Текст книги "Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 2. Власть незримого"

«Императрица и ее мать, принцесса Анхальт-Цербстская, обеспокоены вашим отсутствием, – писала баронесса Вестерхоф. – По всей стране зреет недовольство. Мы не знаем, что делать. Пора вам вернуться, мы нуждаемся в ваших советах. Пришлите ответ на адрес госпожи де Суверби и попросите передать через графиню Веннергрен, фрейлину королевы, в Копенгагене».

Похоже, опасения герцога Вильгельма оправдывались: если Пруссия и Россия объединятся, они без особого труда растащат на куски всю остальную Европу. Даже Англия вряд ли сможет им противостоять.

Себастьян больше медлить не мог, настала пора действовать. Но вдали от России ему было трудно разработать какой-нибудь план. Более того, он хотел прежде всего видеть «господина» и союзника нового царя. Себастьян написал баронессе, что собирается быть в России в последних числах мая.

После чего собрал багаж и приготовился к отъезду в Берлин в сопровождении своего верного Франца.

В Берлине у Себастьяна не было знакомых, у кого можно было бы остановиться. Его предупредили, что в городе имеется всего лишь одна гостиница, достойная принимать гостей его ранга. Называлась она «Золотой медведь». Без сомнения, гостиница получила свое название в честь основателя города, графа Альбрехта Медведя. Строение оказалось довольно громоздким и располагалось недалеко от дворца Шарлоттенбург. Прибыв в середине дня, Себастьян снял самые дорогие апартаменты, хотя состояли они всего лишь из двух комнат. Еще он заказал на завтра двух лошадей, и непременно с хорошими седлами.

Себастьян был убежден, что эти его приготовления обязательно привлекут внимание.

Граф вышел из гостиницы, чтобы пройтись пешком и осмотреть столицу королевства Прусского. В общем-то, настоящая дыра. Кроме нескольких торжественных и богатых зданий, расположенных на новых магистралях, проспекты заполняли редкие дома чиновников и лавочки. Судя по всему, население города было не слишком многочисленным. Если Петр III считал Берлин столицей изящества и элегантности, это красноречиво свидетельствовало не столько о Берлине, сколько о нем самом. Вопреки опасениям казаки отнюдь не разорили город, более того, они даже никого не повесили.

Себастьяну привели лошадей рыжей масти, в довольно приличном состоянии и на первый взгляд вполне смирных. Он тщательно оделся и в сопровождении

Франца снова отправился прогуляться по городу, на сей раз верхом. Прохожие не оставляли без внимания гордый вид всадника – нет, настоящего рыцаря, потому что на боку у него болталась шпага, а под лучами утреннего солнца сверкали бриллианты. Пассажиры редких карет высовывались из окошек, чтобы получше его рассмотреть.

На следующий день, это была среда, хозяин гостиницы, гордо выпятив грудь колесом, принес Себастьяну «Ля газетт де Берлин». В издании сообщалось, что знаменитый граф де Сен-Жермен накануне прибыл в город и остановился в гостинице «Золотой медведь». Каждый мог задаться вопросом, чем же он знаменит и что собирается делать в Пруссии. Себастьяну недолго пришлось ждать результата: на следующий же день, в четверг, в гостиницу доставили письмо, запечатанное королевской печатью. Оно было написано по-французски:

«Его величеству королю Фридриху II Прусскому стало известно, что в его городе проездом находится граф де Сен-Жермен. Он просит графа принять приглашение отужинать в замке Сан-Суси, в Потсдаме, в шесть часов.

P. S. Вас просят войти через парадный вход».

Тон казался властным и категоричным. Впрочем, какое это имело значение! Уловка вполне удалась. Себастьян нанял карету и в сопровождении Франца отбыл в Сан-Суси, замок во французском стиле, который «людоед» велел воздвигнуть в парке Потсдама. Себастьян ехал рысью не меньше часа. Наконец карета остановилась у подножия обрывистого склона, над которым возвышалась монументальная круглая открытая колоннада. В центре ее громоздилась золоченая решетка. Стражи открыли ворота. Себастьян показал письмо, карета покатилась по французской лужайке и наконец остановилась перед розовым с белым четырехэтажным дворцом. Франц быстро спрыгнул на левую сторону, тут же подбежали два лакея, подставили ступеньку и открыли правую дверцу кареты. Уверенный, что за ним внимательно следят из окна, Себастьян важно ступил на землю и в сопровождении Франца и двоих лакеев поднялся по ступеням.

Граф Сен-Жермен сверкал всеми своими бриллиантами. Его встретила беленькая болонка, которая с интересом принялась его обнюхивать и разглядывать.

Похоже, этот песик и был истинным хозяином дома.

Лакеи помогли гостю снять шубу. Себастьян оказался в вестибюле, выложенном мрамором, с двойными коринфскими колоннами, основания и капители которых сверкали золотом. Худощавый, немного сутулый человек среднего роста вошел в дверь под величественным бронзовым фронтоном и направился к Сен-Жермену. Походка казалась небрежной и одновременно высокомерной. Он был одет в черное, как воспитатель-гугенот, на ногах высокие деревенские сапоги, а шляпа украшена странным пером, без большого султана.

Ложка дегтя в бочке меда.

Мажордом раскатисто и торжественно произнес:

– Граф де Сен-Жермен!

Незнакомец медленно приблизился. Вид столь же удивленный, как у его собачонки. Поведение выглядело почти неучтивым. Не лицо, а серая, блеклая маска, словно человек жил в ожидании непонятно какого несчастья, на лбу пролегли глубокие морщины, выражающие разочарование. Король? Людоед? Нет, скорее грустный и усталый человек, ко всему равнодушный, без особого интереса разглядывающий посетителя. Неужели ему пятьдесят? Он казался намного старше. Так вот каков был итог двадцати лет правления: власть в буквальном смысле сгноила Елизавету, она же иссушила Фридриха. Захват Берлина казаками, победа при Торгау, вырванная просто чудом, ценой тяжелых потерь.

Ничего удивительного, что король смертельно устал, он еле находил в себе силы, чтобы жить.

– Добро пожаловать, граф, – произнес Фридрих по-французски.

Голос звучал вполне любезно, будто принадлежал кому-то другому. Невероятным усилием воли человек выпрямился, вновь становясь королем Пруссии, Бранденбурга, Померании и Силезии.

Вблизи его платье казалось неприлично изношенным, кое-где даже виднелись заплаты. Кажется, из королевского носа торчала козявка. Себастьян подивился такой нечистоплотности, но, присмотревшись, убедился, что это табачная крошка.

– Ваше величество, ваше гостеприимство поистине не знает границ, – произнес граф, приподнимая шляпу и низко склоняясь перед королем, как того требовало присутствие венценосной особы, даже если эта блистательная особа и выглядела столь непрезентабельно.

Фридрих махнул рукой, приглашая гостя следовать за ним. Собачонка живо затрусила рядом; так супруга хозяина дома показывает посетителю свое жилище. Лакеи увели Франца в помещение, предназначенное для слуг.

При виде этой белой собачки рядом с хозяином, одетым во все черное, Себастьян не мог отвязаться от мысли, что, возможно, это душа короля.

Самым удивительным казалось полное отсутствие во дворце придворных. Ни одного сановника, ни одной женщины, только одни лакеи. Где камергер, который написал ему письмо? Хозяин дома и его гость прошли в овальную ярко-розовую гостиную с паркетным полом, с плафоном в зеленоватых и бледно-розовых узорах, щедро выложенным позолотой, с настенной живописью, резной мебелью, сверкающей в свете канделябров и люстр. Очевидно, иностранцы полагали, будто подобный декор являет собой типичный образчик французского стиля.

– Садитесь, – пригласил Фридрих, опускаясь в кресло напротив камина и поправляя на голове шляпу.

Он пожирал Себастьяна глазами.

– Что привело вас в Берлин?

Король говорил на правильном французском, напевном и мелодичном, но с сильным акцентом. Его ухо, без сомнения, привыкло к музыке, Себастьян знал, что Фридрих хорошо играет на флейте.

– Желание увидеть столицу, к которой, без преувеличения, нынче прикованы все взгляды, ваше величество.

Фридрих коротко рассмеялся.

– Откуда же вы прибыли, граф?

– Из России, ваше величество.

– Россия! Я хочу надеяться, что Петру Третьему удастся восполнить урон, нанесенный его сумасшедшей развратной теткой!

– Что бы там ни было, ваше величество, новый правитель России – ваш верный и преданный союзник, ибо не упускает случая выразить восхищение вами.

Гость удостоился подозрительного взгляда.

– Кто же вам об этом сказал?

– Он сам, ваше величество.

В гноящихся глазках короля мелькнул огонек любопытства.

– Так стало быть, вы его видели, – произнес он. – Молодому человеку пришлось признать очевидное. Кто бы ни правил в его стране, он должен будет попытаться вырвать ее из рук всякого сброда: жирных попов, лжеаристократов, забывших о своем долге, суеверных баб и невежественных мужиков, которые никак не могут отделаться от скотского прошлого! Самый близкий пример для подражания, разумеется, Берлин.

Хотя король, это было всем известно, поссорился с Вольтером, общение со знаменитым писателем благотворно сказалось на красноречии монарха; по крайней мере, искусством сарказма он владел неплохо.

Болонка завозилась под столом.

– Ты хочешь печенья, радость моя? – воскликнул Фридрих, взял с блюда одну из вафель и разломил ее на две части, чтобы угостить собачонку. – Арсиноя хочет печенья?

Собачка поднялась на задние лапки и аккуратно взяла вафлю. Арсиноя! Так звали двух египетских принцесс, повинных в кровосмешении, поскольку они вышли замуж за своих братьев, Птолемея II Филадельфа и Птолемея IV Филопатора! Выходит, болонка была королевой Пруссии? Себастьян едва сдержал усмешку. А где же была другая королева, Елизавета Брауншвейгская?

– Мы говорили о Петре, – напомнил Фридрих. – Что вы о нем думаете?

Он говорил «Петр» запросто, как если бы это был его приятель по гарнизону.

– Мне показалось, что русский царь обладает энергией, необходимой, чтобы править своей великой страной.

– Да. Наконец, это мужчина, который не позволит женщинам взять над собой верх. Эта похотливая корова Елизавета и другая, австрийка Мария-Терезия, уж не знали, что измыслить, дабы помешать Пруссии стать великим государством, достойным своего предназначения. Теперь довольно! Европой отныне не будут править толстые и развратные бабы! Посмотрите только, до чего женщины довели короля Франции!

Себастьян не знал, была ли развратной Мария-Терезия, но он прекрасно понял, что король отнюдь не склонен рассматривать женщин как украшение этого мира.

– Петр делает честь своей немецкой крови, – продолжал Фридрих. – Он положил конец дрязгам этих базарных баб. Австрия от этого только выиграет.

Себастьян выслушал тираду, не выказывая никаких эмоций. Он мельком подумал, какая дружба может связывать двух монархов, затем сказал себе, что если таковая дружба и имеет место, то чувства здесь совершенно ни при чем, вопреки пересудам, которые доводилось слышать в Копенгагене. Фридрих казался сладострастным не более, чем огородное пугало. Их симпатия объяснялась, по-видимому, неприязнью застарелых холостяков к женщинам, у которых мужчины находились под каблуком.

Арсиное, похоже, надоело сидеть под столом, и она запрыгнула хозяину на колени.

– Отмена салического закона была самой грубой ошибкой Запада, – прервал молчание Фридрих. – Вы полагаете, что Греция или Рим стали бы величайшими империями, какие только существовали в истории, если бы ими правили женщины? Вы можете назвать хотя бы одну женщину, равную Александру или Юлию Цезарю?

Себастьян склонил голову в знак согласия. Возникший на пороге дворецкий сообщил, что ужин подан.

В большой гостиной стол был накрыт на две персоны. Перспектива ужина наедине с королем не только удивила Себастьяна, но и встревожила; разумеется, приватный вечер с человеком, который заставлял дрожать всю Европу, это большая честь, но граф предвидел опасные вопросы.

В качестве первого блюда был подан светлый куриный бульон. Судя по всему, монарх отнюдь не был склонен к кулинарным изыскам. Хотя, вполне возможно, именно сегодня он хотел отдохнуть от гастрономических излишеств, которыми славился.

– Вам приписывают способность превращать свинец в золото, – сказал Фридрих. – Не эти ли ваши таланты потребовались в России?

Себастьян улыбнулся:

– Ваше величество, я не хвалюсь тем, что могу превращать свинец в золото. Тот, кто стал бы уверять, что может это делать, одним только этим выдал бы себя. Он ведь был бы самым богатым человеком на свете, и у него не возникло бы необходимости продавать свою продукцию. Нет, предметом моего первого визита в эту страну был новый способ окраски ткани, который заинтересовал императрицу. Благодаря этому способу ткань приобретает необыкновенную яркость.

Король весьма удивился и, похоже, не поверил.

– Она что, пожелала сделаться красильщицей? – съязвил Фридрих.

– Скорее, императрица разглядела в этом большие промышленные возможности. Впрочем, как и французский король.

– Судя по вашим бриллиантам, вы и сами очень богаты, – произнес Фридрих колко. – Зачем вам заниматься окраской ткани?

– Мне представляется, ваше величество, что весьма полезно знакомить себе подобных с достижениями химии.

Очередным блюдом стало заливное из рыбы. Воистину не в Берлине следовало учиться искусству высокой кухни.

– Так вы химик? – заинтересовался Фридрих.

– Занятия химией – один из способов приобщиться к великим законам природы, ваше величество.

– И что же вы узнали?

– Я нашел в этой науке некоторые законы, которые управляют в том числе и поведением людей.

– Например?

– Что противоположности притягиваются, а подобное вызывает отторжение. Что когда два различных тела оказываются одно подле другого, тело, обладающее большей силой, подчиняет другое, а иногда и уничтожает его.

Эти последние слова заставили Фридриха задуматься.

– Означает ли это, что то, что походит на нас, вызывает в нас отвращение? – спросил он.

– Отнюдь, ваше величество, мы представляем собой очень сложные химические тела, к тому же наделенные разумом. Даже если кто-то оказывается на нас похож, нас в нем привлекают качества, которые мы сами хотели бы иметь, и, напротив, вызывают отвращение пороки и изъяны.

Фридрих снова впал в задумчивость, и в этот момент подали куриное фрикассе с капустой. В отличие от предыдущих блюд это оказалось невероятно острым, и по тому, как монарх завертелся на своем стуле, Себастьян заподозрил, что тот страдает геморроем. Ничего удивительного, если он каждый вечер ест перченое и пряное. Король жадно стал поглощать курицу.

– Так значит, вас приглашают в королевские и княжеские дворцы, чтобы послушать ваши ученые разговоры?

– В самом деле, ваше величество, случается, что высокие особы, занятые своими важными делами, интересуются плодами моих изысканий.

Король сосредоточенно прожевал огромный кусок курицы и хитро взглянул на своего гостя.

– Стало быть, на конференцию в Рисвике два года назад послы Дании, Саксонии и России пригласили вас, чтобы послушать ваши мудрые речи?

Все понятно, подумал внезапно встревоженный Себастьян, шпионы получают жалованье не зря. Выходит, это приглашение на ужин было все-таки ловушкой?

– Но вы туда не поехали, – продолжал король, – потому что посол Франции в Гааге был категорически против. Не правда ли?

– Правда, ваше величество, – ответил Себастьян, еле сдерживаясь, чтобы не улыбнуться. – Это еще один результат моих научных изысканий. Я пришел к следующему выводу: самые просвещенные умы нашего времени должны договариваться, а не воевать. Его величество король Людовик отправил меня в Гаагу, чтобы попытаться убедить представителей Англии, находящихся в тот момент в городе, что интересы этих двух великих стран коренятся в мире, а не в войне. Сражения, подобные тем, что сотрясают Европу вот уже семь лет, только ослабляют страну, лишают ее людских ресурсов и богатства. Это бедствие, подобное самой опустошительной эпидемии.

– Я бы охотно согласился, – ответил на это Фридрих, – если бы не был убежден в противоположном. Лучше война, чем унижение. Англичане оказались унижены в Гааге предложением соглашения, которое, в общем и целом, было бы тайным. У них не имелось другого средства, кроме как развязать войну.

Для этого человека жизнь солдата не стоила ровным счетом ничего.

«Король, – подумал Себастьян, внезапно охваченный порывом гнева, – по природе своей бесчеловечен».

– Прекращение военных действий в конце концов было бы оформлено официально, – возразил Себастьян. – И никто бы, ваше величество, не потерял лица, не говоря уже про человеческие жизни и состояния.

– Это точка зрения дипломатов, – ответил король высокомерным тоном, в котором, как ни странно, слышалось сочувствие. – Видите ли, граф, вы одновременно правы и не правы. Правы, поскольку сообщество просвещенных умов, безусловно, существует, коль скоро мы с русским царем договорились о необходимости заключения мира. И не правы, ибо, если бы я показал себя неспособным защищаться, царь счел бы, что одержал надо мной верх. На первом месте судьба армии. Война – мать всех законов.

Вот уж человек, который признает только силу.

«Подожди-ка, дорогой мой, – подумал Себастьян, – ветер переменится. И если это будет зависеть только от меня, переменится довольно скоро».

Бросив в воздух несколько отрывочных рассуждений о верности и интеллекте животных, о трудностях путешествия в зимний период и о музыке, которую Фридрих в последнее время по вполне понятным причинам забросил, король выразил желание удалиться. Себастьян откланялся, и Фридрих II ушел в сопровождении Арсинои.

В целом вечер произвел впечатление довольно мрачное. Когда Себастьян садился в коляску, ему показалось, что он слышит звук барабанов.

Гораздо позже графу стало известно, что, рассказывая Вольтеру об этой встрече, Фридрих назвал рассуждения графа де Сен-Жермена наивными сказками.

Король не мог знать, что эти наивные сказки сыграют в его жизни гораздо более важную роль, чем он предполагал.

Тщательно обдумав свой план, Себастьян написал два письма, одно Александру, другое шевалье де Барбере. Он не сомневался, что первое дойдет до назначения без помех, а вот второе было подобно брошенной в море бутылке. Одному богу известно, что бывает с молодыми людьми, предоставленными самим себе. Возможно, Барбере уже мертв, ведь наемники сильно рискуют. А может быть, он давно перекуплен.

Сен-Жермен назначил обоим встречу как можно раньше во дворце графа Григория Орлова в России.

9. ПЕРЕДЫШКА НА РИГОДОН

Что же происходило в Австрии?

Один русский посол должен был информировать Петра III о событиях в этой стране, но после неприятного инцидента с послом д'Афри[7]7
  См. том I. (Прим. автора.)


[Закрыть] Себастьян понял, что дипломаты сообщают только то, что выгодно им самим, и то, что хотят услышать их хозяева; и в том и в другом случае трудно узнать правду.

Себастьян подготовился к отъезду. В трактире, в это время совершенно пустом, он написал следующее послание, предназначавшееся для баронессы Вестерхоф:

«Я видел Фридриха. У него в мыслях одна только война, и я не удивлюсь, если окажется, что он обдумывает – один или в союзничестве с царем – нападение на Австрию, как только ему удастся привести в порядок свои войска и свои финансы. Мне его настроение показалось весьма воинственным. Но лично я полагаю, что если военные действия и будут, то не раньше осени, а вероятнее всего, весной будущего года. Прежде чем оказаться в России, я, как было условлено с 3., заеду в Вену.

Остаюсь преданный вам, граф де Сен-Жермен».

И ни единого слова о плане, который он вынашивал. Себастьян не верил в умение женщин хранить тайны.

Берлин, Прага, Вена: на путешествие следовало отвести недели три, не меньше, учитывая размытые весенними дождями дороги и неизбежные остановки на день или два, чтобы вымыться и побриться. Ему не удастся добраться до России раньше первых чисел мая этого благословенного 1762 года. Себастьян заказал два места в обычной почтовой карете, одно для себя, другое для Франца. Всего в карете было шесть мест, но они вдвоем оказались единственными, кто имел намерение отправиться в Вену в это время года.

Похоже, у слуги что-то вертелось на языке и не давало покоя.

– Ну, что там у тебя? – спросил Себастьян.

– Вчера вечером слуги короля предложили мне завербоваться в армию. У них там людей не хватает. Мне сказали, что с моим ростом я сразу же получу звание сержанта.

– И что ты ответил?

– Господин граф, вы же сами видите. Я уже вам говорил и теперь повторю: никакое вознаграждение не стоит моей жизни. И потом, у них так невкусно кормят.

Себастьян не мог сдержать улыбку.

– За два последних года пруссаки потеряли уйму народа, – продолжал Франц. – А новые люди вырастают не так-то быстро. Скоро им придется призывать женщин.

Вот именно, подумал Себастьян, чтобы восполнить потери, Фридриху понадобится несколько месяцев, не меньше.

После войны редко можно было встретить на дорогах молодого мужчину, и Франц привлекал всеобщие взгляды. Тела тридцати тысяч пруссаков удобряли скудные земли Европы. Не говоря уже об австрийцах и французах.

Себастьяна охватила внезапная и беспричинная неприязнь к Фридриху, а заодно и к Петру III.

Оба монарха были замешаны из грязной, гнусной материи. Два кровожадных хищника, раздираемые изнутри собственным «я» и готовые истребить целый мир, дабы утолить свою алчность.

Они должны быть уничтожены.

Когда Себастьян разглядел вдали знакомый силуэт Мелькского монастыря и берега Дуная, он не смог сдержать волнение.

Вена: именно в этом городе он шестнадцать лет назад встретил мальчика, который оказался его сыном. В те благословенные времена кровь Себастьяна кипела, он познал в жизни первые победы и триумфы, мир щедро дарил ему обещания.

Тогда он верил в философский камень. Затем Себастьян обнаружил, что это всего-навсего патина на меди. Он бредил эликсиром вечной молодости. Детская мечта! И единственной тайной, вещественные доказательства которой имелись у него в наличии, была иоахимштальская земля. Но ее секрета он не знал, а удивительные свойства этого минерала только-только приоткрывались перед ним.

Любить? Когда-то у Себастьяна вырвали это слово из сердца раскаленными клещами. Любовь – розовое одеяние, в которое обрядили инстинкт воспроизводства. Другая же любовь – Себастьян тяжело вздохнул, – вселенская любовь, которая должна была бы царить меж людьми, встречалась ему лишь у индейцев текеста и Соломона Бриджмена.

Перед ним снова возник образ баронессы Вестерхоф. Себастьян сделал усилие, чтобы прогнать его. Он не знал, что и думать. Кто эта женщина – Полярная звезда? Или холодная волчица? Во всяком случае, она не была его победой.

Трясясь в почтовой карете, Себастьян подумал, что теперь-то хорошо понимает хрупкость и недолговечность успеха. Похоже, единственное, к чему стремится высший разум, – это удовлетворение от создания сообразной философской модели своего существования.

Сможет ли Александр помочь ему в этом?

Когда юный паж сбежал к индейцам, мог ли он представить себе, что в один прекрасный день породит новую жизнь? Скорее уж он приносил чужие жизни в жертву собственной. И вот все-таки возникла жизнь, обязанная своим появлением именно ему. Но как бы ни был Себастьян восхищен самим фактом существования на свете Александра и характером своего сына, отцовство неизбежно наводило его на мысли о смерти.

Сен-Жермену пятьдесят лет, Александру чуть за тридцать. Настанет день, и сын склонится над его могилой.

Себастьян вздрогнул. Голова закружилась. Он не хотел умирать. Он был недоволен собой: что за ребячество! Это путешествие утомило его больше, чем он предполагал. Но даже эта догадка служила подтверждением предыдущих мыслей: с возрастом мы становимся менее выносливыми. Себастьян терял терпение. Почему эта карета так долго тащится?

Он заставил себя думать о том, где станет жить. Интересно, как теперь выглядит особняк Херренгассе, сильно ли изменился?

Когда в одиннадцать часов утра карета остановилась перед его бывшим жилищем и Себастьян отдал кучеру плату за путешествие, его охватило волнение. Ключи. Он оставил их у графа Банати. Себастьяном вдруг завладел страх, что граф умер, а его наследники их потеряли. Или что особняк разграбили. Но опасения его оказались напрасны. Когда он пришел к Банати, мажордом сообщил, что хозяин в отъезде, и отдал Себастьяну ключи, заверив, что он и граф время от времени наведывались в особняк на Херренгассе и там все в полном порядке. Ничего не пропало, вот только кровля требовала ремонта да во время последних дождей просочившаяся в дом вода немного попортила чердачные помещения. Себастьян поблагодарил мажордома и дал немного денег, а затем вернулся к Францу, который все это время караулил сундуки.

Заскрежетали замки, скрипнули створки двери, Франц перенес багаж. Они распахнули ставни и окна, изгоняя затхлый воздух из помещения, которое так долго было нежилым. Себастьян показал Францу предназначенную для него каморку под самой крышей. Так они провели два дня в хозяйственных заботах, поскольку Себастьян весьма дорожил порядком в доме. Жизнь – это тоже алхимия, и всякий, кто знаком с «черным искусством», знает, что нельзя ставить перегонный куб где попало, нельзя наливать туда что ни попадя. Себастьян тщательно следил за тем, что ел, и, будучи гурманом, но не чревоугодником, часто наведывался на кухню, где Франц, готовя им еду, проводил много времени.

На следующий после их приезда день Франц купил у торговца птицей жирную гусыню, и Себастьян стал строго поучать слугу:

– Разве нам нужно столько жира? Ведь, насколько мне известно, сами мы не индюки и не гуси. Очисти мясо от жира. Затем свари гуся в бульоне, в подсоленной воде, куда добавлено немного токайского вина, осторожно сними накипь и выкипевший жир. После поджарь гуся с тимьяном и лавровым листом, время от времени поливая хересом, пока не появится хрустящая корочка. Мясо будет вкусным и сочным и, главное, без жира, который вызывает отрыжку и набивает брюхо, отчего люди преждевременно стареют.

Франц выслушал, не в силах скрыть изумление, ведь он-то всегда считал, что жир – это главное в кулинарии. Хозяин и его слуга вместе пообедали в особняке на Херренгассе. Франц впервые в жизни попробовал постное мясо гуся, сдобренное токайским, хересом, тимьяном и лавровым листом, и воскликнул:

– Хозяин, я за один день с вами узнал больше, чем за всю свою прошлую жизнь.

– Ты еще так молод, – покачал головой Себастьян.

– Но эта жареная гусятина без жира стоит целого курса философии.

Себастьян спросил себя, что же молодой человек может знать о философии, потом вспомнил, что сам столько раз объяснял ему: поначалу это было искусство жить, но из-за болтунов, присвоивших себе право заниматься философией, она превратилась в «край туманных идей».

– Франц, – обратился граф к слуге, – давай обмениваться уроками.

Слуга несказанно удивился.

– Да-да, – продолжал хозяин, – ты обучишь меня простоте, от которой я отвык благодаря общению с сильными мира сего. Вот ты, случайно, не знаешь даты своего рождения?

– Пятого мая тысяча семьсот сорокового года, сударь.

– Прекрасно, ты родился в пятый день пятого месяца года. Это означает, что вопреки твоему положению ты остаешься свободным человеком.

– Как это, сударь?

– Пять – цифра, символизирующая свободу.

Это заявление вновь вызвало восхищение слуги. Какая прекрасная вещь – наука, она позволяет узнать о других больше, чем знают они сами!

Кровельщики, вызванные чинить прохудившуюся крышу особняка, известили венское общество о возвращении графа де Сен-Жермена. Князь фон Лобковиц послал слугу удостовериться, что граф действительно прибыл в столицу. Поскольку слухи подтвердились, час спустя тот же самый слуга вернулся с письмом от своего хозяина:

«Мой друг, дорогой граф!

Не могу выразить свою радость от того, что вы опять с нами. Мне не хотелось бы выглядеть эгоистом, но не могли бы вы оказать мне честь и принять приглашение поужинать завтра с друзьями, которые также будут очень рады встретить человека, о котором ходит столько легенд? Если вы согласны, достаточно передать устный ответ моему слуге.

Остаюсь верный вам князь Фердинанд фон Лобковиц».

Себастьян с готовностью принял приглашение.

Ради приезда графа князь устроил большой прием: особняк во всем своем великолепии сверкал огнями и хрусталем; светло было даже на улице. Прошедшие годы изменили двух мужчин, но их дружба сделалась только сильнее.

Себастьян не был знаком ни с кем из приглашенных, но, как и предупреждал князь, все они горели желанием увидеть и послушать человека, которому приписывали столько мудрости и ученых познаний, не говоря уж о магических способностях. Среди гостей были придворные; впрочем, возможно, только они-то и были. Это очень воодушевляло графа.

Особо представив Себастьяна самым выдающимся из приглашенных, Лобковиц еще до ужина заявил своим гостям:

– Вот уже пятнадцать лет граф де Сен-Жермен живет среди нас, являя собой образец французской элегантности и просвещенности. Помню, однажды вечером, когда мы рассуждали о надеждах, связанных с союзничеством с Россией, чтобы сообща встретить опасность, которую уже тогда представлял король Пруссии, граф мне заметил, что Париж и Вена чрезвычайно близки по своему духу и стилю и что однажды мы осознаем это в полной мере. Граф оказался пророком? Не знаю, возможно, хотя мне известно, что он весьма проницателен. И сегодня эта проницательность очевидна. В нынешней сложной политической ситуации четко выявились наши истинные друзья. Вот почему мне захотелось публично выразить восхищение мудростью нашего уважаемого гостя.

Раздались аплодисменты.

Поднялся какой-то человек, это был посол Дании. Он попросил слова.

– Прекрасно сказано, князь, – произнес он по-немецки. – Я лишь позволю себе добавить несколько наблюдений. Три недели назад мой господин Фридрих Пятый вызвал меня в Копенгаген, чтобы обсудить политическую ситуацию, которая всем прекрасно известна и о которой сейчас мы говорить не будем. Его величество сообщил мне помимо прочего, что за несколько дней до этого встречался с графом и тот сделал предсказание самое удивительное и самое благоприятное, которое ему пришлось услышать за долгое время, а именно: согласно расположению звезд, которое граф смог проанализировать, новый царь на троне долго не продержится!

Это известие было встречено новым шквалом аплодисментов. Себастьян сохранял невозмутимый вид. Он не ожидал такого выражения признательности.

Наконец все сели за стол. Себастьяна забросали вопросами. Он астролог? Правда ли, что он может превращать свинец в золото? Способен ли он предсказывать будущее? Где он приобрел такие познания? Правда ли, что тайны Древнего мира он изучал на Востоке? И тому подобное. Прежде такая дешевая популярность, даже при том, что он прекрасно понимал ее природу, польстила бы Себастьяну, теперь же скорее обеспокоила.