Текст книги "Великолепное Ориноко"

– Но есть еще что-то… – заметил Мигуэль. – Вы слышите, с востока доносится точно какое-то жужжание?

Действительно, прислушавшись, можно было различить точно отдаленный храп, определить происхождение которого, однако, было невозможно.

– Подождем, – сказал Маршаль. – Я не думаю, чтобы Урбане грозила какая-либо опасность.

– Это и мое мнение, – заявил губернатор, – поэтому можно спокойно вернуться в дома.

Предположение об отсутствии опасности было довольно вероятно, тем не менее только немногие жители последовали этому совету. К тому же начиналось утро, и, может быть, зрение могло дать объяснение тому явлению, которого не могло определить ухо.

В течение трех часов шум в отдалении все нарастал самым странным образом. Казалось, что его производило что-то скользящее или ползущее по земле. Тяжелый и ритмичный, этот звук передавался на противоположный берег реки. Что колебание почвы можно было приписать землетрясению, центр которого находился в Сьерра-Матапее, – в этом ничего не было невероятного. Городок не в первый раз испытывал подобные явления. Что же касается надвигающегося грохота, похожего на шум приближающейся огромной армии, то никто еще не подозревал его настоящей причины.

Губернатор и Маршаль, сопровождаемые пассажирами обеих лодок, направились к одному из ближайших холмов, чтобы осмотреть окрестность на большем расстоянии.

Солнце поднималось на совершенно чистом небе, точно наполненный светящимся газом огромный воздушный шар, гонимый ветром к берегам Ориноко. На горизонте не было ни одного облачка, ни малейшего указания, что день может стать грозовым.

Поднявшись на 30 метров, наблюдатели бросили взгляд к востоку.

Перед ними открывалась бесконечность обширной зеленеющей равнины, «безмолвного травяного моря», как живописно определяет ее Элизе Реклю. Правда, это море было не совсем спокойно. Должно быть, оно действительно колебалось в самой глубине, потому что в расстоянии 4-5 километров над льяносами поднимались облака песчаной пыли.

– Это, – сказал, вглядываясь в даль, Маршаль, – пыль, поднимающаяся с почвы.

– Однако ее поднимает не ветер… – заметил Мигуэль.

– Действительно, ветер чуть заметен, – отвечал Маршаль. – Неужели же это от сотрясения почвы?.. Нет… это объяснение не подходит…

– И потом, – прибавил губернатор, – этот шум… точно от тяжелой поступи…

– Что же это, наконец, такое?! – воскликнул Фелипе.

В этот момент, точно в ответ на вопрос Фелипе, раздался выстрел, который повторило эхо в холмах Урбаны и за которым последовали еще выстрелы.

– Ружейные выстрелы!.. – воскликнул сержант Мартьяль. – Это ружейные выстрелы, или я ничего не понимаю!

– Должно быть, на равнине есть охотники, – заметил Жан.

– Охотники, мое дорогое дитя?.. – ответил Марша ль. – Они не подняли бы такой массы пыли… Или их целый легион.

Тем не менее трудно было предположить, чтобы услышанные выстрелы были произведены не револьверами или карабинами. Даже на желтом фоне пыльного облака можно было заметить легкий белый дымок.

К тому же раздались новые выстрелы, и, как отдаленны они ни были, легкий ветер отчетливо донес их до города.

– По-моему, – сказал Мигуэль, – мы должны отправиться в эту сторону и разузнать, в чем дело…

– И помочь людям, которые, может быть, нуждаются в помощи, – прибавил Варинас.

– Кто знает, – сказал Жан. – Может быть, это мои соотечественники.

– Значит, им приходится иметь дело с целой армией: только тысячи людей могут поднять такое количество пыли!.. Вы правы, Мигуэль, спустимся на равнину…

– Хорошо вооруженные, – прибавил Мигуэль.

Эта мера была необходима, если предчувствие Жана Кермора не обманывало его, если действительно это были оба француза, которые защищались от нападения местных индейцев.

В несколько минут каждый из присутствующих успел сбегать – кто к себе домой, кто к лодкам. Губернатор и несколько горожан, трое географов, сержант Мартьяль и его племянник, с револьверами у пояса, с карабинами за плечами, направились к равнине, обходя холмы Урбаны.

К ним присоединился также и Маршаль, который с нетерпением ждал объяснения непонятного явления.

Маленький отряд двинулся скорым шагом, а так как облако пыли шло ему навстречу, то разделявшее их расстояние в 3-4 километра можно было пройти в самое короткое время.

К тому же даже на этом расстоянии можно было бы различить человеческие фигуры, если бы не мешали тустые облака пыли. Впрочем, можно было разглядеть огонь выстрелов, которые раздавались по временам все более и более явственно для уха. Тяжелый и ритмичный шум становился отчетливее по мере того, как приближалась еще не видная для глаз, низкая, ползущая масса.

Пройдя еще один километр, Мигуэль, который шел во главе отряда рядом с губернатором, держа наготове ружье, вдруг остановился, и из груди его вырвался крик удивления. Этому крику вторил сержант Мартьяль.

А! Старый солдат не верил нашествию тысяч черепах, которые в период кладки яиц наводняют пески Ориноко между устьем Ароки и песчаными мелями Карибена… Так вот, это были именно они!

– Черепахи… это черепахи! – воскликнул Мигуэль, и он не ошибся.

Да!.. Это были черепахи… Сотни тысяч, может быть, больше. И все они двигались к правому берегу реки. Но почему? Это было совершенно ненормальное явление, выходившее из рамок привычек этих животных, так как время кладки яиц давно прошло…

Маршаль ответил на этот вопрос, который пришел всем в голову.

– Я думаю, что эти животные испугались землетрясения… Вероятно, выгнанные из вод Тортуги и Суапура, которые вышли из берегов, они приползли искать себе убежища в Ориноко, а может быть, и дальше. Их толкнул на это инстинкт самосохранения.

Объяснение было очень простое и единственно возможное.

Получив объяснение этого нашествия черепах, нужно было уяснить себе причину выстрелов. Кому необходимо было защищаться от этих черепах? И потом, что могли сделать пули против их непроницаемых панцирей?..

Скоро оказалось возможным объяснить себе и это.

Черепахи продвигались компактной массой, тесно прижавшись друг к другу. Казалось, что двигается огромная поверхность из панцирей, покрывшая собой пространство в несколько квадратных километров.

На этой движущейся поверхности метались из стороны в сторону различные животные которые, чтобы спастись и не быть раздавленными, должны были взобраться на нее. В одном месте, застигнутые врасплох этим нашествием, бегали и прыгали обезьяны-ревуны, которые, выражаясь словами сержанта Мартьяля, находили эту поверхность глупой. В другом месте можно было заметить несколько пар хищников – завсегдатаев венесуэльских провинций – ягуаров, пум, таких же страшных для человека и здесь, как если бы они бегали в лесу или по равнине. От этих-то хищников и защищались два человека с помощью ружей и револьверов. Уже несколько трупов валялось на спинах черепах. Волнообразные движения этих животных не могли не стеснять людей, с трудом удерживавшихся на них в равновесии, тогда как четвероногие и обезьяны чувствовали себя гораздо лучше.

Кто были эти два человека? Ни Маршаль, ни губернатор не могли их узнать за дальностью расстояния. Во всяком случае, по их костюмам можно было видеть, что это не были ни яруросы, ни мапойосы, ни какие-либо другие индейцы, посещающие территорию среднего Ориноко.

Не были ли уж это в самом деле те два француза, которые отправились в восточные равнины и возвращения которых тщетно ожидали? Суждено ли было Жану Кермору – ему пришла эта мысль в голову – увидеть соотечественников?..

Маршаль, Мигуэль, Фелипе, Варинас, губернатор и те из жителей, которые отправились с ним, замедлили шаги… Следовало ли двигаться дальше?.. Конечно, нет… Остановленные первой шеренгой черепах, они должны были бы вернуться назад, не имея возможности соединиться с теми двумя людьми, которых осаждали со всех сторон хищники.

Жан настаивал, чтобы все тотчас же двинулись к ним на помощь, нисколько не сомневаясь, что эти люди были – французский путешественник и его товарищ, натуралист…

– Это невозможно, – сказал Маршаль, – и бесполезно… Мы только подвергли бы себя бесполезному риску, не оказав им никакой помощи… Лучше дать возможность черепахам достигнуть реки… Там их масса рассеется сама собой…

– Конечно, – сказал губернатор, – но нам грозит серьезная опасность!

– Какая?..

– Если эти десятки тысяч черепах встретят на своем пути Урбану, если они не изменят направления своего пути, достигнув реки… наши дома пропали!..

К несчастью, ничем нельзя было отвратить этой катастрофы. Обойдя холмы, медленно движущаяся, но ни перед чем не останавливающаяся лавина приближалась к Урбане, от которой ее отделяло не больше 200 метров. Все было бы раздавлено, опрокинуто, уничтожено внутри города… «Трава не растет там, где прошли враги», – говорит старинная поговорка… Точно так же можно было бы сказать и теперь. Не осталось бы ни одного дома, ни одной хижины, ни одного деревца, ни одного кустика там, где прошла бы эта масса черепах…

– Огня… огня! – воскликнул Маршаль.

Огонь-это было единственное препятствие, которое можно было противопоставить такому нашествию.

При мысли об опасности, которая им угрожала, жители городка, женщины и дети, охваченные паникой, кричали от ужаса… Мысль Маршаля мигом была понята, и пассажиры лодок, их экипаж – все принялись за работу.

Перед городом расстилалась широкая равнина, покрытая густой травой, которая благодаря двум жарким дням совершенно высохла и среди которой поднимались фруктовые деревья, покрытые уже плодами.

Нужно было пожертвовать этими плантациями.

В десяти или двенадцати местах, в расстоянии ста шагов от Урбаны, была подожжена трава. Пламя сразу охватило сушь, точно вырываясь из-под земли. Густой дым смешался с облаками пыли, которую ветер относил к реке.

Тем не менее масса черепах все продвигалась вперед; конечно, она продвигалась бы до тех пор, пока первые ряды черепах не дошли до огня, который тогда потухнет…

Таким образом, несчастье не было бы предупреждено и от Урбаны, раздавленной и разрушенной, остались бы только развалины…

Случилось, однако, иначе: средство, предложенное Маршалем, должно было подействовать…

Прежде всего сержант Мартьяль, Мигуэль, его друзья и те из жителей, которые были вооружены, встретили хищников огнем из ружей, так как оба человека, находившиеся на массе черепах, защищались от хищных животных, по-видимому, уже последними снарядами.

Встреченные перекрестным огнем, несколько хищников упали под пулями, другие, испуганные пламенем, обратились в бегство, повернув к востоку, вслед за обезьянами, которые бежали впереди других животных, наполняя воздух ревом.

В этот момент можно было заметить, что оба человека бросились к линии огня, чтобы добраться до нее раньше черепах, которые двигались к ней довольно медленно…

Минуту спустя Жак Хелло и Герман Патерн – это были они – находились в безопасности около Маршаля. А масса черепах, свернув в сторону от огня, который пылал на протяжении километра, спустилась к реке и исчезла в водах Ориноко.

Глава девятая. ТРИ ПИРОГИ ПЛЫВУТ ВМЕСТЕ

Вследствие этого неожиданного нашествия, которое грозило совершенно уничтожить Урбану, отправление пирог задержалось на сутки. Так как оба француза намеревались продолжать обследование Ориноко до Сан-Фернандо на Атабапо, то не лучше ли было ехать вместе с ними? А в этом случае, чтобы дать им время отдохнуть и приготовиться к дальнейшему пути, не лучше ли было отложить отъезд до следующего дня?..

Конечно, так и решили Мигуэль, Фелипе и Варинас. После этого всякий удивился бы, если бы дядюшка с племянником оказались иного мнения. К тому же Жак Хелло и Герман Патерн, имея собственную пирогу, не были никому помехой, и, что бы ни думал сержант Мартьяль, для трех лодок идти вместе было безопаснее.

– Не забудь, что это соотечественники, – сказал ему Жан Кермор.

– Немного молоды они! – пробормотал сержант Мартьяль, покачав головой.

Так как всем интересно было узнать их историю, то французы поспешили рассказать ее.

Жак Хелло, 26 лет, был родом из Бреста. После нескольких удачно исполненных поручений ему предложено было министром народного просвещения обследовать территорию Ориноко. Он прибыл к устьям этой реки шесть недель назад.

Этот молодом человек считался замечательным исследователем, в котором храбрость сочеталась с благоразумием и поведение которого дало уже много доказательств его выносливости и энергии. Его черные волосы, блестящие глаза, цвет лица, которому горячая кровь придавала много живости, рост выше среднего, крепкое телосложение и естественное изящество всей фигуры невольно располагали к нему. Его серьезное и в то же время веселое лицо вызывало к себе симпатию с первого раза. Он нравился, не ища того сам, просто, естественно, без всякой позы, нисколько не заботясь о том, чтобы на него обращали внимание.

Его товарищ, Герман Патерн, 28 лет, посланный вместе с ним министром, был тоже бретонец. Происходил он из зажиточной семьи города Ренн. Его отец был советником суда. Его мать и обе его сестры были еще живы, тогда как Жак Хелло, единственный сын, потерял своих родителей, от которых получил наследство, достаточное для удовлетворения его потребностей.

Герман Патерн, не менее решительный, чем его давнишний товарищ по школе, но совсем иной по своему характеру, ехал или шел туда, куда его вез или вел Жак Хелло, никогда ему ни в чем не переча. Он был страстным натуралистом, интересуясь особенно областью ботаники, а также любителем-фотографом. Он готов был заниматься фотографией под пулеметом и не двинулся бы с места под выстрелами, как и его объектив. Он не был красив, но не был и уродлив; да и возможно ли быть уродливым, имея умное лицо и обладая при этом неистощимым запасом добродушия! Будучи ниже ростом, чем его товарищ, он обладал железным здоровьем и сложением, которое могло выдержать какие угодно испытания. Неутомимый ходок, не знающий устали, он обладал одним из тех желудков, которые переваривают булыжники, и никогда не жаловался, если обед плох или запоздает. Узнав, какое поручение дано Жаку Хелло, он предложил себя в качестве его помощника. Какого другого, лучшего, более полезного и более надежного товарища мог найти Жак Хелло, знавший его долгие годы? Что касается их путешествия, то оно могло продолжаться, сколько бы ни понадобилось. Никаких сроков для него установлено не было. Оно должно было совершаться не только по течению Ориноко, но и по малоисследованным его притокам, едва нанесенным на карту, – главным образом по среднему течению до Сан-Фернандо, где был намечен крайний пункт путешествия.

Остается сказать, при каких условиях, изучив Ориноко от многочисленных рукавов его устья до Боливара и от Боливара до Урбаны, оба друга захотели обследовать восточный берег реки. Оставив свою пирогу и багаж в Урбане, один из них взял с собой инструменты для наблюдений и превосходный карабин системы Гаммерлесса, другой вооружился ящиком натуралиста и ружьем. Кроме того, каждый взял с собой по паре револьверов в кожаных кобурах.

Оставив Урбану, Жак Хелло и Герман Патерн направились к горам Сьерра-Матапея, до тех пор мало исследованным. Их сопровождала охрана из мапойосов, несших разный материал, необходимый для лагерной жизни. Когда они очутились у цели своей экспедиции, их отделяло от берегов Ориноко 300 километров. Изучив течение Суапура, в южном направлении, и течение Тортуги, или реки Шаффаньона, в северном направлении, сняв план местности и собрав нужные растения, они решили возвращаться.

Вот тут-то и случились с ними неожиданные события.

Прежде всего, молодых людей атаковал отряд индейцев, которые бродят в глубине страны. Когда они, не без опасности для себя, отразили это нападение, им пришлось отступить со своей охраной к подножию Сьерра-Матапея, где проводник и его люди предательски покинули их. Оставшись на расстоянии 20 лье от Урбаны без провизии, которая оказалась украденной, имея только инструменты и оружие, они решили идти к этому городу, питаясь дичью. Ночи они проводили под деревьями: один спал, другой был настороже.

Таким-то образом 48 часов назад их застала врасплох на. отдыхе, после землетрясения, масса черепах. Отступить они не могли, потому что отступление им было отрезано хищниками, которых теснили черепахи. Тогда они не задумались взобраться на эту массу, которая двигалась по правому берегу Ориноко, что было и благоразумно, и по пути. До сих пор их примеру последовали только обезьяны, но за несколько лье до реки в этот самый день еще ряд испуганных животных последовал за обезьянами. Тогда положение стало очень опасным. Приходилось защищаться против хищников: пум и ягуаров. Несколько штук их было убито, пока масса черепах продолжала продвигаться к Ориноко. Однако Жак Хелло и Герман Патерн расстреливали уже последние свои патроны, когда заметили вдали первые дома Урбаны за линией огня, который защищал город. Дальнейшее уже известно. Так кончилась экспедиция этих двух французов. И так как оба они были живы и здоровы, а город избежал опасности быть раздавленным этой движущейся массой-лавиной, то все оказалось к лучшему.

Так окончил свой рассказ Жак Хелло. Что касается дальнейшего путешествия, то он намерен был продолжать его по-прежнему. Герман Патерн и он должны были продолжить исследование реки до Сан-Фернандо на Атабапо.

– До Сан-Фернандо? – спросил Мартьяль, сдвигая брови.

– Но не дальше, – ответил Жак Хелло.

– А!

Вероятно, в устах сержанта Мартьяля это «а» должно было означать скорее удовольствие, чем неудовольствие.

Очевидно, нареченый дядюшка Жана Кермора становился все более и более антиобщественным человеком.

Жан вынужден был в свою очередь рассказать свою историю, и нет ничего удивительного, что Жак Хелло проникся живым участием к этому юноше 17 лет, который не отступал перед опасностями подобного путешествия. Его товарищ и он сам не знали лично полковника Кермора, но в Бретани они слышали о его исчезновении. И вот теперь они встретили этого полуребенка, отправившегося на поиски отца, Герман Патерн, который сохранил некоторые воспоминания о семье Кермора, старался припомнить все, что он знал…

– Жан, – сказал Жак Хелло, когда тот окончил свой рассказ, – мы счастливы, что встретились с вами. И так как мы все равно намерены были ехать в Сан-Фернандо, то отправимся вместе. Там, я надеюсь, вы получите новые данные, касающиеся полковника Кермора, и если мы сможем быть вам полезными, рассчитывайте на нас.

Молодой человек поблагодарил своих соотечественников, сержант же Мартьяль пробормотал про себя:

«С одной стороны три географа, а с другой стороны эти два француза!.. Тысяча громов!.. Это слишком много… слишком уж их много, этих людей, желающих оказать нам услуги!.. Внимание!.. Надо быть настороже!»

В этот день к полудню приготовления к путешествию были окончены, поскольку они относились к третьей лодке, так как обе другие были уже готовы с утра. Третья лодка называлась «Мориша». Ее рулевым был банивас, по имени Паршаль, а гребцами девять индейцев. Возобновив провизию, Жак Хелло жалел лишь о лагерных принадлежностях, которые были украдены у него во время экспедиции к Сьерра-Матапею. Что касается Германа Патерна, спасшего свой ящик натуралиста, то ему жаловаться было не на что.

На другой день, 28 августа, с восходом солнца пассажиры всех трех лодок распростились с губернатором, Маршалем и жителями, которые оказали им такой радушный прием.

Лодки отчалили одна за другой. Поднимавшийся ветер благоприятствовал плаванию, и, так как он свежел, можно было рассчитывать на благоприятное путешествие. После прощального привета Урбане подняли паруса и поплыли вверх вдоль правого берега, где течение слабее.

Начиная от Урбаны Ориноко течет почти по прямой линии, с севера на юг, до Сан-Фернандо. Оба этих города занимают углы двух главных поворотов реки и лежат почти на одном и том же меридиане. Таким образом, при благоприятном ветре путешествие оказалось бы недлинным.

Все три фальки шли вместе с одинаковой скоростью, то гуськом, как шаланды на Луаре, когда этого требовала узость фарватера, то вытянувшись в одну линию, фронтом, когда фарватер был достаточно широк.

Нельзя сказать, чтобы русло Ориноко было узко между берегами, но выше Урбаны река загромождена обширными песками. В то время пески, нанесенные разливами, образовывали множество островов, центральная часть которых представляла собой зеленеющие холмы. Поэтому необходимо было лавировать между ними.

Когда лодки сближались до нескольких метров, пассажиры разговаривали друг с другом. Жан не мог не отвечать на обращенные к нему вопросы, так как разговор касался главным образом поисков полковника Кермора и шансов их успеха. Жак Хелло не переставал подбадривать юношу.

Время от времени Герман Патерн, поставив свой фотографический аппарат на носу «Мориши», делал снимки с тех пейзажей, которые того стоили.

Разговоры не ограничивались обменом мыслями между «Галлинеттой» и «Моришей». Оба француза интересовались также географической экспедицией Мигуэля, Фелипе и Варинаса. Часто можно было услышать, как они с воодушевлением спорили, когда сделанные на пути наблюдения давали почву для каких-нибудь выводов. Французы сразу ухватили различие характеров трех ученых. Как и следовало ожидать, более всего доверия и симпатии внушал им Мигуэль. В общем, этот маленький мирок уживался как нельзя лучше; Жак Хелло извинял даже сержанту Мартьялю его ворчливость старого солдата.

Между прочим, ему пришла в голову мысль, которая, по-видимому, не приходила в голову Мигуэлю и его друзьям, и он сообщил ее Герману Патерну:

– Ты не находишь странным, что этот ворчун – дядюшка молодого Кермора?

– Почему же странно, если полковник и он – зятья?..

– Конечно, но в таком случае, признайся, они шли по службе далеко не ровно… Один полковник, а другой так и остался сержантом…

– Что же такого, Жак? Это бывает… Вероятно, будет и в будущем много раз…

– Ну, пусть будет по-твоему, Герман… В конце концов, если им пристало быть дядюшкой и племянником, то это их дело.

Действительно, Жак Хелло имел некоторые основания находить это странным. Он считал, что родство их только фиктивное, придуманное для облегчения путешествия.

В течение утра маленькая флотилия прошла мимо устья Капанапаро, затем мимо устья Индабаро, который является рукавом первого.

Нечего и говорить, что главные охотники пирог – с одной стороны Мигуэль, с другой – Жак Хелло – охотно стреляли дичь, которая попадала под выстрелы. Утки и вяхири, приготовленные под разными соусами, вносили приятное разнообразие в пищу путешественников, состоявшую из сушеного мяса и консервов.

Любопытную картину представлял левый берег с его остроконечными скалами, первыми отрогами холмов Барагуана, у подошвы которого река все еще достигает ширины 1800 метров. Дальше она сужается к устью Мины, и течение, которое становится здесь гораздо более быстрым, могло грозить задержкой для лодок.

К счастью, ветер был довольно свежий, так что мачты, сделанные из простых древесных стволов, частью только очищенных от коры, гнулись под парусами. Впрочем, никаких поломок не произошло, и около трех часов пополудни лодки были перед домом в Тигре, имением Маршаля.

Если бы гостеприимный старик был дома, то, конечно, волей или неволей – без сомнения, «волей» – пришлось бы здесь остановиться, по крайней мере на один день. Маршаль никогда не позволил бы Жаку Хелло и Герману Патерну миновать его жилище, не говоря уж о том, что они обещали ему быть у него при возвращении.

Начиная с этого пункта плавание сделалось более трудным; оно было бы еще труднее, если бы ветер не сохранил своего направления и достаточной силы, которая позволяла фалькам преодолевать силу течения. В одном месте ширина Ориноко уменьшается здесь до 1200 метров и его русло загромождает множество рифов.

Все эти препятствия были побеждены благодаря искусству гребцов. К половине шестого вечера фальки, пройдя мимо реки Карино, остановились на ночевку у устья Рио-Синаруко.

На небольшом расстоянии отсюда лежал остров Макьюпайн, покрытый густым лесом, заросли которого почти непроходимы. Этот лес состоит отчасти из пальм «льянера», листья которых достигают длины от четырех до пяти метров. Из этих листьев делаются крыши индейских хижин на время рыбной ловли. На острове находилось несколько семейств мапойосов, с которыми Мигуэль и Жак Хелло вступили в разговоры.

Сначала при виде иностранцев женщины, по местному обычаю, убежали и вернулись одетые в длинные рубашки. До этого же на них ничего не было надето, кроме пояса, как у мужчин; их единственным прикрытием были длинные распущенные волосы. Эти индейцы заслуживают быть отмеченными среди других племен Центральной Венесуэлы как крепкие, высокие, мускулистые и здоровые люди.

С их помощью охотникам удалось проникнуть через густой лес, который покрывает устье Синаруко.

Двумя выстрелами были убиты два пекари огромного роста. Множество выстрелов было тщетно выпущено в группы капуцинов – обезьян, достойных, конечно, этого монашеского наименования.

– К этим четвероруким очень трудно подойти близко, – сказал Мигуэль. – Что касается меня, то, сколько я ни тратил пороха и свинца, мне никогда не удавалось убить хоть одного из них.

– А жаль, потому что эти звери, хорошо изжаренные, представляют собой великолепное кушанье.

Таково было и мнение Шаффаньона, как объявил об этом Жан.

– Выпотрошенная обезьяна, изжаренная на медленном огне, – это первоклассное кушанье.

В этот вечер пришлось удовольствоваться пекари, которые были разделены между тремя лодками. Конечно, сержанту Мартьялю невозможно было отказаться от предложенной ему Жаком Хелло части пекари.

Это внимание было оценено Жаном, который поблагодарил охотника, сказав:

– Если наш соотечественник хвалит жареную обезьяну, он с не меньшей похвалой отзывается и о достоинствах пекари; в одном месте он даже говорит, что ничего лучшего не ел за все время своего путешествия.

– И он прав, – ответил Жак Хелло. – Но за недостатком обезьян…

– …приходится есть дроздов! – вставил свое слово сержант Мартьяль, думая, вероятно, что его ответ может сойти за благодарность.

В самом деле, пекари были превосходны, и сержант Мартьяль должен был с этим согласиться. Однако он объявил все же Жану, что в дальнейшем намерен есть только тех пекари, которых убьет сам.

– Однако, дядюшка, трудно отказать… Хеллc очень любезен… возьми!.. Пусть только попадется мне на хороший выстрел пекари, я застрелю его так же хорошо, как и этот Хеллс!

Юноша протянул сержанту руку с улыбкой, от которой не мог удержаться.

– К счастью, – пробормотал сержант, – все эти любезности окончатся в Сан-Фернандо, и я думаю, что это не будет слишком рано.

На следующее утро лодки отплыли еще тогда, когда пассажиры спали в своих каютах. Ветер, казалось, установился северный, и рулевые Вальдес, Мартов и Паршаль, пускаясь в дорогу так рано, надеялись в тот же вечер прибыть в Карибен, лежащий на 40 километров выше Меты.

День прошел без всяких приключений. Вода в реке была довольно высока, и лодки без особого труда перевалили узкие проходы между рифами, особенно капризные у верхней оконечности острова Паргуацы, названного так по имени реки, впадающей в Ориноко с правой стороны.

Правый берег реки представлял собой совершенно иную картину. Это уже не были бесконечные равнины, тянущиеся до горизонта, на котором вырисовывались горы.

Колебания почвы, весьма чувствительные и близкие к поверхности, образовали отдельные вершины и холмы странной формы. Это орографическое строение дальше к востоку переходило в настоящую горную цепь. Береговые горы странно контрастировали с льяносами левого берега.

После полудня, когда правый берег опять стал пологим, лодки должны были подняться к левому берегу, чтобы пройти узкий фарватер Карибена, единственный судоходный в этом месте реки.

К востоку расстилались обширные пески, черепашьи «поля», когда-то столь богатые черепахами и не уступавшие пескам Урбаны. Беспорядочная их эксплуатация, ничем не регулируемая, предоставленная неблагоразумной жадности предпринимателей, должна была привести в конце концов к полнейшему исчезновению черепах в этих местах. Уже и теперь количество черепах здесь страшно уменьшилось. Благодаря этому Карибен, удачно расположенный вблизи устья Меты, одного из больших притоков Ориноко, потерял все свое прежнее значение. Вместо того чтобы сделаться городом, он превратился в жалкую деревушку, а кончит тем, что обратится в простой поселок, каких много на среднем течении Ориноко.

Проходя мимо гранитных берегов одного из островов, который носит название Тигровый камень, пассажиры могли наблюдать в этих скалах, знаменитых в Венесуэле, любопытное явление.

Они услышали целую гамму отчетливых звуков, которые сливались в довольно явственную гармонию. Так как лодки шли все это время вместе, то можно было услышать, как стоявший на носу «Галлинетты» сержант Мартьяль закричал:

– Вот штука! Кто же этот капельмейстер, который исполняет такую серенаду?..

Никакой серенады не было, хотя эта местность по своим обычаям мало чем отличается от испанских провинций – Кастилии или Андалузии. Но путешественники могли думать, что они в Фивах, у подножия статуи Мемнона.

Мигуэль поспешил дать объяснение этого акустического явления.

– При восходе солнца, – сказал он, – эта музыка была бы еще более явственной, и вот почему: эти скалы содержат в большом количестве пластинки слюды; под лучами солнца разреженный воздух выходит из расщелин этих скал и заставляет вибрировать эти пластинки.

– Солнце – недурной музыкант! – заметил Жак Хелло.

– Ну, это не может сравниться… – начал было сержант Мартьяль.

– Конечно, нет, – поспешил заметить Герман Патерн, – но все же на фоне пейзажа такой естественный орган вещь хорошая…

– Слишком много народу его слушает! – проворчал Мартьяль.