Текст книги "Завоевание Константинополя"

[Попытка византийцев спалить флот латинян (1 января 1204 г.)]

217

И тогда греки придумали некую великую уловку: они взяли 17 больших кораблей и наполнили все их большими деревянными плахами и всякими горючими вещами – паклей, смолой, бочками, и выждали, пока с их стороны подул сильный ветер. И вот однажды в полночь они подбросили огонь в эти корабли и поставили их паруса по ветру, дав пламени разгореться весьма высоко, так что казалось, будто вся земля пылает. И вот эти корабли подплыли к флоту пилигримов; и в лагере поднялся крик; и пилигримы повсюду схватились за оружие. Венецианцы же быстро взошли на свои корабли и все остальные, у которых были корабли, и они стали защищать их от пламени как только могли[437]437
  Сведения об этих попытках греков уничтожить флот крестоносцев передают и другие хронисты. У Робера де Клари говорится (гл. LX) о том, что греки пытались сжечь венецианский флот; они возобновили эту попытку через 15 дней; из числа судов, подвергшихся атаке брандеров, был потерян один корабль (пизанский). В письме латинского императора Бодуэна папе, излагавшем ход борьбы за Константинополь, сообщается: греки попробовали было поджечь вражеский флот еще в то время, когда императором был Алексей IV; после того как Алексея IV сменил на престоле Мурцуфль (Морчуфль), они повторили свою попытку, направив к флоту латинян шесть горящих судов. В хронике «Константинопольское опустошение» рассказывается: греки, ободренные своим успехом 1 декабря 1203 г. (нападение на латинян в городе), атаковали флот крестоносцев легкими брандерами; венецианцы отбили атаку, стали по воде преследовать их и овладели в гавани многими торговыми кораблями противника; 27 декабря последовали новое нападение и новые захваты со стороны крестоносцев в гавани Константинополя; 1 января 1204 г. ночью против венецианского флота были пущены 15 греческих брандеров, но они сумели поджечь лишь один корабль. Из всего этого вытекает, что греками были предприняты две попытки ликвидировать венецианский флот, причем вторая, наиболее энергичная – как раз та, о которой рассказывает Жоффруа де Виллардуэн, – была осуществлена 1 января 1204 г., когда Алексей IV еще находился у власти. В письме Бодуэна I, видимо, содержится хронологическая несообразность.


[Закрыть].

218

И ясно свидетельствует Жоффруа, маршал Шампани, который составил это произведение, что еще никогда люди не пособляли себе на море лучше, чем это делали венецианцы; ибо они кинулись на галеры и в лодки нефов[438]438
  То есть на свои корабли и в шлюпки, спущенные с них.


[Закрыть]; и они подцепляли суда[439]439
  То есть византийские брандеры.


[Закрыть] крючьями, и силой утаскивали их прямо на глазах своих врагов из гавани, и ставили их по течению Рукава, и пускали их плыть объятыми пламенем вниз по Рукаву. А греков столпилось на берегу столько, что не было им ни края, ни меры; и крик стоял столь великий, что казалось, будто земля и море раскалываются; и они всходили на лодки и в шлюпки и стреляли в наших, которые сражались с огнем, и там были раненые.

219

Рыцари в лагере, как только услышали крик, все вооружились; и боевые отряды выступили в поле, каждый в своем месте, сообразно тому, где был размещен. И они боялись, как бы греки не напали на них с равнины.

220

Этим тяготам и этим волнениям они подвергались до наступления утра. Однако с помощью Божьей наши не понесли никаких потерь, кроме одного пизанского корабля, который был полон товарами: он сгорел в огне. Великой опасности подвергались они этой ночью, боясь, как бы их флот не был сожжен, ибо тогда они все потеряли бы и не смогли бы уйти оттуда ни по суше, ни по морю. Вот какую награду хотел дать им император Алексей за службу, которую они ему сослужили.

[Гибель Алексея IV. Переход императорской власти к Морчуфлю (29 января – 8 февраля 1204 г.)]

221

И тогда увидели греки, которые порвали таким образом с франками, что не может быть больше и речи о примирении, и они держали тайно совет между собой, чтобы предать своего сеньора[440]440
  Алексея IV попрекали его прежней близостью к крестоносцам, вменяли ему в вину уплату им денег, переплавку священных сосудов, произведенную для того, чтобы получить золото, о чем рассказывает Никита Хониат. В вину Алексею IV вменяли также тот факт, что, даже отмежевавшись от латинян, он оказывал им лишь слабое сопротивление. Сведения Никиты Хониата на этот счет близки к сообщаемому Гюнтером Пэрисским.


[Закрыть]. Был там некий грек, к которому император питал большее расположение, чем ко всем прочим, и который больше, чем кто-либо, втянул его в распрю с франками. Звали этого грека Морчуфль[441]441
  Морчуфль (Morchuflex) – византийский вельможа Алексей из рода Дук, прозванный Мурцуфлом. Буквальное значение этого прозвища, закрепившегося за ним, – «со сросшимися бровями»: по описанию Никиты Хониата, они сходились у него на переносице. Считалось, что Морчуфль был душой заговорщиков, в свое время побудивших Алексея III лишить престола Исаака II. По рассказу Робера де Клари, Алексей IV, придя к власти, вызволил его из заключения. Алексей V был известен своей враждебностью к латинянам.


[Закрыть].

Миниатюра со штурмом Константинополя из книги де Виллардуэна

222

По совету и с согласия других однажды вечером, точнее, в полночь, когда император Алексей спал в своих покоях, те, кто должен был его охранять, сам Морчуфль[442]442
  Алексей IV был арестован Мурцуфлом, официальное положение которого давало ему свободный вход во дворец, в ночь на 28 января 1204 г. Его отвели в тюрьму, где через несколько дней, в начале февраля 1204 г. удушили. Заговорщикам благоприятствовали неожиданные события, развернувшиеся в сфере социально-политической борьбы в Византии. 25 января 1204 г. произошло восстание столичного плебса, который побудил синклит и духовенство, собравшиеся в соборе Св. Софии, озаботиться назначением преемника Алексея IV: три дня спустя таковым был избран молодой человек по имени Никола Канав (об этом повествуют и Никита Хониат, и автор хроники «Константинопольское опустошение»). Тогда Алексей IV отправил в лагерь крестоносцев гонцов, прося через них занять Влахернский дворец, а его самого, императора, взять под свою защиту (впрочем, судя по уже упоминавшемуся письму Бодуэна I к папе, Алексей якобы предложил крестоносцам занять дворец в качестве своего рода залога, Бонифаций же Монферратский, отправившийся к Алексею IV, будто бы в шутку настаивал на большем). Мурцуфль, который, согласно данным этого письма, точно знал (от человека, посланного Алексеем IV в лагерь) о его просьбе, открыл грекам замыслы императора и, осуществив со своей стороны военные приготовления, ночью (детали передает Никита Хониат) приказал отправить императора в тюрьму, а сам занял его место; затем он отделался и от Николы Канава (согласно «Константинопольскому опустошению» тот был обезглавлен).


[Закрыть] и другие, кто был вместе с ним, схватили его в его постели и бросили в темницу как узника. И Морчуфль с помощью и по совету прочих греков обулся в алые сапожки и стал императором. Потом его короновали в Святой Софии. Подумать только, ведь никогда никем не было совершено столь ужасное предательство.

[Ход войны крестоносцев против Византии]

223

Когда император Сюрсак услышал, что его сын схвачен, а тот коронован[443]443
  Мурцуфль был провозглашен императором под именем Алексея V 5 февраля 1204 г. Вероятно, к этому времени относится и умерщвление Алексея IV.


[Закрыть], им овладел великий страх и он захворал; болезнь продолжалась недолго, и он умер[444]444
  Дата смерти Исаака II, судя по рассказу Никиты Хониата и сведениям, содержавшимся в письме Бодуэна к Иннокентию III, действительно приходится на отрезок времени между узурпацией Мурцуфлом императорской власти и гибелью Алексея IV, т. е. Исаак II, не выдержав постигших его потрясений, скончался еще раньше, чем был умерщвлен его сын.


[Закрыть]. А сей император Морчуфль два или три раза приказывал отравить его сына, которого он держал в заточении[445]445
  Те же факты излагает Никита Хониат.


[Закрыть]; и Богу было не угодно, чтобы он умер. После этого он задушил его насмерть[446]446
  Судя по рассказу Робера де Клари (гл. LXI–LXII), Мурцуфль физически уничтожил Алексея IV в тот же день, когда сверг его с престола. Это явная ошибка, которую, кажется, совершает также хронист Гюнтер Пэрисский, чье сообщение, впрочем, здесь очень лапидарно. Правильные даты событий приводит Никита Хониат: Алексей IV был лишен престола 28 или 29 января 1204 г.: он погиб, процарствовав шесть месяцев и восемь дней, следовательно, 8 февраля 1204 г.


[Закрыть], и, когда он был задушен, Морчуфль повсюду повелел говорить, что тот умер своей смертью; и он повелел похоронить его с почестями, как императора, и положить в землю; и он прикинулся, будто весьма опечален.

224

Но убийство нельзя скрыть[447]447
  Никита Хониат и Гюнтер Пэрисский также отмечают, что Мурцуфль пытался утаить совершенное им преступление.


[Закрыть]: вскоре грекам и французам стало ясно, что было совершено убийство, как вы о том слышали из рассказа. Тогда бароны войска и дож Венеции собрались на совет[448]448
  В это время среди крестоносцев возникли серьезные расхождения во мнениях, которые передает в своей хронике Гюнтер Пэрисский (гл. XIV) и намек на которые содержится также в повествовании Робера де Клари (гл. LXII). Не имея более возможности рассчитывать на Алексея IV, лишенного власти Мурцуфлом, крестоносцы стояли перед выбором: либо вообще удалиться прочь из Византии, либо ввязаться в открытую войну с ней. Мурцуфль направил крестоносцам грозное повеление типа ультиматума – очистить его земли в течение восьми дней, но, по словам Робера де Клари, это повеление показалось «пилигримам» непереносимым и было ими решительно отклонено.


[Закрыть]; и там были епископы и все духовенство[449]449
  О вмешательстве духовенства в события военно-политического характера см. также § 239. Письмо Энрико Дандоло к папе подтверждает, что решение овладеть Константинополем было принято в совете военачальников с участием всего духовенства крестоносной рати.


[Закрыть]. И все церковнослужители, и те, кто имел полномочия от апостолика и показал их баронам и пилигримам, согласились в том, что тот, кто совершил такое убийство, не имеет права держать землю, и те, кто согласился с подобным, – суть соучастники убийства, а кроме того, они уклонились от повиновения Риму.

225

«Посему мы говорим вам, – сказало духовенство, – что война является правой и справедливой. И если вы имеете правое намерение завоевать эту землю и поставить ее в подчинение Риму, то все те из вас, которые погибнут, исповедавшись, получат такое отпущение, какое апостолик уже даровал вам».

Знайте, что эти слова послужили великой поддержкой баронам и пилигримам.

Катапульта для метания греческого огня

226

Великая была война между франками и греками, ибо она не только не утихла, но разрослась и усилилась, и было мало дней, когда бы ни бились на суше[450]450
  Об одной из сухопутных схваток упоминается, в частности, в письме Бодуэна к папе: она произошла у моста близ Влахернского дворца. Любопытно, что, как об этом рассказывает латинский император, перед крестоносцами несли знак креста (хотя греки ведь были христианами!).


[Закрыть] или на море[451]451
  Из повествования Никиты Хониата и автора хроники «Константинопольское опустошение» явствует, что на море крестоносцы и венецианцы занимались грабительскими рейдами у побережья Пропонтиды.


[Закрыть]. Однажды Анри, брат графа Бодуэна Фландрского, предпринял конный рейд и повел с собой большую часть добрых ратников из лагеря. С ним отправились Жак д’Авень и Бодуэн де Бовуар, и Эд де Шанлитт, Шампанец, Гийом, его брат, и люди из их страны. И как-то под вечер они выехали из лагеря; и они ехали верхами всю ночь; и назавтра, когда уже наступил день, они подъехали к некоему доброму городу, который назывался Филея[452]452
  Филея – город на берегу Черного моря, к северо-западу от Константинополя.


[Закрыть], и они взяли его и захватили в добычу скот и пленников, и одеяния, и провизию, которые отослали на лодках в лагерь по течению Рукава, ибо город расположен был на Русском море.

227

В этом городе они оставались два дня, имея великий достаток провизии, которой там было в изобилии. На третий день они уехали вместе со своим скотом и своей добычей и поскакали обратно к лагерю. До императора Морчуфля дошли вести о том, что они покинули лагерь; и ночью вместе с большой частью своих людей он выехал из Константинополя; и тогда он устроил засаду там, где они должны были проезжать; и он увидел, как они проходили со всем своим скотом и со всей своей добычей, и боевые отряды, ехавшие один за другим, пока наконец не появился арьергард. Арьергард составляли Анри, брат графа Бодуэна Фландрского, и его люди. И император Морчуфль помчался навстречу им к опушке некоего леса; а они повернули против него и схватились в жаркой сече.

228

С помощью Божьей император Морчуфль был разбит и сам едва не попался в плен[453]453
  Этот эпизод передают также Робер де Клари, латинский император Бодуэн I, автор Хроники «Константинопольское опустошение» и Никита Хониат (последний, впрочем, ставит на место Анри д’Эно самого Бодуэна Фландрского). Все названные авторы согласны в том, что во время боя Мурцуфль потерял императорское знамя, корону и «образ» Пресвятой Девы. Бодуэн I и Робер де Клари добавляют при этом, что «образ», т. е. икона, был затем передан цистерцианцам, сопровождавшим войско. Жоффруа де Виллардуэн повествует об этих событиях, уже упомянув о смерти Алексея IV (8 февраля): в § 221–224 он старается вообще обойти или свести до минимума все факты, которые говорят об имевшем место смещении Алексея IV с престола, о его заключении и убийстве. Хронист приурочивает эти события тем не менее ко времени, близкому к празднику Сретенья – ко 2 февраля. В действительности описываемый Виллардуэном эпизод предшествовал гибели Алексея IV: из рассказа автора хроники «Константинопольское опустошение» явствует, что Мурцуфль расправился с Алексеем IV после своего возвращения из-под Филеи.


[Закрыть]; и он потерял свое императорское знамя и икону[454]454
  Хронист употребляет тут слово ancone, представляющее собой искаженное греческое «икона». Возможно, Виллардуэн, как, впрочем, и Робер де Клари, тоже упоминающий об «ansconne», слышал это слово во время пребывания крестоносцев в Константинополе. Эпизод с захватом иконы передается многими хронистами. Об этой иконе подробно рассказывает, к примеру, французский хронист Альбрик де Труафонтэн и др. Исследователям пока что не удалось идентифицировать упомянутый «образ» с каким-либо известным произведением византийской иконописи. Средневековые авторы характеризуют икону как изображение Богородицы, якобы нарисованное св. Лукой и называвшееся Одигитрией: икона считалась защитницей Константинополя. Современные историки этот взгляд отвергают. К тому же вопреки известию Робера де Клари она никогда не передавалась цистерцианцам. В описи реликвий, доставленных из Константинополя на Запад (П. Риан), эта икона не значится. Одигитрия же попала позднее в руки венецианцев.


[Закрыть], которую всегда приказывал нести перед собой и в которую имели великую веру он и все другие греки: на этой иконе была изображена Пресвятая Дева. И он потерял почти 20 рыцарей из лучших ратников, которых имел. Итак, император Морчуфль, как вы слышали, был разбит. И развернулась великая война между ним и франками[455]455
  Интересно, что латинский император Бодуэн I в своем письме к Иннокентию III, а также Никита Хониат сообщают о встрече между дожем и Мурцуфлом, которая, вероятно, произошла как раз в это время и о которой Жоффруа де Виллардуэн ни словом не упоминает. В письме Бодуэна (в собрании писем (эпистолярии) Иннокентия III оно фигурирует в VI кн. под № 152) говорится, что встречу предложил сам Мурцуфль, чтобы договориться с дожем о мире. Во время встречи дож потребовал восстановления Алексея IV. Мурцуфль отклонил это условие, вернулся в Константинополь и следующей ночью задушил свергнутого им императора.
  В соответствии с повествованием Никиты Хониата дож, отвечая на «авансы» Мурцуфла, отправился на галере ко Влахернскому дворцу, куда приехал на коне и император. Дож потребовал уплаты 50 тыс. фунтов золота и выдвинул множество других условий. Появление крупного отряда латинских рыцарей заставило Мурцуфла поспешно ретироваться.
  Поскольку Никита Хониат упоминает о смерти Алексея IV еще раньше, можно было бы думать, что он датирует эту встречу временем после гибели молодого императора; это соображение, однако, – отпадает, если предположить, что он «ужал» события и вместил в один параграф все, что касалось падения и смерти Алексея IV. Вернее всего, что встреча произошла в отрезок времени между рейдом в Филею и смертью Алексея IV, т. е. между 2 и 8 февраля 1204 г. Надо полагать, именно к истории этой встречи относится соответствующий эпизод, приводимый Гюнтером Пэрисским (гл. XIV), где события, впрочем, тоже деформированы, хотя и на иной манер, а возможно также и упоминание Робера де Клари (гл. LIX) о каком-то свидании дожа и Алексея IV.


[Закрыть]. И уже миновала большая часть зимы, и время было близко к Сретенью[456]456
  Сретенье – в католической (и православной) церкви праздник очищения, установленный в память встречи (сретенья) праведника Симеона с ребенком-Христом (Мессией), которого родители несли в храм «представить» Богу (Лука, 2, 22). Генетически этот праздник, связанный с чисто «мифическим событием», восходит к празднику древних римлян, отмечавших 2 февраля начало подготовки к весенним полевым работам. Праздник отмечается через 40 дней после Рождества Христова. В данном случае речь идет о 2 февраля 1204 г.


[Закрыть], и приближался Великий пост.

229

А теперь мы больше вам пока ничего не скажем о тех, кто стоит у Константинополя, и поведаем о тех, кто отправился в другие гавани, и о флоте Фландрии[457]457
  Ранее (§ 48 и след.) Жоффруа де Виллардуэн уже упоминал об этом флоте.


[Закрыть], который перезимовал в Марселе; все они летом двинулись в страну Сирию. И там было весьма много людей, гораздо больше, чем тех, что находились перед Константинополем. Так послушайте же, какой это был ущерб, что они не присоединились к остальным: ибо христианство могло навсегда не возвыситься бы из-за этого. Но Бог не захотел такого из-за их грехов: одни умерли от дурных испарений земли, а другие вернулись к себе. Они совсем не содеяли никаких подвигов, да и вообще ничего хорошего там, куда направились.

230

А один отряд весьма добрых людей[458]458
  Речь идет о какой-то группе воинов из числа тех, кто в свое время отправились в Сирию, минуя Венецию.


[Закрыть] пустился в Антиохию, к князю Боэмунду[459]459
  Имеется в виду князь Боэмунд IV Одноглазый, ставший графом Триполи (1187–1233) после смерти своего брата Раймунда III (1152–1187) и унаследовавший в 1201 г. Антиохию от своего отца Боэмунда III (1163–1201).


[Закрыть], который был князем Антиохии и графом Триполи и который вел войну с королем Леоном, что был государем эрменов[460]460
  Эрменами хронист именует армян Киликийского царства. В конце XII – начале XIII в. происходили длительные распри и войны между латинскими князьями Антиохии, попавшей в руки крестоносцев еще во время Первого Крестового похода (в 1098 г.), и правителями армянских областей: в данном случае хронист рассказывает о Левоне II Великом, короле киликийской Армении в 1198–1219 гг. (из династии Рупенидов). Оба государя, кстати, были христианами.


[Закрыть]. И этот отряд отправился на службу князю; а тюрки той земли узнали об этом и устроили им засаду там, где они должны были проходить; и они вышли к ним и сразились с ними, и франки были разбиты, причем никто не уцелел – все были либо убиты, либо взяты в плен.

231

Там были убиты Вилэн де Нюлли, который был одним из лучших на свете рыцарей, и Жиль де Тразиньи, и многие другие. И были взяты в плен Бернар де Морей и Рено де Дампьер[461]461
  Сохранились документы, из которых явствует, что Рено де Дампьер в 1203 г. возвратился во Францию. Согласно же сообщению хрониста Альбрика де Труафонтэна он оставался в плену в течение 30 лет.


[Закрыть], и Жан де Виллер, и Гийом де Нюлли[462]462
  Бернар де Морэй и Жан де Виллер в свое время погрузились на корабль в Марселе (ср. выше, § 50); Вилэн де Нюлли, Жиль де Тразиньи и Рено де Дампьер отправились в Апулию (ср. выше, § 54).


[Закрыть], ни в чем не повинный. И знайте, что из 80 рыцарей, которые были в отряде, ни один не уцелел, и не было среди них никого, кто бы не был убит или не взят в плен. И книга ясно свидетельствует, что, кто бы ни бежал из войска Венеции, с каждым приключались подобные несчастье и позор. Недаром говорится, что мудр тот, кто придерживается наилучшего.

[Захват Константинополя (12 апреля 1204 г.)]

232

Больше мы теперь не станем рассказывать вам об этих, а поведаем о тех, кто остался перед Константинополем, превосходно подготовив свои орудия и расставив свои камнеметы и свои мангоньо на кораблях и юиссье, и все орудия, которые надобны для взятия города, и лестницы из корабельных мачт, которые были столь высокими, что это было прямо-таки чудо[463]463
  Об оснащении кораблей Жоффруа де Виллардуэн уже рассказывал ранее. На этот раз венецианцы приняли новые меры предосторожности, устлав и укрепив верхние палубы дубовым настилом и прикрыв связками лозы, чтобы предохранить суда от ударов вражеских «снарядов». Подробно обо всем этом рассказывается у Робера де Клари (гл. LIX).


[Закрыть].

233

И когда греки увидели это, они начали, в свою очередь, со своей стороны еще прочнее укреплять город[464]464
  Говоря о работах по укреплению столицы, хронист употребляет глагол rehorder, что, собственно, означает «снова укреплять» или «снова надстраивать». Правильнее, однако, в этом и других аналогичных, нередко встречающихся у Виллардуэна случаях видеть в таком словоупотреблении отнюдь не итеративный смысл, т. е. не обозначение действия, повторяющего предыдущее, но скорее иной, «противопоставительный» смысл. Правда, греки начали свои работы по укреплению стен уже довольно давно, если верно то, что сообщает об этом Робер де Клари (гл. LVII), – они надстроили стены города еще осенью 1203 г., после того, как сперва подчинились требованиям крестоносцев, руководствовавшихся соображениями предосторожности; в июле – августе 1203 г. частично срыли эти укрепления; да и позднее, вероятно, греки продолжали фортификационные работы. Тем не менее особо значительные усилия в этом плане приложил только Морчуфль, о чем свидетельствуют и Робер де Клари (гл. LXIII–LXIX), и Никита Хониат, и данные письма Бодуэна I к папе (§ 152). Два последних автора подробно описывают меры, принятые для укрепления обороны города со стороны моря: стена прочной древней кладки была довольно высокой и защищенной башнями, некоторые из которых имели в окружности до 500 шагов. Морчуфль распорядился соорудить на куртинах деревянных башен трех– и четырехъярусные надстройки, а сами башни укрепить навесными деревянными платформами в шесть ярусов; двойной ров препятствовал пододвинуть вплотную к стенам тараны противника; между башнями были расставлены камнеметы и мангоньо. Видимо, укрепить таким образом свой город греков научил опыт июля 1203 г., когда им пришлось доводить свои стены до высоты венецианских «лестниц».


[Закрыть], который и так был хорошо укреплен высокими стенами и высокими башнями; и там не было ни одной башни, которую они не надстроили бы двумя или тремя деревянными ярусами, чтобы сделать ее более высокой; и никогда никакой город не был так прочно надстроен. Так трудились с одной и с другой стороны греки и франки бо́льшую часть Великого поста.

234

Тогда те, кто был в лагере, собрались и советовались между собой о том, как поступить дальше. Много толковали и так, и эдак, но конец совета[465]465
  Виллардуэн передает здесь, по сути, текст договора «О разделе империи», заключенного в марте 1204 г. Документ предусматривал: права командования во время приступа, порядок распределения добычи, гарантию прежних привилегий венецианцев в византийских землях, избрание и сам порядок выборов латинского императора, раздел владений между ним и остальными предводителями крестоносцев, предоставление должности патриарха той из сторон, французской или венецианской, из среды которой не будет избран император, раздел церковных имуществ, обязательство для всех оставаться в Константинополе до конца марта 1205 г., распределение фьефов и почетных титулов, отлучение от церкви тех, кто не исполнит условий договора, дополнительный порядок регулирования спорных вопросов, наконец, особое положение венецианцев как держателей фьефов в отношении императорской власти. Автор записок почти буквально перевел некоторые пассажи договора, но сильно сократил его текст. Хронист сохранил то, что ему казалось с политической точки зрения наиболее существенным: пункты о разделе завоеванного и об организации власти, но опустил все, относившееся к статусу церкви. Кстати сказать, Робер де Клари тоже хранит молчание на этот счет.


[Закрыть] был таков, что если Богу будет угодно, что они силою вступят в город, то вся добыча, которую они здесь возьмут, будет снесена в одно место и поделена сообща между всеми, как и следует. И если они станут владыками города, то будут выбраны шесть человек из французов и шесть человек из венецианцев; и они поклянутся на святых мощах, что изберут императором того, кого сочтут наиболее подходящим для этой земли. И тот, кто по их выбору станет императором, получит четверть всего завоеванного и в городе и вовне его, и он получит дворец Бошльон[466]466
  Речь идет о дворце Вуколеон, который своим названием обязан барельефу, изображавшему бой быка со львом, разрывающим свою жертву. Французы воспринимали греческое наименование дворца на свой лад, переиначивая непонятное им слово «вуколеон» в гораздо более доступные «буш» (пасть) и «лион» (лев). Название дворца представлялось как «Пасть льва», или «Львиная пасть».


[Закрыть] и дворец Влахерны. А остальные три части будут поделены пополам, половина пойдет венецианцам и половина ратникам войска. И тогда изберут 12 самых мудрых из войска пилигримов и 12 из числа венецианцев; и они распределят фьефы и почести среди рыцарей и установят ту службу, которой будут обязаны императору.

235

Итак, этот договор был заключен и скреплен клятвою с одной и с другой стороны[467]467
  Договор «О разделе империи» подлежал утверждению папой Иннокентием III – после коронации того, кто будет избран латинским императором. Текст договора был послан папе одновременно и императором Бодуэном I, и дожем Энрико Дандоло. Как передает анонимный автор «Деяний Иннокентия III» (гл. 93), папа якобы ответил на него письмом (в папском эпистолярии оно помещено в кн. VIII под № 133), что не соответствует действительности, ибо письмо Иннокентия III, направленное Бонифацию Монферратскому, вообще не касалось вопроса об утверждении договора. На самом деле ответ папы был дан в письмах, датированных 21 января 1205 г. (эпистолярий Иннокентия III, кн. VII, № 203–204), 29 января (там же, № 206) и 8 февраля (там же, № 208). Папа оспаривал законность избрания патриархом субдиакона Томаса Морозини, хотя, впрочем, тут же решал проблему, назначив его собственной властью; Иннокентий III, далее, отказывался признать условие, которое с самого начала ограничивало возможность вмешательства папы в дела Латинской империи. Он должен был заранее согласиться с навязывавшейся ему трактовкой решения тех случаев, при которых папа обязывался отлучить кого-либо от церкви; к тому же Иннокентий III не собирался одобрять пункт договора о разделе церковных имуществ.


[Закрыть], французами и венецианцами, с тем условием, что по истечении года с конца марта каждый, кто захочет, волен уехать; а те, кто останется в стране, будут обязаны службой императору, которая будет установлена. Так был составлен и скреплен договор и установлено, что все те, кто не стал бы его соблюдать, подлежат отлучению.

236

Флот был прекрасно оснащен и вооружен, и была погружена вся провизия пилигримов[468]468
  Робер де Клари сообщает, кроме того, что перед приступом в войске был оглашен запрет чинить насилие женщинам, прикасаться к священнослужителям и совершать какие-либо непотребства в церквах и монастырях (в гл. LXVIII). Жоффруа де Виллардуэн хранит на сей счет полное молчание!


[Закрыть]. В четверг, на третьей неделе Великого поста[469]469
  8 апреля 1204 г.


[Закрыть], все взошли на корабли и ввели в юиссье коней; и у каждого боевого отряда были свои корабли, и все они были выстроены бок о бок, и нефы поставлены между галерами и юиссье[470]470
  Судя по данным, содержащимся в некоторых рукописных редакциях хроники Жоффруа де Виллардуэна, нефы, напротив, были построены отдельно от юиссье, хотя в то же время во всех редакциях говорится, что суда составляли единую линию, и это действительно нужно было, чтобы и те и другие могли, комбинируя свои усилия, достичь суши, ибо нефы атаковали башни, действуя по одному на каждую, тогда как галеры и юиссье пытались произвести высадку воинов на суше, вдоль предстенных укреплений (ср. § 240).


[Закрыть]. И видеть это было великим чудом; и книга ясно свидетельствует, что приступ так, как он был подготовлен и намечен, растянулся по фронту на половину французского лье[471]471
  Робер де Клари называет другую цифру протяженности фронта судов – целое лье (гл. LXX). Судя по рассказу Никиты Хониата, приступ велся по фронту от Влахернского дворца и монастыря Евергета (он находился вблизи Испигаса), что составляет примерно около двух километров.


[Закрыть].

237

И в пятницу утром[472]472
  9 апреля 1204 г. Эту дату приводят все современные хронисты.


[Закрыть] двинулись нефы и галеры и другие суда к городу в том порядке, как они были построены. И начался приступ, весьма сильный и весьма ожесточенный[473]473
  Как явствует из рассказов Никиты Хониата и Робера де Клари (гл. LXX), Мурцуфль со своими отрядами расположился вблизи стен, на возвышенности, неподалеку от монастыря Пантепонта, откуда он имел возможность отражать приступ крестоносцев. Жоффруа де Виллардуэн вообще упоминает о его действиях, только начиная с рассказа о событиях второго штурма Константинополя (§ 241).


[Закрыть]. И во многих местах они высадились на сушу и дошли чуть ли не до стен; а во многих местах лестницы нефов так приблизились к укреплениям[474]474
  Это удалось, как показывают данные хроники «Константинопольское опустошение», лишь пяти нефам, поскольку ветер дул в противоположном направлении.


[Закрыть], что те, кто находился на башнях и стенах, и те, кто был на лестницах, схватывались между собой своими мечами, которые держали в руках. Так продолжался этот приступ, очень ожесточенный, и очень сильный, и очень мощный, вплоть до девяти часов и в сотне с лишним мест[475]475
  Судя по венецианским источникам, приступ был произведен тогда у стен, примыкавших к монастырю Пантепонта, расположенному на холме (здесь был раскинут шатер Алексея V, как это явствует и из рассказа Робера де Клари). По Виллардуэну, приступ осуществлялся там же, где и в июле 1203 г., – на левом берегу гавани, близ Влахернского дворца. В «Истории» Никиты Хониата место приступа указано более точно: латиняне обрушились на город с берега между монастырем Евергета и Влахернским дворцом. На первый взгляд представляется несколько странным то обстоятельство, что во время приступа с моря, предпринятого латинянами, византийский флот – по крайней мере, ни у Виллардуэна, ни у Робера де Клари, ни у Никиты Хониата нет никакого упоминания об этом – не принимал участия в обороне Константинополя. Разгадка этой ситуации в том, что к началу XIII в. византийцы, привыкшие до того прибегать к услугам венецианского флота, своим почти не располагали. В обстановке коррупции, царившей в высших сферах, когда сановники без стеснения запускали руки в казну, корабли тоже стали объектом хищений и спекуляции. По рассказу Никиты Хониата, еще во времена Алексея III начальник флота Михаил Стрифна, родственник императора, «имел обыкновение превращать в золото не только рули и якоря, но даже паруса и весла и лишил греческий флот больших кораблей». Когда до бездеятельного Алексея III дошли вести о взятии Задара крестоносцами, он ограничился лишь распоряжением «поправить 20 сгнивших судов, проточенных червями».


[Закрыть].

238

Но за грехи наши приступ пилигримов был остановлен. И те, кто высадился на сушу с галер и юиссье, были силою отброшены назад. И знайте, что в тот день те, кто был в войске, потеряли больше, нежели греки, и греки были очень рады этому[476]476
  Греки своими «снарядами» разрушили осадные орудия крестоносцев, выгруженные на сушу и подведенные к стенам. Осаждавшим пришлось отступить, пожертвовав этими орудиями, как о том сообщают и Бодуэн I в письме к папе, и Робер де Клари (гл. LXXI). Относительно же количества потерь в людях сведения источников расходятся между собой. По письму Бодуэна I, они были невелики, автор же «Константинопольского опустошения» говорит о тяжелых потерях в живой силе.


[Закрыть]. Были там такие, которые удалились от приступа, сами и суда, на которых находились[477]477
  То есть часть крестоносцев, находившаяся на кораблях, вынуждена была отойти подальше от берега.


[Закрыть]; а были там такие, которые оставались на якоре так близко от города, что они стреляли из своих камнеметов и своих мангонелей, одни в других[478]478
  Это место записок Жоффруа де Виллардуэна (el getoient a perrieres et а mangonials li un as autres) представляется темным по смыслу: быть может, его следует понимать таким образом, что удары, наносившиеся с кораблей, которые отошли от берега, порой достигали судов, оставшихся вблизи стен?


[Закрыть].

239

Тогда те, кто был в войске, и дож Венеции держали вечером совет, и они собрались по другую сторону гавани в некоей церкви на той стороне, где расположились[479]479
  То есть там, где они расположились еще до высадки, предпринятой для осады города.


[Закрыть]. Там дано было и предложено много разных советов, и те, кто находился в войске, были в сильном смятении от того, что их постигла в этот день неудача. Много было там таких, которые полагали, что нужно зайти с другой стороны города, где он не был так укреплен. А венецианцы, которые лучше были знакомы с морем, говорили, что если бы они пошли туда, то течение вод отнесло бы их в низ Рукава и что они не смогли бы остановить свои суда. И знайте, что были там и такие, кто очень хотел, чтобы течение или ветер отнесли бы корабли в низ Рукава: им было все равно, где, лишь бы уехать из этой страны и пуститься в путь; и это было не так уж удивительно, ибо они находились в великой опасности.

240

Много было говорено и так и эдак, но конец совета был таков, что они вновь возьмутся готовить свое дело в следующий день, который приходился на субботу, и будут вести его все воскресенье, и что в понедельник[480]480
  12 апреля 1204 г. Эту дату приводят все хронисты.


[Закрыть] пойдут на приступ, и что они свяжут по двое корабли, на которых были лестницы. Таким образом, два корабля нападут на одну башню, ибо они увидели, что в тот день только один корабль нападал на одну башню и каждому приходилось весьма туго в одиночку; ибо те, кто был в башнях, превосходили число тех, кто сражался на лестницах; и это была добрая мысль, потому что два корабля причинили бы больший урон одной башне, чем один. Как было решено, так было и сделано; и они переждали субботу и воскресенье.

241

Император Морчуфль пришел расположиться со всей своей ратью перед приступом в одном месте, и он раскинул там свои алые шатры. Так все оставалось до самого утра понедельника; и тогда взялись за оружие те, кто был на нефах и на юиссье, и на галерах. А жители города страшились их меньше, потому что им было не впервые; и они были уверены в себе оттого, что на стенах и башнях было полным-полно людей[481]481
  Некоторые исследователи предполагают, что численность греческого войска достигала 140–150 тыс. человек.


[Закрыть]. И тогда начался приступ, могучий и чудесный; и каждый корабль двинулся к месту прямо перед собой; шум битвы был так громаден, что казалось, будто земля рушится.

242

Таким образом, продолжался приступ долго[482]482
  Греки, по рассказу Никиты Хониата, сохраняли перевес примерно до полудня.


[Закрыть], до тех пор, пока наш Господь не поднял для них ветер, который называется борей[483]483
  Борей – северный ветер. Сведения аналогичного характера содержатся в упоминавшемся уже письме Бодуэна I к папе, в хронике «Константинопольское опустошение» и в венецианских источниках.


[Закрыть]; и он пригнал нефы и суда к берегу ближе, чем они были до того, и два корабля, связанные вместе, из которых один назывался «Пилигрим», а другой «Рай»[484]484
  На этих кораблях, как сообщается в письме Бодуэна I, который приводит те же названия кораблей, находились епископы Суассонский и Труаский. Робер де Клари упоминает только первого из них (в гл. LXXIV), но что касается атаки башни двумя связанными между собой кораблями, то его рассказ совпадает с сообщением Виллардуэна.


[Закрыть], подошли к одной башне: один с одной, другой с другой стороны, так направляли их Бог и ветер, и таким образом, что лестница «Пилигрима» достала башню. В мгновенье ока некий венецианец и некий французский рыцарь по имени Андрэ Дюрбуаз[485]485
  Подробнейшим образом, с натуралистическими деталями «подвиг» Андрэ Дюрбуаза, сумевшего, как только лестница нефа коснулась башни, вспрыгнуть в нее, описал Робер де Клари (гл. LXXIV).
  Согласно Суассонскому Анониму Андрэ Дюрбуаз принадлежал к семье или, может быть, к окружению епископа Нивелона де Кьерзи. Тот же автор сообщает, что примеру Андрэ Дюрбуаза последовал Жан де Шуази. Позднее, в январе 1206 г. оба рыцаря командовали одним из отрядов во Фракии под началом Тьерри де Тандремонда: отряд этот, направлявшийся к городу Рузиону, был атакован греками, влахами и куманами и был наголову разбит. Андрэ Дюрбуаз пал в битве при Рузионе, о чем говорится далее в записках Жоффруа де Виллардуэна (§ 407, 409).


[Закрыть] взошли в башню, и вслед за ними начали входить другие. И те, кто находился в башне, были разбиты и кинулись наутек.

243

Когда рыцари, которые были в юиссье, увидели это, они вышли на берег, и приставили лестницы вплотную к стене, и, сражаясь, стали взбираться наверх; и они захватили чуть ли не четыре башни. И тогда начали бросаться на приступ с нефов и с юиссье, и с галер, куда ни попадя, кто как мог; и они взломали чуть ли не трое ворот и ворвались в город[486]486
  Робер де Клари, который принимал непосредственное участие в этих действиях, находясь в составе боевого отряда Гюга де Сен-Поля, сражавшегося под командованием Пьера Амьенского, рассказывает, что как раз, когда суда атаковали башни, его брат, клирик Альом де Клари, первым проник в город через узкую брешь, устроенную в замурованном ранее потайном ходе, и что Пьер де Брасье, атаковав воинов Морчуфля, обратил их в бегство (гл. LXXVII–LXXVIII). О воинских деяниях Пьера де Брасье упоминает и Никита Хониат: говоря о некоем рыцаре со станом гиганта и в шлеме, возвышавшемся над остальными, словно башня, он имеет в виду как раз этого ратника, поражавшего греков своим громадным ростом и физической силой.


[Закрыть]; и они начали выводить коней из юиссье; и рыцари вскакивали на них и припускались прямо к тому месту, где был император Морчуфль. А он выстроил свои боевые отряды перед своими шатрами; и когда греки увидели перед собой рыцарей на конях, они кинулись врассыпную, и император бросился бежать по улицам ко дворцу Львиной Пасти.

244

И вы увидели бы тогда, как били греков и как овладевали их ездовыми лошадьми и боевыми конями, и мулами, и жеребятами мулов, и прочим добром. Убитых и раненых имелось там столько, что не было им ни числа, ни меры[487]487
  Согласно Гюнтеру Пэрисскому погибли 2000 греков, убитых якобы теми латинянами, которых в свое время изгнали из Константинополя (см. выше, § 205), крестоносцы же будто бы потеряли всего одного человека. День, однако, им выдался суровый, и только назавтра, судя по письму Бодуэна I папе, они приступили к захвату жилищ, а тогда, т. е. 12 апреля, как сообщают Робер де Клари (гл. LXXVIII) и Гюнтер Пэрисский (гл. XVIII), им было строго-настрого запрещено вторгаться в дома. О бесчинствах крестоносцев кратко упоминает Аноним Суассонский, по словам которого, «когда вся масса вошла в царственный град, то одних греков поубивали, других обратили в бегство, третьих, изъявивших готовность повиноваться, пощадили». Сведениями о вандализме крестоносцев изобилуют произведения греческих авторов, а также «Повесть о взятии Царьграда фрягами» безвестного русского очевидца захвата Константинополя. С особо глубокой скорбью рассказывает о кровавом избиении константинопольцев и о бесстыдном разграблении их имущества Никита Хониат – видный государственный деятель, писатель и историк, лично пострадавший от латинского погрома (он еле-еле спасся вместе с семьей благодаря дружеской помощи знакомого венецианца) и сохранивший для потомства яркие описания повальных грабежей, буйства и всевозможных непотребств крестоносцев. Ниже приводятся соответствующие фрагменты из его «Истории», где горько и гневно обличаются насилия латинян в захваченном ими городе: «Не знаю, с чего начать и чем кончить описания всего того, что совершили эти нечестивые люди… Бесстыдно бросились они грабить… не только имущество горожан, но и то, что посвящено Богу… Тому же, что нечестиво творили они в Великой церкви (т. е. в храме Св. Софии. – М. З.), трудно поверить. Алтарный престол, сложенный из драгоценных материалов, сплавленных огнем и слившихся друг с другом в вершину многоцветной красоты, необыкновенный и вызывавший удивление у всех народов, был разбит и разделен на части грабителями, равным образом и все церковные сокровища, несметные количеством и бесконечно прекрасные. Когда же им понадобилось, словно добычу, вывезти пресвятые сосуды и церковную утварь непревзойденного искусства и изящества, созданные из редких материалов, а также чистейшее серебро, покрытое позолотой, которым была выложена решетка алтаря, амвон и врата и которое было вплавлено во многие другие украшения, в святая святых храма они ввели мулов и оседланный вьючный скот, но так как некоторые животные скользили и не могли стоять на ногах на до блеска отполированных камнях, латиняне закалывали их мечами, так что божественный пол был осквернен не только пометом, но и кровью животных. Во всех отношениях трудно и почти невозможно было смягчить мольбами или как-то расположить к себе этих варваров, настолько они были раздражительны, прямо-таки изрыгая желчную ненависть при всяком неугодном им слове. Все могло разжечь их гнев, заслужить невежественную насмешку. Того же, кто хоть в чем-нибудь возражал им, отказывал им в желаниях, били за дерзость, а частенько обнажали против него и меч… В тот день, когда город был захвачен, грабители останавливались в любом доме, расхищали все, что находили внутри, допрашивали хозяев о припрятанном; некоторых они били, многих уговаривали добром, но угрожали всем. И даже тогда, когда одно они имели, другое выслеживали, одно лежало у них перед глазами и было принесено владельцами, а другое они отыскали сами, даже тогда не было от них никакой пощады… Противник проводил время в бесчинствах, забавах, причем самых нечестивых, и в высмеивании обычаев ромеев. Одни из них, облачившись не к месту, для смеха, в плащи с пурпурной каймой, болтались по улицам или разъезжали туда и сюда по городу, надев на головы лошадей головные уборы, крытые тонким полотном, и повязав их челюсти лентами из белого льна, которые [у сенаторов] висели за спиной. Другие носили писчие тростинки и чернильницы, а в руках держали книги, насмехаясь над нами, как грамотеями. Большинство же возило на лошадях изнасилованных ими женщин, некоторых из них в длинных одеждах, с непокрытой головой, с волосами, сплетенными сзади в один пучок, а женские шапочки и височные подвески волнистых волос водружали на лошадей. Целыми днями латиняне пировали и пьянствовали. Одни налегали на изысканные блюда, другие приказывали подавать себе пищу отцов, которая состояла из разваренных в котлах спин бычьего мяса, кусков свиной солонины, сваренной с мучнистыми бобами, а также из чесночных приправ и соусов из различных соков, острых на вкус. Когда же они делили добычу, то не было для них разницы между мирской утварью и священными сосудами: равным образом все использовали они для своих плотских нужд, не заботясь ни о Боге, ни о правосудии. Даже из божественных изображений Христа и святых они делали сиденья и скамейки для ног» (цит. по: Заборов М. А. История Крестовых походов в документах и материалах. М., 1977. С. 268–269). В своем рассказе о бесчинствах латинян Никита Хониат сравнивает захват Константинополя 12 апреля 1204 г. с захватом Иерусалима 2 октября 1187 г. Салахом-ад-Дином, заявляя, что в своей бесчеловечности и алчности латиняне намного превзошли сельджуков. Некоторые исследователи сопоставляли описание константинопольского разгрома византийским историком с библейским плачем Иеремии, которого, кстати, часто упоминает и сам хронист.


[Закрыть]. Бо́льшая часть знатных людей Греции повернули к Влахернским воротам. И уже настал поздний вечер; и ратники устали сражаться и убивать. И они начали собираться на некоей большой площади, которая была в Константинополе; и порешили расположиться вблизи стен и башен, которыми овладели: ибо они считали, что никак не сумеют ранее, чем через месяц, завоевать город с его могучими церквами и могучими дворцами и с таким множеством народа. Итак, как было решено, так и было сделано.

245

Таким образом, они расположились возле стен и башен, вблизи своих кораблей. Граф Бодуэн Фландрский и д’Эно расположился в алых шатрах императора Морчуфля, которые тот оставил натянутыми, а Анри, его брат, – перед Влахернским дворцом; Бонифаций, маркиз Монферратский, он и его люди, – ближе к главной части города. Вот так расположилось войско, как вы слышали, и Константинополь был взят в понедельник перед Вербным воскресеньем[488]488
  12 апреля 1204 г.


[Закрыть]. А граф Луи Блуаский всю зиму мучился от лихоманки и не мог взяться за оружие. Знайте, что это была великая потеря для тех, кто находился в войске, ибо он был весьма доблестным рыцарем, а тут он лежал в юиссье.

246

Так этой ночью отдыхали наши ратники, которые сильно притомились. Но император Морчуфль не отдыхал, он собрал своих людей и сказал, что пойдет на французов. Однако он не сделал так, как сказал, а ускакал по другим улицам как можно дальше от того места, где располагались те, кто находился в нашем войске, и подъехал к воротам, которые называются Золотыми воротами[489]489
  Золотые ворота находились в южной части константинопольских стен, в довольно большом отдалении от того места, откуда был произведен приступ.


[Закрыть]. Через них он бежал и покинул город; и вслед за ним бежали те, кто мог оттуда бежать, а наши ратники об этом ничего и не знали.

247

В эту ночь в той стороне, где расположился Бонифаций, маркиз Монферратский, не знаю, какие люди, опасавшиеся, как бы греки не напали на них, подложили огонь между ними и греками[490]490
  По рассказу Робера де Клари (гл. LXXVIII), было якобы предусмотрено советом баронов, что если греки станут оказывать сопротивление, то город будет подожжен. Иными словами, хронист полагает вполне правдоподобной злонамеренность поджога, осуществленного во исполнение решений баронов. Согласно версии автора хроники «Константинопольское опустошение» крестоносцы, поджигая город, стремились таким путем воспрепятствовать нападению греков, т. е. ими будто бы руководило чувство страха. Гюнтер Пэрисский уточняет виновников поджога, прямо указывая, что пожар учинил некий немецкий граф (гл. XVII): правда, в этой части своего повествования он нередко путает самые различные события, однако его свидетельство заслуживает внимания, поскольку немцы в действительности составляли часть отряда Бонифация Монферратского, перед расположением которого, как рассказывает Жоффруа де Виллардуэн, и начался пожар в городе. Быть может, этим немецким графом являлся Бертольд фон Катценельнбоген, старавшийся таким образом подготовить условия к тому, чтобы «легче победить греков», которые оказались бы, по Гюнтеру Пэрисскому, зажатыми «и битвой, и пожаром».
  В отличие от остальных хронистов маршал Шампанский, явно стремясь обелить баронов, рисует ситуацию таким образом, будто пожар возник чуть ли не случайно: просто какие-то люди подожгли квартал, находившийся между «пилигримами» и греками, из опасений самим не подвергнуться нападению с их стороны; что это были за люди, он, Виллардуэн, не ведает. Следовательно, хотя поджог и был учинен крестоносцами в качестве превентивной меры, они действовали чисто импульсивно, повинуясь чувству страха, притом предводители никакого касательства ко всему этому-де не имели. Что касается ущерба, причиненного этим, третьим по счету, пожаром византийской столицы, случившимся во время Крестового похода, то, по данным Никиты Хониата, выгорела часть города вдоль Золотого Рога – от храма Христа Спасителя до квартала Друнгарион.


[Закрыть]. И город начал гореть, и пламя стало бурно распространяться, и огонь пылал всю эту ночь и весь следующий день до самого вечера. И это был третий пожар в Константинополе с той поры, как франки пришли в эту землю. И сгорело домов больше, чем их имеется в трех самых больших городах королевства Франции.

248

Эта ночь прошла, и настал день, который был вторником[491]491
  13 апреля 1204 г.


[Закрыть], и было утро. И тогда все в войске вооружились, и рыцари, и оруженосцы; и каждый встал в свой боевой отряд; и они выступили из места, где располагались, и думали, что встретят отпор куда больший, чем тот, что накануне; ведь они ничего не ведали о том, что император в тот день бежал. Но они не встретили никого, кто выступил бы против них[492]492
  В это утро, согласно сообщениям Робера де Клари (гл. LXXX) и автора хроники «Константинопольское опустошение», сдались англы и датчане из константинопольского гарнизона. В городе же греческое духовенство, собравшееся в храме Св. Софии, поспешило избрать императором Феодора Ласкаря, который, отказавшись от императорского достоинства, тем не менее поднял сограждан на отпор захватчикам. Получив слабую поддержку, он вынужден был, как рассказывает Никита Хониат, бежать перед лицом наступавших крестоносцев.


[Закрыть].

249

Маркиз Бонифаций Монферратский проскакал вдоль всего берега, прямо ко дворцу Львиная Пасть. И когда он прибыл туда, дворец был ему сдан[493]493
  Интересно, что, по Роберу де Клари, который выражает возмущение несправедливым разделом захваченного в Константинополе – к ущербу «бедных рыцарей» (гл. LXXX), Бонифаций Монферратский якобы овладел также собором Св. Софии и домом патриарха.


[Закрыть], с тем, что всем, кто в нем был, сохранят жизнь. Там увидели многих самых знатных дам на свете, которые укрылись во дворце; увидели там сестру короля Франции, которая некогда была императрицей[494]494
  Имеется в виду Агнеса, дочь Людовика VII и Алисы Шампанской, тетка Луи Блуаского. Ее прислали в Константинополь еще в 1178 г., когда она была девочкой, и просватали наследнику императора Мануила I Комнина – царевичу Алексею (II). Однако она так и не стала его супругой: Андроник I навязал ему свою дочь Ирину, а сам, заняв императорский престол после смерти Алексея II в 1183 г., женился на французской принцессе, которой тогда было всего 11 лет. Подробный рассказ о ее судьбе содержится в «Истории» Никиты Хониата, дальнейшая же участь экс-императрицы освещается позднее и в записках Виллардуэна. По сведениям Робера де Клари (гл. LIII), крестоносцы впервые «нанесли визит» соотечественнице еще в июле 1203 г., во время первого вступления в Константинополь.


[Закрыть], и сестру короля Венгрии, которая тоже некогда была императрицей[495]495
  Имеется в виду сестра венгерского короля Имрэ – Мария, вдова императора Исаака II Ангела (см. § 185).


[Закрыть], и множество других знатных дам. О сокровищах, которые были в этом дворце, и не рассказать, ибо их там имелось столько, что не было им ни числа, ни меры.

250

Точно так, как этот дворец был сдан маркизу Бонифацию Монферратскому, Влахернский дворец был сдан Анри, брату графа Бодуэна Фландрского, с тем, что сохранят жизнь тем, кто в нем находился: там тоже были найдены несметные сокровища, которых было не меньше, чем во дворце Львиной Пасти. Каждый ввел своих людей во дворец, который был сдан ему, и приказал стеречь сокровища. И остальные ратники, которые разбрелись по всему городу, захватили изрядную толику; и добыча была столь велика, что никто бы не мог сказать вам, сколько там было золота и серебра, и утвари, и драгоценных камней, и шелковых материй, и одеяний из атласа, и одеяний на беличьем меху и подбитых мехом горностая, и всяческих драгоценных вещей, какие когда-либо имелись на земле. И Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, со всей правдивостью свидетельствует по истине и по совести, что со времени Сотворения мира никогда не было в одном городе захвачено столько добычи[496]496
  Завоеватели пришли в настоящий экстаз при виде захваченных ценностей, что явствует и из письма Бодуэна I к папе, и из рассказа Гюнтера Пэрисского (гл. XVIII). По определению автора хроники «Константинопольское опустошение», этими богатствами можно было бы наполнить три башни. Робер де Клари считает вполне допустимым (во всяком случае, он выдает это за истину), что греки якобы полагали, будто в их столице сосредоточены две трети богатств всего мира (гл. LXXXI).


[Закрыть].

251

Всякий взял себе жилище, какое ему понравилось, а их было достаточно. Так разместилась рать пилигримов и венецианцев. И велика была радость из-за чести и победы, которую им дал Бог, ибо те, кто находился в бедности, теперь пребывали в богатстве и роскоши. Так отпраздновали они Вербное воскресенье[497]497
  18 апреля 1204 г.


[Закрыть], а потом и Великую Пасху[498]498
  25 апреля 1204 г.


[Закрыть] в этой чести и в этой радости, которую дал им Бог. И они должны были, конечно, как следует восхвалять за это нашего Господа: ведь их всего-то было не более 20 тыс. вооруженных людей, а с Божьей помощью они одолели 400 тыс. человек или даже больше, и притом в самом могущественном городе, какой только был во всем мире, в огромном городе, укрепленном наилучшим образом.