Текст книги "Тайна Вильгельма Шторица"

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Мира пропала!

Когда в доме раздался этот крик, то его значение было даже как будто не сразу понятно. Как – пропала? Не может быть. Куда она могла пропасть? Это было невероятно.

За полчаса перед тем Марк и госпожа Родерих находились в спальне Миры, и она преспокойно лежала на постели, уже одетая по-дорожному. Дышала она очень ровно и как будто дремала. Марк только что покормил ее и сам пошел вниз обедать. После обеда доктор и он отправились наверх, чтобы взять Миру и перенести в карету.

На постели ее не оказалось. В комнате не было никого.

– Мира! – закричал Марк, бросаясь к дому и хватаясь за раму. Но окно было заперто. Если Миру похитили, то не через окно.

Прибежала госпожа Родерих, прибежал капитан Гаралан. По всему дому только и было слышно:

– Мира!.. Мира!..

Она не откликалась. Это было понятно, она не могла откликнуться, этого от нее никто и не ждал. Но куда же она скрылась из комнаты? Как она могла незаметно встать с кровати, перейти через комнату матери и сойти вниз?

Я в это время укладывал в карету разные мелкие вещи. Услышав крик, я вбежал в дом.

Доктор и мой брат бегали взад и вперед и кричали как сумасшедшие.

– Что такое с Мирой? – спросил я Марка.

– Что вы кричите?

Доктор с трудом ответил мне:

– Мира… пропала!..

Госпоже Родерих сделалось дурно, пришлось уложить ее в постель. Капитан Гаралан подбежал ко мне с искаженным лицом и дикими глазами и закричал:

– Это опять он!

Я принялся размышлять. Мнение капитана Гаралана казалось мне не особенно основательным. Что Вильгельм Шториц мог пробраться в дом, это было вполне допустимо. Он мог воспользоваться некоторой суматохой, поднявшейся перед отъездом, и проскользнуть через дверь благодаря своей невидимости. Но тогда, стало быть, он или его лакей все время наблюдали за домом и подстерегали удобный момент?

Пробраться в дом, допустим, он мог, но как он мог устроить похищение Миры? Я все время не отходил от тех дверей галереи, возле которых стояла карета. Я бы непременно должен был увидеть Миру. Шториц – невидимка, я не мог его видеть. Но как же Мира?

Я сошел в галерею и позвал лакея. Ворота из сада на бульвар Текели заперли за замок, я вынул ключ и спрятал в карман. Осмотрели весь дом, все подвалы, все погреба, башню, террасу. Обыскали сад.

Никого не нашли.

Я вернулся к Марку. Бедняжка плакал навзрыд горькими слезами.

Я находил, что нужно сейчас же дать знать начальнику полиции.

– Пойдемте со мной, – предложил я капитану Гаралану, – я сейчас иду в ратушу.

Карета все еще стояла у подъезда. Мы сели в нее и помчались на площадь Курца.

Штепарк сидел у себя в кабинете. Я изложил ему дело. Хоть он и привык ничему не удивляться, но наше известие его поразило.

– Мадемуазель Родерих пропала! – вскричал он.

– Да, и при каких странных обстоятельствах, – отвечал я. – Сама ли она убежала, похитил ли ее кто-нибудь, но только ее нет. Это факт.

– Тут опять не обошлось без Шторица, пробормотал Штепарк.

Значит, начальник полиции полагал то же самое, что и капитан Гаралан. Подумав немного, он прибавил:

– По всей вероятности, это и есть та самая «штука», которую он похвалялся сделать, когда беседовал со своим лакеем. Вы помните?

Господин Штепарк был прав. Шториц действительно как бы сам предупредил нас о своем намерении, а мы, безумцы, отнеслись к этому легко и не приняли никаких мер, чтобы защититься.

– Не отправиться ли мне к вам в дом, господа? – сказал Штепарк. – Не пойти ли нам сейчас же?

– Пойдемте, пойдемте, – сказал я.

– Я к вашим услугам. Только вот распоряжусь.

Штепарк позвал чиновника и велел ему отправить к дому Родерихов наряд полицейских и оставить его там на всю ночь. После того он долго о чем-то говорил вполголоса со своим помощником. Наконец мы все трое сели в карету и поехали. Осмотрели весь дом, и опять безуспешно. Но тут Штепарк сделал одно интересное наблюдение, когда вошел в спальню Миры.

– Господин Видаль, – сказал он, – не чувствуете ли вы здесь того странного запаха, который мы с вами однажды уже слышали?

Действительно, в комнате чем-то слегка попахивало. Я вспомнил и воскликнул:

– Пахнет той самой жидкостью, которая была налита в пузырьке, разбившемся в лаборатории у Шторица.

– Совершенно верно, господин Видаль, и это обстоятельство наводит на разные предположения. Если это та самая жидкость, от которой человек становится невидимым, то Шториц мог влить ее в рот мадемуазель Родерих. Мира сделалась тоже невидимкой, и он ее похитил незаметно для вас.

Мы были поражены. Да, вероятно, это именно так и произошло. Когда мы обыскивали лабораторию, Шториц был, вероятно, там и нарочно разбил пузырек с жидкостью, чтобы она не попала в наши руки. Запах от нее был тогда совершенно такой же, какой чувствовался теперь в комнате Миры.

Вильгельм Шториц, воспользовавшись суматохой перед отъездом, проник в дом и похитил Миру Родерих.

Что это была за новость для нас! Я ухаживал за Марком, доктор Родерих – за женой.

С каким нетерпением дожидались мы наступления дня!

А на что нам был день? Вильгельма Шторица все равно и днем нельзя было видеть. Он умел окружать себя непроницаемым мраком.

Штепарк пробыл с нами до рассвета и ушел к себе в управление. На прощание он мне сказал:

– Видаль, не теряйте бодрости. Или я сильно ошибаюсь, или ваши горести подходят к концу.

Это было странно слышать при существующих обстоятельствах, так что я ничего не ответил Штепарку и только посмотрел на него довольно тупо. Я был так измучен и физически и морально, что даже слышал плохо и еще хуже соображал. Из меня в тот момент ничего нельзя было вытянуть.

В восемь часов мы получили извещение от губернатора, что все меры для розыска Миры Родерих приняты. Все мы на это только улыбнулись с самым горьким недоверием. Что мог поделать тут губернатор?

На следующий день с утра весть о пропаже Миры разнеслась по всему городу и вызвала неописуемое волнение.

В девять часов пришел поручик Армгард и предоставил себя в полное распоряжение своего товарища. Но, Боже мой, для чего? Зачем?

Однако капитан Гаралан посмотрел на это иначе. Он не счел предложение поручика Армгарда излишним и с благодарностью его принял. Надев саблю, он сказал товарищу:

– Идем.

Оба офицера направились к дверям. У меня вдруг явилось непреодолимое желание пойти с ними. Я предложил это и Марку. Должно быть, он меня не понял, потому что ничего не ответил.

Когда я вышел, офицеры уже шли по набережной. Редкие прохожие с ужасом поглядывали на наш дом. Не из него ли вышла вся буря, разразившаяся над городом?

Когда я догнал Армгарда и Гаралана, капитан поглядел на меня довольно бессознательно, почти не узнавая.

– Вы с нами, господин Видаль? – спросил меня Армгард.

– Да. А куда вы идете?

Поручик пожал плечами. Он не знал. Должно быть, куда глаза глядят. Навстречу случаю. Но разве случай не самый надежный проводник?

Пройдя несколько шагов, капитан Гаралан спросил отрывисто:

– Который час?

– Четверть десятого, – ответил его товарищ, вынув из кармана часы.

Мы опять пошли.

Шли неуверенно и молчали. Перейдя Мадьярскую площадь и выйдя на улицу Милоша, мы обошли вокруг всей Михайловской площади под ее сводами. Временами капитан Гаралан останавливался как вкопанный и опять спрашивал, который час. «Двадцать пять минут десятого, половина десятого, без четверти десять», – последовательно отвечал ему товарищ. Получив ответ, капитан снова шел дальше.

Повернув налево, мы прошли мимо собора. Подумав немного, капитан Гаралан направился по улице Бигар.

Аристократический квартал Рача казался точно вымершим. Редко попадались торопливые прохожие. Почти во всех особняках окна были закрыты, точно в дни общего траура.

С конца улицы перед нами открылся весь бульвар Текели. Он был совершенно пустынен. После пожара дома Шторица публика стала его избегать.

Куда теперь направится капитан Гаралан? Вверх ли, по направлению к замку, или вниз, к набережной Батьяни, к Дунаю?

Он остановился опять как бы в нерешительности. С его губ слетел обычный вопрос:

– Который час, Армгард?

– Без десяти десять, – отвечал поручик.

– Пора, – сказал капитан и быстро пошел по бульвару.

Мы дошли до решетки дома Шторица, но Гаралан даже не остановился, а обогнул дом и зашел сзади к забору сада. Забор был высотой около двух с половиной метров.

– Помогите! – сказал капитан, указывая на верх забора.

Я сразу понял все. Я понял цель несчастного брата Миры.

Десять часов – ведь это сам Шториц назначил. Мы с Штепарком подслушали тогда его разговор с лакеем.

Я сам сообщил об этом капитану Гаралану, и он запомнил. Да, в этот именно час злодей собирался открыть тайник у себя во дворе и достать из него свое опасное снадобье. Дастся ли нам застигнуть его за работой? Вероятность была очень небольшая. Но все-таки представлялся удобный случай, которого ни под каким видом не следовало упускать.

Помогая друг другу, мы перелезли через забор и соскочили с него в глухую темную аллею с часто насаженными деревьями. Тут никакой Шториц не мог нас увидеть.

– Стойте тут, – сказал капитан, а сам пошел вдоль забора к дому и скрылся у нас из виду.

С минуту мы постояли на месте, но любопытство взяло верх, и мы пошли тоже. За деревьями нас совсем не было видно. Мы шли, пригибаясь к земле под ветвями, стараясь ступать совершенно без всякого шума.

Так мы приблизились к дому. Нас от него отделяла открытая лужайка, шириной метров двадцать. Мы легли на землю и жадно вглядывались, затаив дыхание.

От дома оставались только одни закопченные стены. Крутом на земле валялись камни, кирпичи, обуглившиеся балки, покоробившееся железо, груды пепла, изломанная мебель. Мы смотрели на весь этот разгром и думали: как жаль, что вместе с домом не сгорел и сам немец со своей проклятой тайной!

Мы с поручиком окинули взглядом всю площадку и вздрогнули. В тридцати шагах от нас, тоже прячась за деревьями, стоял капитан Гаралан, устремив глаза на ближайший угол дома. Он стоял в напряженной позе человека, готовящегося сделать прыжок, и сильно напоминал льва или тигра, подстерегающего добычу.

Мы стали глядеть в ту сторону, куда глядел он, и скоро поняли, на что он смотрит. Происходило странное явление. Обломки шевелились, хотя никого около них не было. Кто-то невидимый осторожно, тихо, чтобы не обратить внимания, передвигал их, переносил, перекладывал, и все это делалось обдуманно и методично.

Мы смотрели вытаращенными от страха глазами. Нас ослепила догадка. Тут были Вильгельм Шториц и его лакей. Работали невидимки, но работа была видна.

Вдруг послышался бешеный крик. Со своего места мы увидели, как капитан Гаралан одним прыжком бросился к обломкам и натолкнулся на какое-то невидимое препятствие. Мы видели, что он то двигается вперед, то отступает, наклоняется, выпрямляется, вообще делает такие движения, как будто борется врукопашную с невидимым врагом.

– Ко мне! – крикнул капитан Гаралан. – Я его держу!

Я и поручик Армгард бросились к нему.

– Я держу этого негодяя, я его схватил! – повторял капитан Гаралан. – Ко мне, Видаль! Ко мне, Армгард!

Вдруг я почувствовал толчок от невидимой руки и почувствовал у себя на лице чье-то горячее дыхание.

Да, это рукопашная схватка. Схватка с невидимым врагом! Кто бы он ни был, Шториц или кто другой, но мы его не выпустим и заставим сказать, куда он девал Миру.

Выходило опять совсем так, как я говорил Штепарку. Шториц мог делаться невидимкой, но материальность его при этом сохранялась. Он не делался призраком. Он тут, мы его схватили, держим, и, конечно, удержим, несмотря ни на что.

Я держу его за одну руку, Армгард за другую.

– Мира? Где Мира? – лихорадочно задавал вопросы пленнику капитан Гаралан.

Ответа нет. Негодяй вырывается, борется. Он оказывается очень сильным. Если он вырвется, то сейчас же убежит, скроется, и мы никогда больше его не увидим.

– Скажешь ли ты, где Мира? – повторяет капитан Гаралан вне себя от ярости.

Наконец раздается ответ:

– Никогда!.. Никогда!..

Голос запыхавшийся, но узнать его все-таки можно. Это голос Вильгельма Шторица.

Борьба может затянуться. Нас трое против одного. Как ни силен наш противник, все-таки он долго сопротивляться не может. Вдруг поручик Армгард получил сильный толчок и упал в траву. В ту же минуту я почувствовал, что меня кто-то схватил за ногу и опрокинул. Я невольно выпустил руку, которую держал. Капитан Гаралан получил удар прямо в лицо. Он пошатнулся, взмахнул руками…

– Вырвался!.. Вырвался! – закричал он.

Поручик лежал на траве почти без сознания. Я бросился на помощь Гаралану. Напрасно. Мы ловили пустое место. Шториц убежал.

Но вот из-за деревьев на площадку вышли люди. Много людей. Другие перелезают со стороны решетки; третьи перелезают через забор; четвертые выходят из развалин сгоревшего дома. Их много, их сотни. Они подходят стеной, держась локоть к локтю. Подходят тремя рядами. Первый ряд одет в местную полицейскую форму. Второй и третий в форму граничар. В один миг они образуют кольцо, которое постепенно сжимается.

Тут мне становится понятен оптимизм Штепарка. Узнав о планах Шторица от самого Шторица, он принял надлежащие меры, и сделал это с изумительным мастерством. Когда мы входили в сад, мы не видели ни одного человека из собранных им сотен – до того ловко он сумел всех их спрятать.

Круг, в центре которого мы стоим, все сжимается и сжимается. Нет, Шториц, шалишь, теперь ты не уйдешь, попался.

Негодяй это понимает. Возле нас раздается крик бешенства. Поручик Армгард пришел в себя и попытался подняться. Вдруг у него быстро вынимают саблю из ножен. Ею размахивает невидимая рука. Рука Шторица. Он не помнит себя от злости. Спастись он не может, зато по крайней мере может убить капитана Гаралана.

Тот также обнажает саблю. Начинается дуэль обыкновенного человека с невидимкой. Сабли скрестились…

Все это произошло так быстро, что никто из нас не успел вмешаться.

Вильгельм Шториц, очевидно, умеет пользоваться саблей. Капитан Гаралан нападает на него, сам даже не прикрываясь. Он слегка задет в плечо, но его сабля проникает далеко вперед. Слышен крик боли… Трава на лужайке приминается.

Она примялась не ветром. На нее упало тело Шторица, пронзенное саблей, насквозь прошедшей через грудь и спину. Льется кровь, и невидимое тело, по мере того, как из него уходит жизнь, принимает видимую форму и обрисовывается вполне ясно среди предсмертных конвульсий.

Капитан Гаралан бросается к Шторицу и кричит:

– Мира где! Говори, где Мира?

Но перед ним лежит только труп с искаженным лицом, с широко раскрытыми глазами, в которых еще не погасла угроза. Теперь всем ясно, что это труп Вильгельма Шторица.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Так погиб Вильгельм Шториц.

Слишком поздно он умер. Конечно, семейству Родерихов теперь нечего бояться его козней, но зато и всякая надежда найти Миру теперь для нас кажется утраченной.

Капитан Гаралан мрачно глядел на труп врага, чувствуя, какую ответственность он на себя взвалил этим убийством. Потом он махнул рукой и пошел домой, чтобы сообщить родителям о неприятном исходе дела.

Мы с Армгардом остались в обществе Штепарка, явившегося нам на помощь. Люди молчали, стоя тесным кольцом и с любопытством поглядывая на покойника. Он лежал, слегка повернутый на левый бок; правая рука еще держала саблю поручика Армгарда, а левая была немного подогнута. Никто его не жалел. Не помог ему и его секрет.

– Да, это он! – сказал Штепарк, внимательно осмотрев мертвеца.

Подошли, не без некоторой робости, полицейские. Штепарк потрогал труп рукой.

– Мертвый! – сказал он.

Начальник полиции отдал приказание. С десяток полицейских принялись расчищать обломки на том месте, где трудился над этим Шториц со своим невидимым слугой.

– Судя по разговору, который мы с вами подслушали, – сказал Штепарк, отвечая на мой вопрос, – я полагаю, что здесь должен находиться тайник, в котором негодяй прятал свое поганое снадобье. Я не уйду отсюда, пока не отыщу этот тайник и не уничтожу все, что в нем хранится. Шториц умер. Пусть меня вся наука проклянет, но я желаю, чтобы его тайна умерла вместе с ним.

Я в душе совершенно одобрил господина Штепарка. Открытие Отто Шторица было очень интересно для меня как для инженера, но практического значения я за ним не признавал. Я находил, что оно может лишь содействовать дурным страстям человека.

Вскоре показалась железная плита. Ее приподняли. Под ней была узкая лестница.

В эту минуту меня за руку схватила чья-то рука и послышался жалобный голос:

– Сжальтесь!.. Пожалейте человека!

Я обернулся. Никого не было, но руку мою кто-то держал, и жалобный голос не умолкал.

Полицейские прекратили работу. Все обернулись в мою сторону. Не без тревоги я обвел свободной рукой вокруг себя, ощупывая пространство.

На высоте своего пояса я нащупал сперва чьи-то волосы, потом, немного пониже, чье-то лицо, смоченное слезами. Кто-то невидимый стоял передо мной на коленях и плакал.

– Вы кто? – спросил я взволнованным, сдавленным голосом.

– Я Герман, – ответили мне.

– Что же вам нужно?

Невидимка-лакей Шторица объяснил отрывистыми фразами, что он слышал, как господин Штепарк выразил намерение уничтожить все снадобья, хранящиеся в тайнике. Если это случится, то у Германа никогда не будет возможности принять снова видимый образ. Что же с ним тогда будет? Как ему тогда жить с людьми? Он умолял разрешить ему, прежде чем будет разрушен склад, выпить содержимое одного из пузырьков.

Штепарк позволил, но предварительно принял известные меры предосторожности, так как Герман должен был дать за многое ответ перед судом. По его приказанию четыре крепких агента схватили Германа, и мы спустились в тайник. То был погреб, слабо освещавшийся солнечными лучами через поднятую плиту. На узенькой этажерке в тайнике были в порядке расставлены пузырьки с ярлыками – на одних Э 1, на других Э 2.

Герман нетерпеливым тоном попросил себе один из пузырьков Э 2. Начальник полиции подал ему то, что он просил. Тогда мы увидели – впрочем, мы к этому уже привыкли, – как пузырек сам собой описал в воздухе дугу, как будто кто-нибудь поднес его к губам и начал из него пить.

Тут произошло настоящее чудо. Герман по мере того, как он пил, как будто выходил из какой-то тьмы. Сначала в темноте погреба появился как будто легкий пар. Потом очертания определились, отвердели, наконец, я увидел перед собой того самого субъекта, который ходил за мной по пятам в первый вечер моего приезда в Рач.

По знаку Штепарка все остальные пузырьки были тут же уничтожены, и вылившаяся из них жидкость сейчас же испарилась.

По окончании этой экзекуции мы вышли из тайника.

– Что же вы теперь думаете делать, Штепарк? – спросил поручик Армгард.

– Прикажу перенести мертвое тело в ратушу, – был ответ.

– Публично? – спросил я.

– Публично. Пусть весь Рач убедится, что Вильгельм Шториц умер. Этому поверят только тогда, когда увидят его труп.

– И после того, как его похоронят, – прибавил поручик Армгард.

– Если только его будут хоронить, – сказал Штепарк.

– «Если только», вы говорите? – удивился я. – А как же иначе?

– А так. Я бы его совсем не хоронил, а сжег бы его труп и развеял пепел по ветру, как делали с колдунами в средние века.

Господин Штепарк послал за носилками и пошел в ратушу в сопровождении большого числа агентов, ведя с собой арестанта, который, приняв видимый образ, оказался самым заурядным и нисколько не интересным старым немцем. Я и поручик Армгард пошли к Родерихам.

Капитан Гаралан уже успел все рассказать своему отцу. Госпоже Родерих ввиду ее болезненного состояния решили пока не говорить ничего. Смерть Шторица не возвращала ей пропавшей дочери.

Мой брат еще ничего не знал. Но его нужно было поставить в известность. Ему послали сказать, чтобы он шел в кабинет доктора Родериха.

Он вовсе не обрадовался, однако, известию о смерти Шторица. Напротив, он стал горько рыдать, говоря сквозь слезы:

– Он убит!.. Его убили!.. Не дождались, когда он скажет!.. Мира!.. Бедная Мира!.. Я тебя никогда больше не увижу!

Что можно было ответить ему?

Я все-таки попробовал. Зачем отчаиваться? Мы не знаем, где Мира, но знает Герман, лакей Шторица. Этот человек теперь под замком. Его допросят. У него нет никакой причины скрывать. Он скажет. Можно даже предложить ему денег. Если заупрямится, можно его принудить, можно будет в крайнем случае подвергнуть его пытке. Миру нам возвратят, рассудок к ней вернется, и мы все будем опять счастливы.

Марк ничего не слушал, вернее ничего не хотел слышать. По его мнению, только Шториц мог сказать, где находится Мира. Не следовало его убивать, не вырвав у него этой тайны.

Я не знал, как успокоить брата. Вдруг с улицы донесся сильный шум. Мы бросились к угловому окну, из которого был виден и бульвар, и набережная Ба– тьяни.

Что случилось? У же воскрес ли Шториц? В том состоянии духа, в котором мы находились, мы готовы были поверить этому.

Нет. Это была только его похоронная процессия. Покойника несли на носилках четыре полицейских агента в сопровождении многочисленного наряда полицейских и солдат. Город Рач мог теперь воочию убедиться, что Шториц умер и что террору, который он устроил, пришел конец.

Штепарк желал показать покойника всему городу. Процессия прошла по набережной Батьяни до улицы Стефана Первого, миновала Коломанов рынок, прошла по всем самым населенным кварталам и остановилась у дома Родерихов.

По-моему, мимо этого дома не следовало его проносить.

Мой брат тоже подошел и встал у окна. При виде окровавленного трупа он громко вскрикнул. Дорого бы он дал за то, чтобы воскресить покойника. Он готов бы был сделать это ценой собственной жизни.

Толпа шумела. Будь перед ней Шториц живой, она бы его, кажется, разорвала. Труп она не трогала. Но, по-видимому, ей хотелось, как и выражал свое мнение Штепарк, чтобы тело Шторица не закапывали в землю, а сожгли бы на площади и бросили пепел в Дунай. Дунай отнес бы его в Черное море.

С четверть часа перед домом продолжался шум, потом все стихло.

Капитан Гаралан объявил, что он сейчас же идет в ратушу. Он хотел настоять, чтобы Герман теперь же был подвергнут допросу. Мы одобрили его намерение.

Я остался с братом. Какие это были грустные часы! Он никак не мог успокоиться. Его возраставшее возбуждение меня пугало. Я боялся какого-нибудь кризиса. Меня он совершенно не слушал. Не спорил со мной, но и не слушал, что я ему говорю. В голове у него сидела одна мысль: пойти искать Миру.

– И ты должен пойти со мной, Генрих, – говорил он.

Насилу я мог от него добиться, чтобы он хоть дождался Гаралана. А тот вернулся только в четыре часа вместе с Армгардом. Германа действительно допросили, но допрос не дал никаких результатов. И капитан, и Штепарк, и сам губернатор просили, грозили, настаивали, но ничего не добились. Предлагали ему денег, сколько он хочет, обещали помилование, а в случае упорства пытки и страшную казнь. Герман утверждал, что он не знает, где Мира, что он и о похищении ее слышит в первый раз. Его господин в это дело его почему-то не посвятил.

Бились по крайней мере часа два. Потом пришлось признать очевидное. Герман показывал добросовестно. Он говорил правду. Он ничего не знал. Пропала всякая надежда на то, что Мира найдется.

День закончился для нас в глубокой грусти. Мы молча сидели в креслах, точно безжизненные статуи. О чем мы могли говорить?

Около восьми часов вечера лакей зажег лампы. Доктор Родерих сидел около больной жены, а в гостиной были только я с братом и два офицера. Когда лакей ушел, пробило восемь.

Как раз в эту самую минуту довольно быстро отворилась дверь в галерею. Должно быть, это из сада подул сквозняк, потому что не видно было никого. Но вот что странно: дверь сама же и затворилась опять.

И вот – никогда мне не забыть этой сцены! – послышался голос… Не тот грубый, противный, который спел на бале «Песню ненависти», а свежий, всеми нами любимый голосок Миры.

– Марк! – говорила она. – Гаралан! Господин Генрих!.. Что вы делаете? Что вы здесь сидите? Обедать пора. Я умираю от голода.

То была Мира, оправившаяся от помешательства. Выздоровевшая Мира. Можно было подумать, что она, как всегда, выходит из своей комнаты к обеду. Только она нас видела, а мы ее нет. Мира была невидимкой!

Мы сидели как пригвожденные. Молчали, боялись пошевелиться, а не только что пойти в ту сторону, откуда слышался голос. Но мы знали, что это говорит Мира, живая, осязаемая, хотя и недоступная для зрения.

Откуда она явилась? Из того дома, куда ее увел похититель? Стало быть, она убежала, прошла через город? Но как же она вошла в дом? Ведь все входные двери были заперты.

Нет, все было не так. Вскоре мы узнали, что Мира пришла не далее как из своей спальни, где Шториц сделал ее невидимкой. Мы думали, что ее нет в доме, а она не покидала своей постели. Все эти сутки она пролежала неподвижная и безмолвная, и никому даже в голову не пришло, что это все может быть.

Очевидно, Вильгельм Шториц не имел возможности похитить ее немедленно и отложил конец преступления до другого раза. По всей вероятности, он собирался сделать это сегодня утром, но сабля капитана Гаралана успокоила его навсегда.

И вот Мира выздоровела. Возможно, ей помогла та жидкость, которую влил ей в рот Вильгельм Шториц. Ничего не зная о событиях, случившихся после сцены в соборе, она была опять с нами, говорила, видела нас, но еще не понимала благодаря вечерней темноте, что мы ее не видим.

Марк встал и расставил руки, как будто ловя ее.

– Да что с вами? – продолжала она. – Вы какие-то странные. Я с вами говорю, а вы мне не отвечаете. Вы как будто удивляетесь, что я пришла. Почему здесь нет мамы? Уж не больна ли она?

Отворилась дверь, и вошел доктор Родерих. Мира, должно быть, бросилась к нему, потому что воскликнула:

– Папа! Что случилось? Почему мой брат, муж и все здесь какие-то странные.

Доктор остановился как вкопанный. Он сразу догадался.

Мира тем временем успела к нему подойти, обнимала его и целовала.

– Что такое? Что с мамой?

– Она здорова, мое дитя, – пролепетал доктор. Сейчас она придет… Не ходи к ней, не ходи…

Марк отыскал, словно в темноте, руку своей жены и повел ее, как водят слепых. Но не она была слепая, а те, кто не мог ее видеть. Марк посадил ее рядом с собой.

Она молчала, смущенная и испуганная тем впечатлением, какое она на всех производила. Марк говорил дрожащим голосом:

– Мира!.. Дорогая Мира!.. Да, это ты. Я это чувствую. Ты со мной. О, радость моя, не уходи от меня больше никуда!

– Марк, да что с тобой? И все вы… Я просто пугаюсь. Отец, говори мне правду: у нас в доме несчастье?

Марк почувствовал, что она хочет встать, и удержал ее.

– Нет, все благополучно. Успокойся, пожалуйста, – сказал он. – Говори же Мира, говори больше. Я хочу слышать твой голос. О, Мира, Мира! Это ты!.. Это ты!.. Жена моя дорогая!

Мы все это видели, все слышали. Все происходило наяву, а не во сне. Мы стояли как окаменелые и с ужасом думали о том, что единственный человек, который мог бы возвратить нам Миру в видимом образе, унес свою тайну с собой в могилу.