Текст книги "Духовность Общества Иисуса"

Из только что сказанного о цели Упражнений видно, в чем состоит основополагающая черта их духовности: это духовность действенной и самоотверженной покорности воле Божией. Но следует отметить и другие ее особенности, чтобы дать представление о духовном учении, которое содержат в себе Упражнения.

Читателя, приступающего к чтению текста Упражнений и никогда их не совершавшего, прежде всего поражает, как правило, обилие детальных предписаний и точных методов. У него создается впечатление настоящей духовной пытки, которая могла бы представлять собой мощную и достойную аскезу, но никогда бы не позволила раскрыться подлинной молитве. Напротив, тот, кто совершил Упражнения во всем их объеме при помощи опытного руководителя, обычно остается под впечатлением щедрой и благотворной свободы души, а зачастую чувствует, что впервые понял, что значит подлинная близость ко Христу[244]244
  См., например, в «Отчете о неделе Упражнений», состоявшихся в 1929 г. в Версале («Compte rendu de la Semaine des Exercises», Les grandes directives de la retraite fermee (Paris: Spes, 1930), свидетельства священников, собранные в двух отчетах Баболя и Герри: «Упражнения научили меня творить молитву…» (р. 220); «Упражнения послужили для меня причиной обновления и даже, скорее, полного преображения моей жизни. В них я по-настоящему открыл духовную жизнь… Я научился познавать ее иначе…» (р. 221–222).


[Закрыть].

На самом деле Игнатий действительно, как все исполнители великих замыслов, проявляет большую заботу о детали, зная по опыту всю ее важность. Отсюда все эти многочисленные предписания, например, о том, как приступать к молитве, приемы использования света и тьмы для обретения желаемого расположения духа, требования точности в вопросе времени, посвящаемого каждому упражнению. Но если Игнатий всегда заботится о детали, он никогда не является ее рабом, никогда не проявляет к ней чрезмерного пристрастия. Подобно тому, как он понимал, что нельзя из лености следовать фантазиям и капризам, так он с почтением относился и к действию Бога в душе и к бесконечно разнообразным его формам. Даже когда человек пребывает в сухости, не следует укорачивать время, предусмотренное для упражнения. Если человек находится в состоянии сухости, это не время менять принятые решения, но скорее время оставаться твердым вопреки отвращению и трудностям. Зато руководитель наделяется полной властью удлинять, сокращать, приспосабливать и нарушать букву книги в соответствии с тем, чего требует состояние души упражняющегося, уже обретенные или еще только ожидаемые плоды, не подменяя, однако, собственным действием действие благодати и, по красноречивому выражению святого, позволяя Творцу воздействовать на Свое творение. Если предлагаются какие-то методы, то в большом разнообразии: одних только способов молитвы мы находим целых полдюжины. Это метод трех способностей души, более рассудочный; созерцание тайн жизни Христа, требующее участия воображения и чувств и предусматривающее разные варианты для тайн горестных и славных; приложение чувств, способ более созерцательного и спокойного характера; три образа совершения молитвы, первый из которых представляет собой испытание совести, смешанное с молитвой, второй позволяет упражняющемуся вольно вкушать каждое слово устной молитвы, третий представляет собой медленное и ритмичное произнесение молитвенной формулы, помогающее вникать в выражаемые чувства. Созерцание же ради обретения любви к Богу, на самом деле, представляет собой богатый и гибкий метод, позволяющий человеку постепенно обретать привычку находить и любить Бога во всех Его благодеяниях, во всех творениях. И не является ли краткой формой молитвы даже общее испытание совести, со своими пятью пунктами, плодотворными и подлежащими бесконечным вариациям? В дополнение ко всем этим методам есть практика повторов, заставляющая вновь возвращаться к тем мыслям, на которых упражняющийся уже останавливался, к тем тайнам, которые он уже созерцал, чтобы вникнуть в них еще глубже, перейти от молитвы еще весьма рассудочной к чему-то более интуитивному, глубокому и простому. Эта практика – отличительная особенность метода Упражнений и не что иное, как приложение принципа, заявленного во Втором примечании (п. 2): не обильное познание питает и удовлетворяет душу, но «внутреннее прочувствование вещи и наслаждение ее содержанием». Та же забота о глубокой проработке каждой частности объясняет относительно небольшое число представленных в Упражнениях истин и тайн и требование постоянно напоминать о них упражняющемуся. Мы заметим также, что в методах, которым учит Игнатий, он точен, даже дотошен в вопросах подготовки, введения в предмет, вступлений. Но в том, что касается само́й молитвы, он довольствуется несколькими общими, четкими штрихами, не давая никаких предписаний относительно дальнейшего хода молитвы или действий молящегося, но позволяя каждому следовать внушениям Бога. Так же поступает он и с центральным упражнением, то есть с выбором: для него предусмотрены различные времена и способы, которые могут заменять друг друга согласно действию благодати и индивидуальным обстоятельствам. Дано несколько кратких указаний. В остальном каждый следует своим путем при поддержке руководителя.

Другая важнейшая особенность – единство сильного и здравого рассудка и твердой воли с покорностью водительству благодати, с покорностью гибкой, исполненной любви и самоотвержения. Часто подчеркивалась логическая сила внутреннего хода упражнений, строящихся подобно строгому доказательству начиная с «Начала и основания». И в некотором смысле это верно: Игнатий намерен вести своего упражняющегося по пути христианской логики до самого конца. Мы сотворены ради славы Божией, нашей единственной цели; следовательно, все должно быть подчинено ей и нужно принять все следствия такого предназначения… Но достойно внимания следующее: при наступлении решающего момента выбора последняя подготовка к нему состоит в долгом рассуждении об идеале третьей степени смирения, когда внушенная благодатью любовь ко Христу побеждает все самые возвышенные заключения благодатного разума и восполняет оставленные верой неясности относительно того, что более всего способствует славе Божией в данном, конкретном случае. Затем, различая три времени совершения выбора, Игнатий в первую очередь выделяет два случая, когда благодать, более или менее ясно и властно, обозначает волю Божию посредством света и побуждений. И лишь третье место он отводит «спокойному времени», когда рассудок, просвещенный верой, начинает взвешивать все за и против, дабы прийти к заключению о том, что наиболее способствует славе Божией. Кроме того, заключение это, каким бы продуманным оно ни казалось, нужно подвергнуть в молитве божественному утверждению. Таким образом, здесь, как и в жизни самого Игнатия, мы снова находим все те же два аспекта: с одной стороны, сильный и светлый разум, твердое благоразумие, заставляющее обдумывать и взвешивать все данные перед принятием решения – и в то же время послушная покорность побуждениям благодати, заставляющая всегда ожидать именно от нее главного света для различения воли Божией.

Третья особенность: место, отведенное Человечеству Христа и тайнам Его земной жизни, подражанию Его примеру, высшему мерилу нашего служения Богу, тождеству служения Иисусу, Вождю всех людей, и высшего служения Отцу, Творцу нашему. Материальное свое выражение это находит в созерцании тайн земной жизни Христа, которое занимает значительно большую часть Упражнений, чем все прочее. Если на первой неделе Христос упоминается меньше, то все же именно Он, распятый на кресте, занимает главное место в беседах о милосердии, которыми завершаются размышления о грехе и аде. Но начиная с размышления «О Царе небесном» мысль и сердце упражняющегося непрестанно заняты Христом, как Его рисуют нам Евангелия, Христом в Своих конкретных человеческих занятиях со всеми их осязаемыми и самыми скромными подробностями, скорее Христом евангельских рассказов и изречений, чем Христом богословских умозрений[245]245
  Употребление слов «размышление» и «созерцание» в Упражнениях не случайно: так, здесь никогда не говорится о размышлении о какой-либо сцене из жизни Христа. Игнатиево созерцание этих сцен, несомненно, является рассудочной молитвой, но менее умозрительного, менее отвлеченного и более непосредственного, конкретного, спокойного и эмоционального характера. Лишь игнорирование этого факта иногда приводит к тому, что в Упражнениях начинают видеть простую машину для рассуждений.


[Закрыть]. Игнатий хочет, чтобы мы испробовали все средства, какие дало Воплощение нашей чувственной и умственной природе, – начиная с чувственной и заканчивая умственной, – чтобы подняться путем этого исполненного любви созерцания от одеяний плоти к Слову, Которое облекло Себя в эти одеяния. Здесь, как и в своей собственной мистической жизни, если Игнатий проповедует строгое, безжалостное отречение от всякого себялюбия и мирского чувства, то вовсе не стремится отвратить нас от нашей целостной человеческой жизни, включающей как чувства, так и разум.

Достоин внимания также и упор, который делается на подражании Христу: Иисус в Своем Человечестве почти не появляется в Упражнениях как Глава, Которой мы служим членами, воспринимая от Нее оживляющую нас жизнь. Больше подчеркивается Его роль искупительной причины (cause meritoire) нашего освящения. Но прежде всего Он представлен здесь как пример для подражания, образец всякой святости, всякого совершенного служения Отцу, и любовь к Нему, которая должна возрастать в нас от всякого созерцания, будет, прежде всего, выражаться в самоотверженной верности, с которой мы будем следовать по Его стопам и подражать всякому Его примеру и всякому Его делу.

Наконец, ясно подчеркивается Его роль Посредника: в больших беседах, помогающих нам обрести пред лицом Божиим основные плоды Упражнений, мы взываем сначала к Марии, Посреднице при единственном Посреднике, потом ко Христу-Человеку, единственному Пути, способному привести нас к Троице, затем к Отцу, всевышнему Господу и Творцу всего. В «Начале и основании» была ясно обозначена наша единственная цель, слава Божия. Все прочее поможет нам ощутить, что именно служа Христу мы служим Богу, что только в Нем и через Него мы можем прославить нашего Творца.

Следствием того места, которое отводится здесь Человечеству Христа, явленного нам в Евангелиях, является в высшей степени конкретный характер всей книги Упражнений. Даже за пределами созерцания сцен жизни Иисуса здесь присутствует минимальное количество отвлеченных понятий: грех представлен конкретными грехами Адама и ангелов или моими личными грехами; две хоругви облекают отвлеченное наставление в конкретную, ощутимую форму; а три мужа, размышляющих о заработанных ими деньгах, наводят на размышление не о воле как абстрактном понятии, но о конкретном волевом акте. Также и добродетели представлены не отвлеченным смирением и бедностью, но конкретными Христовыми делами смирения и бедности, описанными в Евангелиях. Вот почему такое большое значение придается тому, что Игнатий называет представлением места, и ежевечернему приложению чувств к тайнам, созерцаемым в течение дня. Очень осторожно относясь ко всякому увлечению воображаемыми видениями, Игнатий, как кажется, куда меньше св. Иоанна Креста боялся того, что обращение к воображению в молитве может стать источником иллюзий. Быть может, он рассчитывал на то, что деятельная и апостольская жизнь предотвратит всякую возможность спутать вольную игру воображения с видениями и словами сверхъестественного порядка. Несомненным представляется то, что в таком конкретном подходе заключается одна из важных причин исключительной эффективности Упражнений как средства, помогающего людям воплотить в жизнь то, во что они до сих пор верили более отвлеченной и менее личной верой.

Заметим, наконец, что это созерцание тайн, всецело призванное внушить нам любовь ко Христу, заставить нас поддаться обаянию Его божественной притягательности и тем склонить нас подражать Ему всей своей жизнью, между тем сосредоточено, включая даже созерцание Царя небесного, на частном аспекте этих тайн: на бедности и унижении Спасителя. Вторая неделя, которая начинается с приношения себя Христу, чтобы следовать за Ним в Его лишениях и бесчестии (п. 98), завершается советом «во всем этом не искать и не желать ничего иного, как большей чести и славы Господа, Бога нашего. И пусть каждый поймет, что он преуспеет в духовных вещах постольку, поскольку освободится от любви к самому себе, от своей воли и от своих выгод» (п. 189). Этот акцент Упражнений на самоотречении как основном условии нахождения и приятия воли Божией и подлинного следования Христу хорошо согласуется с местом самоотречения, тех же форм его в подготовке учеников Игнатия, и, несомненно, является следствием того же глубокого убеждения: именно таково должно быть наше основное положение, наша решающая позиция на поле битвы задуши, чтобы покорить вершины святости.

Следовало бы выделить и множество других особенностей, таких как: – место, одновременно скромное и важное, которое отводится посредничеству Марии в деле Упражнений; – значение, которое придается здесь молчанию, одиночеству, прочим психологическим факторам, способным содействовать благодати; – случайности, которые считаются нормальными во время Упражнений (значительные внутренние движения, заметные, порой даже резкие, чередования утешения и оставленности); – смелые приемы, такие как внутреннее исследование, которое предлагается для определения верной меры покаяния и прочих вещей (п. 89, 213), и прежде всего, – важнейшая роль руководителя, наставника, та искренность, с какой упражняющийся должен открывать ему движения духов, полная покорность, с какой он должен подчиняться руководителю во всем, что касается исполнения Упражнений, оставаясь всецело независимым от него в решениях и заключениях. Руководитель должен во всем следовать своему упражняющемуся, день за днем, час за часом назначать ему упражнения, прививать ему осторожность в отношении подводных рифов и иллюзий и в то же время воздерживаться от всякого вмешательства, «пребывая в равновесии, как стрелка весов, предоставить Творцу с творением и творению с Творцом и Господом своим непосредственно общаться и действовать» (п. 15, 17).

Надо было бы остановиться еще на умолчаниях и пропусках, содержащихся в Упражнениях. Ничего, по меньшей мере прямо, не говорится об освящающей благодати, о жизни Троицы в нас (не считая одной строчки в созерцании ad атогет), о нашем усыновлении и нашем претворении в единое Тело Христово. Ничего или почти ничего не говорится о возвышенном созерцании, об излиянных дарах, так хорошо известных созерцателю из Манресы и Рима, и т. д. Ничего не говорится о тех вещах, о которых в других местах Игнатий будет говорить так пылко, например, о роли естественных даров в служении Богу наряду с дарами благодати, хотя этот вопрос, кажется, сам собой встает перед размышляющим об избрании жизненного положения. Откуда эти умолчания, как и другие, о которых тоже можно было бы упомянуть? Первое объяснение содержится в самбм способе написания Упражнений: они писались как ряд отдельных заметок, разрозненных замечаний, набросков, которые годами хранились, применялись, обдумывались и были связаны в единое целое посредством мощной внутренней логики, но без малейшей заботы о композиции. Ни разу автор не задавался вопросом, не опустил ли он что-нибудь такое, что могло бы сделать из этих заметок трактат, всеобъемлющее изложение вопросов духовной жизни. Вся его забота состояла в том, чтобы собрать советы и материалы, подсказанные ему постижениями (lumieres) и опытом, с конкретной целью, которую он перед собою ставит: помочь душам искать, находить и принимать волю Божию. Вторая причина, объясняющая многие из этих умолчаний, заключается в том, что вся жизнь Игнатия (и я подразумеваю здесь и его мистическую жизнь, и аскезу) была устремлена скорее к действию, чем к умозрению. Те аспекты духовной жизни, которые заставляют нас созерцать ее сущность, ее красоту и величие, мало привлекают его в сравнении с теми, которые, напротив, показывают нам, чего хочет или ждет от нас Бог, которые побуждают нас отвечать на эти ожидания. В Упражнениях, как и везде, он не задерживается на самоочевидном, на том, что естественным образом следует из выполнения решающих пунктов, на которых он настаивает непрестанно: будем служить Богу с любовью, самоотречением, великодушием и верностью; Он пребудет в нас; Его благодать, Его жизнь будут возрастать в нас, и у нас будет вся вечность, чтобы созерцать Его чудеса в видении Троицы; во время же нашего нынешнего странствия главным является возвышенное служение, способствующее вящей славе Божией. Здесь, как и в других местах, заботы об отвлеченных рассуждениях, даже в самом лучшем смысле этого слова, остаются чужды Игнатию: мы тщетно будем искать здесь страницы, где упражняющегося призывали бы остановиться на созерцании некой истины, искомой ради нее самой. Все нацелено на то, чтобы поощрять и направлять действие, внутренне и внешнее, вдохновлять человека на чувства и решения. Даже в созерцании ради обретения любви к Богу великие учения о божественном величии, божественном содействии и образоподобии Бога упоминаются только с целью вящего возбуждения этой любви, которую «следует вкладывать более в дела, нежели в слова» и чье приношение Sume etsuscipe («Возьми, Господи, и прими») представляет собой выражение безраздельного дарования самого себя, всего, чем человек является и чем обладает.

Я не вижу необходимости останавливаться здесь на обсуждении нападок, посыпавшихся на книгу Упражнений с момента ее возникновения и продолжающихся до наших дней. Ранние нападки[246]246
  Мы найдем в MHSI, Chron., Ill, p. 503 ss. порицание о. Педроче О.Р. и в Epist. Nadal, IV, p. 820–873, ответ Надаля; в Ex. М., р. 649–684, cf. 573–576 ряд ранних апологий, относящихся к одним и тем же нападкам 1553 г. К последней из опубликованных здесь апологий (р. 684 п.) нам придется вернуться позже, так как она затрагивает споры об Упражнениях внутри Общества в конце XVI в.


[Закрыть] касались, прежде всего, отдельных моментов и не затрагивали вопросы относительно книги в целом и ее метода. Современная критика более принципиальна, но проистекает либо из непонимания того, что в действительности представляют собой Упражнения, либо из однобоких взглядов, признающих только один тип духовности и с осуждением или пренебрежением относящихся ко всему, к нему не сводимому, или же не допускающих, что один всеобъемлющий метод, одна совокупность идей и упражнений может, оставаясь по сути неизменной, одновременно помогать начинающим делать свои первые шаги, а более преуспевшим – находить волю Божию об их еще более высоких восхождениях. Мы уже дали предварительный ответ на эти критические отзывы, объяснив, что на самом деле представляют собой Упражнения по мысли св. Игнатия. Более полный ответ на них будет дан тогда, когда мы будем исследовать место Упражнений в духовности Общества в целом.

Для изучения письменных духовных наставлений св. Игнатия Конституции не менее важны, чем Упражнения, находясь, впрочем, совершенно в том же русле, что позволит нам обсудить их более кратко. Конституции, в сущности, не являются ни теоретическим рассуждением на тему монашеской жизни, ни тем более сухим сводом законодательных текстов. Но постоянное упоминание – даже вне глав, посвященных внутренней жизни, – благодатных принципов, которые должны направлять подготовку, учебу, апостольство, управление Обществом, делает эту книгу настоящим документом духовного учения[247]247
  Фундаментальным трудом, содержащим исследование «Конституций», является их критическое издание о. А. Кодиной в MHSI, Const. S.I., I, Monumenta praevia; II, Textus hispanus; III, Textus latinus, Rome, 1934–1938 (=MHSI, Const., I, II, III), с обширными введениями и обильными примечаниями; здесь можно найти, I, p. CXXIX ss., библиографию предшествующих изданий, среди которых заслуживает особого внимания испано-латинское издание о. Дела Торре (de la Torre, Madrid, 1892). Среди недавних коллективных трудов о «Конституциях» главным является P. de Chastonay, Die Satzungen de Jesuitenordens, Einsiedeln, 1938, (trad, franchise: Les Constitutions de l'Ordre de Jesuites. Leur genese, leurcontenu, leur esprit, Paris, 1941) с двумя главами о. Дюдона (Dudon, S. Ignace… p. 18–19, p. 383–455).


[Закрыть].

Конституции в собственном смысле слова в десяти частях предстают нам предваренные двумя другими документами: «Уложениями Института» и «Общим экзаменом», который должны пройти те, кто желает вступить в Общество. Текст Конституций, как и текст Экзамена, сопровождается «Разъяснениями», или дополнительными замечаниями, поясняющими их предписания или уточняющими их подробности.

«Уложения» представляют собой краткое сочинение на нескольких страницах, подготовленное Игнатием и его товарищами в 1539 г., когда они решили основать орден и попросить Павла III о его утверждении: здесь указываются основные черты задуманной организации, уточняются ее цель и дух. Это они, одобренные Папой 27 сентября 1540 г., послужили настоящим учредительным уставом Общества, «правилом» новой семьи монашествующих, торжественно освященным Церковью. Вторая редакция этих «Уложений», с изменениями, подсказанными опытом, в особенности в том, что касается коллегий, была одобрена Юлием III 21 июля 1550 г. и представляет собой ныне понтификальный закон, утверждающий Институт Общества[248]248
  Первая редакция Уложений в булле Regimini, п. 3–8; вторая в булле Exposcit, п. 3–6, в MHSI, Const, I, р. 26–30 et 357–381; обе в моих Documenta christianae perfectionis… Rome, 1931, п. 355–363.


[Закрыть].

«Общий экзамен» с его восьмью главами ставит перед кандидатами различных категорий ряд вопросов, позволяющих узнать, пригодны ли они для исполнения задач Общества и для монашеской жизни вообще, нет ли каких-либо канонических препятствий, мешающих их вступлению в орден. Но кроме того в главе IV он представляет кандидату общий обзор жизни, которую ему придется вести в Обществе, испытаний, которые ему придется пройти, прежде чем он будет принят, и духа, которым ему нужно будет проникнуться, чтобы всецело исполнить свое призвание. Эта глава очень важна для познания игнатианской духовности.

Сам этот экзамен представляет собой одну из оригинальных особенностей законодательной деятельности основателя: он отражает заботу о двух вещах, которая постоянно дает о себе знать в его письмах и высказываниях. Прежде всего, это стремление не допускать неизвестно кого, не давать затопить себя потоку более или менее пригодных кандидатов, прельщенных успехами Общества. В Конституциях он трижды будет возвращаться к необходимости не открывать двери толпе. Рибаденейра же замечает: «Хотя в начале он с легкостью принимал людей в Общество, позже он ужесточил порядки и сказал, что, если что и внушает ему желание пожить подольше, то это возможность еще более усложнить допуск в Общество»[249]249
  Ribadeneira, De ratione S. Ign. in gubern., с 1. en entire, MHSI, Scr. de S. Ign., I, p. 444 ss.; cf. Memoriale, n. 157–158; ibid., p. 231–232; Pontes Narr., I, p. 624–625.


[Закрыть].

Кроме того, Игнатий, решительно требующий от своих подопечных полного самоотречения, заставляющий их принимать такие жесткие средства освящения, как свободное обличение их изъянов, суровые порицания за малейшие нарушения, хотел, чтобы с самого начала по этому поводу между ним и его сыновьями не было никаких недоразумений. Вот почему в главе IV «Экзамена» мы находим перечень всех тех дел смирения и самоотвержения, которые, как мы видели, он так широко применял при подготовке своих последователей, а в завершении его – программу героического самоотречения, которая войдет в «Суммарий Конституций»[250]250
  Этот «Суммарий Конституций, которые касаются духовного поведения наших и всеми должны соблюдаться» представляет собой, как известно, серию отрывков из Конституций, собранных в форме правил: выбор этих отрывков восходит ко временам Игнатия, но издан был «Суммарий» впервые в 1560 г. под названием Quaedam ex constitutionibus excerpta quae ab omnibus observari debent; современное название текста, с небольшими, незначительными изменениями, было закреплено Меркурианом.


[Закрыть] в качестве правил 11 и 12 и которую нужно привести здесь в первоначальной редакции. Здесь мы, в сущности, глубже всего можем заглянуть в мысль Игнатия, чтобы увидеть, чего он ждет от своих монашествующих.

«Равным образом, – говорит он в заключение, – нужно, подчеркивая это и придавая этому особый вес перед лицом Нашего Творца и Господа, настоятельно обратить внимание экзаменуемых на то, в сколь высокой степени помогает и способствует духовной жизни полное, а не частичное отвращение к тому, что любит и чего держится мир, – и как важно, напротив, всеми силами принимать и желать то, что любил и чего держался Господь наш Христос. Как люди мира сего, которые следуют миру, любят и усердно ищут почестей, славы и признания своего громкого имени на земле, как учит их мир, – так идущие путем духа и поистине следующие Христу, Господу нашему, любят и горячо желают прямо противоположного, а именно: облачаться в то же самое одеяние и платье, что и Господь наш, ради должной любви к Нему и благоговения перед Ним. Так что, если в этом не будет никакого оскорбления Его Божественному Величеству и если ближнему это не вменится во грех, то пусть они желают сносить ругательства, ложные обвинения, оскорбления, считаться безумными и расцениваться как таковые (не подавая к этому, однако же, ни малейшего повода), из желания походить на нашего Творца и Господа, Иисуса Христа, и в какой-то мере подражать Ему, облачаясь в Его одеяние и платье, поскольку Он носил их ради нашего вящего духовного преуспеяния, подавая нам пример, дабы мы во всем, что нам по силам, посредством Его Божественной благодати желали подражать и следовать Ему, ибо Он – путь, ведущий людей в жизнь.

Посему следует спрашивать кандидата, есть ли у него эти желания, столь спасительные и плодотворные для совершенства его души. Если по нашей человеческой слабости и на собственную беду он не испытывает таких желаний, столь пылких в Господе нашем, то нужно спросить его, есть ли у него какое-либо желание испытывать их. Если он ответит утвердительно, что желает испытывать столь святые желания, то для большего успеха в достижении этого его следует спросить, решился ли он и готов ли принять и терпеливо переносить с помощью Божией благодати таковые ругательства, насмешки и оскорбления, связанные с платьем Господа нашего Христа, а также любые иные, всякий раз, когда ему их причинят, – будь то от кого-либо из дома Общества (где он намерен повиноваться, смиряться и обрести жизнь вечную) или вне дома, от кого угодно в этой жизни, – не воздавая никому злом за зло, но напротив: добром за зло. Чтобы успешнее достичь такой степени столь драгоценного совершенства в духовной жизни, его главным и самым важным занятием должно быть следующее: искать в Господе нашем большего самоотречения и постоянного умерщвления плоти во всех возможных делах. А наш долг – помогать ему в этом соответственно той мере благодати, которую уделит нам Господь наш, к Его вящей хвале и славе»[251]251
  Ехатеп Generate, IV, п. 44–46, MHSI, Const, II, р. 85–89.


[Закрыть].

Этот текст, такой краткий и сильный, написанный таким неровным языком, несет на себе, в мельчайших своих деталях, отпечаток личности Игнатия. Именно этот текст принимают кандидаты Общества по долгом и вдумчивом размышлении перед решительным шагом. Он дает нам верный ключ к тому поведению, какое, как мы видели, демонстрировал основатель по отношению к лучшим из своих сыновей. И только он позволяет нам проникнуть в глубокий смысл дальнейшего текста Конституций: везде будет предполагаться, что подобное требование уже взвешено серьезно и мужественно пред лицом Божиим и, ответив на него утвердительно, человек заранее принял все следствия подобного ответа. Несомненно, как во времена Игнатия, так и потом не один человек, стремящийся к иезуитской жизни, просмотрел эту невыносимо суровую страницу бегло, не вдумываясь во все ее слова. Следовательно, не нужно удивляться, если духовность, чью основу представляет собой эта страница, остается для такого человека закрытой книгой, не поддающейся пониманию. Вот чем объясняется строгость, с какой основатель безжалостно отправлял назад людей, в остальном набожных и исполненных хороших качеств, которые, возможно, станут потом, в другом месте, прекрасными монашествующими и сохранят искреннюю привязанность к Обществу, как тот Сапата, о чьем исключении рассказывает Гонсалвиш да Камара, но которые не поняли этого основополагающего условия, необходимого, чтобы устоять в Обществе и принести в нем плоды[252]252
  Франсиско Сапата уже был сурово наказан Игнатием за недостаток послушания и покорности в суждениях в распрях с Исабель Росер (см. документы этого дела в MHSI, Scr. de S. Ign., I, p. 629–645); приняв наложенное на него покаяние, он остался в Обществе; но вскоре после этого, рассказывает нам Гонсалвиш, он посмеялся над публичным актом смирения, совершенным Надалем; едва узнав об этом, Игнатий немедленно изгнал его из дома, Metoriale, п. 51, Scr. de S. Ign., I, p. 178; Pontes Narr, I, p. 559.


[Закрыть]. Конституции как таковые делятся на десять частей, посвященных соответственно: 1) приему кандидатов в новициат; 2) исключению тех, кто, будучи принят, на поверку оказывается непригодным для Общества; 3) телесному и душевному преуспеянию оставшихся; 4) их обучению наукам и другим средствам помощи ближнему; 5) окончательному приему в Общество; 6) тому, что лично касается тех, кто был таким образом в него принят (послушанию, бедности и т. д.); 7) их распределению на апостольской ниве; 8) тому, что должно поддерживать их связь друг с другом и с главой; 9) главе Общества и правлению Обществом; 10) сохранению Общества в хорошем состоянии и его росту.

О работе над составлением этих Конституций мы осведомлены намного лучше, чем о составлении Упражнений, особенно теперь, когда новое критическое издание явило нам подготовительные документы и последовательные этапы развития оригинального испанского текста[253]253
  Об этой истории текста Конституций см., прежде всего, обширные Prolegomena о. А. Кодины в соответствующих томах издания MHSI и дополняющую их статью о. П. Летурии (P. Peturia, De “Constitutionibus collegiorum” P. Ioannis A. de Polanco ac de earum influxu in Constitutiones S.I., AHSI, 7 (1938), p. 1–30.


[Закрыть].

Точку отсчета образуют здесь протоколы собеседования 1539 г., завершившегося составлением «Уложений» 1540 г., одобренных Павлом III. В этих «Уложениях» ясно предусматривалось, что будущий генерал, при помощи других членов нового Общества, составит Конституции, которые позволят ему более уверенно и эффективно придерживаться поставленной цели. Начиная с 1541 г. некоторые пункты уже определяются Игнатием и отцами, находящимися в Риме, в частности, особый документ, регулирующий способ основания коллегий, документ, который будет пересмотрен и расширен в 1544 г. Мало-помалу к ним прибавляются замечания относительно частностей: мы уже видели, как святой размышлял в 1544 г. о бедности, которую следует предписать церквам Общества. Тем не менее работа продвигается медленно и неравномерно вплоть до того дня, когда в марте 1547 года[254]254
  Различные документы, предшествующие 1547 г., находятся в MHSI, Const. I, p. 1 ss.; Dubiorum series Поланко, p. 268–355; его же Industriae в Poland Compl, II, р. 725–814; Constitutiones collegiorum в Monumentapaedagogica S.I., (Madrid, 1901), p. 78–84.


[Закрыть] Игнатий зовет к себе в качестве секретаря и помощника в составлении Конституций Поланко, который, в прошлом scriptor apostolicus, был всецело пригоден для этого занятия. Поланко, со времени своего прибытия, ознакомившись с уже сделанным, начал представлять на рассмотрение своему настоятелю Dubiorum series, сохранившиеся до сих пор. Здесь, черпая порой вдохновение в старинных монастырских уставах, он мало-помалу собирал материалы для обсуждения, вопросы, требующие решения, и записывал ответы Игнатия. Несколько позже, перед 1549 г., он делает в своих Industriae первую попытку группировки собранных материалов в 12 частях, затем, как кажется, составляет первый набросок «Конституций для коллегий». И вот наконец, перед окончанием 1550 г., мы уже имеем в виде тетрадок постепенно составленный и проверенный полный текст Конституций, содержащий деление на десять частей, не изменившееся с того времени (текст а критического издания). Первая редакция (текст а) «Общего экзамена» появилась в 1546 или 1547 г. Тогда основатель призвал к себе некоторое количество отцов и дал им на рассмотрение в 1550–1551 г. полный и проверенный экземпляр Конституций и «Общего экзамена» (текст А): именно этот текст, исправленный на основе их наблюдений, будет распространяться в различных провинциях ордена, прежде всего Надалем, а также Рибаденейрой между 1552 и 1555 г. Между тем Игнатий не переставал пересматривать и совершенствовать свой текст, и так возникло то, что называется испанским автографом Конституций, не потому, что текст этот был написан рукой святого, но потому, что эта рукопись – последняя, которую он пересматривал и правил (текст В). Латинский перевод, которому было предназначено стать официальным текстом, был сделан с испанского оригинала Поланко в самом конце жизни Игнатия, а завершен, вероятно, лишь после его смерти: именно этот текст будет напечатан в 1558–1559 гг., после того как будет утвержден одновременно с испанским текстом первой Генеральной конгрегацией (10 сентября 1558 г., декреты 78–79)[255]255
  «Автограф» был фототипически воспроизведен в 1908 г. в Риме; испанские тексты а, А, В и D (1546–47, 1550, 1556 и 1594) «Экзамена», А, В и D (1550, 1556 и 1594) Конституций воспроизведены в MHSI, Const., II в виде параллельных колонок; только текст а Конституций издан отдельно как слишком отдаленный от окончательного. Латинский текст с последующими исправлениями cm. b MHSI, Const., III.


[Закрыть]. Здесь сам собой встает вопрос: каков в точности вклад Игнатия и Поланко в тот текст, о возникновении которого мы только что говорили? Что касается содержания, идей, то тут нет ничего, по меньшей мере официально, не утвержденного Игнатием. Действительно, он с пристальным вниманием по нескольку раз пересматривал и правил каждый из сменявших друг друга текстов. С другой стороны, Dubiorum series Поланко доказывают, что последний собрал немало материалов, предложил немало вопросов для обсуждения. Но отсюда же следует, что именно основатель указывал, какие ответы на них давать, чем руководствоваться при выборе материалов. По свидетельству самого святого, переданному Надалем, «в том, что касается содержания, в Конституциях нет ничего принадлежащего Поланко, кроме некоторых вещей, связанных с коллегиями и университетами, и даже это соответствует его [Игнатия] собственной мысли»[256]256
  Приводится в MHSI, Const., II, p. CLXIV.


[Закрыть]. Учитывая тесноту сотрудничества Поланко с настоятелем в 1547–1550 гг., его почтение к Игнатию, его желание во всем проникаться воззрениями Игнатия в ходе их долгих бесед, установить что-либо с большей точностью не представляется возможным. Что несомненно, так это всецело игнатианское вдохновение, стоящее за Конституциями в целом, и, следовательно, тот факт, что Конституции доподлинно являются личным трудом основателя. В том, что касается формы и порядка, вклад секретаря более значителен: достаточно сравнить стиль Конституций в целом, в общем ясный и гладкий, и фрагменты, несомненно составленные Игнатием, такие, как только что приведенный отрывок «Экзамена», чтобы понять, что по Конституциям прошлась другая рука, рука профессионального писаря. Набросок плана, который представляют собой Industriae Поланко, также побуждает приписать ему важный вклад в ясное и удобное расположение глав и частей Конституций.