Понимаете? Снайпер не мог не видеть меня в прицел, но выстрелил в голову другому человеку. Я испытал облегчение, а потом терзался, как будто сам убил сослуживца. Почему стрелок выбрал его, а не меня? Этот вопрос задает себе каждый, и никто не находит ответа.

Я не рассказывал об этой боли ни одной живой душе, но почувствовал, что журналистку моя жизнь действительно интересует, и решил излить душу. Она коротко улыбнулась и кивнула.

Х. М. Продолжим… Вы участвовали во многих стычках.

Т. Л. Солдата часто провоцируют, нужно уметь контролировать себя и уметь противостоять врагу, защищая себя.

Х. М. В бельгийском ночном клубе вас пырнули ножом в живот.

Т. Л. Беспокойная тогда выдалась ночка. Я сам был виноват – утратил бдительность, пропустил удар.

Х. М. Наверное, у вас есть ангел-хранитель или вы родились под счастливой звездой?

Т. Л. Глупости! Мне просто чуть больше повезло… а может, кто-то меня бережет.

Х. М. Вы верующий?

И тут я совершил ошибку новичка. Забыв о синопсисе, повернулся к Хелен, задержался с ответом, убрал ногу с педали, и грузовик вильнул. Она подбодрила меня улыбкой. Я с юности не задавал себе этого вопроса и вдруг получил ясный до очевидности ответ – и почувствовал успокоение, снял груз с души и кивнул: «Да».

Об эволюции (людей)

Кинозал в штаб-квартире Би-би-си на Портленд-Плейс был набит до отказа, люди толпились в проходах, сидели на ступенях. Я находился в толпе, между Хелен Макганис и ее продюсером Сьюзан. Приглашенные на предпоказ гости окликали друг друга, обменивались рукопожатиями, вокруг стоял немолчный гул голосов. Хелен и Сьюзан без конца с кем-то меня знакомили, человек двадцать с подкупающей искренностью выразили свое восхищение и приязнь. Начало сеанса задерживалось – ждали директора компании.

Пять дней назад я наконец вернулся на родину. Меня разместили в унылом флигеле военного госпиталя королевы Елизаветы в Бирмингеме, где пятьдесят выздоравливающих вояк бродили по коридорам, делясь впечатлениями и планами на будущее. Почти все были моложе меня, но досталось каждому намного сильнее, по сравнению с товарищами я отделался легким испугом. Я не чувствовал себя больным, мои раны не требовали особого ухода. Я приступил к последнему этапу восстановительной программы, хромал на одну ногу, ничего не слышал левым ухом и все еще ждал обещанных слуховых аппаратов последней модели. Спрос был так велик, что армейский поставщик не успевал выполнять заказы.

Утром я сел в поезд на Лондон, мне хотелось погулять по родному городу. В центре было многолюдно, и суета быстро утомила меня, но столица показалась великолепной, впечатление не портили даже анахронические небоскребы. До чего же приятно бродить по улицам без всякого дела…

Директор сел рядом с нами, свет в зале погас, я увидел заглавные титры: «Обмани-Смерть» – и впервые в жизни понял смысл выражения «жгучий стыд». Сердце билось в горле, хотелось провалиться сквозь землю. На экране шла пародия на фильм в стиле экшен, напичканный клише, с насквозь фальшивым главным героем. Он небрежно, одной рукой, крутил баранку армейского грузовика, курил одну сигарету за другой и вещал благоглупости. Умелый нервный монтаж, архивная хроника из Ирака, Афганистана, Северной Ирландии и Сьерра-Леоне, интервью с военными, которых я не знал либо не помнил, представляли меня сверхчеловеком. Яростным защитником британских ценностей и национальной чести. Моментами я покупался на этот подлог, верил, что скромный, сдержанный, степенный, наделенный чувством юмора тип и есть Томас Ларч. So British, isn’t it?[48]48
  Истинный британец, правда же? (англ.)


[Закрыть] Клоун, который принес свою жизнь в дар ее величеству, старая калоша, чьи бескорыстие и преданность так возбуждают толпу.

Я бы предпочел рассказать, как пуля, летящая со скоростью девятьсот километров в час, жалит человека и у него от адской боли перехватывает дыхание, как он лишается сна и ощущает вокруг себя кладбищенскую тишину. Я помянул бы тех, кто не выжил, был похоронен с почестями и сразу забыт, и тех, о ком никто никогда не говорит, как будто они и не жили вовсе или заслужили свою горькую участь. О тысячах, десятках тысяч безымянных афганцев и иракцев, погибших на родной земле, куда мы явились наводить порядок «огнем и мечом». Всякий раз, надеясь оправдать вмешательство в дела других государств, политики и наживающиеся на войне рвачи нагло врут, объявляя себя защитниками великих демократических принципов и прикрывая ими свои злодеяния. Мне хотелось кричать, что эта война сугубо бессмысленна, что мы потеряли на ней храбрых солдат и лишились чести. Я тоже купился и теперь чувствовал себя идиотом.

Разоблачительная тирада не прозвучала, я промолчал, чтобы меня не сочли психом или предателем. Гнев и горечь остались лежать на дне души, отравляя мне жизнь.

Хелен Макганис поддала жару, рассказав, как однажды нашу группу накрыла смертоносная лавина в окрестностях Кицбюэля[49]49
  Кицбюэль – один из самых известных и модных зимних спортивных курортов Австрии.


[Закрыть]. Я два часа провел под снегом, в воздушном кармане, обморозился, но выжил – один из всех. Руководитель команды спасателей, фактурный тиролец, признался, что и по прошествии одиннадцати лет не понимает, как удалось откопать живого человека из-под двухметрового слоя весеннего снега. Я задвинул эту давнюю историю в самый дальний угол памяти и понятия не имею, как Хелен ее раскопала. Слава богу, что ей не пришло в голову покопаться в моих юношеских злоключениях, она обнаружила бы много убедительных доводов в пользу своей теории. Нельзя не признать, что список ударов судьбы и разнообразнейших физических потрав действительно сбивал с толку и впечатлял. Это противоречило всякой логике и глубоко укоренившемуся мнению о хрупкости человеческого существования, и мне стало не по себе.

Я вновь обрел способность трезво оценивать реальность, к горлу подкатила тошнота. Мастерская, на грани надувательства и манипуляции, картина возмутит публику. Они будут плевать мне в лицо, назовут презренным обманщиком. Может, пора придумать благовидный предлог, выскользнуть из зала и затеряться в одиночестве лондонской ночи? Я повернул голову и увидел счастливое лицо Хелен, у нее подрагивала верхняя губа. Свет и тень от экрана попеременно ложились на ее профиль, делая его еще красивей. Я чувствовал себя тайным наблюдателем, которому не грозит разоблачение, и вдруг понял, что снова смотрю на экран. Грузовик катил по пустыне к горизонту под невыносимо прекрасные и такие знакомые аккорды «Братьев по оружию». Я не рассказывал Хелен, чем была для меня эта песня, какие чувства будила в душе. Я пятнадцать лет не слушал и не напевал волшебную мелодию. Я был околдован, потрясен до самых основ. Новая встреча с музыкой Нопфлера подняла со дна души воспоминания:

 
И я хочу попрощаться с вами.
Мы все когда-нибудь умрем.
Но и звезды на небе,
И линии на твоей ладони говорят одно:
Какие же мы идиоты, что воюем
Со своими братьями по оружию.
 

Медленно зажигался свет в зале. У меня на глазах выступили слезы. Хелен не отводила взгляд, она была потрясена не меньше моего. Зрители аплодировали, Сьюзан и Хелен кланялись, потом она помогла мне встать и резко вскинула вверх наши руки, как рефери на ринге, и публика ответила овацией. Мы тоже захлопали, в голове у меня раздался грохот барабанов, так что пришлось подкрутить регулятор звука на слуховом аппарате. Продюсер жестом опытного конферансье протянула мне руку, и я, как по команде, поклонился. Зал встал, зазвучали крики «браво!». Мне аплодировали впервые в жизни, и должен признать, это было очень приятно: причин столь бурной реакции я не понимал, но чувствовал себя возродившимся, отмытым, чистым, а об остальном просто забыл.

В соседнем зале устроили коктейль. Меня поздравляли, выражали симпатию, для многих я был тем самым героем, в котором нуждалась Англия, кто-то хотел знать, что будет дальше, некоторые выражали надежду, что я продолжу миссию по спасению страны. Сильно накрашенная, похожая на известную актрису блондинка поинтересовалась моими планами на предмет политической карьеры. Я ответил не сразу, пытаясь вспомнить ее имя, она улыбнулась и вкрадчиво промурлыкала, что меня ждет прекрасное будущее в партии консерваторов. Все хотели со мной выпить, предлагали вина, красного и белого, потом шампанского, я не имел привычки к спиртному, у меня кружилась голова.

Хелен представила мне колоритного мужчину лет сорока в смокинге. Это был Ален Бейл, продюсер-валлиец, эмигрировавший в Голливуд. Он хотел перенести мою историю на большой экран, говорил, что ничего подобного не было со времен фильма «Апокалипсис сегодня», успех будет планетарный. «Вас сыграет Джонни Депп, я знаком с его агентом, вернусь в Лос-Анджелес, сразу ему позвоню». Бейл не сомневался, что Депп ухватится за предложение, ведь он никогда не снимался в гиперреалистичном кино с настоящими слезами и кровью, а поделки для дебильных подростков ему до ужаса надоели. Гнусавым голосом продюсер твердил, что нам необходим настоящий герой, что зрителям обрыдли рок-звезды под кайфом и капризные футболисты. «Необходим другой герой, белый англичанин! Верно?» Насчет режиссера нужно подумать, но почему бы не Коппола? Он фонтанировал идеями насчет сценария, а уж с актерами проблем не возникнет, еще в очереди будут биться! Он хотел получить права (неизвестно на что) и нанять меня в качестве консультанта. Вопрос «Кто ваш агент?» естественно остался без ответа, но Хелен спасла положение, заявив, что берет все на себя.

– Это будет шикарный фильм! – воскликнул продюсер, ткнул меня кулаком в плечо, одарил белозубой улыбкой и «уступил» место генеральному директору Би-би-си.

Тот долго, дольше необходимого, тряс мою руку, потом проникновенным тоном сообщил, что фильм привел его в восторг и он хочет пригласить меня на ток-шоу «Сегодня или завтра», посвященное роли британской армии.

– Вы – один из настоящих людей, таких нечасто встретишь… – польстил он мне, добавив, что англичане устали от псевдоэкспертов. – Публика хочет видеть на экране обычных людей.

Он изумился, узнав, что у меня нет сотового, выпустил мою руку и сказал, что его секретарша позвонит на неделе и договорится о встрече. «Пообедаем, пообщаемся…» Присоединившись к стоявшим у буфета приятелям, киношник с воодушевлением сообщил, что нашел наконец человека, которому есть что сказать.

– Могу я задать вам нескромный вопрос, Том? – спросила Хелен, придвинувшись так близко, что я уловил сладкий запах ее духов.

– Конечно.

– Вы гей?

– Я?.. Вовсе нет… – Вопрос, заданный с намеком на улыбку, лишил меня самообладания.

– Так я и думала, а вот мой патрон надеется…

Зрители подходили к Хелен, хвалили фильм, просили разрешения сфотографироваться со мной – наверное, собирались потом хвалиться знакомством с выжившим. А может, надеялись, что в нужный момент это принесет удачу. Одна дама весьма зрелого возраста даже погладила меня по лицу, как будто хотела убедиться, что перед ней человек из плоти и крови.

Всех интересовали детали. Как было там, за чертой? Вы оказались под облаками или в бездонной пещере? Видели тот белый, невыносимо яркий свет, о котором рассказывают многие вышедшие их комы? Слышали музыку? Орган или трубу? Вы узрели Господа, Иисуса, Моисея или ангелов? Не может быть, чтобы там совсем ничего не было! Ну же, постарайтесь вспомнить!

Они смотрели на меня, как дети-потеряшки, и мне было жаль разочаровывать их, но я не видел ничего, кроме черной дыры, а может, просто не помнил. Все со шлись на последней гипотезе. Шок был слишком сильным, вот воспоминания и стерлись. Дама-психиатр высказалась в том смысле, что страх перед действительностью заставляет нас отвергать ее, прятать в дальних уголках мозга, после чего вручила мне визитку и предложила сеансы гипноза. Целый час мне представляли незнакомых людей, я улыбался, кивал, пожимал руки. Кто-то говорил, что правительство вряд ли оправится от такого удара, другие полагали, что фильм лежит в створе официальной военной доктрины. Большинство сходилось во мнении, что свое слово должна сказать Церковь. Тощая морщинистая дама тревожилась, что Хелен, сняв эту картину, нажила новых врагов, и та строго по секрету сообщила, что Голливуд собирается купить эксклюзивные права на эту историю, снять полнометражный фильм, а Джонни Депп жаждет сыграть главную роль.

– Мы свои люди, Хелен, я буду ждать твоей «отмашки»… – Женщина коротко улыбнулась и отошла.

– Телекритикесса из «Таймс», – прокомментировала Хелен, – очень влиятельная. Она поднимет волну, а о лучшей рекламе и мечтать невозможно!

Я не очень понимал, какую выгоду может принести шумиха, но решил довериться Хелен. Главное, что она сказала «нам», включив меня в орбиту своих идей и планов. Мы в одной лодке, так пусть задает курс. Хелен потянула меня к буфету, подала бокал белого вина и спросила:

– Вы молчите, Том… Вам не понравилось?

Меня разочаровали и концепция, и монтаж, но я бы ни за что в этом не признался. Критика прозвучит диссонансом общему хору похвал, Хелен расстроится, хрупкое «мы», скрепившее наш союз, рассыплется. Я пытался подобрать правильные слова, чтобы не обидеть ее и не слишком сильно погрешить против истины.

– Я не узнавал себя, вот в чем дело. Люди бог знает что напридумают, посмотрев этот фильм. Мне просто повезло. Я солдат, которого любит удача.

– Не скромничайте, Том! Вы – настоящий герой, хотя сами так не считаете. Именно это мне в вас и нравится, как всем вокруг.

* * *

Хелен спросила: «Любите азиатскую кухню?» – я кивнул, и вот мы уже в доках, сидим за столом роскошного китайского ресторана в компании двенадцати человек. Цены в меню были заоблачные, я едва не крякнул от изумления и подумал: «Надеюсь, они не собираются пировать за мой счет…»

Хелен сидела напротив и что-то вполголоса обсуждала со своим продюсером. Они были лучшими подругами, перезванивались по десять раз на дню и без конца обменивались эсэмэсками. Их творческий тандем существовал уже пятнадцать лет, завоевал признание и получил не одну престижную награду. Сьюзан, высокая крупная женщина лет пятидесяти, обожала перекрашивать волосы в экзотические цвета. В Ираке она была рыжей, что очень шло к белой коже, теперь стала зеленой с желтоватым оттенком, и это отлично сочеталось с ярким многоцветным нарядом. Дерзкая, чуточку провокативная эксцентричность точно била в цель: на коктейле я слышал, как многие называли ее забавной и очаровательной. Когда показ закончился, мы вышли на улицу, и, пока ждали такси, Сьюзан шепнула, что нам нужно встретиться не откладывая, обсудить некоторые детали и принять окончательное решение. Она бесцеремонно смерила меня взглядом и добавила, что я похож на англиканского пастора и должен сменить портного, ведь Лондон больше не военная база.

Рядом со мной сидел американский журналист с канала Си-би-эс. В машине он забросал меня вопросами о моральном настрое «наших парней», высказал опасение, что Ирак может стать вторым Вьетнамом, с бешеной скоростью строчил эсэмэски. Когда метрдотель подошел принять заказ, он раздраженно дернул плечом – ответ задерживался. Потом телефон квакнул, американец издал победный клич, вскинул вверх кулак и повернул экран к сидевшей напротив Сьюзан.

– В долларах? – спросила она.

– Само собой.

– Эксклюзив только для США?[50]50
  «Эксклюзив только для США» означает, что эксклюзивность прав «Си-би-эс ньюс» на прокат и дистрибуцию данного продукта распространяется только на территорию США. Мировые права остались у создателей фильма.


[Закрыть]

Он пожал плечами – «сомневаюсь», – перечитал сообщение и кивнул. Взгляд Сьюзан приобрел осмысленное выражение, она просияла улыбкой, медленно поднялась, протянула руку своему визави, и тот крепко ее пожал.

– О’кей, Джеймс. Друзья, имею удовольствие сообщить, что мы продали наш документальный фильм «Си-би-эс ньюс» и сейчас отпразднуем этот успех, как и подобает, шампанским!

Новость вызвала фурор, звучали поздравления, вопросы. Джеймс предположил, что ленту покажут через три месяца в самой популярной новостной программе Америки «60 минут», которая идет по воскресеньям в 19:00.

– Будет неплохо, если вы выступите перед показом, – сказал он, обращаясь ко мне, но я отказался, сославшись на статус военнослужащего.

Сьюзан отмахнулась – не проблема, она напрямую обратится к министру и получит разрешение.

– В качестве солдата вы им больше не нужны, – продолжила она, – но можете принести пользу как «агент влияния».

Джеймс опасался, что военные действия затянутся, и то и дело задавал мне один и тот же вопрос: почему самая сильная армия мира ушла в глухую оборону и топчется на месте?

– Вы там были, скажите честно, мы используем до статочно ресурсов, чтобы выиграть эту войну?

– Даже если контингент увеличат вдвое и нагонят еще больше техники, это ничего не изменит. Они победят, потому что им плевать на свою жизнь. Мы боимся исчезнуть без следа, пытаемся защитить себя всеми способами, придаем нашим жизням непомерное значение. Они сражаются за веру, считают честью пожертвовать собой во имя Аллаха, ведь это гарантирует им пропуск в рай, а родственникам – деньги и почет. Мы же воюем, как чистоплюи, сидя перед экранами компьютеров.

– Так что же делать?

– Правильней всего будет вернуться домой и возвести непреодолимую стену, а потом стрелять в любого, кто появится у наших границ, хотя крах это отодвинет на несколько лет, не больше… Рано или поздно они явятся, чтобы сожрать нас живьем, ведь смерть им не страшна… Они ликуют при мысли о ней, а мы ужасаемся…

– По-моему, вы слегка преувеличиваете, Том. Пожалуй, ограничимся показом фильма.

* * *

Из ресторана мы вышли поздно. Ужин получился веселый, шампанского было выпито море, а «отлакировали» все коллекционным арманьяком. Голова у меня кружилась – я явно перестарался. У ресторана стояла длинная вереница такси, сотрапезники рассаживались по машинам и уезжали. Джеймс пожал мне руку, сказал, что все понял. Мы с Хелен остались вдвоем. Она поинтересовалась моими планами, и я взглянул на часы:

– Возьму такси до вокзала Юстон, если повезет, уеду в Бирмингем.

Она вытащила из сумки смартфон, произвела несколько манипуляций и покачала головой:

– Ближайший поезд завтра утром в… пять тридцать четыре. Идет со всеми остановками. В шесть двадцать три уходит прямой.

– Найду отель рядом с вокзалом, переночую… Классный получился праздник, спасибо, Хелен.

На ее лицо упал красный отсвет неоновой вывески, она моргнула, подошла совсем близко, прижалась ко мне, привстала на цыпочки. Или это я наклонил голову? Хелен положила руки мне на плечи, прильнула губами, я обнял ее. Так мы и стояли, пока рядом не остановилось такси. Хелен назвала водителю адрес, и машина плавно тронулась с места.

* * *

Я военный человек с внешностью англиканского пастора (как недавно выяснилось), к эксгибиционизму не склонен, а потому не стану вдаваться в детали первой ночи с Хелен. Скажу одно: она была волшебной. В тридцать два года я познал настоящую страсть и мгновенно забыл всех прежних подружек. Я никогда не забуду нашу первую ночь: она могла оказаться ошибкой, случайностью, но стала откровением, коллективным экстазом, эротическим причастием. Следующая ночь была ничуть не хуже, как и третья, с субботы на воскресенье, но тут я, пожалуй, умолкну, чтобы не выбиваться из приподнятого стиля. Кроме того, не стоит разжигать вожделение и зависть.

У Хелен была восхитительно чуткая кожа и пупок, подобный жемчужине, совершенной и трогательной. За первой ночью последовал день, вернее, два не менее чудесных дня. Нам повезло – они пришлись на субботу и воскресенье, и Хелен не нужно было идти на работу.

Она вывела из гаража свой «додж 4 × 4» с кенгурят-ником перед капотом и повезла меня в Брайтон. Хелен обожала Брайтон, в детстве она часто бывала там с родителями. Погода стояла замечательная. По дороге я узнал непростую историю семьи Хелен. Мерзавец-отец сбежал с официанткой из своей любимой итальянской траттории, девица была на двадцать два года моложе его. Они поселились в Сиене, у них четверо детей и процветающая торговля мороженым ручного производства. Хелен никогда не видела сводных братьев и сестер: они делали робкие попытки наладить отношения, но она поклялась их игнорировать – «в память о маме». Ее мать – воплощенное достоинство – вернулась на работу (она была бухгалтером), одна растила дочерей и сделала все, чтобы девочки получили высшее образование. Сестра Хелен вышла замуж за торговца скотом из Виннипега[51]51
  Виннипег – город в Канаде, столица провинции Манитоба, коммерческий и транспортный центр Канадского Среднего Запада.


[Закрыть] – полного идиота! – так что последний раз они виделись четыре года назад на похоронах матери. Хелен заставляла себя звонить сестре хотя бы раз в год, но говорить им было не о чем. Я мог без конца слушать эти рассказы о жизни, семейные истории и бесчисленные байки о ее работе.

По ночам Хелен без устали гладила мое тело, касалась пальцами заживших ссадин, ран, порезов, швов, следов старых драк в барах и борделях. Ее прикосновения превращали эти метки в ритуальные надрезы, прославляющие храбрость воина. В действительности они делали меня похожим на заштопанную мумию или одного из ярмарочных уродцев, которых так боятся девушки. Она спрашивала: «А этот откуда? А этот?» Большинство обстоятельств стерлись из памяти, но она думала, что я скромничаю, и еще сильнее мной восхищалась. Для нее я был доблестным солдатом, достойным любви прекрасной дамы. Ласки Хелен были бесконечно, упоительно нежны. Я таял от чувств.

– А это что?

Она коснулась указательным пальцем моей подмышки.

– Группа крови. В Королевской морской пехоте такая татуировка может изменить судьбу человека.

– Ох, милый…

Ни одна женщина до Хелен не звала меня «милый». Я реагировал на это слово, как альт на прикосновение смычка, и готов был сделать для Хелен все что угодно, но она ни о чем не просила.

– Расскажешь о своей семье?

– О родственниках? Никого не осталось. Я одинокий волк.

– Как это печально, милый…

Мы гуляли по молу, держась за руки, как шестнадцатилетние подростки, и Хелен вспоминала свой первый брак. В двадцать лет она без памяти влюбилась в «звездного» журналиста. Он был вдвое старше и стал ее профессиональным наставником. Они верили в свою Великую Любовь, но потом расстались. В детали Хелен не вдавалась, только сказала, что их дорожки разошлись, как часто случается в наше время. Меня удивили не слова, а нотка фатализма в голосе моей подруги.