Текст книги "Великие тайны океанов. Средиземное море. Полярные моря. Флибустьерское море"

Берберское пиратство получило в первой половине XVII века такой размах, что хронисты говорят о нем как о государственном предприятии, почти не упоминая о похождениях отдельных личностей. Но все же следует вспомнить о голландском ренегате Яне Янсоне, который взял в кормчие раба-датчанина, знавшего северные моря, и с тремя судами отправился в 1627 году в Исландию. Мавры разграбили Рейкьявик, бывшую колонию викингов! Поскольку добыча состояла лишь из соленой рыбы и моржовых шкур, они прихватили с собой несколько сотен исландцев – мужчин, женщин и детей. Этот набег свидетельствует об отваге пиратов-берберов того времени. Пиратство наносило ущерб торговле не только средиземноморской, но и многих западноевропейских наций.

Политика европейских государств по отношению к подобной тирании выглядит жалкой. Объединившись, они могли бы прочесать Средиземное море и уничтожить пиратов, как это сделал в свое время Помпей. Но нет. Каждое правительство имело свои причины для защиты мавров. Франции нужна была их поддержка в войне против Испании; голландцы с удовольствием наблюдали, как гибнет морская торговля их конкурентов; англичане и шведы выглядели не лучше. Каждый рассуждал таким образом: «Зачем наказывать мавров, лучше установить с ними добрые отношения! Обеспечим себе статус привилегированной нации».

За деньги. И лишь в собственных интересах заключая с каждым из североафриканских государств – Алжиром, Тунисом, Республикой Сале[26]26
  Республика Сале – пиратский город-государство на марокканском побережье в XVII в.


[Закрыть] – «договоры», чтобы избежать пиратских нападений. Участь соседей никого не беспокоила. Политика не только отвратительная, но и до глупости близорукая. Мавры соблюдали договор полгода и, восполняя убытки, грабили с еще большей жестокостью тех, кто не подписал договора. Затем они о договоре забывали. Иногда налеты возобновлялись раньше, чем через полгода. В 1620 году сэр Роберт Мэнсел прибыл по поручению английского правительства в Алжир, чтобы заключить очередной договор о ненападении и заплатить оговоренные деньги. Не успел он вернуться в Англию, как в алжирские порты было приведено сорок английских судов, захваченных пиратами.

Но даже по отношению к самому доверчивому противнику опасно переходить некие границы вероломства. Берберское пиратство процветает и опьянено своими успехами, когда в отместку за обман пушки английского флота открывают огонь по Алжиру. Двадцать лет спустя мальтийский флот захватывает врасплох и топит на стоянке в Ла-Гулетт суда тунисского дея. Едва последний успевает заново отстроить свой флот, как адмирал Блейк, посланный Кромвелем, сжигает его и направляется в Алжир. Алжирский дей так напуган гибелью тунисского флота, что тут же принимает ультиматум Блейка и возвращает ему всех пленных англичан. Европа, которой, быть может, опротивела прежняя трусость, празднует победу.

Но репрессии не оказывают сильного воздействия на пиратов по одной простой причине: пиратство – единственное прибыльное занятие берберских государств. Этот промысел дал жизнь блестящей цивилизации; без пиратства ее ждет гибель. И раисы снова отправляются в море.

Морское могущество европейских держав позволяет применять против упрямого врага и другие средства, в частности блокаду. Начиная с 1650 года европейские эскадры – голландские, французские, английские – сначала поочередно, а затем совместно блокируют берберские порты, вынуждая раисов к бездействию или перехватывая их добычу. В это время мы становимся свидетелями появления новой тактики, хорошо знакомой по Второй мировой войне: европейцы вооружают торговые суда или организуют конвои под охраной военных кораблей.

Длительная блокада и защита конвоев – дело дорогое. Поэтому стоит полузадушенным блокадой деям раскаяться в грехах, послать своих эмиссаров к тому или иному правительству с заверениями в добрых намерениях и обещанием неукоснительно соблюдать договоры о ненападении, как к ним начинают прислушиваться. Им снова платят, и не только деньгами, но и оружием – эта новая форма оплаты выдержит испытание временем. Тот, кто раскошеливается, получает временную передышку, а затем берберы, не отказавшиеся от прежних привычек, забывают о договоре. И возобновляется цикл вероломство – репрессии. Огневая мощь европейцев растет, и необъявленные войны становятся все более и более кровопролитными. За вероломство деев расплачивается мирное население.

Когда в 1671 году Блейк возвращается, он громит и сжигает алжирский флот в порту Беджая (Бужи): многие дома разрушены, мертвецами усеяны все улицы. Жители города восстают, убивают царька-агу и преподносят его голову англичанам. Английские корабли пять лет могут спокойно плавать в Средиземном море. Последствия другой карательной экспедиции, состоявшейся двенадцать лет спустя, совершенно иные.

В 1683 году перед Алжиром со своей эскадрой появляется Дюкен (известный французский адмирал). Начинается обстрел. Несколько кварталов разрушено, 8000 человек убито. Население восстает и, пока обстрел продолжается, убивает дея и ставит на его место капитана галер Хаджа Хассана, прозванного Мертвой Головой: черты его лица напоминают череп. Мертвая Голова желает спасти город, но считает, что мольбы не помогут. Он посылает эмиссара к Дюкену:

– Если обстрел не прекратится, я привяжу к жерлу каждой пушки по французу и начну стрелять.

Дюкен выслушал посланца и приказал:

– Продолжать огонь.

Мертвая Голова выполняет угрозу. Первым из французов привязан к пушке апостолический викарий Жан ле Ваше, отдавший тридцать лет служению пленникам-христианам. Затем наступает очередь еще двадцати французов.

Французский флот ушел, только когда кончились боеприпасы. Через пять лет история повторяется. Снова к жерлам пушек привязаны французы, которых разрывает вылетающее ядро, – так погибает еще сорок восемь человек.

Итак, соотношение сил между европейскими и берберскими государствами незаметно изменилось. Мы присутствовали при анархическом рождении пиратства, затем оно развилось и укрепилось под сенью Османской империи. Когда последняя пришла в упадок, пиратство стало индустрией, постоянно совершенствующей свою технику и организацию; стало экономической основой общества, которое проводило по отношению к европейской торговле почти бескровную политику действенного и тонкого шантажа. И вдруг жестокость, которую трудно объяснить. Что же произошло? Дело в том, что со сцены ушли почти все ренегаты.

Организаторами берберского пиратства были европейские ренегаты. Они создали почти мирную процветающую индустрию с конвенциями по выкупу и религиозной терпимостью. Но ренегаты, европейские авантюристы, которые подняли технику берберского мореплавания до европейского совершенства (Дансер и иже с ним), перестали заниматься пиратством, когда европейские государства ввели в Средиземное море настоящие военные эскадры: против них пираты были бессильны. Мавры остались в одиночестве.

Берберские государства приходят в упадок. Монахи религиозных орденов, занимавшихся выкупом, либо изгнаны, либо перебиты, больницы и часовни разрушены. Беднеет техника магрибского мореплавания. У оставшихся раисов нет ни знаний, ни отваги раисов-ренегатов. В 1788 году весь флот алжирского дея состоит из восьми барок и двух галиотов.

Но закат не значит конец. Еще многие христианские суда станут жертвой мусульманских пиратов в Средиземном море. Алжирское пиратство вновь расцветет во времена Французской революции и империи в конце XVIII – начале XIX века. Даже новый обстрел Алжира англо-голландским флотом в августе 1816 года не покончит с пиратством. Но оно теперь носит случайный и анархический характер, как и при рождении. Раисы с их устаревшими суденышками, подчиняясь приказу султанов, нападают только на мелкие одиночные торговые суда.

Султаны жалуются, что в их гаремы попадает меньше женщин, чем во времена великих раисов, и подстегивают своих капитанов. Напрасно. Западные страны перестают рассматривать пиратство как нормальное явление. Они перестают мириться с ним, как мирились прежде.

Магрибские государи не осознали перемен и продолжали пиратствовать.

26 мая 1830 года из Тулона отплывает громадный французский флот, и в истории Средиземного моря открывается новая страница.

Но вначале другие персонажи сменяют деев и султанов на сцене нашего театра.

Глава шестая. Охота на орла

Сентябрь 1793 года. На высоте, господствующей над тулонским рейдом, над городом и его окрестностями, стоит батарея санкюлотов[27]27
  Санкюлоты – революционно настроенные представители низших слоев во время Французской революции 1789–1799 гг.; поддерживали наиболее радикальных политических лидеров, в частности Робеспьера, содействовали установлению якобинской диктатуры в 1793 г.


[Закрыть]. Пологий склон холма переходит в долину, за которой начинается другой холм. На его вершине расположен английский редут. Батареи ведут ленивую перестрелку. Над пушками поднимается черный дым. Артиллеристы методично засыпают порох, скатывают ядро в жерло пушки, наводят орудие, подносят запал. Раздается залп. Пушки в те времена стреляли оглушительно, хотя звук у них был менее резким, чем у современных орудий.

Позади пушек расхаживает худой, небольшого роста офицер. Иногда он останавливается меж двух орудий и разглядывает английский редут в подзорную трубу. Затем поворачивается и отдает отрывистые приказания. Говорит он немного в нос. Сунув трубу в карман камзола, он то скрещивает руки за спиной, то почесывает запястья, шею или лопатки. Он страдает чесоткой. Чесотка – бич армий тех времен. На офицере голубой камзол с черным позументом и рейтузы, застегивающиеся по бокам от бедра до лодыжки. Потертая треуголка чуть сдвинута набок, две черные ленты развеваются на ветру.

Восходящее солнце освещает профиль этого капитана артиллерии. Черты его изжелта-бледного лица довольно правильны. Прямые жесткие волосы ниспадают на шею и закрывают уши. В наружности офицера нет ничего примечательного, но у него острый взгляд, а корсиканское имя – Наполеон Бонапарт – не очень подходящее для французского офицера. Ему двадцать четыре года.

С высоты холма Бонапарт видит море, простирающееся от громадного рейда до самого горизонта; от его бесконечности сжималось сердце во время первого путешествия, когда он с родными покинул остров. «Мне было девять лет, но я был решительным ребенком».

Накануне отъезда из Аяччо друг семьи монах-лазарист благословил Наполеона и его брата Жозефа. Свою первую ночь вне дома оба королевских стипендиата провели с отцом и еще двумя родственниками в Бастии, на жалком постоялом дворе. Они спали на тюфяках, брошенных прямо на пол. Потом неудобная тартана доставила путешественников в Специю, откуда они добрались до Генуи, а затем и до Франции. С тех пор минуло целых пятнадцать лет – жизнь летит быстро.

Капитан артиллерии Бонапарт может по пальцам пересчитать, сколько раз за это время он побывал на Корсике. Еще не разорвана его связь с родиной, где он мечтал сделать свою маленькую карьеру – стать начальником батальона корсиканских волонтеров. В конце концов он был вынужден бежать с дорогого ему острова. 3 июня 1793 года Бонапарт поспешно покинул Корсику вместе с родными. Он прибыл в Тулон, пока еще не сдавшийся англичанам, разместил семью в пригороде Ла-Валетт и вернулся в свой полк, расквартированный в Ницце. И вот теперь перед ним – великолепный рейд, захваченный англичанами, которые останутся его врагами до самой смерти. Перед ним – море, на котором не раз будет решаться его судьба.

Тот же сентябрь 1793 года. Шестидесятичетырехпушечный английский корабль «Агамемнон», выполнив безупречный маневр, вошел в Неаполитанскую бухту, опустил паруса и стал на якорь. Флаг, который развевался на гафеле бригантины, был спущен: одновременно к небу взлетел флаг на корме. Капитан, стоявший на мостике рядом с вахтенным офицером, приказал спустить шлюпку. Он спешил вручить депеши адмирала Худа послу Уильяму Гамильтону.

У невысокого – всего метр шестьдесят – и худого капитана «Агамемнона» соломенно-желтые волосы и узкие плечи. Но глаза на удлиненном лице прекрасны: в них – спокойствие, почти мечтательность и в то же время непоколебимая воля. Тридцатипятилетнего офицера зовут Горацио Нельсон.

Сын пастора, ушедший в море двенадцатилетним мальчуганом, Нельсон служит в Индии, затем в звании лейтенанта сражается в Америке. Как только началась война с Францией, его зачислили в средиземноморскую эскадру. Офицер был на хорошем счету: «Смел, предприимчив, прекрасно управляет судном; слаб здоровьем, но на службе это не отражается».

В тот день, 10 сентября 1793 года, Горацио Нельсон выглядел утомленным. Уже полгода «Агамемнон» без устали бороздил Средиземное море, проведя на якорных стоянках не более двадцати дней. А если на море начиналось волнение, Нельсон страдал от приступов морской болезни.

Когда командир «Агамемнона» явился к английскому послу, тот позвал свою супругу:

– Милая Эмма, следует пригласить капитана Нельсона к обеду. Я беседовал с ним. Этот человек с невзрачной внешностью может стать величайшим из английских моряков.

Уильям Гамильтон, наверное, никогда не произнес бы этих слов, если бы знал, сколь сильным окажется взаимное потрясение, когда его жена и Нельсон увидят друг друга. Нам придется на время позабыть о Средиземном море, чтобы познакомиться с одним из главных действующих лиц великой любовной драмы. Но мы вернемся на это море задолго до ее развязки.

В Англии конца XVIII века женщины и восьмилетние дети работают в угольных шахтах в ужасающих условиях по двадцать часов в день. В то же время английские замки и богатые сельские поместья далеко превосходят по своему комфорту замки и поместья континента. Каждого из гостей сэра Гарри Фэншо, владельца поместья Ап-Парк в окрестностях Портсмута, обслуживает отдельный лакей.

10 сентября 1781 года к одиннадцати часам утра в доме тишина и безмолвие, только бесшумно мелькают слуги. Гости на лошадях скачут по полям, идет охота на лис. Только Френсис Чарльз Гревиль, второй сын графа Уорика, остался в доме. Он устроился перед камином в одном из салонов и беседует с юной женщиной. Она сидит чуть позади него, как бы опасаясь встретиться с ним взглядом.

– Эмма, вы ведете безумную жизнь. Так долго продолжаться не может. Вы служите забавой для гостей сэра Гарри. Я не хочу вас оскорбить. И с вами так откровенен потому, что знаю – вы достойны лучшей жизни.

– Но я не выбирала эту жизнь, дорогой Гревиль. Беднякам выбирать не приходится.

– Не может быть, чтобы такая красавица, как вы… Я все понимаю, однако же… Сколько вам лет? Семнадцать, не правда ли? Вы познакомились с сэром Гарри в Лондоне, в «Храме здоровья»? Это место пользуется ужасной репутацией.

– Но там бывают шикарные господа. Они принимают минеральные ванны и проходят курс магнитотерапии. Директор устраивает публичные лекции.

– А вы, вы танцуете для оживления лекции!

– Я не танцевала, а изображала античные статуи. Меня находят выразительной.

– «Выразительной»?! Это слишком слабый эпитет для вас, Эмма. Почему вы не стали актрисой? Вы же служили у Томаса Линлея, директора театра Друри-лейн.

– Разве может стать актрисой дочь деревенского кузнеца? Мне было двенадцать лет, когда меня взяли служанкой к Линлею. Затем… Лучше не вспоминать, кем я была в Лондоне. Восемнадцать ужасных месяцев. Но мне не хотелось заживо гнить на мануфактурах, ведь я красива.

– Но вы жили с матерью. И она на все соглашалась?

– Конечно, чтобы не умереть с голоду. Потом я поступила в «Храм здоровья», где меня заметил Ромни, художник, – он сделал несколько моих портретов, – и еще сэр Гарри. Он и привез меня сюда.

– С вашей матушкой?

– Да, она по-прежнему заботится обо мне.

– Не без выгоды для себя. Почему вы не отправились сегодня на охоту?

– Я немного устала. И знала, что вы тоже на охоту не поедете. Мне нравится ваше общество. Вы не похожи на других гостей, у них на уме лишь обжорство, охота, пьянство да женщины. Наверное, я люблю вас, дорогой Гревиль.

– Эмма!

Долгое молчание. Ромни и многие ценители прекрасного считают семнадцатилетнюю Эмили Лайон красивейшей женщиной Европы. У нее классические черты лица, она превосходно сложена и к тому же необычайно выразительна. Ни один мужчина не сможет устоять перед ее притягательной силой. И эта ожившая богиня красоты заявляет уважаемому Чарльзу Френсису Гревилю, тридцатидвухлетнему коллекционеру и библиофилу, что любит его!

– Выслушайте меня, Эмма. Сегодня вечером я покидаю Ап-Парк. Уверен, вы долго здесь не задержитесь. Я предвижу это. Вот несколько конвертов с моим адресом, сохраните их. Если у вас возникнут трудности, напишите мне, и я помогу вам. Нет, не надо меня благодарить, не вставайте с кресла. Я слышу, охотники возвращаются.

Январь 1782 года. Скромный домик в Ховардене, близ Честера. Эмили Лайон пишет письмо. На шестом месяце беременности ее изгнали из Ап-Парка. Пришлось просить приюта у бабушки по отцовской линии. Ни сэр Гарри, ни кто-либо из его гостей не пожелали признать своим будущего ребенка. Сломанную, ставшую ненужной игрушку (даром что она красивейшая женщина Европы) выбросили на свалку. Письмо к Гревилю – мольба о помощи.

Через несколько дней приходит ответ. Удивительный ответ. С точки зрения психологии все письма Гревиля удивительны. Редко встретишь такую мелочность в организации своей интимной жизни. Гревиль согласен стать спасителем Эмили, если та по-прежнему любит его и согласна на положение его любовницы. Но он выставляет условия.

Эмили поселится у него, в имении Паддингтон-Грин неподалеку от Лондона. С матерью. Но и Эмили, и ее матери запрещено встречаться с прежними знакомыми. Эмили может видеться только с теми, кого ей представит Чарльз. И ей, и матери придется сменить имена: теперь они будут называться Эмма Харт и миссис Кадогэн. Эмили начнет учиться хорошим манерам и изящным искусствам, например пению.

Но договор вступит в силу только после родов. А до того ее ожидает в Лондоне уединенная жизнь, которую организует сам Гревиль. Если Эмма примет эти условия, Гревиль берет на себя все остальное. В том числе и ребенка, которого придется отдать на воспитание в чужие руки.

К письму прилагалась некоторая сумма денег на тот случай, если Эмма решится приехать к нему. «Не тратьте эти деньги понапрасну, сохраните их на известный случай. Да благословит вас Бог, дорогая Эмма. Примите поскорее решение и напишите мне».

В камине горит уголь. Через мелкие квадратики окна Эмма смотрит на холодные, застывшие поля. В сером небе скользят чайки, пролетевшие с ирландского побережья. Эмили по-прежнему держит в длинных пальцах письмо от досточтимого Френсиса Чарльза Гревиля. На ее прекрасном лице, ничуть не подурневшем от беременности, написано недоумение.

Через три с половиной года, в июне 1785 года, Гревиль пишет письмо сэру Уильяму Гамильтону, послу Англии в Королевстве обеих Сицилий. Гревиль поддерживает со своим дядюшкой обширную и откровенную переписку, как и положено культурным людям, свободным от предрассудков. «Единственное, в чем мы должны идти навстречу людям нашего сословия, – это придерживаться рамок приличия».

Уильям Гамильтон, вдовец пятидесяти пяти лет, любитель искусств, автор научных брошюр о Везувии, неравнодушен к хорошеньким женщинам. Гревиль относится к многочисленным галантным похождениям дядюшки со снисходительностью, поскольку женитьба посла может лишить его, Гревиля, немалого наследства. Вот что написал племянник дядюшке в письме, датированном июнем 1785 года:

«Эмма стала еще прекраснее, чем в ваш последний приезд в Англию три года назад. Она так хороша, что вслед за Ромни Рейнолдс тоже решил написать ее портрет. Она прелестно поет, и у нее безупречные манеры. Она стала моей гордостью в кругу друзей. Она не покидает меня, и я не сомневаюсь в ее верности, тем более что я знаю, какие предложения она получает. Короче говоря, трудно вообразить себе лучшую подругу».

Может быть, он собирается жениться на Эмме? Ни в коем случае. Прежде всего, в определенных слоях общества любовниц в жены не берут. К тому же у Эммы нет ни пенни, а жалованья, которое выплачивает ему Адмиралтейство, Гревилю едва хватает, чтобы поддерживать престиж. Но Гревилю тридцать пять лет – подошел возраст, когда джентльмену следует жениться и устроить свою жизнь. «Предположим, что мне встретится леди, у которой тридцать тысяч фунтов…» Начиная с этих слов все письмо представляет собой памятник циничной ловкости.

Устроение жизни, как его понимает Гревиль, предполагает отказ от Эммы. Просто прогнать ее, даже дав пенсию, человек с чувствительным сердцем не может себе позволить, нужно найти более гуманное решение. Что же делать? «Мне нужно время на размышление. Хочу немного попутешествовать по Англии. Почему бы вам, дорогой дядюшка, не пригласить Эмму в Неаполь на несколько месяцев? Она совершенно очаровательна. Вам даже не обязательно помещать ее у себя, можете поселить ее в каком-нибудь домике, она быстро привыкнет к уединенной жизни. Несмотря на ее прошлое, она ничуть не развращена. У нее есть гордость, она будет ценить ваших друзей, как ценит моих. Вы можете провести этот эксперимент, совершенно ничем не рискуя».

Скрытый смысл этой фразы становится понятным, когда дальше мы читаем: «Добавлю, что она единственная женщина, которая ничем не оскорбила моих чувств. Вряд ли есть более чистая, нежная и приятная подруга, чем она».

Посол проглотил приманку, как голодная щука. Он отправил приглашение Эмме. Эмма, уверенная, что через несколько месяцев Гревиль приедет за ней, соглашается. 26 апреля 1786 года она прибывает в Неаполь. А через четыре дня пишет письмо своему ненаглядному Гревилю:

«Все ко мне относятся хорошо, сэр Уильям очарователен, но меня обеспокоило то, что он мне сказал сегодня утром. По его словам, вы не собираетесь приезжать за мной в Неаполь. Это ужасно. Лучше я тысячу раз умру от голода вблизи от вас, чем жить в богатстве, не видя вас. Гревиль, милый Гревиль, заберите меня! Никто и никогда не будет вас так любить, как я». Ответа не последовало.

Можно догадаться о последующих событиях. Устав от молчания Гревиля, Эмма уступает домогательствам влюбленного посла. Бывшая Эмма Лайон, аттракцион «Храма здоровья», становится леди Гамильтон. Уильям Гамильтон женится на ней в 1791 году во время путешествия в Англию, разрушив надежды племянника на наследство. В 1793 году, когда муж представляет ее Нельсону, Эмме двадцать восемь лет. Красота ее по-прежнему чарует.

Нельсона пригласили на торжественный обед к Гамильтонам, а затем на ряд официальных приемов. Его собеседники не удивлялись его расспросам о леди Гамильтон – она была украшением двора обеих Сицилий и высшего общества Неаполя. Король Фердинанд IV безуспешно домогался ее любви. Королева Мария-Каролина Габсбургская (сестра Марии-Антуанетты) приглашала ее на концерты, где собиралось по четыреста человек.

Нельсон женился в 1785 году на Фанни Нисбет, молодой вдове врача. Подобно многим морякам, он нежно любил жену и обманывал ее во всех портах мира. В письме из Неаполя он написал ей, что леди Гамильтон – «женщина приятных манер, которая достойно занимает свое высокое положение в обществе». И все. Приятные манеры жены посла состояли из чарующих улыбок и взглядов, которые сокрушали сердца всех мужчин. Эмили обещала писать Нельсону.

9 мая 1798 года в Тулон (морские ворота Франции) прибывает кортеж из нескольких карет. В одной из них сидит генерал Бонапарт. В свои двадцать девять лет он успел наголову разбить австрийцев в Италии, угрожает Вене, а теперь решил нанести удар Англии в Египте. По-прежнему худой и желтый, он в то же время выглядит и одет лучше, чем в бытность свою артиллерийским капитаном. Кортеж направляется к дворцу военно-морского министерства, где разместится генерал и его супруга. Она собирается отправиться вместе с ним. Но через неделю она отказывается от поездки, ссылаясь на слабое здоровье. На самом деле она рвется в Париж, где ее ждет красавец-гусар. Бонапарт отправится без нее. Но она будет присутствовать при отплытии экспедиции.

Когда генерал выходит из коляски, солдаты и моряки отдают честь. Собрались все власти и влиятельные лица Тулона. Бонапарта бурно приветствуют. Он отвечает благожелательно, но односложно, называя всех гражданами. Те, на кого падает его взгляд, не думают ни о его возрасте, ни о его невзрачной фигуре. Офицеры незамедлительно выполняют малейшие его приказы.

Вот уже несколько недель в Тулоне собираются экспедиционный корпус и флот для его транспортировки. Тринадцать линейных кораблей, в том числе и один стодвадцатипушечный, два судна и шесть фрегатов, принадлежащих Венеции, восемь французских фрегатов, 62 корвета, тендеры и прочие мелкие суда, более 400 транспортных судов – всего 500 парусников, на борту которых 38 000 пехотинцев и 10 000 моряков. Стоящий на рейде флот выглядит внушительно.

Никто не знает, к каким берегам он поплывет. По прибытии в Тулон Бонапарт воодушевляет войска, но не сообщает места назначения:

– Я поведу вас в страну, где ваши подвиги затмят все, что вы совершили до сих пор!

Судя по его словам, кампания будет столь же успешной, как и итальянская.

– Обещаю, что каждый солдат, вернувшийся из этой экспедиции, сможет купить шесть арпанов[28]28
  Арпан – старинная французская единица измерения площади, равнявшаяся приблизительно 3425 кв. м.


[Закрыть] земли!

В ответ раздаются радостные возгласы. Но даже в штабе мало кто знает о цели похода. Предполагают, что речь идет о Сицилии или Неаполе. Присутствие великой армады на рейде развязывает языки. Полиция ищет английских шпионов. Чтобы обмануть Нельсона, бороздящего Средиземное море, распускаются слухи о подготовке нападения на Англию. Ни одно судно не может покинуть Тулон в течение двух дней после отплытия эскадры – нужно помешать английским шпионам добраться до Нельсона!

Отплытие состоялось 19 мая 1798 года. У арсенала стоит парадная шлюпка, которая должна доставить главнокомандующего на борт «Ориана» («Восток»). Бонапарт выходит из кареты. Еще раз окидывает взглядом рейд, на секунду его взгляд останавливается на высотах, откуда пять лет назад его пушки обстреливали порт и город. Цепь солдат сдерживает приветствующую его толпу.

Неподалеку от города, на мысе Манег, у подножия Большой башни, стоит гражданка Бонапарт в окружении небольшой группы офицеров, чиновников и дам. Бриз развевает легкий шарф на голове Жозефины. Эскадра готова к отплытию. Поднимаются громадные паруса. Фрегаты и корветы авангарда покидают рейд. Отплытие – торжественный и волнующий момент, приятный глазу и сердцу. Тяжелые суда с войсками на борту одно за другим проходят перед фортом Эгийет, пропуская вперед военные корабли. Жозефине кажется, что перед ней проплывают все парусники мира.

«Гражданка Бонапарт, – говорит один из офицеров, – вот „Ориан“».

Генерал, несомненно, стоит на мостике.

Но прекрасные глаза Жозефины видят только чьи-то силуэты. Смотрит ли в ее сторону Бонапарт? Конечно, хотя она и не узнала его. Он послал ей прощальный привет: «Ориан» приспускает флаг – трехцветная эмблема медленно спустилась и снова поднялась. Свидетели говорят, что на глаза Жозефины навернулись слезы. Непросто устроено человеческое сердце!

Весной в Средиземном море бывают временами сильные ветры. Главнокомандующий укрылся в каюте, поскольку страдал от морской болезни. От нее страдали все соратники Бонапарта – ученые и высокопоставленные военные, солдаты, размещенные на нижних палубах и в трюмах, и даже лошади.

Через несколько дней море успокоилось и жизнь на «Ориане» вошла в обычное русло. Лучшее развлечение в плавании – азартные игры. Офицеры штаба играли по крупной, а когда несколько счастливчиков обобрали своих друзей, все набросились на книги. Бонапарт выходил из каюты, прогуливался по палубе, спускался в кают-компанию, интересовался, что читают его подчиненные: «Романы? Чтиво для горничных! Читайте историю!»

Иногда корветы-разведчики захватывали нейтральное судно, и капитана приводили к Бонапарту для допроса. Когда отплыли из порта, какие корабли встретили, куда направлялись, видели ли английскую эскадру? Разумеется, английские шпионы наблюдали за армадой на тулонском рейде, присутствовали при ее выходе в море. Произойдет ли столкновение с англичанами, или встречи удастся избежать?

Каждый вечер главнокомандующий приглашал к столу ученых экспедиции и военачальников. Он предлагал ту или иную тему для дебатов, заставляя каждого отвечать на вопросы. Наполеона интересовало все. Эти вечера, которые он называл своим Институтом (скромное подобие Института Франции[29]29
  Институт Франции – основное официальное научное учреждение Франции, созданное в 1795 г.


[Закрыть]), пришлись по вкусу не всем его гостям. Так, Жюно однажды заснул и, к его великому удовольствию, был отослан в каюту. 9 июня после трехнедельного морского перехода на горизонте возник остров Мальта.

Как только Бонапарт прибыл в Тулон, Горацио Нельсона, героя битвы с испанцами у мыса Сан-Висенти, увенчанного славой калеку (он лишился руки при высадке в Санта-Крус на Тенерифе), назначают командующим отдельной эскадрой в Средиземном море с заданием любой ценой перехватить французский флот. Попав в бурю, в которой его «Вангард» потерял фок-мачту и две стеньги, он подошел к Тулону слишком поздно. К тому же он разминулся с быстрыми английскими фрегатами-разведчиками. Кроме шедшего под его флагом «Вангарда», в его эскадру входили один пятидесятипушечный и тринадцать семидесятичетырехпушечных кораблей. Британский консул в Ливорно, получивший донесения своих шпионов, сообщил ему сведения о составе французской армады.

– Как вы думаете, куда она движется? – осведомился Нельсон.

– Сицилия, Мальта или Египет. Адмиралтейство не верит, что она направляется в Египет.

– А я уверен в этом.

Вперед! Мальта лежит на пути в Египет; 20 июня, когда английская эскадра подошла к острову, к ней устремились две парусные лодки с возбужденными людьми. Нельсон приказал лечь в дрейф и спустить трап.

Через минуту он знал все. Французская эскадра прибыла на Мальту 9 июня и произвела высадку 15 000 солдат. Здешний гарнизон состоял из 332 рыцарей Мальтийского ордена, из которых 200 были французами. После некоторых колебаний Великий магистр Фердинанд Гомпеш отдал приказ о капитуляции.

– Буонапарте занял дворец Паризио. Он изгнал большинство рыцарей и присоединил остров к французским владениям, введя новую конституцию. На острове оставлен гарнизон из четырех тысяч человек.

– А французский флот?

– Двинулся дальше. Вчера.

С минуту Нельсон смотрит своим единственным глазом (второй глаз он потерял при осаде Кальви, когда ему в голову угодил осколок ядра) на серый скалистый остров, лежащий на лиловой глади моря. С такого расстояния стены и форты не видны, но адмирал знает укрепления Валлетты, которые постоянно совершенствовались в течение двух последних веков и являются одним из лучших фортификационных сооружений в мире. Сейчас там разместился четырехтысячный французский гарнизон. Главная задача Нельсона – перехватить вражескую эскадру.