Текст книги "Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 2. Власть незримого"

В данный момент моральные рассуждения были весьма неуместны, хотя именно сейчас нравственность, как никогда, мешалась с политикой.

– Стало быть, императорская гвардия вскоре в полном составе окажется в Санкт-Петербурге?

– Да.

– На каком расстоянии казармы находятся от Зимнего дворца?

– Не так далеко.

– Все полки преданы императрице?

Григорий Орлов не мог скрыть замешательства, он помедлил с ответом.

– Они преданы России, которую представляет императрица…

– Но не самой императрице?

– Никто в гвардии… То есть почти никто не верит, что придется вмешаться, чтобы защитить лично императрицу…

Встревоженный Себастьян попытался представить себе контрзаговор, о котором знал бы лишь ограниченный круг людей.

– Но сколько человек были бы готовы немедленно выступить, причем на ее стороне?

Трое русских обменялись взглядами.

– Человек сорок, – произнес наконец Барятинский.

– Всего лишь четыре десятка людей, готовых действовать?

Русские покачали головами.

– Сорок против всей машины царской власти, вместе с канцлером и генералами? – настаивал Себастьян, все еще не веря.

– Такова реальность, граф. Было бы слишком неблагоразумно лгать вам.

Все были подавлены. После молчания, еще более длительного, чем прежде, Себастьян заявил:

– Все в руках императрицы.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ей придется предстать перед всей гвардией и объявить себя спасительницей, защищающей Россию от иноземца. Как это сделала когда-то императрица Елизавета.

Это заявление повергло всех в шок.

– Что вы задумали? – спросил Григорий Орлов.

– Захват власти императрицей. Он должен произойти самое большее за несколько часов.

– Но кто ей все это объяснит? – недоумевал Григорий. – Никто из нас к ней не допущен, кроме графа Панина. Дорога в Петергоф, где она в данный момент проживает, охраняется преданными немцу людьми.

– А где сам царь?

– Если он находится не в Санкт-Петербурге, чтобы принять посла или что-то в этом роде, то пребывает в Ораниенбауме, это на Финском заливе, прямо напротив Кронштадта, в замке, который охраняет голштинский полк.

– Если я вас правильно понял, – подвел итог Себастьян, – при дворе зреет заговор против царя и канцлера Воронцова, но с вашей стороны никакой организации не существует. Вы практически ничего и никого не представляете. Я могу только повторить: одна лишь императрица может действовать законно.

Барятинский и Григорий растерянно посмотрели на него.

Они походили на мышей, которых смертельно пугает и в то же время завораживает огромный кот. И оказались настолько парализованы этим страхом, что, похоже, потеряли всякую способность действовать.

– Так не может более продолжаться, – властно произнес Себастьян. – Нам нужно добиться через Панина доступа к императрице.

– Но Панин тоже в Петергофе, – заметил Алексей.

– Может быть, к нему можно добраться через Разумовского? – предположил Барятинский.

– Кто это?

– Президент Академии наук.

– Тогда сделайте это, прошу вас, причем прямо завтра, – заявил Себастьян. – Я хотел бы получить от него рекомендательное письмо к Панину до моего отъезда в Санкт-Петербург. Мы все должны собраться там как можно раньше. Я буду у графа Ротари, в его особняке в Графском переулке, это возле Невского проспекта.

Распростившись с гостями, Сен-Жермен в сопровождении Александра и шевалье де Барбере вышел из дворца.

Садясь в карету, Себастьян еще думал о том, что английская корона поддерживала безумства будущей императорской четы России. Он поведал об этом Александру и шевалье де Барбере.

Положение было чрезвычайно рискованным. Во всяком случае, для него.

12. УРОК ГЕРОИЗМА В КРУГЛОЙ БЕСЕДКЕ

Гвардейцы бросили внимательный взгляд внутрь великолепной кареты. Они увидели там элегантную даму в дорогих украшениях, которая обмахивалась веером, спасаясь от жары, уже довольно чувствительной даже в такое раннее утро. Роскошное ожерелье с бриллиантами и рубинами переливалось на белой припудренной шее. Из-под серой, расшитой бисером тафты юбки виднелась крошечная ножка в сатиновой туфельке цвета слоновой кости.

– Я графиня Безбородко, – произнесла женщина тонким голоском, – еду на один день навестить свою племянницу, госпожу де Суверби.

Один из гвардейцев достал из кармана истрепанный листок бумаги и сверился – или сделал вид, что сверился, – с чем-то похожим на список; наверняка имена людей, которым был запрещен доступ в Зимний дворец и Петергоф. Затем он махнул кучеру, давая дозволение проезжать.

Карета снова покатилась по дороге и несколько минут спустя остановилась перед лестницей великолепного дворца. Лакей, сидящий рядом с кучером, проворно спрыгнул на землю, открыл дверцу и спустил приставную ступеньку. Пассажирка не спеша вышла из кареты, опираясь на руку своего лакея, восхищенно огляделась вокруг и поднялась на крыльцо. Двое слуг открыли перед ней дверь. Дама назвала себя и, смерив лакеев высокомерным взглядом, приказала, чтобы о ее приезде немедленно доложили госпоже де Суверби. Ее попросили подождать в изысканной гостиной, огромные окна которой выходили в сад.

Несколько минут спустя появилась озадаченная баронесса Вестерхоф. Она внимательно разглядывала посетительницу, не в силах скрыть недоумение.

– Племянница, дорогая, – воскликнула графиня Безбородко, поднимаясь с кресла и бросая пронзительный взгляд на молодую женщину. – Как я рада тебя видеть!

Поначалу госпожа де Суверби застыла от изумления, затем постепенно стала приходить в себя и наконец заключила в объятия свою новоявленную тетушку. Слугам, которые стояли в ожидании приказаний, а на самом деле внимательно наблюдали за происходящим, баронесса велела принести кофе.

– Тетушка, дорогая! Какая приятная неожиданность! – воскликнула госпожа де Суверби на октаву выше, чем следовало бы, чтобы это выглядело естественно. – Ты, как всегда, прекрасна!

И добавила sotto voce:[15]15
  Понизив голос (ит.).


[Закрыть]

– Со слугами осторожнее, тут полно шпионов.

– Я тоже нахожу, что морской воздух тебе на пользу.

И тоже sotto voce:

– Спровадьте их куда-нибудь.

Подали кофе, и графиня Безбородко изящным движением взяла чашку.

– Пойдемте прогуляемся в сад, – предложила баронесса.

– Прекрасная мысль, сад в это время просто великолепен.

Им пришлось сделать по тропинке сотню шагов, пока они наконец оказались вне досягаемости шпионов.

– Как вам это удалось? – поинтересовалась баронесса.

– Мне непременно нужно было найти возможность с вами переговорить.

– Просто полнейшая иллюзия. Где вы раздобыли это платье?

– В гардеробной княгини Голицыной в Москве.

– Я и не подозревала, что у вас такие пышные формы, – улыбнулась баронесса.

– Как вы догадываетесь, это подбивка. Ситуация мне представляется даже более серьезной, чем можно было заключить из вашего письма. Мне удалось заручиться рекомендательным письмом Кирилла Разумовского для графа Никиты Панина, но он уехал в свое поместье. Мне необходимо переговорить с императрицей.

– Что вы хотите ей сказать?

– Что зреет заговор против царя и его сторонников, но у приверженцев Екатерины нет никакого плана. Она должна взять инициативу на себя.

– Каким образом?

– Императрица должна последовать примеру Елизаветы и, когда настанет время, выйти перед гвардейским полком, который ее поддерживает, как защитница и заступница святой Руси.

– А когда настанет время?

На случай, если за ними следили из окон дворца, лжеграфиня Безбородко остановилась перед розовым кустом и, закатив от наслаждения глаза, стала вдыхать нежный аромат.

– Нервное возбуждение царя все обостряется. Я слышал, что канцлер Воронцов только усугубляет ситуацию, потому что мечтает увидеть свою дочь императрицей вместо Екатерины. Еще немного времени, и произойдет непоправимое. Это вопрос нескольких дней. Надо опередить царя и его сторонников. Императрица должна его остановить и заставить отречься от престола.

– Боже мой! – воскликнула баронесса.

– Если вы этого не сделаете, вы пропали.

Лже-Безбородко посмотрела на свою собеседницу суровым взглядом:

– Отчего такой вид, будто невероятно удивлены? Разве вы сами не думали об этом уже несколько месяцев?

– Мы не готовы…

– И тем не менее это сделать необходимо. Выбора у вас нет.

– Боже мой, – простонала баронесса. – Вы ведь не знаете… Ставка так велика. Есть столько мятежных группировок…

– И мятежников тоже, я в этом не сомневаюсь.

– Я сейчас узнаю, может ли императрица вас принять.

Обе женщины повернули обратно ко дворцу, и лже-Безбородко стала дожидаться в той же гостиной. Спустя некоторое время баронесса вернулась, чтобы спросить, не согласится ли графиня Безбородко переночевать в Петергофе.

Слуги сновали взад и вперед, убирали со стола, смахивали несуществующую пыль с мрамора – одним словом, подслушивали и подсматривали.

– Боже мой, честь так велика… В столь восхитительном месте…

– Коль скоро вы согласны, – сказала баронесса, – я распоряжусь, чтобы вам приготовили спальню. Мы увидимся за ужином.

Провести ночь в Петергофе, об этом можно было только мечтать! А утром следует позвать цирюльника, ведь есть же здесь цирюльник! Впрочем, это нисколько не облегчило бы необходимые переговоры; все, что говорилось во дворце, вероятно, подслушивалось слугами. Все эти женщины: и баронесса, и принцесса Анхальт-Цербстская, и сама императрица, похоже, не осознавали, насколько серьезно положение; возможно, они полагали, что речь идет о каких-нибудь салонных играх.

– Постарайтесь выполнить мою просьбу, – вполголоса сказала лже-Безбородко неожиданно властным голосом, пользуясь тем, что в данный момент в гостиной не оказалось слуг. – Мне непременно нужно переговорить с императрицей в саду до наступления вечера.

– Я посмотрю, что можно сделать, – пробормотала баронесса, удивленная этим тоном.

Госпожа Суверби удалилась в глубины дворца. Снова ожидание. Еще через какое-то время, которое тянулось еще дольше, чем прежде, в соседней комнате послышался стук каблучков. Вошла императрица в сопровождении своей матери, баронессы и еще какой-то дамы – то ли фрейлины, то ли компаньонки.

– Государыня императрица, – торжественно провозгласила последняя.

Лже-Безбородко поднялась с улыбкой на губах и сделала тройной реверанс по русскому обычаю. Императрица прищурила глаза, принцесса удивленно застыла, придворная же дама ни о чем не догадалась и ничего не сказала. Она оказалась княгиней, ее представили: Екатерина Дашкова. Фальшивая тетушка рассматривала ее с притворным радушием: интриганка, разумеется.

– Садитесь, прошу вас, – по-французски произнесла императрица. – Екатерина, будьте добры, распорядитесь насчет чаю, пожалуйста.

Когда дама вышла, императрица громко рассмеялась.

– Великолепно! – воскликнула она, по-прежнему на французском языке. – Просто восхитительно.

– Благодарю вас, ваше величество. Кто эта женщина?

– Екатерина? Очень близкая подруга, княгиня Дашкова.

– Избавьтесь от нее на часок. Так нужно. Она довольно амбициозная особа, и язык слишком длинный.

Императрица удивленно приподняла брови.

– Хорошо, – наконец произнесла она.

Похоже, принцесса Анхальт-Цербстская так и не пришла в себя, слишком велико оказалось изумление. В сопровождении слуг вернулась княгиня Дашкова.

Когда выпили чаю, императрица попросила княгиню Дашкову пойти проследить за тем, как идут дела в гладильной: к вечеру ей будет нужна рубашка из тонкого батиста, а гладильщица не всегда аккуратно обращается со складочками.

– Вы просили, чтобы мы вышли в сад, – сказала императрица, обращаясь к гостье. – Ну так пойдемте же.

Она первая поднялась и направилась к застекленной двери, за ней последовали мать и дама, представленная присутствующим как графиня Безбородко. Когда они оказались в саду, звонкий птичий щебет заглушил шуршание пышных юбок.

– Ваше величество, – решительно заявила посетительница, как только они все трое оказались в беседке, увитой жасмином, – время поджимает, разговаривать некогда. Мне довелось быть на службе у императрицы Елизаветы, теперь я служу вам, поскольку считаю необходимым в вашем лице служить России. Ситуация крайне обострена. Вскоре вам нужно будет последовать примеру Елизаветы. Надо, чтобы вы к этому оказались готовы.

– Что вы имеете в виду? – спросила императрица.

– Заявление о разводе последует неминуемо. Равно как и объявление войны Дании. Полки императорской гвардии отправятся далеко от Санкт-Петербурга. Вы окажетесь без их защиты. Вы об этом подумали? Петергоф – это золоченая клетка, в любой момент сюда может явиться отряд солдат с приказом арестовать вас. Дороги и подходы ко дворцу тщательно охраняются, и ваши друзья не могут видеться с вами. Вот причина моего маскарада, столь вас удивившего. В лучшем случае вас отправят в ссылку или заточат в монастырь. Иван Шестой Антонович будет провозглашен императором и наследником трона. Исправить зло, причиненное России, и погасить скандал окажется слишком поздно.

Похоже, императрица осознала всю тяжесть положения. И если до этого момента она улыбалась, то сейчас ее лицо казалось серьезным и даже суровым.

– Ваше величество, в заранее оговоренное время вам нужно будет предстать перед гвардейцами, произнести речь и заручиться их поддержкой. Вам предстоит убедить их, что вы и есть та героиня, ради защиты которой они должны будут рисковать собой. В настоящее время во всех гвардейских полках найдется едва ли человек сорок решительных мужчин, готовых защищать вас. Это ничтожно мало. Имея лишь сорок человек, какими бы преданными они ни были, вы не сможете одержать победу над государственной машиной.

Императрица не отводила от собеседницы взгляда, в котором можно было различить и тревогу, и гнев.

– Вы одна сможете раздуть огонь, который едва тлеет в сердцах, и убедить все полки, всех людей, что именно вы, и только вы, призваны избавить их от неизбежного позора.

– И вы, надо полагать, знаете, что именно я должна говорить, – произнесла императрица тоном, в котором явно прочитывалась ирония.

– Да, ваше величество. Россия в опасности. Она может оказаться отданной на растерзание чужестранному королю. В этой стране всем известна ваша привязанность к друзьям, к русским традициям и религии. Вы должны умолять славную и героическую гвардию поспешить на помощь трону.

– И что будет тогда?

– Вы заставите своего супруга остановиться, но никто не будет об этом знать. Вы потребуете от него отречения от престола, а когда трон окажется в ваших руках, вы отправите Петра в изгнание.

Принцесса Анхальт-Цербстская издала стон отчаяния.

Императрица задумалась.

– Все это прекрасно, – наконец вновь заговорила она, – но царь сейчас проживает в Ораниенбауме вместе со всем своим двором и солдатами. А я здесь. Между нами расстояние в два часа верхом, причем галопом. Как и когда смогу я узнать о том, что он все-таки принял это злосчастное решение, о котором вы говорите?

– Я позабочусь об этом, ваше величество. Вы будете извещены так быстро, как только может скакать лошадь.

– А что после?

– А затем вас отвезут, чтобы вы смогли обратиться с речью к гвардейцам.

Наступило недолгое молчание.

– Почему вы ненавидите моего супруга? – спросила императрица.

– Причина стара, как мир, ваше величество: потому что он достоин презрения. Мне довелось увидеть Фридриха…

– Вы его видели? – встрепенулась императрица.

– Мы встречались с ним в Сан-Суси. Это голодный волк. С ним может вступить в союз только другой волк.

Императрица выпрямилась. В ее присутствии оскорбляли царя, ее супруга, и, каковы бы ни были уступки протоколу, слушать это она не могла.

– Почему вы уверены, что развод неминуем? – спросила Екатерина.

– Канцлер Воронцов очень уж торопится. Он заинтересован ковать железо, пока горячо. И, зная, что за человек его будущий зять, герцог Гольштейн-Готторпский, он не сомневается, что вскоре станет гораздо большим, чем просто тестем царя: он станет хозяином этой страны.

– Как вы сами обо всем этом узнали?

– Через тех, кому более не дозволено наносить вам визиты, ваше величество.

Послышались торопливые шаги. Беседа была завершена. Лже-Безбородко снова принялась ломаться и жеманиться.

– Боже мой, как здесь прекрасно, я велю поставить мне кровать прямо в этой беседке, увитой жасмином!

Баронесса сказала «тетушке» в ответ что-то столь же беспечное.

Но никто не стал ставить кровать в беседке. Прошло совсем немного времени, а посетительница уже вновь села в свою карету и направилась в сторону Санкт-Петербурга.

Шел четырнадцатый день июня 1762 года.

На следующее утро Алексей Орлов появился в особняке графа Ротари. Все его братья тоже находились в городе.

– Я виделся с императрицей, – сообщил им Себастьян.

– Вы ее видели? – воскликнул Алексей, не в силах скрыть изумление и растерянность. – Но как вам это удалось?

– Я вам как-нибудь потом расскажу.

– И что же?

– Мне кажется, что императрицу удалось убедить в том, насколько все серьезно. Она готова действовать.

Некоторое время Алексей хранил молчание, затем поднял на своего собеседника глаза, полные признательности.

– Благодарю вас. Мы все вас благодарим. В глубине души я не сомневался, что у вас все получится.

– Прекрасно. Мне не хотелось бы впутывать графа Ротари в наше предприятие. Нам в городе необходимо иметь место для сборов, где я мог бы в любое время суток оставить вам сообщение, на случай если события начнут развиваться стремительно.

– Дворец князя Барятинского. Мы сейчас там остановились. Мы все ему доверяем.

– Окажите мне милость, примите меня во дворце вместе с шевалье де Барбере.

– Ему там все будут рады, добро пожаловать. Шевалье сразу завоевал наше расположение. Вы ведь знаете, он превосходный фехтовальщик.

– Мне весьма приятно это слышать.

13. РЕПЕТИЦИЯ ПЕРЕГОВОРОВ НА ФИНСКОМ ЗАЛИВЕ

Именно Францу было доверено доставить послание в Ораниенбаумский замок:

«Ваше величество!

Великий Фридрих оказал мне огромную честь принять меня в Сан-Суси, и его горячая похвала в ваш адрес подстегнула мое желание вновь увидеться с вами. Несколько месяцев назад мы ужинали в Кремле, если вы соблаговолите об этом вспомнить.

Позвольте мне в этом письме направить вам мои самые искренние и глубокие пожелания процветания и успехов на мирном и военном поприще.

Остаюсь ваш покорный слуга, граф де Сен-Жермен у графа Ротари, Графский переулок».

Ставя подпись под этим письмом, Себастьян едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. Более лживое и льстивое послание трудно было себе представить. Но необходимо приложить все усилия, чтобы оказаться в крепости Ораниенбаум.

– Это не замок, сударь, а казарма в крепости, – доложил по возвращении Франц.

На следующий день с нарочным пришел ответ: его величество Петр III, император всея Руси, любезно приглашал графа де Сен-Жермена отужинать в Ораниенбаумском замке этим вечером, а если тому будет угодно воспользоваться гостеприимством хозяина, то и в последующие дни. Упоминание о Фридрихе стало магическим «сезамом», отворившим нужную дверь.

Себастьян рассказал об ответе Александру и шевалье де Барбере, которые были столь же заинтригованы приглашением, сколь и обеспокоены безопасностью графа:

– У меня нет привычки недооценивать врагов, но этот, без сомнения, дурак. Порой такие встречаются и среди хищников.

Франц оказался прав: если принять во внимание количество солдат, которые слонялись вокруг, можно было подумать, что находишься в казарме; это был голштинский полк. Но существовал и собственно замок, и, более того, он был окружен цветущими садами.

Миновав опоясывавшую здание решетку, Себастьян спросил себя, как вся эта солдатня утоляет свой любовный пыл. Он мог бы держать пари, что на десять лье в округе не наблюдалось ни единой особы противоположного пола, которую солдаты бы не обрюхатили. Интересно, существовала ли в мирное время особая интендантская служба для гарнизонов?

Когда карета остановилась, Франц не успел спрыгнуть на землю, как бесчисленные лакеи завладели единственным саквояжем, который Себастьян взял с собой в качестве багажа. Дворецкий принял графа де Сен-Жермена с неслыханной почтительностью и, следуя приказу его величества, проводил гостя в предназначенные ему апартаменты.

Решительно у этих русских имеется врожденное чувство пространства. Шагая по длинному коридору, Себастьян подсчитал, что в замке имеется по крайней мере сотни три комнат. Неужели они были все меблированы, как те, что достались ему? Целых три комнаты на первом этаже, и все окнами в сад! Можно было подумать, что у Петра с Фридрихом оказался один и тот же оформитель: кресла были вытканы ярко-красным камчатным полотном, одинаковые круглые столики на одной ножке, резные секретеры и комоды, тесно заставленные фигурками из позолоченной бронзы. Пространство стен и потолка заполняли китайские фарфоровые безделушки, трюмо, картины в овальных рамах, пейзажи в серых тонах, сценки из мифологии, штукатурка под мрамор.

Стоило ли удивляться, что государственная казна оказалась пуста?

Себастьяну, прибывшему в три часа пополудни, дворецкий сказал, что все приглашенные его величеством перед ужином соберутся в большой гостиной Аполлона в шесть часов. Желает ли его превосходительство оставить своего слугу при себе или отошлет его в помещения для челяди?

– Слуга останется здесь, – ответил Себастьян.

Три дюжины приглашенных собрались в Аполлоновой гостиной, ожидая его императорское величество, тараторя и болтая то по-французски, то по-немецки, изредка по-русски. На плафоне олимпийский бог, обнаженный, как ему и положено, царил в стае молоденьких девиц с розовыми ступнями. Золотистый отсвет сумеречного дня, догорающего над Финским заливом, лился в высокие французские окна, распахнутые на террасы, огромные, как эспланады. Смешавшись со светом слишком рано зажженных светильников, он затоплял убранство гостиной, тяжеловесное и вычурное, как в Сан-Суси, и действующих лиц этой пьесы, которые вполне комфортно себя чувствовали в европейской одежде. Неужели это Россия? Скорее, некое мифическое место, созданное горячечным воображением немецкого принца, который, как это было известно Себастьяну, любил играть в куклы. По мере того как прибывали гости, глашатай объявлял их появление по-французски. Когда произнесли имя графа де Сен-Жермена, некий господин, окруженный придворными, стал внимательно прислушиваться. Человек походил на матерого, убеленного сединами лиса. Образ был очень ярким. Лис всматривался в посетителя, как будто именно он и был хозяином дома. Секретарь подвел Себастьяна к канцлеру Воронцову и представил гостя. Так вот он какой. Как человек, облеченный доверием покойной императрицы, мог смириться с тем хаосом и беспорядком, в который вверг всё и вся ее наследник?

Воронцов изобразил на лице самое приветливое выражение, какое только имелось в его арсенале.

– Граф де Сен-Жермен! Украшение королевских гостиных Европы! – воскликнул он на довольно дурном французском.

В гостиной зашептались. Богатые вдовы и молодые дамы, юные щеголи и молодящиеся старики обернулись, с интересом уставившись на вновь прибывшего гостя.

– Для меня огромная честь оказаться в обществе канцлера новой России, – ответил Себастьян.

– Ах, граф! С тех пор как его величеству стало известно о вашем пребывании в Санкт-Петербурге, он горит желанием встретиться с вами. Моя дочь тоже, – добавил Воронцов, представляя юную девицу с наглым выражением лица, которое она сама, очевидно, принимала за надменность.

Она протянула Себастьяну негнущуюся руку, граф склонился, чтобы ее поцеловать.

Та, что мнила себя будущей императрицей, без сомнения, не была приучена к подобного рода любезностям, потому что быстро отняла свою руку, одеревенелую, будто парализованную поцелуем, а ее острый взгляд устремился на огромных размеров сапфир, что сверкал у Себастьяна на пальце. Затем Воронцова стала внимательно рассматривать бриллианты на одежде графа, после чего перевела глаза на алмазы, украшающие застежки на его туфлях. Себастьяну пришло в голову, что небольшой подарок, несомненно, помог бы снискать ее расположение. Ему показалось, что он нашел ответ на вопрос, что стало причиной такого крутого поворота в судьбе ее отца, этот вопрос он задавал накануне в разговоре с императрицей. Тщеславие. Желание власти. Перспектива стать не только канцлером, но и тестем самого царя оказалась сильнее нравственных принципов человека, некогда облеченного доверием Елизаветы.

Стало быть, отец стал игрушкой в руках дочери.

Нескольких минут пребывания среди гостей оказалось достаточно, чтобы понять: основная часть присутствующих представляла собой государственных служащих высокого ранга; например, племянник канцлера Александр Воронцов, в прошлом посол в Лондоне, теперь же без должности, первый тайный советник, государственный секретарь Министерства финансов, государственный секретарь Морского ведомства… Было очевидно, что императорский кабинет в полном составе оказался пленником Ораниенбаума. Внезапно среди гостей пронесся гул. Его императорское величество Петр III собственной персоной появился в гостиной. Наступила тишина.

– Добрый вечер, господа! – воскликнул по-французски царь.

Он еще больше, чем в первый раз, походил на молодящегося вертопраха, кроме того, на физиономии еще яснее читались следы пьянства. Некоторая неуверенность во взгляде свидетельствовала о том, что он недавно выпил.

– Позвольте мне, ваше величество, представить вам графа де Сен-Жермена, – сказал Воронцов.

– А, граф, как я рад снова вас видеть! – воскликнул царь, сунув свою вялую ладонь в руку Себастьяна, как какой-то солдафон. – Вот счастливый человек. Он недавно ужинал в Сан-Суси с Фридрихом, а сегодня здесь, в Ораниенбауме.

Взгляды всех присутствующих вновь устремились на «счастливца».

– Ваше величество, я с некоторых пор витаю в эмпиреях, поскольку перехожу от одного солнца к другому.

Знал ли русский царь Петр III, что такое эмпиреи? Во всяком случае, в ответ на шутку он громогласно рассмеялся.

– Ах, какое удовольствие общаться с цивилизованными людьми! Но черт возьми, пусть нам дадут выпить!

Слуги засуетились, стали сновать с подносами, уставленными бокалами с шампанским, кавказскими винами, рюмками с водкой. Царь схватил бокал шампанского. Воронцов отдал предпочтение вину, еще один бокал взяла его дочь. Себастьян едва успел пригубить шампанское, как царь уже осушил свой бокал.

– Ну что это за бокалы, пусть мне принесут кубок!

Кубок! Присутствующие застыли, глядя, как дворецкий наполняет шампанским некую емкость, напоминающую салатницу на ножке, и протягивает ее хозяину дома. Петр III поднял сосуд, и раздались крики «виват».

– Так что же, граф, стало быть, вам довелось ужинать с восхитительным королем Фридрихом, – вновь заговорил монарх. – Расскажите-ка подробнее.

– Ваше величество, в моих ушах, как в морских раковинах, до сих пор звучат хвалебные речи, которые король Пруссии расточал в ваш адрес. Он уверяет, что вы тот человек, что освободит эту страну от рутины прошлого.

– Вы льете мне бальзам на сердце. Как нравятся мне эти речи!

– Я ими переполнен, ваше величество. Но я понимаю вашу гордость, когда думаю о том, какой героизм этот монарх выказал в битве при Торгау. Воистину великий король!

– Торгау! Страшная битва! – воскликнул Петр Третий, театрально заламывая руки, таким тоном, будто сам он присутствовал при сражении от начала и до конца. – Подумать только, если бы Фридрих не решился на ночную атаку, он бы пропал! Но чтобы воздать должное храбрости и силе этого воина, понадобился бы талант Тита Ливия и Корнеля!

Приятно видеть непосредственный восторг того, кто еще играет в куклы. Но Воронцов выпятил грудь, словно все эти похвалы предназначались именно ему.

– Ваше величество, – вновь заговорил Себастьян, – я имел случай убедиться, что король Фридрих превосходно, в малейших подробностях информирован о том, что происходит в мире. Вопросы, которые он мне задавал, привели меня в полнейшее восхищение. Поразительно, как человек широких взглядов может замечать детали, которые остаются незамеченными обычными смертными! Например, он поведал мне об одном деле, секрет которого, как мне казалось, знаю я один.

– Вот как? И о каком же?

Присутствующие напрягали слух, старясь не пропустить ни слова. Но как раз в это время небольшой оркестр заиграл немецкие танцы, и только тот, кто находился в непосредственной близости к монарху, мог что-то разобрать.

– О тайной миссии, которую доверил мне король Людовик Пятнадцатый у англичан.

Взгляд Петра III загорелся любопытством. Он сделал еще один большой глоток шампанского.

– Король Франции доверил вам миссию у англичан?

– Да, ваше величество. Его поручение было продиктовано мудростью, поскольку целью моей миссии являлось установление мира. Франция и Англия добились бы гораздо большего, если бы стали жить в мире, а не воевать, ведь войны истощают как людские резервы, так и финансовые запасы.

– Но отчего же миссия не достигла успеха?

– Увы, есть во Франции некоторые особы, поставщики, которые занимаются как раз снабжением армии, им гораздо выгоднее война, чем мир. Они купили министра Шуазеля и его посла в Гааге, и те противодействовали моим переговорам.

Все это было правдой, но правдой, если можно так выразиться, несколько преувеличенной. Себастьян решил набивать себе цену и завоевывать доверие царя. В своем притворстве он намеревался зайти далеко.

– Что свидетельствует, ваше величество, о том, как нужны королю люди порядочные и достойные.

Воронцов с умным видом покивал головой.

– Надо, чтобы вы рассказали мне об этом как можно подробнее, – сказал царь. – А сейчас пора ужинать. Прошу.

В зале был накрыт огромный стол: тридцать приглашенных сидели друг напротив друга, вдвое больше насчитывалось слуг. В камине, таком огромном, что в нем можно было бы сжечь целый лес, потрескивал огонь. Справа от себя царь усадил графиню Елизавету Воронцову, а слева – Себастьяна. Неслыханная честь. На другом конце стола восседал Воронцов. Шум голосов, который усиливался оркестром, был таким, что каждый сидящий мог слышать только своего ближайшего соседа.

На первое подали бульон. Поскольку он был прозрачным, капли, которые упали на шейный платок императора, заметны не были. Что не относилось к пятнам розового соуса, полученным при поедании рыбы. За это время кубок царя наполнялся дважды. Речь его величества становилась все более сбивчивой и невнятной. Когда царь наклонился к Себастьяну, чтобы сообщить ему, что на кухне священнодействует французский повар, пришлось приложить усилия, чтобы разобрать фразу. В такой ситуации следовало ограничиться короткими ответами, и, когда царь спросил своего соседа, каково, по его мнению, должно быть первое качество монарха, Себастьян ответил:

– Властность, ваше величество.