Текст книги "Прекрасные незнакомки"

Губительная любовь…

Эмили Шальгрен была знакома с Давидом, но он ей никогда не нравился. Скажем больше, он внушал ей даже своего рода страх, потому что она знала неистовость его характера и непримиримость в случае недружелюбия. Через Карла и Розали до Пасси докатились вести о том, что случилось в Лувре после разграбления Тюильри, она знала, что Давиду удалось сохранить свою обширную мастерскую, но его жена после сентябрьских кровопролитий уехала от него, забрав с собой обоих детей. Давид смотрел на кровавую бойню глазами заинтересованного зрителя, видя вокруг лишь материал для набросков.

Париж мало-помалу привыкал к всевозможным трагедиям на своих улицах, а Давид с неутолимой жадностью брал их на карандаш, сидя неподалеку с блокнотом на коленях и делая зарисовки. В день, когда королева поднялась на эшафот, Давид был на площади и нарисовал ее последний портрет, жестокий, похожий на карикатуру, говорящий лишь о ненависти. Его супруга, госпожа Давид, не смогла больше выносить своего мужа.

Эмили не успела спросить себя, с какой стати художник вдруг оказался в Пасси, как Давид, держа шляпу в руках, направился прямо к ней. Тут она сообразила, что он к ней и приехал, но вот почему, понять не могла. Оказывается, он приглашал ее вернуться в Лувр и уговаривал с большой горячностью. Он обещал ей свое покровительство и сулил полную безопасность. Сейчас жить интереснее, чем когда-либо, и глупо прятаться в глухом углу. Если она приедет, то, вполне возможно, ей даже вернут часть состояния ее супруга… Эмили изящно отвела от себя это предложение. Она всегда, с самого раннего детства, любила деревенскую жизнь. Еще с тех пор, когда они с братом совершили вместе с отцом, великим художником Жозефом Верне, путешествие по провинциям Франции – в это время отец писал знаменитую серию картин «Порты Франции». И ей так здесь нравится!..

Эмили говорила, Давид смотрел на нее. Несмотря на то, что ей было уже за тридцать, красота ее стала еще ярче. Высокая, тонкая, гибкая, с пышными темными волосами, перехваченными простой голубой лентой с бантом в цвет пояса, обхватившего под грудью черное платье. Большие темные глаза всегда полны огня, лицо дышит гармонией, а руки – у нее самые прелестные ручки в мире! Неожиданная мысль пришла Давиду в голову: а что, если попросить ее позировать? Согласится она приезжать к нему время от времени? Он бы хотел написать ее портрет.

Несмотря на определенное предубеждение, Эмили была польщена, получив такое предложение от великого художника. А Давид был великим художником. К тому же он улыбался ей с такой любезностью, какой она за ним еще не знала. Кроме того, она побоялась, что отказ оскорбит гордеца до глубины души. И она согласилась.

Прошло несколько дней, и Эмили на курсирующем по Сене пассажирском судне добралась до Лувра. По просьбе художника она надела то же самое платье, в каком была при их встрече, и ее стройная шейка так мило выглядывала из облака белой муслиновой косынки, перекрещенной на груди.

Давид посадил ее перед большой красной шторой и принялся за работу. За первым сеансом последовали другие, их было множество. Давид все никак не мог уловить конечного сходства, но на самом деле хотел удержать Эмили как можно дольше возле себя и видеть ее как можно чаще. Она и раньше привлекала его внимание, но теперь он воспылал к ней безудержной страстью, которая у таких неистовых натур может повести к весьма опасным последствиям. Настал день, когда он не смог больше молчать и признался своей модели в любви.

Эмили выслушала его признание без удивления. Она давно привыкла к подобным излияниям и научилась отвечать на них с любезной шутливостью, стараясь не слишком ранить. Однако ответить Давиду ей оказалось нелегко, она его немного побаивалась. Поэтому она разыграла удивление, и отказ ее таил в себе надежду: они знакомы так недавно, так плохо знают друг друга… Пусть пройдет время…

Вместе с тем встревоженная Эмили решила ездить на сеансы пореже и отложила следующий на много дней. Тогда Давид приехал к ней сам. Она сказалась больной. Он привез ей цветы, сладости, мелкие подарки. Он ухаживал за Эмили по всем правилам. Был с ней очень нежен и сказал даже, что останется ее самым верным другом так долго, как она того пожелает.

И она вновь приехала в Лувр.

Но увы! Как только они остались наедине, он не смог долго сдерживать пыл своей страсти. Перед ним женщина, которую он любит, которую страстно желает, он и так слишком долго ждал… Он не может, не хочет жить без нее!

Эмили слушала, глядя на него большими темными глазами, но в них не читалось даже отблеска чувства. Художник попытался ее разжалобить, он даже плакал. Но она не смогла сказать ничего, кроме:

– Я не люблю вас… Я не могу…

Эмили собралась уходить. Тогда он пригрозил ей: «Я донесу на вас, если вы не станете моей». Она побледнела, вздрогнула, но согласием не ответила. Однако теперь в ее глазах он прочитал страх и глубокую тоску. Он пылал страстью, она казалась смертельно испуганным ребенком. И тут Давид вспомнил, что мать Эмили Виржиния Паркер, прелестная англичанка, от которой дочь унаследовала свою красоту, умерла в сумасшедшем доме в Монсо, и испугался сам: не зашел ли он слишком далеко. Если он притронется к ней, она, без сомнения, истошно завопит, разыграется безобразная сцена, и Робеспьер, человек безупречных нравов, никогда не простит ему подобного скандала. Тогда он схватил незаконченное полотно, швырнул его в противоположный угол мастерской и, стиснув зубы, процедил:

– Убирайся! И чтобы я никогда тебя больше не видел! Слышишь? Никогда!

Вскрикнув от ужаса, Эмили бросилась бежать, а в Пасси крепко заперла двери и окна, боясь, что художник вот-вот нагрянет к ней. Но никто к ней не приезжал, и она понемногу успокоилась и стала жить, как жила прежде: виделась с друзьями, с Розали и симпатичным соседом господином Пасторе, администратором парижского департамента. Пришли дни террора. 7 марта 1794 года Пасторе был арестован, вместе с ним арестовали и поэта Андре Шенье, который бывал у него. 20 июня печально известный Бланш, представитель Комитета общественного спасения, явился к Эмили с обыском. Розали Фиёль и другие обитатели замка Ла Мюэтт были арестованы несколько дней тому назад.

У Эмили ничего не нашли… Но на подсвечниках оказался вензель графа Прованского. Большего не потребовалось. В Консьержери Эмили встретилась с Розали Фиёль.

Узнав об аресте сестры, Карл Верне поспешил ей на помощь. Спасти ее, по его мнению, мог только один человек: Давид. Он знал, что произошло между художником и сестрой, но думал, что перед лицом грозящей ей смерти все обиды умолкнут.

Но он плохо знал Давида.

Давид начал с отказа: Эмили – «аристократка». Он пальцем не пошевелит, чтобы ей помочь. Карл просил, умолял, в конце концов Давид соблаговолил дать согласие. Хорошо, он попытается сделать что может, но ничего не обещает. Вполне возможно, что вмешиваться уже поздно.

Но время упущено не было. Робеспьер, к которому отправился Давид после того, как ушел Верне, подписал приказ об освобождении из-под стражи Эмили Шальгрен. Давид держал в руках жизнь женщины, которая его отвергла, ее тело и душу, он стал ее властелином и захотел помучить ее, растянуть ожидание неминуемой смерти.

Вместо того чтобы немедленно отнести приказ в Консьержери, он задержал его у себя, может быть, собираясь сделать предметом торга.

Прошло два дня, и 6 термидора Эмили Шальгрен погибла на эшафоте, воздвигнутом на площади Поверженного трона, вместе с Розали Фиёль, с последней аббатисой Монмартра и целым снопом самых родовитых аристократов, каких то и дело казнили в эти грозные времена. Через три дня на этом же эшафоте был казнен Робеспьер. И Давид, который поклялся, что «выпьет цикуту», если с великим человеком приключится беда, только чудом избежал казни. Бедный художник был в это время болен… Может быть, его мучила совесть?

Но ничего не помешало неподкупному революционеру остаться великим художником и запечатлеть на своем полотне коронацию Наполеона. Дальнейшая его участь находится в ведении Божественной справедливости.

Глава 7
Две любви Дантона

Габриель

Март 1793 года. Два месяца тому назад на эшафоте упала голова Людовика XVI. Королева с остатками королевского семейства в заточении, и ей не на что надеяться, кроме смерти. Но человек, что мчится из Брюсселя по направлению к Парижу, позабыл о политике. Втянув голову в плечи, напялив шапку до бровей, закутавшись по уши в плащ, он мчится под проливным дождем с бешеной скоростью, на которую только способна его лошадь. Сколько он загнал лошадей, выехав из Брюсселя? Сколько прошло времени с тех пор, как он получил дурную весть, что его жене стало совсем плохо? Дантон не имел понятия. Он был убит горем. Его Габриель умирала. Ни о чем другом он не мог думать.

Он увидел себя таким, каким был шесть лет тому назад: молодой адвокат не у дел, день-деньской сидевший в кафе «Парнасьен» напротив Дворца правосудия. Он пил там дешевое вино и между двумя стаканами мог сыграть партию в домино с хозяином. Звали хозяина Франсуа Жером Шарпантье, и он был очень славный человек, потому что не торопился взыскивать по счетам. И потом, он был отцом Габриель. Ах, Габриель, Габриель! Такая хорошенькая, такая свеженькая!

Щеки как расцветшая роза, маленький алый ротик, темные, сверкающие живыми искорками глаза! Есть от чего закружиться голове молодого человека двадцати семи лет, который до сих пор любил только одну даму – Юстицию!

Говоря откровенно, еще он любил новые общественные идеи, а Габриель нравилось его слушать. Он завораживал ее своими пламенными речами, рисующими удивительное общество, о котором он мечтал.

Красотой Дантон не отличался, можно даже сказать, он был уродлив: с бычьей шеей, плоским носом, двумя шрамами на изъеденном оспой лице, – но голос! Он звучал как орган! И Габриель полюбила некрасивого, но красноречивого юношу.

Оставалось убедить родителей. Адвокат в общем-то их вполне устраивал, лишь бы только сумел наладить дело. А Жорж как раз продал небольшой участок земли, который принадлежал ему в Арси-сюр-Об, где он родился. Папаша Шарпантье одолжил остальное, и Дантон купил себе место адвоката Королевского совета. 27 марта 1787 года король Людовик XVI подписал указ, сделавший адвокатом в его совете человека, который в скором времени потребует его головы. Но вот что забавно: будущий революционер, разумеется, ради престижа не постеснялся записать себя с дворянской приставкой «де»: Жорж-Жак д’Антон.

Венчание состоялось 14 июня того же года в церкви Сен-Жермен-л’Осеруа, и молодая чета поселилась в маленькой квартирке в здании торговой палаты, неподалеку от улицы Ансьен Комеди, и очень скоро начала процветать. У Дантона появилась обширная клиентура. Его дар красноречия творил чудеса. У него появились друзья, и самым дорогим среди них стал Камиль Демулен, их сосед. А друзей было много, они частенько заходили к молодым в гости полакомиться курицей, которую Габриель готовила как никто другой.

В 1788 году у них родился ребенок, но прожил всего только год. Когда Габриель, плача, его похоронила, она уже ждала второго. Второй родился 16 июля 1790 года. К этому времени и Париж, да и Дантон сильно изменились. Бастилия была разрушена. Дантона уносил бурный революционный поток. Напуганная Габриель наблюдала, как ее любящий супруг превращается в разъяренного быка, жаждущего крови.

Дантон был среди тех, кто отвечал за события 20 июня, потом за события 10 августа, и он стал одним из виновников кровавых сентябрьских расправ[3]3
  20 июня 1792 года – патриотическая демонстрация народных масс в Тюильрийском дворце; 10 августа 1792 года – взятие Тюильрийского дворца, свержение монархии; 2–6 сентября – убийства в тюрьмах посаженных туда аристократов. (Прим. перев.)


[Закрыть].

Вечером 10 августа, после того как Дантон ударил в набат, призвав народ штурмовать Тюильри, он вернулся домой в изнеможении, покрытый грязью, потом и кровью, но бесконечно счастливый. Он, не раздеваясь, бросился на кровать и сообщил жене:

– Сегодня наша взяла.

Потом он сразу же уснул и спал как убитый, а Габриель сидела с ним рядом, потому что никак не могла заснуть. Жара стояла удушающая. Париж лихорадило, Габриель тоже. Она чувствовала себя больной, но не знала, какая болезнь лишает ее сил. Просто молодость и жизнь мало-помалу покидали ее…

Еще не рассвело, когда в дверь их дома громко постучали. Габриель открыла, перед ней стояли Камиль Демулен и Фабр д’Эглантин. В страшном возбуждении они ворвались в квартиру и бросились к Дантону, крича:

– Дантон! Дантон! Просыпайся! Ты министр!

Да, Дантон в самом деле стал министром юстиции, и когда они переселились в красивый особняк на Вандомской площади, муж сиял от удовольствия и гордости. Скромной Габриель было неуютно среди непривычной роскоши, она ее подавляла. И очень скоро она снова вернулась в свою квартирку возле торговой палаты. На свое счастье. Министр, побывавший вместе с Северной армией в сражении при Вальми,[4]4
  Сражение при Вальми – битва у деревушки Вальми в Северной Франции, произошедшая 20 сентября 1792 года в ходе Войны первой коалиции, ставшей частью Французских революционных войн. (Прим. перев.)


[Закрыть] переживал пик популярности. Женщины окружали его плотным кольцом, на семью у него не хватало времени. В феврале 1793 года он уехал по делам в Брюссель. Дантону некогда было замечать, какой худой и бледной стала Габриель. Дантон творил Историю, оглядываться по сторонам было недосуг. С небес на землю он упал, прочитав короткую записку. Их друг и сосед, судебный исполнитель при министерстве Жели, живущий на улице Турнон, сообщил ему, что «Габриель чувствует себя хуже некуда…».

Эти пугающие слова звучали в ушах Дантона, когда, предъявив пропуск, он промчался на всем скаку через ворота Сен-Дени и направился к набережным. Вокруг стояла тьма, дождь припустил сильнее. Чем ближе к торговой палате, тем яростнее дурное предчувствие грызет его сердце. Он скатился, а не спешился с лошади и поднял голову. Темно. В окнах их квартиры нет света. Похоже, что все спят. Прыгая через ступеньки, он взлетел к себе. Открыл дверь, и его встретила мертвая тишина. В анфиладе комнат пусто. В ужасе он закричал, стал звать жену. Разбудил, взбудоражил весь дом. Прибежали соседи. Где его жена? Где дети?

Его дети у тещи. А Габриель?! Дантон орет во весь голос. Он хочет знать, где его жена. Все вокруг прячутся. Страшно пробудить гнев всесильного господина этого часа… Наконец кто-то, набравшись мужества, сообщает:

– Она умерла… Три дня тому назад. Ее похоронили сегодня утром.

Дантон не кричит, он ревет как раненый зверь. Этот человек превратился в зверя. Он разучился плакать, как все люди. Ему нужны грозы и бури… Он запирается в спальне, бывшей прибежищем его счастья, падает на холодную постель и наконец-то сотрясается от рыданий. Соседи на цыпочках разбредаются. Один из них бежит к Жели и предупреждает Марка-Антуана о возвращении Дантона. Тот торопится к другу, пытается его утешить. Но Дантон ничего не слышит, он повторяет одно:

– Она умерла без меня… Совсем одна… Я никогда ее не увижу…

Увидеть Габриель! Эта мысль становится навязчивой идеей Дантона, она не отпускает его. Поутру он торопится на кладбище, и за ним волей-неволей следуют Жели и Демулен. Дантон разыскивает могильщиков и приказывает им разрыть могилу.

– Ты с ума сошел! – кричит ему Камиль Демулен. – Ты хочешь надругаться над погребенным телом?

– Нет, я хочу увидеть Габриель. Один только раз! Последний раз!

Ничего нельзя поделать, приходится исполнить его желание. Могильщики раскапывают могилу, открывают гроб. Лицо Габриель уже тронуто тлением, но Дантон, заливаясь слезами, приникает к телу умершей и целует ее без конца. Приходится отрывать его от покойницы, чтобы молодой человек, которого Дантон привел с собой, мог приняться за дело. Это начинающий скульптор, и вот дрожащими руками он начинает снимать маску с уже исказившегося лица молодой женщины.

Наконец Дантон разрешает закрыть гроб, позволяя Габриель пребывать отныне в вечном покое. Камиль Демулен везет его к Шарпантье, где Дантона ждет хоть какое-то утешение: он увидится со своими детьми.

Смерть Габриель словно бы подстегнула красноречие Дантона. В своих яростных диатрибах в Конвенте трибун не знает себе равных. Но возвращение в пустой дом становится для него пыткой. Дантон не выносит одиночества. Друзья, зная это, помогают, как могут, по вечерам приглашают его к себе…

Луиза

Дантон не может смириться со смертью Габриель, он цепляется за друзей и сидит вечером то у одного, то у другого. Нередко он проводит вечера в доме Жели и неожиданно совершенно другими глазами видит его дочь. Как будто в первый раз. Луизе недавно исполнилось шестнадцать, прощаясь с детством, она вдруг обрела удивительную грацию и обаяние. Крошка Луиза стала просто обворожительной: у нее синие невинные глаза, белокурые волосы и свежие розовые щечки. Не прошло и двух недель, как Дантон не без недоумения обнаружил, что влюблен в эту девочку.

Он был человеком крайностей, любовь превратилась в страсть. Страсть жаждала насыщения.

– Я люблю твою дочь, – сказал он Марку-Антуану. – Прошу тебя, отдай мне ее в жены. Я сделаю все, чтобы она была счастлива.

Жели не слишком удивился неожиданному предложению. Дантону тридцать четыре, Луизе шестнадцать, но это зять, которым можно гордиться. Он принимает сватовство, но с единственным условием: если Луиза будет согласна. Он слишком любит свою дочь, он не хочет ни к чему ее принуждать. И Дантон начинает ухаживать за девушкой по всем правилам. Поначалу Луиза встречает его ухаживания с недоумением и даже некоторым страхом. Для нее Дантон – исторический памятник, но она умна и очень скоро понимает, как велика ее власть над ним. И она решает подвергнуть Дантона испытанию, надеясь таким образом избежать брака, который, сказать откровенно, совсем ее не вдохновляет. Условие, которое она ставит, и впрямь очень трудно принять одному из вождей революции.

– Я никогда не выйду замуж по республиканскому обряду, – говорит Дантону Луиза. – Меня вырастили в любви и в почтении к Господу. Если ты хочешь жениться на мне, то нужно найти священника, настоящего, а не расстригу. Он исповедует нас и обвенчает.

Суровое испытание для ненавистника попов и ярого гонителя религии. Дантон готов убежать, хлопнув дверью. Но один взгляд на Луизу…

Она так хороша! Неужели он откажется от счастья из-за каких-то принципов?

– Где я найду тебе священника? – ворчит он, уже признав свое поражение. – Ты же знаешь, они все прячутся.

– Знаю, но я никогда не переставала любить Господа из-за того, что ты со своими друзьями решил, что Его не существует. Если ты согласен поговорить с кюре, я могу дать тебе адрес.

После недолгого колебания, Дантон произносит:

– Давай! Я пойду к нему!

И вот на следующий вечер, когда совсем стемнело, Дантон, стараясь быть незамеченным, сворачивает на узкую улочку в квартале Сен-Жермен-де-Пре и стучится в дверь небольшого скромного домика. Его лихорадит от тревоги. Что, если его соратники, члены Конвента, увидят его?

Дверь открывать не спешат. Наконец появилась сухонькая старушка со свечой в руке. Дантон сказал, что пришел повидать аббата Керавенана. Минуту спустя он оказался лицом к лицу с аббатом. Увидев Дантона, аббат смертельно побледнел. Он узнал своего гостя. Дантон – цареубийца и палач несчастных узников. У священника не было сомнений, что настал его смертный час. Но он едва не умер от изумления, услышав, что его ужасный гость хочет исповедаться, а потом обвенчаться.

Прошло два месяца, Дантон и Луиза обвенчались. И молодая женщина удивилась тому, что полюбила своего неистового мужа. Дантон сходил с ума от счастья, он стал ласковее, теплее. Между ним и его другом Робеспьером продолжалась борьба за влияние. Но Дантон боролся вяло. Он устал от казней, «пресытился человечиной». Ему надоел Париж, телеги с обреченными и вязальщицы, которых так боялась Луиза. Дантон увез молодую жену в Арси-сюр-Об, в старый родительский дом, чтобы подышать, пусть хоть недолго, чистотой и свежестью. Они провели вместе несколько чудесных дней, осматривая купленные недавно Дантоном земли. Но из Парижа пришли тревожные вести. Дантон узнал, что жирондисты арестованы и отправлены на эшафот. Новость его сразила.

– Их судьбу повторим мы все, один за другим, – мрачно произнес он и оказался пророком.

Позже к нему приехали с вестью, что Робеспьер жаждет его крови.

– Передайте Робеспьеру, что я приеду вовремя, чтобы раздавить его и всех его соратников, – гордо ответил Дантон.

И он вернулся в Париж. И понял: за это время многое изменилось, он утратил большое количество единомышленников. Дантон ринулся в бой. Его голос вновь загремел с трибун, но именно его выступлениям и хотел помешать Робеспьер. Он не желал, чтобы Дантон выступал, он слишком хорошо знал власть зажигательных речей соперника. У Дантона был дар воспламенять толпу, и до тех пор, пока он выступает, он опасен. Надо заставить его замолчать.

31 марта в Париже дул сильный ветер, Дантон сидел дома, наслаждаясь обществом своей Луизы, как вдруг кто-то громко забарабанил в дверь.

– Ну вот, за мной пришли, – только и сказал Дантон.

Так оно и было. В один миг квартиру заполонили люди, Дантона связали и увели. Луиза в отчаянии поспешила к Демуленам. Там она узнала, что только что увели и Камиля.

Суд над Дантоном был нелегким делом, у Робеспьера прибавилось седых волос. Лев защищался с присущим ему искусством, и получалось, что процессом руководил он. Слушая его громовые речи, Фукье-Тенвиль терял под ногами почву. И тогда он призвал себе на помощь Комитет общественного спасения, а с Комитетом, как известно, шутки плохи. Дантон и Демулен невиновны? Нет состава преступления? Не беда. Найдем.

В самом скором времени один из узников Люксембургского дворца, где находились и Дантон, и Демулен, написал донос на Люсиль Демулен, обвинив ее в заговоре, имеющем целью освободить мужа и Дантона. Все было кончено. Донос означал гибель. Гибель двух мужчин и невинной молодой женщины.

Дантону стало страшно. Он испугался, что жаждущие крови звери могут растерзать его нежную Луизу. Он решил, что лучше молчать, чем позволить отправить на эшафот и ее. Дантон позволил приговорить себя к казни. А своему торжествующему сопернику пообещал:

– Ты последуешь за мной, Робеспьер! Эшафот ждет тебя!

Страшный день настал. Дрожащая, плачущая Луиза укрылась у родителей. Дантон двигался к месту казни. В толпе, которая окружала зловещую повозку, он внезапно различил одно лицо. Человек в черном, встав на тумбу, неотрывно следил за ним. Он поймал взгляд Дантона, поднял руку, сделал ему знак, и Дантон прикрыл глаза. Человек этот был аббатом Керавенаном, движение его руки было крестным знамением, отпускающим грехи. Священник не захотел оставить без благословения покаявшегося перед ним ночного гостя.

Стоя у эшафота, Дантон думал о Луизе. Окружающие слышали его шепот: «Бедная моя женушка!» Но тут же он взял себя в руки и ободрился: «Будет, Дантон! Не унывай!»

И твердым шагом он поднялся по лестнице. Сверху тому, кто готов проститься с миром, все кажется маленьким. Дантон оглядел притихшую толпу. Потом взглянул на ожидающего палача.

– Ты покажешь им мою голову! Она того стоит! – с гордостью произнес он.

Через несколько секунд палач последовал его совету.

А для Луизы жизнь продолжалась. Мало-помалу жуткие воспоминания рассеялись. Она была молода, ей хотелось жить. Прошло несколько лет, и она вышла замуж за адвоката Клода-Этьена Дюпена, во время Империи он станет префектом и бароном, а во время Реставрации – советником при счетной палате.

Только в 1856 году умерла та, что была вдовой Дантона. Она никогда не говорила об этом трагическом времени своей жизни, но когда при баронессе Дюпен произносили имя трибуна, она бледнела…