Текст книги "Поезд из Венеции"

Ему вдруг стало жаль ее, жаль их всех. Долгие годы он жил, не отдавая себе отчета в том, сколь скромным был уровень их жизни. В детстве, конечно, ему хотелось иметь кучу вещей, но они были недоступны для него, особенно после смерти отца. Даже мороженое ему покупали только по воскресеньям и большим праздникам.

Он всегда носил обувь грубее, чем у большинства товарищей по колледжу, так как ему покупали то, что попрочней. На новый костюм он имел право только раз в год, на новое пальто – раз в два года, даже если он из них вырастал.

Первое время после женитьбы они жили очень стесненно, особенно в последние дни месяца, и можно по пальцам пересчитать, сколько раз они завтракали или обедали у Этьена – в более чем скромном ресторане.

Жюстен предпочитал об этом не думать, делая вид, что не замечает, но был почти уверен, что в иные месяцы, 25-го или 26-го числа, его жене приходилось брать в долг у родителей, чтобы «свести концы с концами».

И вот теперь после тринадцати лет семейной жизни бедняжке Доминике приходилось отказывать себе в каком-то костюмчике, которым, наверное, она долго любовалась в витрине, прежде чем решилась войти в магазин и спросить цену. И должно быть, смущенно пробормотала:

– Я зайду потом вместе с мужем…

А Жозе, которая покаялась ему в том, что потребовала новый свитер, тогда как не испытывала в нем крайней необходимости и считала, что этим увеличивает его заботы и усталость…

– О чем ты задумался, Жюстен?

– Ни о чем… Просто смотрю на идущую впереди машину и думаю, обгонит ли она фургон…

– Как поживает Боб?

– Прекрасно, как всегда.

– Завел себе новую подружку?

– Понятия не имею. Ведь ты прекрасно знаешь, что после твоего возвращения я с ним нигде не был.

– Но ты мог ее увидеть, выходя из конторы.

– Ты полагаешь, что она ждет его на тротуаре, как мамаша своих детей у школы?

– Нет, но когда вы идете с ним выпить аперитив…

Сигнал тревоги сработал.

– С чего это ты взяла?

Кальмар старался выиграть время, собраться с мыслями.

– А разве по дороге домой ты иной раз не заглядываешь куда-нибудь выпить?

Несомненно, она учуяла запах. И в самом деле, всякий раз, когда Жюстен отправлялся читать «Трибьюн де Лозанн», он пил аперитив.

– Изредка случается, но не обязательно в компании с Бобом…

Не нужно было называть общих знакомых, которых она часто встречала. Правда, иногда они проводили вечер с Бобом, но не часто, и лишнего наговаривать не стоит.

«Я на вас сержусь, Боб. Вы развращаете моего мужа…»

(Само собой разумеется, с тех пор, как она вышла замуж за Кальмара, она уже не говорила Бобу «ты».)

«Я, Доминика?»

(Прожив с ней два-три месяца, Боб, конечно, не называл ее «мадам».)

«Ну конечно, вы каждый день вместе пьете аперитив…»

Опасно! Теперь все становилось опасным, даже запах спиртного!

– Ты забыла, что в кабинете у Шаллана есть бар и в те дни, когда у него хорошее настроение, он угощает нас вместо клиентов…

– Видно, у него последнее время часто бывает хорошее настроение. Должно быть, отпуск принес ему больше пользы, чем тебе… Кстати, где он отдыхал?

– В Сен-Валери-ан-Ко. Там у него маленькая яхта, и он проводит бо́льшую часть времени в море.

– Вместе с женой?

– Этого он мне не говорил…

– Я успею прокатиться верхом до завтрака, папа?

– Да, дорогая…

Еще немного потерпеть – и он сможет пойти спать в какой-нибудь комнате над рестораном. И на том спасибо.

II

Прошло несколько тоскливых, мучительных недель. Иногда на работе или дома за столом Кальмар вдруг чувствовал, как его прошибает холодный пот, как напрягаются нервы, как внезапно перехватывает дыхание. В эти минуты любой направленный на него взгляд казался ему невыносимым.

Мало-помалу ему удалось себя убедить, что деньги перешли в его собственность, что получил он их на законном основании и было бы несправедливо, чудовищно глупо не воспользоваться ими. Ну почему бы не купить себе какой-нибудь вещицы, о которой он мечтал годами, или не сделать подарка жене и детям?

А иногда он даже начинал волноваться: не исчезли ли деньги из чемоданчика.

Ключ от автомата, который он менял каждые пять дней, перенося чемоданчик с вокзала на вокзал, лежал у него в кармане, и он вечно опасался, как бы Доминика не спросила, от чего этот ключ.

Поскольку по истечении установленного срока служитель должен открыть автомат и отнести содержимое в камеру хранения, значит у него есть дубликат ключа. Разве не мог какой-нибудь служащий, встречавший Жюстена в своем отсеке и видевший, как он отпирает гнездо, поинтересоваться…

Едва ли. Не может этого быть, но после того, что произошло в Лозанне, Кальмар готов был поверить самому нелепому предположению.

Он не мечтал о богатстве. Ему и в голову не приходило что-нибудь изменить в своей жизни, оставить службу у месье Боделена, снять другую квартиру, отправиться бездельничать на Лазурный Берег или купить дом в деревне.

Если бы он и отказался от привычного распорядка жизни, вырвался из привычной обстановки, то почувствовал бы себя выбитым из колеи.

Ему хотелось только одного: удовлетворить самые скромные свои желания, самые скромные, с детства питаемые мечты. Например, купить себе такой перочинный ножик, какой он видел когда-то еще школьником в лавочке у папаши Каша, оружейника из Жиена. Или время от времени делать небольшие подарки жене, детям.

По воскресеньям – если семейство Кальмара не ехало в Пуасси, они отправлялись на прогулку посмотреть на витрины и, затерявшись в толпе, бродили по Елисейским Полям, авеню Матиньон или улице Фобур-Сент-Онорэ.

– Смотри, папа…

Какая-то безделушка в несколько франков, тем не менее мать тащит девочку дальше…

– На что она тебе? Если покупать все, что тебе захочется…

А разве у самой Доминики не загорались глаза при виде какой-нибудь сумочки или шелкового платка в витрине «Гермеса» или в другом магазине?

Как раз такие мелочи и доставили бы им самое большое удовольствие, и он с наслаждением бы покупал их – без долгих споров, без мучительных колебаний, предшествовавших каждой покупке. Войти в магазин. Выбрать, что тебе хочется, не спрашивая о цене…

Все чаще он вспоминал грабителей из Бостона и в конце концов стал ими восхищаться, считая, что их несправедливо посадили за решетку по меньшей мере на пятнадцать лет, тогда как они не притронулись ни к одному банкноту, не доставили себе ни малейшего удовольствия и никогда уже не смогут это сделать.

А тот бедняга, их сообщник, который не удержался и, потеряв голову, предал их за неделю до истечения срока давности. Уж очень велик был соблазн почувствовать себя богатым человеком…

Но в октябре и у Жюстена не хватило выдержки. Он отправился во второй или в третий раз на вокзал Сен-Лазар, прошел со своим чемоданчиком в туалет и, запершись, открыл его как бы для того, чтобы удостовериться, не положил ли кто вместо его богатства старые газеты.

Деньги были целы. Вынув бумажку в пятьдесят фунтов, Жюстен попытался придумать для этого оправдание – такое оправдание необходимо было ему для себя самого.

Американские купюры были подлинные, он это проверил, – во всяком случае, та, что он разменял в банке на Итальянском бульваре. А английские?

Он отправился в другой банк. Кассир, проделав ту же операцию, вручил ему не глядя французские деньги.

Растерявшись, Кальмар не знал, куда их девать. Не знал, что с ними делать. Наконец он зашел в один из баров на улице Марбеф, куда раньше и ногой не ступал, и, усевшись на высокий табурет, осушил в одиночестве полбутылки лучшего шампанского.

Однако никакого удовольствия это ему не доставило. У него остались еще деньги даже после того, как он положил стофранковый билет в шапку слепого… То-то удивится нищий, когда обнаружит такой дар…

Нет, надо найти какой-то выход. Это становилось жизненно необходимым. Кальмар сознавал, что нервы у него сдают, страх охватывает его все чаще, и люди начинают приглядываться к нему.

Несколько дней он подумывал, не сделать ли вид, будто он выиграл в национальной лотерее, взвесил все «за» и «против», пытаясь предусмотреть все препятствия, все опасности. И вот в начале ноября он решил наконец, что нашел выход.

Он подождал около двух недель. И вот однажды вечером, в понедельник, он вернулся домой, нагруженный пакетами, с делано сияющим лицом, несмотря на терзавший его страх.

– Что с тобой, Жюстен? Уж не решил ли ты, что сегодня Рождество?

– Терпение, дети мои…

– Что это, папа?

Сначала подарок для Биба – автомобиль, которым можно управлять как угодно с помощью ручки, соединенной с машиной тонким проводом.

– Неужели это мне, папа?

Доминика недоверчиво и встревоженно смотрела на него.

– А мне что, папа?

Для Жозе – портфель, какой она просила уже два года. С первого класса она ходила с одним и тем же не знавшим износа портфелем, который от времени стал серым и жестким.

Для Доминики он выбрал брошку, которой она как-то любовалась в витрине магазина на Елисейских Полях.

– Ты не находишь, что она очень подошла бы к моему голубому костюму? – заметила она тогда.

А себе Жюстен купил вожделенный перочинный нож с шестью лезвиями, отверткой, штопором и настоящей пилой. Ручка у ножа была из оленьего рога, точно такая, какой он восхищался в детстве на витрине оружейника.

– Вот вам, дети мои!.. Скажите спасибо лошадкам!..

– Лошадкам? – переспросила Доминика, не смея радоваться.

– Очень просто. Один наш клиент сказал мне в субботу утром, что у него есть точные сведения о фаворитах на скачках. Его зять там не то жокей, не то тренер, точно не знаю. Он спросил, согласен ли я рискнуть пятью франками, и я дал ему деньги, чтобы он поставил за меня. Я ведь ничего не понимаю в скачках. Даже не знал, на каких лошадей он собирался ставить… Представляешь мое удивление, когда сегодня днем приносит он мне более шестисот франков и заявляет, что мы выиграли… А поставь мы на тех же лошадей с указанием порядка прихода их к финишу, мы могли бы выиграть более двенадцати тысяч…

Доминика немного смягчилась, но была по-прежнему задумчива.

– Я слышал, что те, кто играет впервые, почти всегда выигрывают…

Жозе уже набивала свой новый портфель учебниками и тетрадями, а Биб пыхтел, стараясь запустить свой автомобиль.

– Папа, машина идет все время назад.

– Сейчас покажу, как надо…

Это заняло несколько минут.

– Надеюсь, Жюстен, ты не пристрастишься к скачкам?.. Видишь ли, я еще в детстве столько о них наслышалась…

Он знал историю, ставшую семейной легендой Лаво. Дедушка Доминики был владельцем первоклассного ресторана на улице Пти-Шан, в котором бывали известные журналисты, писатели, высший свет. В течение долгих лет ресторан считался модным, и многие финансисты, в жакетах и серых цилиндрах, по пути с биржи на ипподром заходили туда позавтракать.

– Сначала он играл от случая к случаю, ставил гроши, да и то лишь, когда ему подсказывали, на кого ставить… Потом захотел видеть, как бегут лошадки, и стал почти каждый день уходить из ресторана, оставляя все хозяйство на шеф-повара. Кажется, сначала дедушка крупно выигрывал. Шла даже речь о том, чтобы переоборудовать ресторан, на чем он, правда, только бы пострадал. Увы! До этого не дошло. Деньги улетучились… Три года спустя мой дед был уже только метрдотелем в своем бывшем ресторане, который перешел теперь к одному из служащих… А мой отец, получи он, как положено, ресторан по наследству, не был бы вынужден в четырнадцать лет поступать в «Вейлер» рассыльным.

Жюстен, принужденно улыбнувшись, попытался сострить:

– Тогда бы он не познакомился с твоей матерью…

Его теща работала гардеробщицей в том же заведении.

– Мой дед, – продолжала Доминика, – кончил жизнь в нищете: каждую неделю обходил своих детей, чтобы выклянчить у них немного денег… Он и умер на бегах в Сен-Клу, как говорят, от разрыва сердца, но я почти уверена, что от недоедания…

Кальмару приходилось действовать ловко и осторожно. Надо будет выбрать в следующий раз то, что особенно прельщало Доминику. Он попытался восстановить в памяти отдельные фразы, которые случайно роняют женщины в разговоре, вспоминал витрины, перед которыми жена особенно любила останавливаться.

Жюстен выждал две недели. Придя домой в понедельник, он ничего не сказал, но постарался придать лицу веселое выражение.

– Ты снова играл, Жюстен?

– Тсс! – таинственно пробормотал он, косясь на детей.

И позднее, уже в постели, пояснил:

– Зря я в прошлый раз рассказывал при них, как мне достались эти деньги. Хоть я и не считаю этот способ заработка аморальным, но лучше, чтобы они не слышали о деньгах, добытых с такой легкостью.

– Ты опять выиграл?

– Немного.

– Сколько?

– Достаточно для того, чтобы доставить тебе завтра приятный сюрприз.

Так, мало-помалу, он выдумывал себе порок, создавал порок-алиби, как он это называл.

– Кажется, я предпочла бы обходиться без сюрпризов.

– Послушай, Доминика, неужели ты считаешь нормальным упустить деньги, которые сами идут тебе в руки, деньги, которые никому не принадлежат, деньги вполне законные?

– Я тебе не раз говорила, что я думаю о скачках.

– А разве ты никогда не покупаешь билеты национальной лотереи?

Он нашел подходящий аргумент. Почти еженедельно, отправляясь за покупками, Доминика приобретала лотерейный билет и смотрела потом по телевизору таблицу выигрышей, держа этот билет в руках.

– Я ничего не выигрывала.

– Как же! А тысячу старых франков четыре года назад?

– После того, как за несколько лет накупила билетов больше, чем на тысячу…

– А если бы ты выиграла сто миллионов?

– Такое бывает только во сне…

– Однако каждую неделю кто-нибудь выигрывает такую сумму по национальной лотерее, не говоря уже о других лотереях.

Но до поездки в Венецию он и сам рассуждал так же, как Доминика.

На этот раз он подарил ей машину для мытья посуды. От радости у нее на глазах выступили слезы.

– Я знал, что ты это хотела. Ведь не секрет, что каждый вечер из-за мытья посуды ты опаздываешь на восьмичасовую телевизионную передачу. Отныне мы будем смотреть ее вместе.

Они укладывали детей в постель незадолго до восьми часов – это было на обязанности Жюстена – и проводили большую часть вечера у телевизора.

– Как мило, что ты подумал об этом… Но ты не будешь больше играть, дай слово! Сколько ты поставил?

– Как всегда, пять франков…

– А на прошлой неделе ты не играл?

– Проиграл пять франков. Тем не менее за три недели у меня получилось тысяча триста франков чистой прибыли.

– Твои коллеги знают об этом?

– Мой клиент не хочет, чтобы я об этом рассказывал. Ведь если узнают другие, появится конкуренция.

– Кто он такой?

– Я тебе о нем никогда не говорил, некий Лефер…

Так, за какую-то секунду он придумал имя человеку, который в его рассказах мало-помалу обретал жизнь.

– Чем он занимается?

– Закупает товары для спортивной секции большого парижского универмага… Крупное предприятие… Если какой-нибудь товар хорошо расходится, значит ему предрешен сбыт во всей Франции.

– Почему же он имеет дело с тобой, а не с Шалланом? Ведь ты, кажется, занимаешься только закупками за границей…

Опять пришлось импровизировать. Да еще рискуя допустить промах, произнести фразу или слово, которые нельзя произносить, которые могут повлечь за собой другие вопросы, а на них, быть может, не удастся ответить так, чтобы все выглядело правдоподобно.

– В первый раз, когда Лефер пришел к нам на авеню де Нейи, он искал новинки для английского универмага, на который он тоже работает. Естественно, что его направили ко мне. Тогда он стал ко мне обращаться и дальше. Конечно, Шаллан от этого не в восторге…

– Ты восстановил его против себя?

– Совсем нет. Все образовалось. Время от времени я его привожу.

– Лефера или Шаллана?

– Конечно Лефера… Если ты будешь все время меня перебивать, я никогда не кончу. Итак, я сказал, что время от времени я привожу Лефера в кабинет к Шаллану, более внушительный, чем мой… Ну а этот напыщенный дурак счастлив, что может похвастать своим баром, предложить аперитив. Он ведет себя с Лефером так, будто это его клиент, а я – только случайный посредник, который освобождает его от некоторых забот…

Да, получалось уж очень сложно. И Кальмар понимал, что дальше будет еще сложнее, что он должен быть всегда начеку и поступать, а особенно говорить, с крайней осторожностью.

Настроение у него опять испортилось. Первые покупки порадовали его – ему даже казалось, что он разорвал некий заколдованный круг, в котором долгое время был заключен.

Конечно, он мог иметь теперь небольшие карманные деньги, в которых никому не надо было отчитываться. И если бы пришлось объяснить, почему от него попахивает алкоголем – а теперь Кальмар пил аперитив регулярно утром и вечером, – к его услугам был Лефер.

Поскольку он не мог посещать кафе, которое находилось рядом с его работой, из опасения быть замеченным сослуживцами, как не мог оставлять машину на Елисейских Полях, Кальмар наметил для себя маршруты, чтобы можно было ненадолго оставить машину на одной из малолюдных улиц.

Он заходил в бар, заказывал аперитив, мгновенно выпивал его и нередко делал хозяину или гарсону знак «повторить».

Это преисполняло его лихорадочным возбуждением, ощущением опасности, возможности катастрофы, как во время преподавания в лицее, когда, начиная урок, он искал глазами Мимуна и спрашивал себя, какая стычка ему предстоит.

Он менял бары почти ежедневно, боясь, как бы его лицо не примелькалось в каком-нибудь заведении, как бы его не сочли завсегдатаем.

В один субботний вечер он демонстративно открыл газету на той странице, где печатались сведения о скачках, и, когда комментатор по телевидению заговорил о шансах на следующий день, Кальмар вытащил из кармана карандаш и стал записывать на полях.

– Что ты делаешь, Жюстен?

Он готовил почву на будущее. Ведь не мог же Лефер являться каждую неделю на авеню де Нейи. С другой стороны, Жюстен был с ним не настолько близок, чтобы получать у него сведения по телефону.

Ему совсем не нужны были крупные суммы. Он только испытывал необходимость в карманных деньгах, в даровых деньгах, как он их мысленно называл. Это помогало ему даже при общении с коллегами. Так, например, когда Шаллан начинал важничать, как собака на выставке, Кальмар с полным основанием говорил себе:

«Можешь пыжиться сколько угодно, старина. Я знаю, что ты – главный директор, что твой кабинет шикарнее моего, что ты имеешь право под любым предлогом отлучаться с работы, что ты купил себе шикарную квартиру в новом районе, близ Сен-Клу, где в распоряжении жильцов имеются бассейн и четыре теннисные площадки… Ты зарабатываешь вдвое больше меня, и твой сын поступил в прошлом году в Политехнический институт. Однако, несмотря на все это, ты еле-еле сводишь концы с концами. Уверен, что у тебя есть долги и что ты не слишком-то аккуратно платишь своему знаменитому портному.

А вот я – богат. Я могу выйти из конторы, купить гаванские сигары, сделать одну затяжку и раздавить сигару каблуком. Денег у меня куры не клюют. Так много, что я не знаю, куда их деть, и главная моя забота – как их истратить… Я богат, понимаешь, богат!»

Не будь Жюстен суеверным, он бы добавил: «Лопнуть можно от такого богатства!»

Доминика, вздохнув, прошептала:

– Ты больше не встречался с Лефером?

– Он уже сделал все заказы и теперь появится не раньше чем через несколько недель.

– И тем не менее ты собираешься играть на скачках?

– Завтра утром поставлю пять франков.

– Ты ставишь на лошадей, которых называли по телевидению как возможных победителей?

– Нет. Я просматриваю газеты и делаю пометки. А завтра утром буду действовать по наитию.

– Значит, мы не поедем в Пуасси?

– Ты не находишь, что это начинает надоедать? Летом я ничего не имею против. В хорошую погоду дети могут поиграть на воздухе. Но в ноябре – сидеть всем вместе за столом и ждать, не заглянет ли какой-нибудь посетитель…

– Ты меня тревожишь, Жюстен… Не знаю, что с тобой происходит, но с тех пор, как мы вернулись из Италии, тебя словно подменили… Вначале я думала, уж не болен ли ты и не пытаешься ли от меня это скрыть…

– Бьюсь об заклад, что ты звонила доктору Боссону.

– Да. И он спросил меня, какой у тебя аппетит, хорошо ли спишь и тому подобное. Потом сказал, что, если так будет продолжаться, он зайдет и осмотрит тебя… Ты уверен, что здоров?

– Конечно! Никогда в жизни так хорошо себя не чувствовал.

Кальмар решил прибегнуть к одной нехитрой уловке: стал покупать хлорофилловое драже, от которого быстро исчезает запах алкоголя. Только приносить драже домой было довольно опасно, так как Доминика, когда чистила его одежду, частенько выворачивала карманы.

Сначала, по наивности, Кальмар покупал ежедневно по пакетику драже в разных аптеках, а остатки к концу дня выбрасывал. Затем ему в голову пришло простое решение, в последнее время он стал так усложнять самые простые вещи. Ведь пакет с драже можно держать в ящике письменного стола. Если кто-нибудь и обратит на это внимание, он скажет, что принимает драже от изжоги.

– Я только прошу тебя, Жюстен, впредь не говорить о лошадях при детях.

– Разумеется! Кстати, завтра утром я отнесу свою ставку в одно из ближайших кафе под предлогом какого-нибудь дела.

– Жозе будет очень огорчена.

– Но не могу же я ее взять с собой.

– Ты бы мог не играть.

– А не кажется тебе, дорогая, что у меня и так не слишком много развлечений? Неужели ты предпочла бы, чтобы твой муж бегал за женщинами или каждый вечер ходил в кафе играть с друзьями в бридж или на бильярде? День-деньской я работаю… А затем самое большое для меня удовольствие – проводить время с тобой и детьми… Тебе не кажется, что можно простить мне такую маленькую слабость?

– Я просто не понимаю…

– Чего?

– Почему ты вдруг пристрастился играть на скачках.

– Потому что выигрываю…

– А когда проиграешь?

– Я потеряю только пять франков в неделю, стоимость двух пачек сигарет, которые я курю.

– Пожалуй, ты прав… Я знаю… Просто я думала, что ты сильнее…

Он добился своего: теперь его считали слабым.

Боб сидел на краю стола, без пиджака, в рубашке с засученными рукавами, с сигаретой, прилипшей к нижней губе. Придя на работу, он, как художник, сразу же снимал пиджак и оставался летом – в тенниске, зимой – в шерстяной рубашке с накладными карманами.

– Ты начинаешь меня серьезно беспокоить, старина Жюстен… Конечно, ты можешь сказать, что я вмешиваюсь не в свое дело, но при моем дружеском отношении к вам обоим…

– К кому?

– И к Доминике, и к тебе. Она еще ничего не знает?

Тут Кальмар не на шутку испугался:

– Что ты хочешь сказать?

– Послушай, идиот! Ведь твоя жена не наивнее меня, а я уже давно догадался. Кто она?

Жюстен все еще ничего не понимал.

– Могу даже сказать тебе, когда это началось, Я должен был бы сразу сообразить. Но это на тебя так не похоже, что все передумал, а до этого не додумался… Ты, видно, познакомился с ней, когда твоя жена и дети были в Венеции, а ты жил один в Париже… Или же – что вполне возможно – вы встретились в поезде?.. Ну что, угадал? Ты с ней познакомился в поезде? То-то ты был таким странным, когда вернулся!

Кальмар молчал, пытаясь сообразить, взвесить все «за» и «против».

– Признаешься?

– Мне не в чем признаваться.

– Однако и не отрицаешь?

– Что я могу тебе сказать?..

– Если бы ты стал советоваться со мной, я сказал бы, что это слишком заметно. Смотри сам: раньше ты никогда первым не уходил с работы, а, наоборот, задерживался дольше других, теперь же ты убегаешь, даже не простившись с товарищами, и зачастую под тем или иным предлогом уходишь раньше времени. То же происходит и во время обеда. Раньше ты болтал со мной на улице, спрашивал, приехал я на машине или пришел пешком… Что ты сказал?

– Ничего. Я слушаю.

– Затем ты так часто стал менять галстуки. Пристрастился к аперитиву. Брось! Не отрицай! От тебя несет алкоголем… Такого неисправимого пьяницу, как я, не проведешь. Я сразу распознаю человека, пропустившего две-три рюмки…

– Я никогда не пью трех рюмок…

– Ладно. Допустим, что на тебя так действуют две… А потом ты сосешь хлорофилловое драже, чтобы скрыть от жены…

– Ты рылся в моих ящиках?

– В этом не было нужды. Я просто видел, как ты совал их в рот, и почувствовал запах… Наконец, твой клетчатый пиджак!

Жюстен невольно заулыбался. Этот пиджак из настоящего шотландского твида был самым дорогим подарком, который он себе позволил. Кальмар мечтал о таком долгие годы, с самой юности. Когда он был преподавателем лицея, ему приходилось одеваться скромно, да и здесь Кальмар, как и большинство его коллег, исключая Боба, считал необходимым носить костюмы серых или синих тонов. Когда он явился домой в этом пиджаке, Доминика воскликнула:

– Неужели ты пойдешь в нем на службу?

– А почему бы и нет?

– В таком костюме не принимают клиентов…

– А я их и не принимаю…

– А Лефер? А другие, о которых ты мне говорил?

– Это не мои клиенты. Они приходят ко мне за советом. Им и в голову не придет, что я должен быть одет, как кассир в банке или администратор отеля. Кстати, коль ты уже заговорила о Лефере, он всегда носит пиджаки из твида…

Ткань, с виду грубая, была на самом деле очень мягкой. Такие пиджаки с темно-серыми брюками носят американские киноактеры, когда изображают настоящего мужчину, которого вокруг пальца не обведешь, человека храброго и независимого, спокойного и уверенного в себе.

– Скажи же мне, кто она? Одна из наших девушек? Мадлен?

Кальмар покачал головой.

– Ольга?

– Нет.

– Она работает здесь?

– Нет. Не приставай ко мне!

– Постой, постой! Уж не бедняжка ли Валери, которая сразу вскакивает с места, когда ты вызываешь стенографистку…

– Нет. Это не мадемуазель Денав.

– Ну, я в этом не так уж уверен. Во всяком случае, старина, советую тебе поразмыслить. Доминика тебя обожает. Она славная женщина и очень доверяет тебе. Если в один прекрасный день она узнает, что у тебя есть связь…

С ума сойти: Боб читает ему нотацию, защищая интересы Доминики, которая, прежде чем стать мадам Кальмар, была его любовницей!

– Не бойся. Я достаточно взрослый и умею себя вести.

– Как раз такой, как ты, и может влипнуть. Вот я – другое дело. У меня уже есть навыки. Женщины знают заранее, что со мной ничего серьезного не выйдет, несколько недель – и все, и бесполезно вешаться мне на шею. Ты же парень сентиментальный, и если попадется баба, которая вцепится в тебя, я не поручусь за дальнейшее…

– Но тебе и не придется за меня ручаться!

– Поступай как знаешь! Мое дело предупредить…

С этими словами Боб вышел из кабинета, а Кальмар даже потер руки от удовольствия, так его позабавила эта история.

Дома у него было алиби – скачки. Дома он был хорошим семьянином, внезапно охваченным страстью к игре, без которой он теперь не мог обойтись.

На работе же Боб, а скоро и все остальные будут считать его женатым человеком, отцом семейства, который стыдливо скрывает свою связь.

Тогда – пусть следят. И та и другая сторона все его странности и перемены в настроении будут относить за счет одного из этих пороков.

Без особого желания, а лишь стремясь выдержать намеченную линию поведения, Жюстен отправлялся каждый день за «Трибьюн де Лозанн» в один из четырех-пяти киосков, где, как он знал, продавали эту газету. Каково же было его удивление, когда однажды он прочитал на пятой странице:

АРЕСТОВАНЫ ПО ОБВИНЕНИЮ

В УБИЙСТВЕ МАНИКЮРШИ

Наши читатели, вероятно, помнят, что 20 августа текущего года молодая женщина, уроженка Цюриха, проживавшая в нашем городе, была найдена задушенной в своей квартире на улице Бюньон. По-видимому, преступление было совершено накануне.

Сегодня нам стало известно, что три дня назад сыскная полиция задержала одного выходца из Голландии для допроса по этому делу. Согласно последним данным, следователь Ла Паллю потребовал, чтобы его содержали в одиночной камере.

А как раз Кальмар стал приходить в себя, начал спокойно наслаждаться своими деньгами!

Что это за выходец из Голландии, и то, что он голландец, не свидетельствует ли о его принадлежности к международной гангстерской корпорации?

Человек, ехавший с ним в поезде, говорил с восточноевропейским акцентом и возвращался в то злополучное утро откуда-то из Белграда или Триеста.

Арлетта Штауб, если верить августовскому номеру «Трибьюн», работала маникюршей в отелях, где останавливались иностранцы.

«А я – француз», – хотелось ему добавить шутки ради.

«А теперь, дамы и господа, передаем спортивные новости… На велосипедных гонках…»

Дальше Кальмар не слушал. Он думал о голландце, о том, скажет ли он о чемоданчике и его содержимом, и если да, то ведь и через несколько месяцев может быть обнаружено, что мужчина в кремовом костюме, с чемоданчиком в руке, приезжал в такси на улицу Бюньон, затем поспешно вернулся на вокзал и выпил залпом две порции виски.

«И в будущее воскресенье, первое воскресенье декабря, в Мезон-Лафит состоятся последние бега этого сезона… Мы поделимся своими предположениями, как обычно, в субботу, но уже сегодня можно сказать, что кобыла Майская Красавица, которая пришла второй в состязаниях в…»

Он ясно расслышал: последние бега в этом сезоне. Это значит, что теперь, в течение более или менее долгого времени, он не сможет ничего выигрывать?

Тоже скверно, так как он уже свыкся со своим положением игрока. В субботу вечером, во время передачи фильма или спектакля, он усердно делал пометки на странице газеты, где сообщалось о конных состязаниях, а в воскресенье утром уходил из дому один, почти всегда пешком.

– В каком агентстве ты получаешь свои выигрыши? – спросила Доминика.

– Я меняю агентства каждое воскресенье. Вот почему иногда я еду в машине, а иногда иду пешком. Если бы я ходил в одно и то же место, другие заметили бы, как мне везет, и начали бы ставить на тех же лошадей. Кроме того, лучше, чтобы о выигрыше никто не знал, а то еще дойдет до налогового инспектора.

– Ты думаешь, что о выигрышах нужно заявлять?

– Не знаю. Попробую осторожно разузнать об этом.

Еще один промах. Ведь Доминика была настолько щепетильна, что могла заставить его заявить о выигранных суммах, если это положено по закону.

Поскольку скачки были последними в сезоне, нужно сделать вид, что он сорвал большой куш, обеспечить себя на дальнейшее. В воскресенье, когда Кальмар вернулся домой, они отправились в Пуасси, где не были уже несколько недель. Днем, когда он, как обычно, дремал, в комнату вошла Доминика:

– Послушай, Жюстен, ты не можешь мне сказать, на каких лошадей ты ставил?

Он с усилием улыбнулся:

– Ни за что, дорогая. Нельзя задавать такой вопрос играющему на скачках. Мне кажется, что, если бы я на него ответил, счастье отвернулось бы от меня. Во всяком случае, мне бы так казалось, и я отныне не смог бы выбирать лошадей, полагаясь только на свою интуицию.

– Ты ставил на Майскую Красавицу?