Текст книги "Паровой дом"

Глава четырнадцатая. Один на троих

Через несколько дней мы должны были достигнуть первых возвышенностей северных областей Индии, которые идут от уступа к уступу, от холма к холму, от горы к горе, вершины которой самые высокие на земном шаре.

Погода стояла дождливая, но температура – средняя и сносная. Как ни был тяжел наш поезд, дорога хорошо выдерживала широкие его колеса; если они врезались слишком глубоко в каком-нибудь овраге, Сторр прибавлял пару и без труда устранял препятствие.

До сих пор мы только могли благодарить за этот способ передвижения. Перед нашими глазами беспрерывно менялись картины, открывались новые горизонты, и теперь это была уже не та громадная равнина, расстилающаяся по берегам Ганга до территории Ауда и Рохилькенда.

Вершины Гималайских гор образовывали на севере гигантскую кайму, на которую наталкивались тучи, гонимые юго-западным ветром. Мы продвигались к границе Тибета, обработанных полей виднелось гораздо менее, местность, по которой мы проезжали, становилась все более дикой.

Пальмы исчезли и заменились великолепными бананами и группами бамбуков, ветви которых раскидывались серпом на сто футов выше земли. Тут также виднелись магнолии с большими цветами, наполнявшими воздух благоуханием, великолепные клены, разнообразных видов дубы, каштановые деревья, громадные сосны, похожие на панданусы; небольшие, но очень яркие герани, рододендроны, лавры, грядами расположенные вдоль дороги.

Изредка показывались деревни с соломенными или бамбуковыми хижинами, две или три фермы, но при приближении к горам мы все реже и реже встречали людей.

В продолжение шести дней июня дождь шел беспрерывно, у нас не было и полдня затишья, и поэтому мы принуждены были оставаться в гостиной парового дома и разгонять скуку курением, разговорами и игрой в вист.

К величайшему неудовольствию капитана Года, это время было полным отдыхом для ружей, но два открытых шлема, которые он сделал в один вечер, возвратили ему его обычное хорошее расположение духа.

– Тигра можно убить всегда, а шлем – дело нешуточное, а главное – редкое.

На такое справедливое и так ясно выраженное предложение отвечать было нечего. 17 июня мы остановились у бенгало, специально предназначенного для путешественников. Погода несколько прояснилась, и железный слон, сильно потрудившийся в эти четыре дня, требовал если не отдыха, то по крайней мере некоторой заботы. Поэтому мы условились провести здесь половину дня и следующую ночь.

Бенгало, или караван-сарай, на больших дорогах полуострова представляет собой четырехугольник из невысоких зданий с башенками, окружающих внутренний двор, что придает ему совершенно восточный оттенок. Прислуга в этих сараях состоит из «бгисти» или водовоза, повара, этого благодетеля тех нетребовательных путешественников, которые доводьствуются яйцами и цыплятами, и «кансами» поставщика провизии.

Сторож сарая – «пеон» – агент компании, которой в большинстве случаев принадлежат эти заведения. Главный же надзор за ними поручается инженеру округа.

В этих заведениях существует довольно странное, но строго соблюдаемое правило: всякий путешественник может занимать сарай в течение двадцати четырех часов; если же он желает остаться далее, должен получить позволение от инспектора, и если такового не имеется, первый приезжий англичанин иди индус может потребовать уступки места.

Понятно, как только мы приехали, железный слон произвел свой обычный эффект. Тем не менее я должен сознаться, что занимавшие сарай смотрели на него скорее с презрением – презрением, выказываемым так сильно, что вряд ли оно могло быть искренним.

Правда, мы имели дело не с простыми смертными, путешествующими ради удовольствия или торговыми целями. Речь идет не об английском офицере, отправлявшемся в гарнизон на непальскую границу, не об индо-станском купце, ведущем свой караван в афганские степи за Лахор или Пешавар.

Это был не кто иной, как принц Гуру-Синг, сын независимого гузератского раджи, путешествующий с большим великолепием по северу Индийского полуострова.

Этот принц занимал не только три или четыре залы в сарае, но и все службы, которые были устроены так, что могли поместить всю его свиту.

Я никогда еще не видел путешествующего раджу. Поэтому, как только мы устроили нашу стоянку на четверть мили от сарая, на берегу небольшой речки под тенью великолепных панданусов, я вместе с капитаном Годом и Банксом отправились посмотреть стоянку принца Гуру-Синга.

Сын раджи не может переезжать с места на место в единственном числе, и если есть люди, которым я не завидую, то это те, которые не могут пошевелиться, не приведя тотчас в движение несколько сот человек. Лучше быть простым пешеходом с котомкой на спине, с палкой в руке, с ружьем за плечами, чем принцем, путешествующим по Индии со всем церемониалом, который налагает на него его звание.

– Это не человек переезжает из одного города в другой, – сказал мне Банкс, – а целое местечко, переменяющее свои географические условия.

– Я предпочитаю паровой дом, – ответил я, – и ни за что не поменялся бы с сыном раджи.

– Легко может быть, – возразил капитан, – и принц предпочел бы наш подвижной дом всем этим громоздким дорожным принадлежностям.

– Ему стоит только сказать слово, а главное, заплатить что следует, – закричал Банкс, – и я ему устрою паровой дворец! Но в ожидании его заказа посмотрим его кочевье.

В свите принца насчитывалось не менее пятисот человек! Под большими деревьями в равнине были симметрично, как палатки в большом лагере, расставлены до двухсот повозок; в одних запряжены быки, в других буйволы, кроме того три великолепных слона, несших на спине необыкновенно богатые паланкины и двадцать верблюдов, приведенных из западных стран Индостана. В караване не было недостатка ни в чем: ни в музыкантах, услаждавших слух его светлости, ни в баядерках, очаровывавших его глаза, ни в фокусниках, развлекавших его в праздные часы. Триста носильщиков и двести алебардщиков дополняли личный состав прислуги, жалованье которой истощило бы всякий кошелек, кроме кошелька независимого индийского раджи.

Музыканты с бубнами, цимбалами, тамтамами принадлежали к той школе, которая заменяет звуки шумом. Между фокусниками были заговорщики змей, которые своими заговорами прогоняют и привлекают пресмыкающихся, очень искусные в упражнениях саблями акробаты, танцующие на слабо натянутом канате с пирамидой глиняных горшков на голове и в обуви из буйловых рогов, и, наконец, те фокусники, которые по желанию зрителей могут старые змеиные шкуры превращать в ядовитых кобр.

Баядерки принадлежали к классу тех хорошеньких женщин, которыми так дорожат для вечеров или отелей, где они исполняют двойную роль певиц и танцовщиц. Очень прилично одетые, одни в кисею, вышитую золотом, другие в юбки со складками и в шарфах, которые они раскидывают в танцах, эти балерины были богато разукрашены дорогими браслетами на руках, золотыми перстнями на руках и ногах и серебряными погремушками на икрах. В таком наряде они с грацией и удивительной ловкостью исполняют знаменитые танцы. Я надеялся, что мне придется восхищаться ими по собственному приглашению раджи.

Затем, в составе караванной прислуги было несколько мужчин, женщин и детей, имевших неведомое назначение. Мужчины были закутаны в длинную полосу материи, называемую «доти», или в рубашки «ангарка» и в длинное белое платье «дзкама», что составляет крайне живописный костюм.

На женщинах было «чоли», нечто вроде кофт с короткими рукавами, и «сари», которую они заворачивают вокруг талии, а конец кокетливо набрасывают на голову.

Индусы, растянувшись под деревьями в ожидании обеда, курили папиросы, завернутые в зеленый лист, или «гаркули», нечто вроде черноватого варенья, составленного из табака, патоки и опиума. Другие жевали смесь листьев бетеля, арекового семени и гашеной извести, смесь, способствующую пищеварению и крайне полезную в жарком индийском климате.

Все эти люди, привыкшие к движению каравана, жили согласно и высказывали одушевление только в часы празднества и в этом отношении напоминали театральных фигурантов, впадающих в полнейшую апатию, когда они сходят со сцены.

Тем не менее; как только мы подошли к каравану, индусы поспешили, кланяясь до земли, приветствовать нас словом «салам». Большая часть кричала: «Сахиб! Сахиб!», что значит: «Господин! Господин!»

В свою очередь мы отвечали им дружелюбными знаками.

Я надеялся, что принц Гуру-Синг даст в нашу честь один из тех праздников, на которые раджи не скупятся. Большой двор бенгало, предназначенный для празднеств, показался мне прекрасно приспособленным для тайцев баядерок, чар колдунов, шуток акробатов.

Я сообщил мою мысль товарищам, но они, разделяя со мной желание, не поверили его осуществлению.

– Гузератский раджа, – сказал мне Банкс, – независим, он с трудом покорился после подавления восстания, во время которого его поведение было по меньшей мере двусмысленно. Он не любит англичан, и сын его ничего не сделает ради нашего удовольствия.

– Ну, мы обойдемся и без его почестей! – ответил капитан Год, презрительно пожав плечами.

Так и вышло, нас даже не допустили осмотреть внутренности сарая. Может быть, принц Гуру-Синг ждал официального визита полковника. Но сэр Эдвард Мунро ничего не ждал от принца и потому не беспокоился.

Мы вернулись в паровой дом и сделали честь превосходному обеду Паразара, главную основу которого составляли консервы, так как несколько дней скверная погода не допускала мысли об охоте; впрочем, наш повар был человек искусный, и под его опытной рукой мясо и овощи в консервах сохранили свою свежесть и свой природный вкус.

Что бы ни говорил Банкс, но в течение всего вечера я ждал приглашения. Капитан Год подсмеивался над моим пристрастием к балетам на открытом воздухе, а благодаря нелюбезности принца надежды мои не оправдались.

На следующий день, 18 июня, все было готово, чтобы с рассветом двинуться дальше. В пять часов Калуф начал разводить пары, а мы отправились побродить на берегу реки; Через полчаса; когда пары были уже разведены, мы увидели, что к нам приближается группа индусов.

Человек пять или шесть в богатых белых одеждах, шелковых туниках, в чалмах с золотой вышивкой, а за ними двенадцать человек стражи, вооруженной мушкетами и саблями. Один из этих солдат нес венок из золотых листьев, что показывало присутствие какого-нибудь важного лица.

И действительно, в группе находился сам принц Гуру-Синг, человек лет тридцати пяти, с надменным лицом, потомок легендарных раджей.

Принц, как будто не примечая нас, сделал несколько шагов вперед и приблизился к гигантскому слону, которого Сторр приготовлялся уже двинуть в путь, и начал осматривать чудище не без некоторого любопытства.

– Кто сделал эту мащину? – спросил он у Сторра. Машинист указал на инженера, стоявшего в нескольких шагах.

– Это вы? – обратился к Банксу принц, едва шевеля губами, но, по-видимому, свободно объясняясь на английском языке.

– Да, я, – ответил Банкс.

– Если не ошибаюсь, это была фантазия покойного бутанского раджи, как мне говорили.

Банкс сделал утвердительный знак.

– К чему делать механического слона, когда имеешь в своем распоряжении живых? – продолжал принц, пожимая плечами.

– Вероятно, потому, – ответил Банкс, – что этот слон сильнее всех тех, которые были в употреблении покойного раджи.

– Сильнее! – презрительно произнес Гуру-Синг, выпятив губу.

– Гораздо сильнее!

– Ни один из ваших, – вмешался капитан Год, сильно недовольный обращением раджи, – ни один из ваших не в состоянии сдвинуть ногу этого слона, если он того не захочет.

– Как вы сказали? – спросил принц.

– Мой друг уверяет, – ответил инженер, – и я подтверждаю это, что нашего слона не могут сдвинуть десять пар лошадей, а три ваших слона, запряженных вместе, не заставят его продвинуться ни на один шаг.

– Я этому положительно не верю, – ответил принц.

– Напрасно, заметил капитан Год.

– И если ваша светлость захочет уплатить мне что следует, я готов сделать вам слона, который будет иметь силу двадцати слонов, выбранных между самыми лучшими в ваших конюшнях.

– Это только так говорится, – сухо заметил Гуру-Синг.

– И делается, – прибавил Банкс.

Принц начал волноваться. Очевидно, он нелегко сносил противоречия.

– Опыт можно сделать здесь же? – спросил он после минутного размышления.

– Можно, – ответил инженер.

– И даже сделать из этого опыта значительное пари, если вы не побоитесь проиграть, как, без сомнения, побоялся бы ваш слон, если бы ему пришлось бороться с моими.

– Стальной гигант побоится! Кто смеет утверждать это? – вскричал капитан Год.

– Я, – ответил Гуру-Синг.

– А какое пари предлагаете вы, ваша светлость? – спросил инженер, скрестив руки.

– Четыре тысячи рупий!

Это составляло около десяти тысяч франков, ставка была значительна, и я видел, что Банкс, несмотря на свою уверенность, не хотел рисковать подобной суммой.

– Вы отказываетесь! – сказал принц, который легко мог бросить четыре тысячи рупий на мимолетную прихоть.

– Я держу ваше пари! – вмешался полковник Мунро; подойдя к нам, он вставил только эти, имевшие свою цену слова.

– Полковник Мунро держит пари в четыре тысячи рупий? – спросил принц Гуру-Синг.

– И даже в десять тысяч, если угодно вашей светлости.

– Согласен, – ответил Гуру-Синг.

Спор становился интересным; пожав руку полковника, инженер от души поблагодарил Мунро за то, что тот не дал гордому радже оскорбить его. Но между тем брови инженера нахмурились, и я спрашивал себя: не слишком ли он преувеличил возможности своего аппарата; Капитан Год сиял от удовольствия и, подойдя к стальному гиганту, весело закричал:

– Не зевай, голубчик! Надо потрудиться для чести старой Англии.

Все наши люди стали в ряд с одной стороны дороги. Около ста индусов прибежали из сарая, желая присутствовать при состязании.

Банкс отправился в башенку к Сторру, который искусственной тягой усиливал огонь, выпуская клубы пара в хобот стального гиганта.

В это время по знаку принца Гуру-Синга несколько слуг пошли в сарай и привели трех слонов, с которых было снято все дорожное снаряжение. Это были три экземпляра великолепных животных родом из Бенгалии; они были в самом расцвете и внушили мне некоторое опасение.

Когда эти слоны прошли мимо его светлости, самый большой из них – настоящий гигант, остановился, преклонил оба колена, приподнял хобот и поклонился принцу, как хорошо выдрессированный придворный. Потом он вместе со своими товарищами подошел к стальному гиганту, на которого все трое посмотрели с удивлением, смешанным с некоторым испугом.

Толстые железные цепи прикрепили к крюкам, утвержденным в помосте тендера. Признаюсь, у меня забилось сердце, а капитан Год дергал усы и не мог оставаться в покое. Но полковник Мунро, как мне показалось, был даже спокойнее принца Гуру-Синга.

– Мы готовы, – сказал инженер. – Когда будет угодно вашей светлости?

– Мне угодно сейчас, – ответил принц.

Гуру Синг сделал знак. Магу свистнул каким-то особенным образом, три слона уперлись в землю своими могучими ногами и дружно дернули машину. Она отодвинулась на несколько шагов.

У меня вырвался крик. Год толкнул ногой.

– Затормози колеса! – просто сказал инженер, обернувшись к машинисту.

Одним быстрым движением это было исполнено, пар зашипел, стальной гигант остановился и не двигался более. Магу подстрекал слонов, которые напрягли мускулы и сделали новое усилие. Оно было бесполезно: наш слон будто прирос к земле. Принц Гуру-Синг закусил себе губы до крови. Капитан Год захлопал в ладоши.

– Вперед! – крикнул Банкс.

– Да, вперед, – повторил капитан, – вперед! Регулятор был открыт, большие клубы пара один за другим вырвались из хобота; колеса, освобожденные от тормоза, медленно повернулись, и вот три слона, несмотря на отчаянное сопротивление, должны были пятиться, глубоко взрывая землю.

– Вперед, вперед! – ревел капитан Год.

И стальной гигант все шел вперед, он протащил трех громадных зверей, упавших набок, шагов двадцать, и как будто и не заметил этого.

– Ура! Ура! – кричал капитан Год, не владея уже собой. – К этим слонам можно присоединить весь сарай его светлости; все же для нашего молодца это не будет тяжелее перышка.

Полковник Мунро сделал знак рукой, Банкс закрыл регулятор, и аппарат остановился.

Три слона его светлости представляли жалкий вид, не зная, куда девать хоботы, вздернув кверху ноги, они барахтались, как гигантские жуки, опрокинутые на спину.

Раздраженный и пристыженный принц ушел, не дождавшись даже конца опыта. Трех слонов отпрягли. Они приподнялись, очевидно униженные своим поражением. Когда они проходили мимо стального гиганта, самый большой, несмотря на своего вожатого, преклонил колена и поклонился хоботом нашему слону, как принцу Гуру-Сингу.

Четверть часа спустя индус «камдар», или секретарь его светлости, принес полковнику мешок с четырьмя тысячами рупий – проигранное пари.

Полковник Мунро презрительно бросил мешок, сказав:

– Прислуге его светлости!

После чего спокойно направился к паровому дому. Нельзя было лучше отделать высокомерного принца, который так надменно оскорбил нас.

Так как стальной гигант был запряжен, Банкс тотчас подал сигнал к отъезду, и среди громадной толпы восхищенных индусов наш поезд отправился в дальнейший путь, и мы довольно скоро, при повороте дороги потеряли из виду сарай принца Гуру.

На следующий день паровой дом начал подниматься на первые уступы, связывающие равнину с подножием границы Гималайских гор. Это было пустой забавой для нашего стального гиганта, которому двадцать четыре лошади, заключенные в его недрах, позволили без труда бороться против трех слонов принца Гуру-Синга. Он легко поднимался по восходящим дорогам этой области, так что не было необходимости увеличивать нормальное давление пара.

Действительно, любопытное зрелище представлял колосс, изрыгающий искры и с пыхтением тащивший две громадные колесницы. Зазубренные ободья колес врезывались в гравий, который скрипел, осыпаясь.

Надо признаться, наш тяжелый зверь оставлял после себя глубокие рытвины и портил дорогу, уже размокшую от проливных дождей.

Как бы то ни было, паровой дом поднимался мало-помалу; панорама расширялась сзади, равнина уходила вниз, к югу, горизонт, развертывавшийся все более и более, отдалялся на необозримое пространство. Эффект был еще заметнее, когда в продолжение нескольких часов дорога шла под деревьями густого леса.

Это восхищение, прерываемое остановками более или менее продолжительными, смотря по обстоятельствам, и ночлегами, продолжалось не менее семи дней, с 19 до 25 июня.

– С терпением, – говорил капитан Год, – наш поезд дойдет до самых высоких вершин Гималаев.

– Не будьте так честолюбивы, капитан, – ответил инженер.

– Дойдет, Банкс.

– Да, Год, дошел бы, если бы скоро не прекращалась проезжая дорога и если бы мы могли взять с собой достаточно топлива, которое он не найдет уже на ледниках, и воздуха, которым можно дышать, а его не будет на высоте двух тысяч сажен над уровнем моря. Да нам и ни к чему переходить за обитаемый пояс Гималайских гор. Когда стальной гигант достигнет средней высоты здоровой местности, он остановится в каком-нибудь приятном местоположении, на рубеже леса.

Наш друг Мунро перенесет свое калькуттское бенгало в непальские горы, и мы там останемся, пока ему будет угодно.

Место, где мы должны были стоять несколько месяцев, по счастью, было найдено 25 июня. В течение последних двух суток дорога становилась все менее удобной; стальному гиганту пришлось потрудиться, но он отделывался, только истребляя несколько больше топлива.

В эти дни поезд наш шел по пустынной местности; местечек и деревень более не встречалось, а если и виднелись, то какие-нибудь отдельные жилища, иногда фермы среди больших сосновых лесов, покрывающих южный хребет передних гор. Изредка встречавшиеся горцы приветствовали нас своими восторженными восклицаниями.

Наконец 25 июня Банкс в последний раз сказал нам: «Стой!» – и это слово кончило первую часть нашего путешествия в Северную Индию. Поезд остановился среди обширной прогалины, возле потока чистой воды, которой должно было хватить для всех потребностей кочевья на несколько месяцев. Оттуда взгляд мог обнять равнину миль в пятьдесят или шестьдесят в окружности.

Паровой дом находился тогда за триста двадцать пять миль от Калькутты, на две тысячи метров над уровнем моря и у подножия того Давалагири, вершина которого теряется в облаках, на высоте двадцати пяти тысяч футов.