Текст книги "Влюбленный пленник"

Если я не ошибаюсь, Орден почетного легиона носят слева? Никто не замечал, что он вместе с другими медалями висит с правой стороны. Чем рисковал он, надевая его здесь, в пустыне? Как он умер? от старости? от усталости или от пули? Но ведь он умер? Очевидно, это было своего рода бахвальство: не скрывать свою игру. Когда он видел меня, его глаза смеялись: я был обманщиком, как и он. Не имея ни карандаша, ни бумаги, я ничего не писал, может, он наблюдал за мной и обо всем догадывался?

Два первых слога привели бы меня бог знает куда. Пале – это далеко. Палестинцев может описать все слово целиком. Четыре слога, чья загадка, наверное, от той, ночной, части их самых дорогих врагов. 28 сентября 1970 было лишь точкой на прямой линии времени, отмеряемом вашим грегорианским календарем, «сентябрь 70» становилось неким паролем, отягощенным страданием, которое ощущали сто миллионов человек.

В молодости Голда Меир была избрана «Мисс Палестиной». Филистимляне называли свою страну Филистией. Эти строки, и вся эта книга, всего лишь забава, вызывающее кратковременное головокружение, проходящее довольно быстро. Услышав слова «ислам», «мусульманин», я уже предчувствовал другие слова.

Если ехать из лагеря Бакаа в сторону Иордана, мимо американских радаров, отслеживающих спутники, можно добраться до Аджлуна. Только пустые или полупустые сигаретные пачки, и больше ничего; через месяц после битвы все, что напоминало о палестинцах, было сожжено, зарыто или просто убрано, остались лишь обгоревшие кусты. Фидаины убиты, захвачены в плен, уведены в пустыню до самой саудовской границы, а перед этим они прошли через тюрьмы, которые мучили их и истязали больше, чем сама пустыня. В полях полегли от сражений пшеница, рожь, ячмень, фасоль. После Бейрута-76 и Бейрута-82[56]56
  Имеются в виду столкновение христиан Ливана с палестинскими боевиками в 1976 году и осада Бейрута израильской армией летом 1982 года во время Ливанской войны. (Прим. перев.)


[Закрыть], в окрестностях Шатилы можно было увидеть такую же природу, изможденную, обугленную до костей, с торчащими останками черных елей и сосен. В местах, где свершилось преступление, остается порой какой-то знаковый мусор. В 1972 в маленькой черкесской деревушке на склонах Голанских высот после шести лет израильской оккупации я подобрал три обрывка писем, посланных в Дамаск (написанных по-арабски). Все три были от одного сирийского солдата, который бежал, укрылся в Дамаске, а в самих письмах не было ничего, кроме многочисленных цитат из Корана, на основании которых он, похоже, сделал вывод, что Бог сохранил ему жизнь, дабы солдат воспел Его милосердие. Адресаты посланий, его семья, умерли или не получили писем вовремя. Израильские солдаты оказались первыми читателями этих страниц и бросили их здесь. Четыре дома черкесской деревушки – зеленые решетчатые ставни, красные черепичные крыши – были покинуты, двери и окна распахнуты. После высадки союзных войск в Нормандии в Авранше можно было увидеть такие же разграбленные янками деревни.

Если что и нельзя было унести из Аджлуна, так это вырытые в земле ямы, мне удалось отыскать три укрытия, и я спал там рядом с фидаинами. Стены и потолки закоптились от дыма. Возле мертвецов на полу валялись какие-то куски коричневых обложек. Это были документы, удостоверения личности, продолговатые, с закругленными краями, хорошо знакомого мне сине-зеленого цвета, с фотографией фидаина в правом углу и написанным по-арабски вымышленным именем. Проходя через деревню, еще не видя крестьян и их жен, я обратил внимание на то, что тихо здесь уже не было: какое-то жужжанье, кудахтанье, ржанье, болтовня. Никто в деревне не ответил на мое приветствие, но никто не и позволил себе грубого или недружественного жеста или слова. Я вернулся из стана палестинских врагов, как возвращаются из царства мертвых.

Когда я прибыл в Амман, в палестинском сопротивлении чувствовался некий разлад. Никакой хотя бы видимости единства, которое появится чуть позже вместе с ООП, еще не было и в помине, напротив, между одиннадцатью разрозненными группами сопротивления постоянно вспыхивали ссоры, никто не скрывал озлобленность, почти ненависть. Только ФАТХ, в недрах которого тоже хватало и критики, и соперничества, демонстрировал хоть какое-то единство: хотя бы в том, например, как его сторонники осуждали другие движения.

То, что стало происходить после июля 1971, то есть, после битвы в Аджлуне, Джераше и Ирбиде, меня удивляет до сих пор. В отношениях между фидаинами появилась какая-то горечь разочарования, и я стал свидетелем такой сцены: Я знал двух фидаинов лет двадцати, они были друзьями, жили на одной базе в Иордании, но один так и остался простым фидаином, а другой получил небольшой чин. Однажды в Бакаа при мне первый фидаин попросил разрешения навестить больную жену в Аммане (это в двадцати километрах). Вот этот диалог, как я его помню:

– Salam Allah alikoum.

– … koum salam.

– Али, можешь дать мне увольнительную на двадцать четыре часа, моя жена беременна?

– Моя тоже. А я остаюсь. Сегодня вечером ты в карауле.

– Я найду замену.

– Так кто должен стоят в карауле, он или ты?

– У меня есть пара приятелей, они согласятся.

– Нет.

Голос первого фидаина становился умоляющим, а голос второго – и это казалось даже нормальным, ожидаемым и в определенной степени необходимым – приобретал начальственные нотки. Это не был вопрос дисциплины, речь не шла о безопасности лагеря, это было обычное соперничество между младшими офицерами и простыми солдатами. Двое самцов схлестнулись лицом к лицу, защитники одной Родины, которую еще и увидеть было нельзя.

Впоследствии я узнал, что родившаяся в тот день ненависть не утихла и по сей день, и они – оба неплохо говорили по-английски – делают в газетах заявления, где слышится отголосок той самой ненависти. Может, ненависть рождается первой, и чтобы окрепнуть, ей нужны двое друзей?

Уехали все, кто были по рождению или в результате брака палестинцами. Сначала через Сирию, и думаю, именно в это время – в конце 1971 – началась вторая волна проникновения палестинских фидаинов в Ливан. Некоторые ловкачи – благодаря какому-нибудь родственнику-иорданцу – приобретали земельные участки в окрестностях Аммана. Говорят, это самые богатые люди королевства хашимитов. От революционного периода – с 1968 по 1971 – они, общаясь между собой, сохраняют некоторые слова, как слова местного наречия из детства вдруг проскальзывают в разговоре бывшего крестьянина, ставшего директором крупного парижского предприятия. Они чувствуют в вас прежнего сообщника и опасаются: вдруг сегодня вы перестали им быть, и лицо их слегка краснеет. Сразу и безо всяких расспросов с вашей стороны они называют цену своего дома в Джабаль Аммане, «в самом шикарном квартале города».

Мне понадобилось много лет, чтобы понять, как их лидеры, я говорю об известных лидерах, чьи имена вы можете увидеть в западных газетах, стали долларовыми миллионерами. Это были не какие-то разрозненные островки в море Сопротивления, а настоящий сейф, где у каждого, и прочим это было известно, имелся свой ящик, а то и не один. Свое состояние они хранили в Швейцарии или где-нибудь еще. И еще они знали, что́ хранят другие, потому что зачастую это состояние было частью их общей добычи.

Прочим участникам Сопротивления все это было хорошо известно. Документ о праве собственности спрятать можно, а как спрячешь лес, или виллу, или земельный кадастр? Высшее командование тоже обо всем знало. Возможно, оно этим пользовалось? Всем в ФАТХе был известен Абу Хасан[57]57
  Абу Хасан Саламе – один из руководителей «Черного сентября». (Прим. ред.)


[Закрыть], а также его спортивные машины, его красивые девицы, те и другие отличались изящными линиями, я встречал его два-три раза, причем, первый раз при обстоятельствах, весьма для него неприятных, мне пришлось при фидаинах, которых эта сцена страшно забавляла, попросить его предъявить удостоверение личности. Слегка раздраженный, он порылся в карманах куртки и достал ярко-зеленый документ, который носит при себе каждый фидаин, при этом к щекам его прихлынула кровь. Энергичный, спортивный, он был деятельным членом «Черного сентября» и активно участвовал в подготовке операций. Как мне говорили, Арафат в интересах Организации вовсю играл на его тщеславии. О его смерти и смерти Будиа – при взрыве автомобиля – я узнал, как узнают о поражении. Медленно, стараясь не ошибиться, восстанавливая события, я думал приблизительно следующее:

Вполне естественно, что глаза бойца, когда он проникает в роскошные интерьеры, вспыхивают от зависти, особенно, если речь идет о коррупции некоторых руководителей, которые ощупывают и мнут новенькие пачки зеленых стодолларовых купюр. Когда какое-нибудь революционное движение оказывается успешным, доказательством преданности становится скорость присоединения к этому движению: кто раньше, тот и преданнее. Как отличить полное самопожертвование от интриг ради получения должности, от суеты ради удовлетворения собственных амбиций – финансовых или властных. Особенно, когда некий честолюбец объясняет, что «всего себя целиком посвятил общественному благу и революции». Это я процитировал фразу одного из лидеров организации, оправдывающего свое богатство (июль 1984).

Наконец, есть вступившие в битву на последнем этапе, так называемые «революционеры тринадцатого часа», они прибегают, когда революция уже свершилась, и вынуждены биться голыми руками с теми бойцами, которые в процессе «великого похода» уже познали столь сладостный вкус власти.

Убийство в Каннах в роскошном отеле Зухейра Мохсена, руководителя организации Ас-Саика, на многое пролило мне свет, но это был такой свет, что я испугался, как бы самому не стать этой световой вывеской, указывающей на растрату средств, предназначенных для вооружения и питания фидаинов, я понял это так внезапно, что мне на мгновение показалось, будто я единственный в мире, кто это обнаружил. В Риме и Париже руководители ООП окончательно сбили меня с толку, когда, смеясь и куря сигареты высшего сорта – обязательный атрибут их положения – говорили мне:

– Мы все это знали. Между собой его называли «Восточный ковер».

Если все это знали, что же знал сам Мосхен, чтобы при его жизни все молчали?

Перечитывая написанное, я замечаю, что взял полемический тон. Не будем изображать утопление, как в театре, когда на самом деле воды лишь до подбородка.

Первой, ежедневной, обязательной заботой Гитлера при пробуждении было поддерживать физическое сходство с самим собой: пригладить щеткой подстриженные, почти горизонтальные, усики, где каждый волосок, казалось, вылезал из ноздрей, убедиться, что черная блестящая челка лежит там, где ей положено, на «правильной» стороне глянцевого лба, а лапки свастики не повернуты влево, что не изменился знаменитый тембр голоса, а взгляд гневный или ласковый – по обстоятельствам. Как умудрялся он, встав с постели, предстать перед высшими сановниками Рейха и послами стран Оси Берлин-Рим эдаким юным финном, белокурым и безбородым?

Все происходило по такой же схеме, когда снизу доверху, от ботинок на двойной подошве до подкладки шляпы, от носков «негус» до зонтика, от цепочки на лодыжке до мундштука а ля Марлен Дитрих некая выдающаяся личность становилась символом. Можно ли представить себе Черчилля без сигары? А сигару без Черчилля? Может ли куфия обвиться вокруг головы не-Арафата? Как и всем, он дал мне новую куфию, и это было как «сделайте так в память обо мне». Не имея возможности подписывать свои фотографии, как актеры, он таким образом дарил кусочек самого себя. Для Запада Афарат так и остается плохо выбритым человеком в куфие. Велико было мое удивление, когда я увидел его: анфас он был похож на себя, но когда повернул голову, отвечая на мой вопрос, и показал свой левый профиль, это был профиль совсем другого человека. Анфас он казался суровым, а левый профиль был мягким, и улыбка казалась почти женской, при этом он нервно поигрывал черной и белой бахромой куфии. Бахрома и помпоны падали ему на шею, порой на глаза, как падают на лоб пряди волос раздраженного подростка. Такой любезный, со взглядом, устремленным вдаль, когда не пил кофе; а когда я смотрел на этого человека ростом чуть больше полутора метров, то думал о том, каких это стоит огромных усилий, в каком-то смысле наугад, вслепую, если хочется казаться похожим и на самого себя, и на других. Засыпает лягушка, а просыпается снегирь? Арафат меняющийся был бы равнозначен Арафату мыслящему? Не ему одному фидаины были обязаны днями покоя, почти праздничными днями, которые мне хотелось бы описать. Не ему одному, но он один был виновен в поражении.

Его кажущаяся неподвижность на самом деле была своего рода беспрерывной, при этом неуловимой для глаза, деятельностью? Огромный паук незаметно, молча трудился, почти не шевелясь, ткал муаровую паутину, чья поверхность все увеличивалась и увеличивалась; когда он пил кофе чашка за чашкой и, устремив взгляд куда-то далеко, слышал меня, при этом, казалось, не слушая, может быть, он видел другого огромного паука, ткущего из ниток слюны свое все увеличивающееся в размерах полотно – Голду Меир? Арафат произносил несколько слов с осторожностью мухи, медленно ползущей по паутине. Он и был таким? Или он играл в ту же игру, что маршал Тлас в Сирии?

«Сначала все цветы в Сирии, от простой незабудки до эдельвейса, потом неведомые цветы; затем восемнадцать неприступных женщин: Каролина, принцесса Монакская, Леди Ди, мисс Мира 83, Луиза Брукс, та самая «Лулу в Голливуде», другие, и каждой посвящена поэма, изданная его собственным издательским домом».

Так говорят палестинцы о маршале Тласе, который, несмотря на свои массивные перстни, мастурбирует, листая «Плейбой», как рассказывал мне, смеясь, один из лидеров движения.

Вот несколько портретов лидеров ООП.

Об Абу Али Ияде[58]58
  Абу Али Ияд – палестинский полевой командир. Был убит около Джераша иорданскими войсками. (Прим. ред.)


[Закрыть] я не смогу сказать ничего. Или почти ничего. Его фотографии вместе с фотографиями Арафата украшают все стены представительств ООП и палестинских жилищ. В июне 1971 он командовал военным округом в Джераше. Иорданская армия стреляла в попавших в окружение палестинцев. Стороны объявили о прекращении огня. При посредничестве Арафата Абу Али Ияд был предупрежден о следующем: учитывая, что он почти слеп, прихрамывает, ходит медленно и с трудом, и то с помощью палки, Хусейн пообещал сохранить ему жизнь, если он оставит фидаинов, своих товарищей по оружию. Он остался. Все были убиты. Восток ничего не знал про Бейяр, даже Запад не знал. Просто умереть недостаточно. Все палестинцы почитали Абу Али Ияда, но не следует забывать: когда Арафат обнимал Хусейна, возможно, он вспомнил, какую ловушку устроил палестинцам этот самый Хусейн. Предложение сохранить жизнь означало:

«Я предоставляю вам возможность стать трусом. Воспользуйтесь ею, чтобы я мог устыдить всех палестинцев в будущем, и чтобы это легло тяжким бременем на их прошлое».

Так что отказ Абу Али Ияда был предопределен.

Перед лицом смерти не без основания спрашиваешь себя, что такое вечность, надо ли верить в нее и в вечные ценности этого «основания». Можно ли сказать, умереть… ради чего? или, скорее, ради кого, если эти ценности не просто передадутся через смерть, а вызовут к жизни новый смысл существования?

Этим вечером я отвечаю «нет». Героизм бесполезен, потому что может послужить примером. Можно умереть, чтобы ослушаться приказа, чтобы избежать дарованного соблазна.

Про Абу Али Ияда я не скажу больше ничего.

Возможно, из-за умственной лени французов, из-за звучности слова «миллион», или потому, что казалось, будто прежние монеты ведут свое начало от старого франка, а тот, в свою очередь – от луидоров и су старого режима, новые франки с таким опозданием были приняты в повседневным расчетах. Опять отцам достались старые франки, а сыновьям новые. Традиции и склероз: это слова-синонимы? До 1968–69 годов ни ФАТХ, ни какую-либо другую палестинскую организацию всерьез не принимали. Даже слово это было неизвестно. Названия «Палестина» для большинства французов было названием страны, где предприимчивые евреи жили со дня основания мира.

То есть, евреи были там «со времен Авраама и фараонов». Сила ФАТХа, фактор ее присутствия в лагерях, надежда, которую эта организация давала палестинцам, ее сопротивление Хусейну и населению Иордании, поддержка Насера, искренняя помощь короля Саудовской Аравии Фейсала, боязливая поддержка других арабских народов, характер их вождей сделали из ООП и палестинцев ставку в политической игре, столь же важную, что и Лига арабских государств, к которой ООП быстро примкнула. Не собираясь пересказывать все эти разногласия, споры, без которых не обходится ни одно движение сопротивления, скажу только, что с момента своего появления ООП приблизился к Советскому Союзу настолько, что Израиль делал, говорил, писал все для того, чтобы не оставалось сомнений: ООП есть эманация СССР, чуть ли не его прямой родственник. Подобное видение вещей вполне соответствовало американскому представлению о добре и зле. И европейскому. Возможно, это потребует длительных исследований. Советский Союз подобная точка зрения устраивала тоже.

Поскольку назвать все имена невозможно, а выдумывать ничего не хочется, довольствуемся небольшим отступлением. Самопожертвование ради какой-то цели, пусть она кажется нам святой, потому что далека и труднодостижима, настолько возвышенна, что мы никогда не сможем связать ее с нашим привычным укладом жизни; то, что именуется «тылом», это не только «территория за линией фронта, далеко от военных действий», возможно, это самое «далеко» – всего лишь реакция на слова, обозначающие массовую резню, причем, об этих событиях упоминают ради нашего удовольствия репортеры (кадры этого самого «тыла», снятые в специальной студии с помощью телеобъектива, текст, написанный в пресс-службе какого-нибудь посольства, военные сцены с ранеными и погибшими, которые падают, как подкошенные, солдаты, что стреляют стоя, на коленях или лежа – на катастрофу всегда приятнее смотреть издалека или читать про нее, сидя в кресле); а еще «тыл» это место, на которое смотрят без страха, без спешки и без стыда: читая газету, перевернуть страницу с новостями из Азии, чтобы узнать биржевые новости, повернуть выключатель радиоприемника, вернуться к репортажу, в данном случае «не торопиться» равнозначно выражению «получать удовольствие». Солдат, который погибнет, если покинет воронку от снаряда, тот, кто задерживает дыхание, притворяясь мертвым среди мертвых и старясь сделаться невидимым, тот, кто убивает, – они не имеют никакого отношения к «тылу», потому что у них нет выбора, они не могут «не торопиться». Когда вспоминаешь мертвых или умирающих героев, когда мечтаешь, взвешиваешь шансы, умиляешься, даже отождествляешь себя с ними, а главное, волнуешься, это значит, у тебя есть время и условия для всего этого. «Пусть воодушевит меня эта святая идея, ради которой умрет кто-нибудь другой». Это самопожертвование – вещь сложная. Без сомнения, героизм палестинцев достоин восхищения, порой это обыкновенная геометрия, сложный узел расчетов, когда смерть слегка коснулась, но прошла очень близко или далеко, если угодно, настолько точно был выверен жест и траектория этого касания, будь это огибание острых углов, хождение по краю пропасти, атака шашки наголо, провокация, притворство. И все настолько близко, что герой видит эту смерть: она предстает в форме огромного сейфа, в котором хранятся миллионы долларов. Герою неожиданно дается код этого сейфа. Сейф открывается, и пачки купюр превращаются в драгоценные камни, меха, сигары, мерседесы, мазерати, Мэрилин, и это все в порядке вещей. Герой, если у него нет славы Абу Али Ияда или Аль-Кавасме[59]59
  Фахд Аль-Кавасме – мэр Хеврона, член Исполнительного комитета ООП. Убит в 1984 г. (Прим. ред.)


[Закрыть], получает золото и хочет иметь его еще больше.

«Если у меня нет ни славы, ни смерти, зачем мне отказывать себе в их эквиваленте в виде награды?»

– Какими бы богатыми ни были замки и драгоценности у такого-то…

– Назови мне два-три имени.

– Я знаю их гораздо больше. Ты тоже. Скажи их.

– Назови хотя бы одно.

– Он как раз собирался избавиться от Арафата, когда Сирия…

– Его имя?

– Нет.

Здесь сложно импровизировать: как вульгарные желания или мечты о пиршествах превратились в преданность и самоотверженность. И так же трудно понять, что прекрасные поступки превратили решительных, сильных, красивых мужчин в скупцов, истекающих слюной от зависти при виде мраморной колоннады. Пусть кто угодно воспринимает это, как угодно: пусть исследуют почки, сердце, кишки, чтобы обнаружить там испражнения (к этому нужно привыкнуть, приучить свой взгляд, обоняние, самое тонкое из наших тактильных ощущений), вот истоки нашей свобода здесь, возле Иордана. Дни и ночи у нас будут волшебными из-за торгов, сделок, злобы руководителей. В каких сточных водах барахтались они, защищая свои интересы, от которых зависела свобода Аджлуна? В сопровождении министров в 1968 году, если не ошибаюсь, король проехал по главным улицам Аммана, выкрикивая:

«Да здравствуют фидаины! Я первый фидаин».

Этот крик породила непосредственность юного монарха, непосредственность и совершенно бессмысленная демагогия.

Декабрь 1984. Убийство Аль-Кавасме.

Под полупрозрачным эпидермисом мы ясно видим, что сопротивление обескровлено. Замысловато переплетенные каналы гнали потоки грязи, которая постепенно очищается, они соединялись с другими каналами, где затуманивается чистая, прозрачная жидкость, и, вот что странно, смерть разрывает самые чистые сосуды. Здесь не было настоящего ада, во всяком случае, не больше, чем в бидонвиле.

Вручая мне в ноябре 1970 письма, позволяющие передвигаться в лагерях и на базах ООП, Арафат не слишком рисковал. Интересно, знал ли он, что и восточные, и западные журналисты, даже самые несообразительные, уже засекли эти «потемкинские» базы? Определенные детали довольно быстро указывали на обман. И самые явные из них – те, что вызывали больше всего доверия у самих палестинцев. Слишком старательно студенты из Монпелье, Оксфорда, Штутгарта, Ливорно, Барселоны, Лёвена, Утрехта, Гетеборга, Осаки пытались убедить вас, что палестинцы, воюя против режима хашимитов, правы. Посланники знали это. И еще они знали, что палестинцы совершенно не владеют искусством выдавать настоящие базы за фальшивые. Вообще у фидаинов не было традиции обмана: искусственный мрамор называть настоящим, ложный пафос болью, они вообще не воспринимали ничего театрального и «постановочного». Ничего, похожего на пресловутые «проспекты, засаженные пальмами в горшках», когда по ночам переодетые в садовников полицейские передвигали эти пальмы туда-сюда, чтобы уже в одиннадцать утра Бургиба[60]60
  Хабиб Бургиба – тунисский государственный и политический деятель, первый президент Туниса с 25 июля 1957 года по 7 ноября 1987 года. (Прим. перев.)


[Закрыть] торжественно въезжал в город по проспекту в тени пальм, выросших за один вечер без единой капли дождя. После приема у официальных лиц Бургиба уезжал, и в эту же ночь пальмы переносили в другой город, чуть южнее предыдущего, где на следующее утро Бургиба ждал такой же торжественный въезд. Маршрут был четко определен и одобрен, хотя и держался в тайне. Понимая масштабы этого надувательства, Бургиба даже стал узнавать деревья, каждое из них имело свое имя, и диктатор выкрикивал его по пути:

«Рокруа! Ватерлоо! Фашода! Здравствуйте!»

На палестинских базах студенты со сладкими речами – на английском, немецком, французском, испанском – умеющие позировать при фотовспышках, в нужный момент расслабиться и надеть на лицо усталую улыбку, повторить ее двадцать-двадцать пять раз для одной-единственной газеты, изобразить в нужный момент радость или гнев, произнести что-нибудь избитое и банальное, устраивающее ту или иную газету… все эти жесты были бессмысленны, журналисты, фотографы и операторы давно уловили фальшь, какую-нибудь деталь, доказывающую, что эта база – блеф, а дающий интервью подросток умеет говорить, но не воевать.

Посылать на войну этих студентов учиться профессии? Чтобы вновь пытаться разрешить этот старый спор:

«Гомер портит себе глаза, потому что он не Ахилл; умереть мгновенной смертью или петь для вечности?»

Журналисты знали разницу между прыжком в дыму фумигаторов и десантом при шквалистом ветре прямо в Иордан. Фидаины и львята знали тоже.

Несмотря на корейскую сдержанность – имеется в виду Северная Корея – Черные Пантеры не могли освободиться от взаимного притяжения, движение Черных Пантер состояло из намагниченных тел, которые притягивались друг к другу.

Фидаины повиновались ласковой суровости. Эротизм был разлит в воздухе. Я улавливал его волны, хотя меня самого они не задевали. Как забыть три ряда танков, окруживших лагерь Бакаа о том, как вышли палестинские женщины, намереваясь отправиться пешком с детьми к себе в Палестину. Этот демарш должен был прикрыть бегство французского монаха – что и удалось. Победа озлобила солдат-бедуинов, которые, танцуя, встретили опасность: политическое и военное руководство. Мужественность доказать трудно, еще труднее ей не поддаться. Так может, проще поддаться? Бедуины танцевали, бросая вызов бюрократам из ООП. Они танцевали восхитительно. Они с их танцами были неприкасаемы, потому что в этот момент никто не решался прикоснуться к ним. Эта хореография, пленница сухих песков, вот уже два-три тысячелетия оберегающих ее от всякой порчи, продрогшему фидаину казалась юной, свежей и прекрасной. Может быть, палестинцы сожалели, что бросили вызов традиции такой древней, что этот новый мир сам казался не то, чтобы древним, но уже уставшим, морщинистым, между тем как мир пустыни оставался незапятнанным и безупречным.

Три месяца спустя женился один из лидеров движения. Я наряду со многими другими был в числе приглашенных, но не на саму свадьбу, а на свадебный обед. Новобрачный обедал у Абу Омара, где был и я вместе с несколькими фидаинами в гражданском.

– Твоя жена будет медицинской сестрой?

– Никогда в жизни. Я беру ее девственницей.

– И ты собираешься так и оставить ее девственницей?

Присутствующие засмеялись, а лицо новобрачного оставалось серьезным и напряженным.

– Я хочу жениться по-настоящему. Моя жена не будет медицинской сестрой.

– Ты против медсестер?

– Нет, если они иностранки. А моя жена мусульманка.

Шутка была очень старой, но ее повторили:

«Чтобы найти в песке источники, надо доверять пустыне».

Но, наверное, этот странный афоризм следует дополнить:

«Узнаем от Маркса причины и неудачи промышленной революции в Англии, пусть пустыня сохранит наши источники».

Как свои мужественные, нежные или распутные танцы, песок, возможно, охраняет арабский мир: палатки, караваны, верблюдов…

Палатка: кондиционированный воздух.

Путешествие: без усталости.

Верблюд: Мерседес.

Танец: как у предков, смерф.

Мужественность: Фарид аль-Атраш[61]61
  Фарид аль-Атраш – известный египетский актер и музыкант сирийского происхождения. (Прим. ред.)


[Закрыть].

Все мечта Востока и мечта бедуина.

В течение почти всего 1971 и частично 1970 года безразличие ко всякой международной политике наводило на мысль о независимости палестинцев, за исключением, возможно, руководителей движения. Вспомним ответ Ясера Арафата одному фидаину из ФАТХа:

– К чему нам знать, договорились ли русские и американцы? Пять лет назад мы шли, куда хотели, делать революцию или что угодно, не спрашивая ничьего мнения.

– О нас просто никто не думал. Сейчас мы являемся проблемой, а проблемы надо решать.

Как в 1910, в 1917 палестинцы, не догадываясь об этом, были грёзой польских и украинских евреев, которые, возможно, знали о Палестине не слишком много, только то, что была она землей обетованной, текущей млеком и медом, хотя тогда никому еще не приходило в голову выгнать ее обитателей. Поскольку была она территорией мечты, где все нужно было создавать и строить заново, евреи 1910 года видели ее пустой, в худшем случае населенной бесплотными, безжизненными тенями. Ни один палестинец не знал, что его сад был пустым пространством, а вовсе не садом, территорией, о которой мечтали за сто километров отсюда и которой предназначено было стать лабораторией, а сам он, владелец этого сада, был в нем всего лишь мимолетной тенью из сновидений.

Как раздавить гниду? Фабрики по производству амфор плодились, как вши, как гниды. Все больше и больше норвежцев отправляется в отпуск в арабские страны? Значит, в Алжире, Марокко, Тунисе, Египте, Ливане, Сирии, Иордании цены подстраивались под скандинавские валюты, крошечные мастерские поставили на поток изготовление тысячелетних амфор.

Так, в 1970–1971 годах палестинцы, именуемые еще «беженцами», являли собой некую массу, и ежегодная помощь БАПОРа[62]62
  Ближневосточное Агентство ООН для Помощи палестинским беженцам и Организации работ (Прим. перев.)


[Закрыть]¹ предоставлялась именно этой массе, в которой не было личностей, не было имен, а помощь доставлялась не кому-то конкретно, а в лагеря. Затем появилось старое название, исчезнувшее было из политического словаря: палестинец. Эти слова – мужского, женского рода, единственного, множественного числа – не обозначали ни мужчин, ни женщин, а только революцию, и супердержавы, знающие одно: палестинцы – это революция, еще не понимали, что с ней делать: то ли подавить, то ли возглавить. Неуправляемые, якобы свободные с 1966 года, палестинцы, вероятно, тревожили что-то совесть, но нельзя сказать, чтобы о них, действительно, думали, они оставались чем-то абстрактным.

Кибитки стояли у въезда в деревню – или, если угодно, у выезда? – чуть в стороне от свалки, слово, которое прилипает к пальцам и простыням, следствие и доказательство большого счастья или маленькой смерти, хозяйственные отбросы, мешанина из пустых банок, вспоротых консервными ножами, старых матрасов, разбитых тарелок, в которой копались босоногие дети, живущие в таком вот таборе. Женщины ходили гадать в платьях из искусственной тафты с оборками, а мужчины плели корзины: смуглые мужские руки выполняли быстрые заученные движения. Похитители куриц старались не сталкиваться с крестьянами, дети и женщины ходили в деревни, просили милостыню, подворовывали, врали, обычный перечень всех пороков, маленький ад на колесах, который перемещался с места на место на виду у общины. Настоящие фидаины знали закон и подчинялись ему, но перед какой галеркой давали представление палестинцы из такого вот кочевья? Целый мир? Бог? Они сами? Они присматривали друг за другом, чтобы играли хорошо и не халтурили? Противоречили сами себе?

Последний цыганский табор мне довелось видеть в Сербии, как раз у въезда в деревню (или выезда из нее) Ужице-Пожега возле кучи мусора. Тем утром распряженные лошади тянули деревянные раскрашенные кибитки. Полуголые дети, увидев меня, бросились предупредить женщин, которые, в свою очередь, поспешили предупредить мужчин с грязными всклокоченными волосами, из-под которых виднелась лишь четверть лица с одним глазом, достаточно, чтобы разглядеть меня, а больше им ничего и не надо было. Потом исчезли и эти фрагменты лиц. Чуть позже появились две красивые женщины лет шестнадцати, они прошли, дерзко виляя бедрами, явно мне наперерез, и остановились у стены дома, провоцируя меня. Стоя напротив, но словно под защитой табора, который внимательно следил за ними, они медленно стали поднимать подолы своих длинных платьев с оборками, одно зеленое, другое черное с красными цветами, и, задрав их высоко, до пояса, продемонстрировали мне свои небритые лобки. Палестина – блуждающий спутник, перемещающийся в пределах арабского мира, а фальшивое племя, искусственный спутник Палестины, вращался вокруг нее, не ударяясь и не соприкасаясь. Эти племенные отходы продолжали вращаться на орбите, как когда-то, в Сербии, цыганские поселения, которые сербы держали на отлете, в стороне от своих привычек, своей морали и от себя самих, потому что это был их способ выжить. Если космический порядок требует наличия солнц, вокруг которых вращаются звезды, социальный порядок представлялся мне точно таким же; любое солнце сохраняет определенную дистанцию в геометрическом смысле этого термина. Этот космогонический закон социальных сфер так стар! а некоторые непредвиденные обстоятельства, ведущие к его нарушению: браки по расчету, безумные любови, победы какой-нибудь крошечной династии над соперниками, биржевые спекуляции и их катастрофические последствия, кружения земных и небесных тел, – на несколько мгновений придавали всему другой масштаб, это чтобы понять воздействие палестинской революции.