Текст книги "Критическая Масса, 2006, № 3"

книги/рецензии

Сергей Ауслендер. Петербургские апокрифы. Алексей Бурлешин

Роман, повести, рассказы. Сост., вступ. ст., коммент. А. М. Грачевой. СПб.: Мiръ, 2005. 711 с. Тираж 3000 экз.

В любой добротной антологии русской литературы первой трети XX века можно найти раздел «Вне направлений», и одной из главных фигур этого раздела будет, без сомнения, М. Кузмин. За последние два десятилетия к нам вернулись произведения многих литераторов из его ближайшего окружения: Анны Радловой и Ольги Черемшановой, Конст. Вагинова и Андрея Николева (Егунова), Юр. Юркуна и М. Бамдаса. Но среди возвращенных из плена забвения мы не видели имени племянника Кузмина – Сергея Абрамовича Ауслендера. Отдельной книгой его произведения для взрослой аудитории выходили последний раз в 1916 году. Тут вполне резонно задаться вопросом: может, талант Сергея Ауслендера не столь велик, чтобы возвращать его творения современному читателю? Конечно, никто не осмелится утверждать, что проза Ауслендера относится к вершинам русской литературы XX века. По яркости, самобытности таланта его, пожалуй, можно смело поместить во вторую десятку прозаиков Серебряного века. Однако нам кажется, что и над страницами стилизованных новелл, и квазиавтобиографического романа «Последний спутник», и добротных рассказов времен Первой мировой войны нашим современникам скучать не придется. К тому же для появления книги есть и чисто внешний повод: в 2006 году исполняется 120 лет со дня рождения Ауслендера.

В целом, рассматриваемая книга и по структуре издания, и по литературной известности имени возвращенного автора вполне вписывается в список изданий, уже подготовленных А. М. Грачевой, – А. Вербицкой, Ан. Каменского. Как и в предыдущих работах публикатора, в «Петербургских апокрифах» есть обширная вступительная статья, собственно тексты Ауслендера и комментарии к ним, в которых можно найти и результаты архивных разысканий, и отклики критиков, и реальный комментарий. Кажется, что книга может быть интересна не только рядовому читателю, но и специалисту по русской литературе. Подробный анализ каждого из перечисленных выше разделов, к нашему сожалению, дает мало поводов для подобного оптимизма. Это тем более огорчительно, что история подготовки отдельных частей «Петербургских апокрифов» к публикации, насколько мы можем судить, насчитывает не один год.

Начнем наш анализ «Петербургских апокрифов» с текстов самого Ауслендера. В издании представлены все дореволюционные книги прозы Ауслендера и рассказ «В царскосельских аллеях», публикуемый по рукописи из собрания Рукописного отдела Пушкинского Дома. Конечно, всегда можно понять радость исследователя, когда тот находит в архиве забытое произведение полузабытого автора. Но есть одно крайне печальное обстоятельство, мешающее нам порадоваться вместе с публикатором: в книгу «Петербургские апокрифы» вошло 33 произведения Ауслендера. В то же самое время уже известно, по меньшей мере, 66 (!) рассказов и повестей и незаконченный печатанием роман «Видения жизни». Все эти произведения были опубликованы в 1906—1919 годах. Таким образом, за пределами книги осталось две трети опубликованных произведений Ауслендера-беллетриста. Какой выход из этой ситуации был возможен? Во-первых, можно было бы ограничиться воспроизведением текстов всех четырех дореволюционных книг прозы. Во-вторых, можно было подготовить книгу «Избранного», отобрав действительно самое лучшее из достаточно большого по объему и достаточно разного по качеству литературного наследия писателя. Для читателей более подходил бы последний вариант, поскольку тогда они могли бы познакомиться, например, с такими любопытными документами литературных нравов эпохи, как рассказы «Апропо» и «Записки Ганимеда». Теоретически был возможен и третий вариант – публикация «Собрания сочинений» на основании рекламного анонса, помещенного в 1900 году в конце книги Ауслендера «Сердце воина». Все книги, объявленные в нем печатающимися или готовящимися к печати, так и не вышли, хотя подавляющее большинство перечисленных в них произведений уже известно по журнальным и газетным публикациям. Впрочем, вариант собрания сочинений был бы привлекателен только для специалистов, поскольку вряд ли могло иметь успех у рядового, пусть и культурного читателя многотомное издание трудов писателя, ни имя которого, ни творчество ему незнакомо.

В весьма содержательной вступительной статье мы находим много ценных наблюдений над творчеством писателя. Более того, она является, пожалуй, первой попыткой систематического исследования его дореволюционной прозы. И в то же время биография Ауслендера, предложенная читателю и доселе ему практически неизвестная, почти в каждом случае требует уточнений и исправлений.

И первое, с чего следует начать, это с даты рождения писателя. В разных справочниках приводились разные даты, и даже разные года рождения, но теперь мы знаем, что С. А. Ауслендер родился 18 (30) сентября 1886 года1. Участие гимназиста в «Северном союзе учащихся среднеучебных заведений» в годы первой русской революции и печатание на мимеографе первых рассказов, окончание гимназии и посещение Пушкинского семинария при Петербургском университете, руководимого С. А. Венгеровым, – вот только некоторые из событий «долитературного» периода его жизни.

Двадцатилетний Сергей Ауслендер достаточно быстро вошел в круг петербургской литературной элиты. Начинающий литератор регулярно посещал «Башню» Вяч. Иванова, был вхож в более интимный «кружок гафизитов», будораживший воображение жителей обеих культурных столиц своими богемными нравами. Комментатор совершенно заслуженно причисляет М. Кузмина к литературным учителям Ауслендера, но вот утверждение о том, что дядя «был его ментором в изучении „науки нежной“» (с. 7), включая и однополую любовь, не выдерживает проверки известными фактами. Как уже не раз отмечали другие исследователи, для Ауслендера «естественным» был бы образ любовника Кузмина, вполне ожидаемый в околобрюсовских кругах. В письме от 25 марта 1908 года Нина Петровская прямо сообщала Валерию Брюсову о необычных пристрастиях Ауслендера: «Клятвам о Кузмине больше не верю; и думаю, что мальчик представляет из себя неполную форму педерастического типа. Это, по-видимому, ему доставляет большие мученья, и быть „как все“ ему хочется бесконечно»2. Кажется, мы могли бы полностью довериться этому свидетельству, но… это письмо было адресовано одной из сторон любовного треугольника и касалось отношений двух других сторон. Так что здесь нельзя полностью исключать и намеренного искажения фактов. К тому же и Кузмин, и Ауслендер дружно отрицали наличие подобной связи. Так, Ауслендер писал Б. А. Лазаревскому: «…Я с ним всегда был по-товарищески очень дружен. Но это совсем не то. Положим, не все ли равно, что говорят: те, что меня знают и любят, поверят одному „нет“»3. А вот запись самого Кузмина в дневнике от 14 сентября 1905 года: «Варя с жаром нападала на тенденцию моей повести и миропостижение „Александрийских песен“, с таким жаром, будто она боится моего влияния на Сережу, что ли. Кажется, в этом отношении у нее нет никакой почвы для опасений»4. В заключение этой истории напомним свидетельство стороннего наблюдателя. В письме к А. А. Кублицкой-Пиоттух от 25 сентября 1907 года Л. Д. Блок писала: «Был Ауслендер, который влюблен, кажется, во всех женщин и в В. П., и Н. Н., и об Нине Петровской говорит очень»5. Наконец, приведем и позднее свидетельство заинтересованного наблюдателя: «Появлялся порой Ауслендер, с которым носились артистки и даже Л. Д. ; он ломался, картавил, изображая испорченного младенца; был в плюшевой, пурпурной, мягкой рубашке; во мне создалось впечатление: дамы готовы оспаривать честь: на колени сажать себе томного и изощренного „беби“; и даже кормить своей грудью»6.

Если изложенные в книге фрагменты биографии Ауслендера первой половины 1900-х годов требуют лишь некоторых уточнений и дополнений, то предложенное описание его жизни после 1908 года почти постоянно нуждается в корректировках. Так, мы не стали бы утверждать, что «С. Ауслендер принял близкое участие в создании журнала „Аполлон“» (с. 19), но вполне согласимся с тем, что он принял деятельное участие в работе редакции, особенно т. н. «молодой редакции», в качестве театрального обозревателя.

Практически вся информация о деятельности Ауслендера-критика во вступительной статье, к сожалению, не отличается точностью. Например, в газете «Речь» Ауслендер начал печататься – эпизодически – с 1909 года, регулярно – с 1910 года (19 статей в 1910 году против 17 статей в 1911-м), а не с 1911-го, как нам сообщает публикатор. Значительный спад в количестве театральных и книжных рецензий мы наблюдаем только в конце 1913 – начале 1914 года, когда к беллетристике и критике прибавилась третья стихия Ауслендера – драматургия и хлопоты, связанные с постановками его пьес на подмостках Москвы и Петербурга.

Самый интересный для читателя, самый сложный для исследователя, самый трудный для писателя период жизни начался в 1914 году и закончился в 1922-м. Служба Ауслендера у Колчака в белом Омске и последовавшее за этим возвращение в красную Москву вынудило писателя еще в 1920-е к «модификации» фактов из своей «досоветской» биографии.

Во вступительной статье «Петербургских апокрифов» (с. 34—35, 37—38) главным источником биографических сведений об Ауслендере в интересующий нас период служат воспоминания Н. Н. Минакиной7. Как было уже убедительно показано ранее при анализе первой публикации этих воспоминаний, последние не отличаются точностью ни в сообщаемых фактах, ни в комментариях к ним8. Анализ доступных нам архивных и печатных материалов показывает, что о событиях жизни Ауслендера за 1914—1922 годы эти воспоминания практически не содержат достоверной информации, но в них есть крупицы сведений о родственниках писателя, не встречающиеся более ни в каких печатных источниках.

Что же может узнать читатель о предреволюционных годах Ауслендера из вступительной статьи?

«Рубежом творческой биографии Ауслендера стало начало Первой мировой войны. Писатель встретил это событие за границей, откуда он смог вернуться только зимой 1915/16 года» (с. 34).

1914 год начался для Сергея Ауслендера вечером в «Бродячей собаке», премьерой пьес, за которым последовал отъезд через Берлин в Италию и Швейцарию. В Берлине на улице состоялась и мимолетная встреча писателя с кайзером: «Я видел его лицо всего в нескольких аршинах от себя. Серо-мутные глаза, какие-то пустые, незрячие, дряблая, уже старческая кожа, подправляемая, видимо, косметикой. Знаменитые поднятые стрелой кверху усы, будто приклеенные усы на грубой папочной маске, усы над презрительными, алыми, упрямо сжатыми губами. Одной рукой он делал механическое движение, будто кто-то дергал за шнурок руку куклы, подносит ее к козырьку своей фуражки, и на секунду не улыбка, а какой-то страшный оскал обнажил острые, испорченные зубы. Он приветствовал своих добрых, верных берлинцев»9.

Лето 1914 года изменило всю дальнейшую жизнь писателя: «Война захватила меня за границей. В ночь объявления войны переехал немецкую границу, был арестован, после некоторых передряг выслан в Швейцарию. В Россию добрался дальним северным путем через Париж, Лондон, Норвегию, Швецию. Война и революция сдвинули все и всех со своих привычных мест. Мне, привычному страннику, было бы совсем несвойственно оставаться в неподвижности. Уехал на фронт, потом в Сибирь к родным, занимался делами самыми разнообразными, был свидетелем событий самых необычайных»10. Сопоставив все известные высказывания Ауслендера о своем августе 1914-го, мы можем утверждать, что ночь 19 июля (1 августа) 1914 года Ауслендер провел на немецкой границе, а затем – в баварском полицейском участке и выбрался из Германии, совершенно не пострадав, в отличие от тысяч других русских путешественников. Все эти факты удивительным образом совпадают с сюжетом рассказа «Грозная весть», который, кстати, был создан в августе 1914 года в Женеве. Не будет большой натяжкой предположить, что этот рассказ по жанру является путевым очерком.

Далее путь писателя из Швейцарии лежал во Францию: «Мне случилось приехать в Париж осенью 1914 года на другое утро после того, как вечером правительство выехало в Бордо»11. Это прибытие в Париж случилось 21 августа (3 сентября). Наконец, имя любимого племянника снова замелькало на страницах дневника Кузмина: «Аусы приехали, ничему не подвергшись» (24 августа); «Вечером у Аусов. Они где-то катались. Сухи и неприятны, затерянные какие-то» (25 августа)12.

В следующем, 1915 году, и дневник Кузмина, и газетная хроника фиксируют пребывание Ауслендера в Петрограде. На основе анализа очерков и публицистики Ауслендера мы можем утверждать, что с весны 1916 года и по ноябрь1917-го Ауслендер провел в Белоруссии, работая по линии «Всероссийского Земского Союза» (вероятнее всего, в летучке одного из многочисленных врачебно-питательных пунктов), и вернулся в Москву перед наступлением 1918 года.

Первый «советский» период в жизни литератора Сергея Ауслендера можно теперь проследить по опубликованной литературной хронике тех лет13. Однако жизнь в революционной Москве не только не налаживалась, но с каждым днем становилась все невыносимей. После мятежа левых эсеров всякое упоминание имени Ауслендера в московской несоветской периодике исчезает (вместе

с исчезновением оной). Очевидно, именно в это время писатель бежит из Москвы. За Москвой последовал Екатеринбург, затем – Омск, где с 28 ноября 1918 года Ауслендер стал печататься в газете «Сибирская речь».

Какая-то информация о жизни писателя по ту сторону фронта просачивалась и в взвихренную Русь. Вот запись в дневнике Кузмина от 11 (28) мая 1919 года: «Говорят, что Ауслендер при Колчаке. Сибирь, Урал, генералы, молебны, пироги, иконы, поездки. Господи, где все это? С какою сволочью мы остались!»14

Не стоит думать, что жизнь в белом Омске не была известна и официальной Москве! Уже летом 1919 года

в «Известиях» говорилось: «Остальные не с нами, остальных нужно искать у Деникина,

у Колчака и им подобных; там они купаются в мутновато-желтых волнах контрреволюции и далеко не все остаются пассивными зрителями того, что делается в этих станах контрреволюции. Таковы, например, те из писательской братии, которая теперь подвизается у Колчака. Там можно встретить Николая Олигера, Сергея Ауслендера, Григория Вяткина и др.; из футуристов – Бурлюка, Гольдшмидта и проч. Те, что покрупнее, а главное, побойчее, пользуются вниманием атаманов сибирской реакции, поощряются ими. Так, например, Ауслендер пожалован званием лейб-писателя при особе «его величества» Колчака и очень усердно, не за страх, а за совесть торжественно описывает тусклые картины путешествия Колчака по местам расположения белогвардейских войск»15. Заметим, что информант газеты был весьма сведущ: он не только описал службу Ауслендера, но и рассказал о деятельности в Омске литературно-художественного кружка, где, например, 3 мая 1919 года Ауслендер читал поэмы Блока «Двенадцать» и «Скифы».

В Омске при Колчаке Ауслендер продолжал заниматься «привычными» литературными делами. В «Сибирской речи» были напечатаны 19 глав его романа «Видения жизни», несколько рассказов и десятки очерков и корреспонденций, отчеты о поездках на фронт с Колчаком. Современники утверждали: «Сергей Абрамович, близко стоявший к окружению Верховного правителя, знал о нем больше других – и хорошего и плохого. Злые языки уверяли, что все выступления за Колчака в печати писал не кто иной, как Сергей Абрамович. Именно за хороший, патриотический стиль адмирал наградил его собольей шубой со своего плеча!»16

Белому делу Ауслендер служил вплоть до падения колчаковского Омска. Перед самым вступлением красных в Омск Ауслендер смог бежать из города. И это бегство было вполне своевременным, поскольку одним из первых дел Военно-Революционного Комитета в красном Омске была организация сбора колчаковских агитационных материалов, а статьи и брошюры Ауслендера, несомненно, были именно такими материалами.

О жизни Ауслендера в следующие три года не известно почти ничего достоверного. Сам же писатель о своих занятиях тех лет писал: «Переменив много профессий, в 1920 году натолкнулся на работу с ребятами. Вдруг оказалось, что дело это для меня интересное, близкое, нужное. Два года служил рядовым воспитателем в детских домах. В далеком сибирском селе (200 верст от города и железной дороги) познал огромный энтузиазм строительства, созидания новой жизни. В обстановке разрухи, голода, незатихавших восстаний строили восторженно новую школу. Эти годы круглосуточной жизни и работы с ребятами (я и спал в общей спальне) останутся незабываемыми для меня по какой-то особенной почти непередаваемой сейчас пламенной напряженности»17.

В 1922 году Сергей Ауслендер вернулся в Москву. Во вступительной статье Грачевой нет никаких разъяснений по этому поводу, и мы вынуждены снова обращаться к воспоминаниям Н. Н. Минакиной: «Семья провела в Сибири пять лет. Прокопий Степанович, оставшийся в Петербурге, дал знать, что в городе очень тяжело. Трудно с продуктами, общая разруха. В 1922 г., когда Варвара Алексеевна умерла (от брюшного тифа в Семипалатинске), вызвал всех в Москву»18. И далее: «Он восстановил свои документы – получил их по распоряжению Менжинского. Его он знал давно, они были в хороших, приятельских отношениях, встречались на писательских собраниях»19. Отрывочная информация о племяннике у Кузмина была. Вот записи в его дневнике: «Сережа скрывается в Томске» (29.08.1920), «Вести о Сереже от художника из Сибири» (17.09.1920), «Приехал Денике из Омска, рассказывал о Сергее» (24.10.1920). Однако прямого общения между ними за эти годы не зафиксировано. Более того, только поздней осенью 1922 года Кузмин получает первое известие от Ауслендера: «Утром приходила Мясоедова со старшей дочерью, благодарить за устройство зятя, и письмо от Ауслендера, очутившегося уже в Москве; издает журнал со Слезкиным и Кожебаткиным» (21.11.1922). К этому моменту Ауслендер уже начал печататься под своим настоящим именем в московском еженедельнике «Театр», поэтому предполагаемое посредничество Кузмина между Менжинским и Ауслендером в возвращении последнего в столицу можно исключить из рассмотрения. Заметим, кстати, что хорошие отношения с Менжинским, участие вместе с ним в одном альманахе, встречи у Верховских – факты из биографии Кузмина, а не Ауслендера. С другой стороны, «в середине 1920 г. начальник секретно-оперативного отдела ВЧК М. И. Лацис передал в секретариат председателя Реввоенсовета Республики Л. Д. Троцкого материалы об антисоветской деятельности партии социалистов-революционеров. Среди них была и небольшая брошюра, написанная С. А. Ауслендером и изданная в Омске в 1918 г. Называлась она „Печальные воспоминания (о большевиках)“»20. Вот что Ауслендер писал в ней о Ленине: «Он проделывает свой ужасный опыт над Россией, он вонзает свой не вполне искусный ланцет в живое тело. Может быть, опыт не вполне будет удачен, может быть, пациент умрет, но разве это важно – важно проверить математическую формулу. Миллионы гибнущих для него – только кролики, глупые, бессмысленные кролики, для того и созданные, чтобы их можно было перерезать, даже не усыпляя хлороформом»21. А вот его рассуждение о Колчаке: «Мы знали много храбрых и безупречных воинов, которые хорошо умели сражаться и умирать, но которым государственные вопросы были чужды, которые многого при всей доброй воле не могли понять и почувствовать. Верховный правитель совместил в себе многое: он не только твердый воин, так хорошо понимающий, что нужно в эти часы решительной борьбы, он также ученый, привыкший свой ум направлять на области разносторонние; ему не впервые пришлось подходить к вопросам общегосударственной и политической жизни; как моряк он многое видел и познал не только из книг, а в жизни различных стран. Все это дало ему широту мысли, не затемненной предвзятыми партийными и теоретическими программами, мысли, согретой пламенной любовью к России, за которую столько раз он готов был умереть, принимая участие в боях»22. Каким образом после таких слов Ауслендер смог вернуться в Москву и остаться в живых – остается самой большой загадкой в биографии писателя.

Как бы то ни было, с октября 1922-го Ауслендер прочно осел в Москве, работал в театре для детей, писал детские книжки, участвовал в литературных кружках. «Этот период в жизни Ауслендера был достаточно благополучный»23. Так выглядит это в воспоминаниях. Если же присмотреться подробнее, то картина складывается менее радужная. Действительно, 7 ноября 1923 года в 1-м Гостеатре для детей состоялась премьера спектакля по пьесе С. Ауслендера и А. Солодовникова «Колька Ступин», но премьера стала возможной только после вмешательства на закрытом просмотре А. В. Луначарского. Впрочем, присутствие народного комиссара отнюдь не уберегло спектакль от последовавших сразу за премьерой разгромных рецензий в «Правде» и «Известиях».

Такая чересполосица в жизни писателя продолжалась и далее. Так, в 1928 году Ауслендер был приглашен в МТЮЗ заведовать педагогической и литературной частями театра. И в том же году Антон Сорокин начинает публиковать в новосибирском журнале «Настоящее» свои скандальные воспоминания о жизни в колчаковском Омске. Одним из героев его повествования был, разумеется, и Ауслендер. Тогда эта публикация, кажется, никак не сказалась на жизни писателя. Работа по созданию ТЮЗов, гастроли с МТЮЗ по стране – от Минска до Баку – вот главное дело Ауслендера в эти годы, но в 1937-м наступила вполне ожидаемая развязка: арест, приговор 9 декабря и расстрел 11 декабря24. Эта дата уже неоднократно цитировалась в публикациях и рецензиях последних лет, и именно ее и следовало привести в конце истории жизни Сергея Ауслендера.

Конечно, мы не станем утверждать, что во вступительной статье нужно было детально останавливаться на той части биографии писателя, которая хронологически выходит за рамки произведений, опубликованных в «Петербургских апокрифах». Однако мы считаем, что для любого читателя более основательное знакомство с этим ярким периодом в жизни Сергея Ауслендера было бы весьма поучительным.

Гораздо более сильное впечатление производит собственно литературоведческая часть вступительной статьи. Нам кажется, что публикатору удалось достаточно глубоко проникнуть в творческую лабораторию Ауслендера-прозаика, и наши замечания касаются нескольких частных вопросов. Например, мы бы не стали столь категорично утверждать, что «сборник „Сердце воина“ был почти не замечен критикой» (с. 37). Последняя дореволюционная книга С. Ауслендера вышла из печати около 30 августа 1916 г.25, и у критики, особенно провинциальной, почти не было шансов не то что проанализировать издание, но даже просто получить его от издателя (военные поражения, беженцы, разруха, наконец, «корниловские дни» и т. п. внелитературные факторы).

Совершенно иное впечатление производят комментарии.

При изучении комментариев к «Петербургским апокрифам» нас постоянно не покидало ощущение, что над ними работало, по меньшей мере, два человека: один – специалист по русской литературе, могущий, умеющий и любящий работать в архивах с первоисточниками, второй (или вторые) – любитель, умеющий читать по диагонали справочники.

Поясним наши мысли на примерах.

Полную историю создания Ауслендером своих произведений восстановить практически невозможно, поскольку почти не сохранился его личный архив26. Тем не менее в некоторых случаях публикатору удалось достаточно подробно и убедительно реконструировать эту историю, используя, прежде всего, переписку Ауслендера из шести государственных архивов. Вторым по значимости источником информации и о жизни, и о творчестве писателя может и должен служить дневник его дяди – М. А. Кузмина. К сожалению, второй его том не был использован Грачевой при работе. А ведь в нем можно найти некоторые уточнения, например, к истории создания романа «Последний спутник» и его реальной предыстории27.

Приходится, к сожалению, говорить об ошибках и неточностях при ссылке на первые публикации произведений Ауслендера, которые приведены в книге.

Повесть Ауслендера «Наташа» была опубликована не в 1912-м (см. с. 703), а годом позже, приведенное название журнала в настоящей книге не отличается точностью, да и столбцы в ссылке перепутаны со страницами28. Для рассказов «Весенние дни» (с. 706) и «Троицын день» (с. 707) указан один и тот же источник – номер газеты «Русская молва» за 14 апреля 1913 года, но это соответствует действительности только для первого рассказа; второй рассказ появился в том же году на страницах журнала «Русская мысль»29.

Особый интерес представляет рассказ «В царскосельских аллеях». Это одно из немногих произведений Ауслендера, сохранившихся в рукописи, по которой, собственно, он и публикуется в книге. На с. 709 книги приведено письмо Ауслендера Леониду Андрееву 1916 года, касающееся, по мнению комментатора, обсуждению возможной публикации будущего рассказа в газете «Русская воля», которая, правда, почему-то к концу абзаца стала именоваться «Волей России». Это письмо дает важную информацию о литературных занятиях Ауслендера в 1916 году, но ничто в нем не свидетельствует о том, что писатель начал работу именно над рассказом «В царскосельских аллеях». В действительности же у этого рассказа гораздо более интересная реальная история. Во-первых, существует его газетная публикация, но не в Петрограде в 1916 году, а уже в Москве в 1918-м30. Во-вторых, у этого рассказа есть и своя «устная» история: 24 февраля 1918 года на собрании общества «Среда» состоялось публичное чтение автором своего рассказа и его обсуждение. Свидетелем этому был И. А. Бунин, оставивший следующую ядовитую запись в своем дневнике: «Вечером на „Среде“. Читал Ауслендер – что-то крайне убогое, под Оскара Уайльда. Весь какой-то дохлый, с высохшими темными глазами, на которых золотой отблеск, как на засохших лиловых чернилах»31. Ссылки на газетные публикации об этом вечере можно найти в фундаментальной хронике литературной жизни Москвы и Петрограда32.

Без сомнения, можно было бы расширить раздел комментариев, касающийся откликов современников на появление произведений Ауслендера в печати. Эта работа была начата публикатором, но не проведена последовательно до конца.

В части реального комментария «Петербургские апокрифы» часто и избыточны по приводимой информации, и одновременно недостаточны и ошибочны. К сожалению, сказанное относится практически к любым комментируемым отраслям знания.

Ботаника. Совершенно непонятно, зачем было писать про пачули столь подробно: «пачули – тропический кустарник рода погестемон семейства яснотковых, из его зеленой массы получают эфирное масло, используемое в парфюмерии» (коммент. к с. 374). Для любого читателя «Петербургских апокрифов» важны только первая и последняя часть этой информации; все остальное он без труда может найти в печатных справочниках или в Интернете. И в это же время мы не найдем толкования слова «вербена» (с. 297) из рассказа «Ставка князя Матвея».

Античная мифология. Нам кажется, что Аполлон – скорее, бог из древнегреческой мифологии, нежели из древнеримской (коммент. к с. 43). Перечитав роман Лонга, мы так и не поверили, что Дафнис и Хлоя – мировые символы платонической любви (коммент. к с. 46).

Французская история. Если в комментарии есть справка о Робеспьере (коммент. к с. 178), то почему позабыты и Марат и Шарлота Кордэ из той же «Литании Марии девственнице из Каенны»? Там же есть толкование термину «монтаньяр», но нет разъяснения термину «роялист». Но больше всего режет глаз следующий пассаж: «4 прериаля 1794 г. Цецилия Рено пыталась ножом убить

М. Робеспьера» (коммент. к с. 178). Сесиль Рено покушалась 23 мая 1794 г. или 4 прериаля 2-го года Республики, но смешивать два летоисчисления некорректно.

История русской журналистики. Журнал «Нива» выходил вовсе не до 1916 г. (коммент. к с. 375), а до осени 1918 г. (последний прочитанный нами номер – 39-й, от 28 сентября). И газета «Новое время» выходила не до 1916 г. (коммент. к с. 396), а вплоть до октябрьского переворота; одним из первых постановлений Петроградского ВРК от 26 октября 1917 года было постановление о закрытии, в частности, этого издания. Комментатору удалось раскрыть псевдонимы «Г. С. Новополин» (Г. С. Нейфельд, с. 681) и «Тэффи» (Н. А. Лохвицкая, с. 683), но не удалось это сделать с «А. Поляниным» (С. Я. Парнок, с. 667) и «Андреем Белым» (Б. Н. Бугаев, с. 15).

Петербургская история. Уже почти девяносто лет известен не только месяц переименования Петербурга в Петроград (коммент. к с. 453), но и точная дата этого события – 18 августа 1914 года. Марсово поле стало мемориальным парком с захоронениями не после 1917 года (коммент. к с. 459), а становилось им постепенно: 23 марта (5 апреля) 1917 года там были захоронены жертвы Февраля, к которым позднее были прибавлены жертвы Октября, а в мемориальный парк Марсово поле превратилось в 1920-е.

Петербургский транспорт. Конка в городе существовала не только до (коммент. к с. 498), но и после появления трамвая, вплоть до сентября 1917 года. «Ванька» – не просто извозчик (коммент. к. с. 272), а легковой извозчик (в противоположность ломовику, занимавшемуся перевозкой грузов – ср. прим. к с. 498) без места постоянной стоянки, в отличие от «биржевых».

Петербургская топография. Троицкий мост, если посмотреть на город сверху или перейти по мосту на Петроградскую сторону, соединяет Суворовскую площадь отнюдь не с Каменноостровским проспектом (коммент. к с. 566), а со старинной Троицкой площадью.

Петербургские строения. Самые большие сожаления вызывает приведенная в книге информация о зданиях и сооружениях Петербурга. Практически всегда она одновременно и избыточна и недостаточна. О Николаевском мосте рассказано, кто и когда его строил, когда перестраивал, как и когда мост назывался (коммент. к с. 521), но не упомянут самый важный исторический факт: Николаевский мост был первым постоянным мостом через Большую Неву.

Городская жизнь. Если уж дается толкование слова «капельдинер» (коммент. к с. 513), то почему же тогда нет толкования столь же редкому слову, как «маркер» (с. 298)? Мы должны либо предполагать отсутствие у читателя культурного минимума и тогда растолковывать любое встретившееся ему слово из словаря иностранных слов и толкового словаря, либо не отказывать ему в этих знаниях и пояснять действительно сложные для понимания места. Проведя опрос среди коллег и знакомых разного возраста, нам так и не удалось найти того, кто еще не знал бы, как играть в фанты (см. обширный коммент. к с. 375). И в то же время в книге есть гораздо более трудное место для комментирования: на с. 433 упомянута партия в кабалу, к которой дается пояснение, что «кабала» – вид карточной игры. Ни один из десятков просмотренных нами дореволюционных и современных справочников по карточным играм так и не открыл правил этой таинственной игры. Современные информационные технологии также оказались бессильны: результатом поисков в Интернете была находка следов этой игры в четвертой главе «Защиты Лужина» Набокова, объяснения же правил так и не нашлось.