Текст книги "Сделка с дьяволом"

В голове Гортензии возникла череда воспоминаний. Это было прошлым летом. Они покидали Париж с Фелисией. «Братья», карбонарии Бюше и Руан-старший, раздобыли им фальшивые паспорта. С помощью полковника Дюшана, ярого бонапартиста, они собирались освободить из замка Торо брата Фелисии, князя Джанфранко Орсини, арестованного по обвинению в заговоре против власти. Человека, который должен был им помогать в этом более чем рискованном предприятии, звали Патрик Батлер. Это был богатый судовладелец из Морле. Карбонарии рассчитывали, что он поможет им найти корабль, на котором можно будет переправить бежавшего узника в Англию. Гортензия должна была представиться ему под именем ирландской леди и попытаться соблазнить его. Молодая женщина без отвращения не могла и думать о той двусмысленной роли, которую ей предстояло сыграть, но ей пришлось согласиться, чтобы помочь Фелисии спасти своего юного брата.

Роль удалась ей без особого труда. Батлер был поначалу сдержан, что насторожило заговорщиков, но затем начал настойчиво ухаживать за Гортензией, становясь все более страстным и нетерпеливым, так что у нее не оставалось другого выхода, как бежать. Батлер отправился в Брест, чтобы там дождаться приезда молодой женщины, а та тем временем предприняла со своими товарищами попытку выкрасть Джанфранко Орсини из тюрьмы. Но все их усилия оказались напрасными: молодой человек был при смерти, когда они добрались до него. Час спустя Фелисия и Гортензия, позабыв о Батлере и его страсти, уже пустились в обратный путь в Париж, который был охвачен восстанием. Оттуда Гортензия уехала в Овернь, даже и не вспомнив о том, что где-то существует некий Патрик Батлер. И вот теперь он так жестоко напомнил о себе…

– Но почему же он так поступил с графиней?

– Потому что он не знал ни твоего настоящего имени, ни адреса. Он, конечно, выпытывал у меня, но я ничего не сказал. А с госпожой все было легко. Она среди карбонариев человек известный, и кто-то из них проговорился, не устояв перед золотом. А если рыжему стало известно, что князь Джанфранко умер, то все остальное он вычислил сам…

Наверное, Тимур был прав. Гортензии показалось, что она вновь слышит насмешливый голос судовладельца: «Ни за что не поверю, что ваша мадемуазель Ромеро простая компаньонка. У нее манеры знатной испанской дамы… или даже какой-нибудь римской императрицы». У нее в ушах опять прозвучало его наглое утверждение: «Когда хочешь женщину, по-настоящему хочешь, она обязательно будет твоей. Нужно лишь время, терпение, иногда деньги, больше ничего…»

В этих словах звучала скрытая угроза, а она не поняла. Как не поняла, что, ранив гордость этого богатого и, безусловно, могущественного человека, она нажила себе опасного врага. Тем не менее ей казалось невероятным, чтобы при всем его могуществе он сумел организовать эту адскую западню, в которую угодила Фелисия. Гортензия добавила к своему списку визитов встречу с Руаном-старшим, жившим в скромном домике на улице Кристин.

– Этот Батлер оставил вам какой-нибудь адрес, где его искать? – спросила она.

– Говорю тебе, госпожа графиня, я хотел его выследить, – с упреком отвечал турок. – Он сказал, что зайдет еще…

– Когда?

– Не знаю. Не раньше, чем через несколько дней. Ведь надо время, чтобы письмо дошло, и время, чтобы добраться до Парижа…

– Верно. Если он вернется, Тимур, никто из вас меня не видел. Я попытаюсь освободить вашу хозяйку как можно быстрее, и если получится, до его возвращения. Если на то будет воля божья, – добавила она, перекрестившись. Ливия последовала ее примеру.

– Я пойду с тобой, – заявил Тимур. – Тебе нужен телохранитель, раз этот мерзкий гяур бродит по Парижу…

– Я предпочитаю, чтобы вы остались здесь, на тот случай, если он вернется. Но вы знаете, где меня искать, и так или иначе я позову вас, если мне понадобится помощь. Вы все еще позируете Делакруа, Тимур?

– Нет, сейчас нет.

– Может быть, вы еще туда вернетесь. Это хорошее место для встреч. Впрочем, я сейчас туда и отправляюсь…

У Дома Инвалидов Гортензия села в фиакр, который доставил ее на набережную Вольтера, где находилась мастерская художника. И здесь тоже воспоминания… После представления ко двору и последовавшей за ней попытки освободить Джанфранко Гортензия нашла здесь временный, но не менее гостеприимный кров. Здесь, к ее изумлению и восторгу, ее нашел Жан, и они провели несколько самых незабываемых часов. Погруженная в эти мысли, она постучала в зеленую дверь мастерской.

– Войдите! – рявкнул знакомый голос. – Но кто бы вы ни были, не мешайте мне!

Гортензия осторожно открыла дверь и вошла. Художник действительно с головой ушел в работу. Облаченный в свою любимую просторную блузу из красной фланели, Эжен Делакруа, со всклоченными волосами, лицом, перепачканным краской, лихорадочно трудился над огромным полотном, взглянув на которое Гортензия покачнулась, как от удара…

Смело взбираясь на покрытую убитыми баррикаду, увлекая за собой народ, возникшая из дыма пушечных залпов Свобода, размахивая трехцветным флагом, рвалась вперед, как будто стремясь вырваться из рамок картины. Ошибиться было невозможно, это был бой за Ратушу, свидетельницей которого была Гортензия. Бежевые и серые фасады домов, очертания собора Парижской Богоматери и почти полностью скрытое клубами дыма июльское небо… Это было эпическое повествование о тех событиях, и оно никого не могло оставить равнодушным. Что же до самой Свободы с обнаженной грудью, к которой было обращено разгоревшееся лицо человека с ружьем, которому художник придал свои черты, у нее был прекрасный профиль Фелисии, с ее чистым высоким лбом. Это была несомненно она, пусть даже художник и придал ей больше физической силы и мощи, чем это было у оригинала. Высокая и тонкая фигура графини Морозини не могла служить моделью для оживления рубенсовских форм, символизировавших силу. Но лицо!

Погрузившись в созерцание, Гортензия и не заметила, что Делакруа перестал писать и стоял теперь с ней рядом, вооруженный, как копьем, длинной кистью, которой он прорисовывал небо.

– Если не ошибаюсь, картина вам нравится? – произнес Делакруа таким обыденным тоном, будто они расстались только вчера.

Она перевела на него взгляд, в котором читалось восхищение с грустью пополам.

– Она понравилась бы мне еще больше, если бы Свобода сама была на воле.

Художник положил мольберт и кисть, вытер о тряпку руки и со всем изяществом светского человека поцеловал кончики пальцев посетительнице. Его черные глаза искрились неподдельной радостью.

– Сегодня на меня поистине снизошло благословение господне, ибо на Рождество мне послан ангел, – весело сказал он. – Я бесконечно счастлив вновь увидеть вас, мадам. Однако что вы только что сказали о моей Свободе? Она арестована? Это что, дело рук австрийцев?

– Она даже не успела добраться до Австрии. Ее арестовали в Париже через несколько дней после того, как мы расстались. Она сейчас в тюрьме Ля Форс, и я пришла просить вашей помощи.

Ей в очередной раз пришлось рассказать о своем отъезде, о встрече с Видоком, добавив то, что она узнала от Тимура. Делакруа слушал эту исповедь, все более и более мрачнея.

– Мне необходимо повидаться с королем, – закончила свой рассказ Гортензия. – Я рассчитывала на мадам де Дино и князя, но они сейчас в Англии. Такое невезение…

– А нужны ли они вам? Вы дочь человека, бывшего достаточно могущественным. Банк Гранье существует по-прежнему, и режим ему кое-чем обязан. Именно поэтому Видок и вызвал вас. Какая еще помощь вам нужна?

– Мне надо поговорить с королем с глазу на глаз. Уж очень тонкое у меня к нему дело… Такое не обсудишь на совете министров.

– Да уж, здесь вы совершенно правы. Шутка сказать: – бомба! Бедная графиня!

– Кроме того, похоже, просьб об аудиенции слишком много. Моя может не дождаться своей очереди. А время торопит. Потому-то я и обратилась к вам.

– Ко мне? Кто же мог внушить вам, что я обладаю хоть малейшей властью?

– Король вас ценит, как мне сказали. Он сюда захаживает запросто, по-соседски…

– Все это Видок вам рассказал, не так ли?

– Да, он. Великие художники всегда пользуются своим влиянием на королей, которые их ценят. Не могли бы вы воспользоваться этой привилегией ради меня? Когда король будет у вас?

– Откуда же мне знать, бедное мое дитя? Если он и приходит, то всегда неожиданно. Признаю, что он очень интересуется этой работой, в которой видит отображение своего триумфа… Но этого недостаточно, даже чтобы заплатить мне сумму, необходимую для завершения картины! Я даже вынужден был обратиться к цивильному листу,[3]3
  Сумма, предусмотренная государственным бюджетом на личные расходы монарха и на содержание его двора. – Прим. ред.


[Закрыть] куда включены назначенные к уплате долги двора Карла Десятого, чтобы мне заплатили гонорар за «Битву при Пуатье», заказанную мне герцогиней де Берри…

– Если вам нужны деньги, я могу добиться для вас ссуды… а хотите, сама дам вам необходимую сумму.

Улыбка, скорее похожая на гримасу, мелькнула на его смуглом, красивом лице, которое могло бы принадлежать какому-нибудь восточному принцу.

– Нет, спасибо, дорогая моя. Только не вы! Я хочу получить то, что мне причитается, ни больше, ни меньше. Что же касается короля, может быть, есть способ представить вас ему, не дожидаясь, пока он явится сюда. Это может затянуться. А вы говорите, время не терпит?

– Для нее, а не для меня! – ответила Гортензия, кивком указав на незаконченное полотно. – Но вы о чем-то подумали?

– О прогулке, обычной прогулке, которую мы могли бы совершить с вами. Например, что вы скажете о следующем вторнике?

– Вторник? Но ведь сегодня только пятница…

– А завтра Рождество, а потом воскресенье. Король и его семейство скорее всего проведут эти дни в своем имении в Нейи. То, что я вам предлагаю, возможно не раньше вторника. Не желаете ли вы разделить со мной завтрак? Могу предложить вам кролика и яблочный пирог. Это пробудит массу воспоминаний, – добавил он с ослепительной улыбкой.

Но поскольку Гортензия в ответ только слабо улыбнулась, Делакруа нахмурил брови.

– А-а… – протянул он, потом, помолчав, добавил с необычной для него мягкостью: – А ваши любовные дела? Там тоже не все гладко?

Чтобы скрыть волнение, Гортензия прошлась по мастерской, потрогала занавески, скрывающие диван с подушками, где они с Жаном тогда весь день напролет предавались любви, ширму с умывальником, погладила литографский камень, восхищенным взором обвела загромождавшие стол рисунки и наконец остановилась у большой железной печи, протянув к ней озябшие руки. Только потом, почувствовав себя немного увереннее, повернулась к художнику.

– Не могу сказать, чтобы они были плохи, – со вздохом отвечала она. – Просто жизнь – сложная вещь, я имею в виду совместную жизнь. Мы такие разные с ним…

– Но прекрасно дополняете друг друга, что гораздо лучше.

– Наверное. И мы могли бы быть так счастливы, если бы не было никого вокруг.

– Никого?

– Ну, всех тех людей, что живут вокруг нас. Вы представить себе не можете, что такое провинция, друг мой. Жан незаконнорожденный, у него даже имени нормального нет, а у меня сын, ради которого я должна сохранить свою репутацию. По крайней мере так внушают мне все.

– А вам эта репутация глубоко безразлична?

– Думаю, да. Только счастье имеет значение. А с течением времени оно кажется мне таким хрупким. Жан решил поселиться в полутора лье от меня, в развалинах замка Лозаргов, чье имя он никогда не будет носить. А я с этим не могу смириться.

– И все же вы должны. Я мало виделся с вашим другом, Гортензия, но, думаю, он из тех, кто не признает оков, пусть это даже кольцо любимых рук. Так что не старайтесь. Оставьте ему свободу. Он всегда будет возвращаться к вам.

– Может быть, вы и правы. Но это так трудно, особенно если любить так, как люблю я.

– А он хочет, чтобы вы любили его иначе, не так ли?

– Возможно. Но я мешаю вам работать. Прошу вас, возьмите свои кисти…

– При одном условии, что вы побудете здесь еще немного. Я так рад увидеть вас снова. Вы расскажете мне о вашей Оверни, о вашей жизни. Мне кажется, что я никогда не узнаю вас до конца…

Гортензия осталась у него еще на час, наблюдая, как Делакруа выписывает летнее небо, заволакиваемое пушечным дымом, слушая его рассказы о парижских событиях, которые произошли за те несколько месяцев, что она провела в Оверни (ей показалось, что это было на другой планете). Он рассказал о том, что было известно об английской ссылке короля Карла X, о громком процессе над его министрами. Народ жаждал крови, требуя выдачи тех, кто в июле отдал приказ стрелять по восставшим. В октябре чуть не вспыхнул мятеж, когда под окнами Пале-Рояля собралась толпа, скандировавшая: «Смерть министрам… или голову короля Луи-Филиппа!»

– Трудно управлять страной в таких условиях, – говорил Делакруа. – К чести короля, он не уступил давлению. Полиньяк был приговорен… к гражданской казни, что для него страшнее плахи. Других приговорили к различным наказаниям. Нет, Луи-Филиппу досталась не такая уж завидная доля, как может показаться. Против него ополчились и те, кто стоял за республику, и бонапартисты; даже те, кого он вернул в армию, не колеблясь будут приветствовать Орленка,[4]4
  Прозвище сына Наполеона.


[Закрыть] если он появится здесь. Потому он и хочет создать некую третью силу, привлекая на свою сторону буржуазию. Все его министры – выходцы из этой среды, да и новый церемониал, когда при дворе собирается больше бакалейщиц, чем герцогинь, преследует эту цель… Все это создает довольно странную атмосферу, которая сбивает с толку французов и вводит их в заблуждение. Они думают, что Луи-Филипп – слабый человек, этакий добряк, из-за чего пресса (с которой, впрочем, приходится считаться все больше) часто избирает его своей мишенью. Он либо не реагирует вовсе, либо реагирует очень вяло, по крайней мере внешне; боюсь, однако, как бы это царствование не ознаменовалось целой вереницей тщетных предосторожностей, странных дел, таких, как прелюбопытное «самоубийство» старого принца Конде, повесившегося на оконном шпингалете в замке Сен-Ле, предварительно завещав свое огромное состояние молодому герцогу д'Омаль, четвертому сыну короля.

– Почему вы сказали «прелюбопытное самоубийство»? – невольно заинтересовалась Гортензия, несмотря на одолевавшие ее заботы.

– Потому что есть большая вероятность, что эту грязную работу взяла на себя любовница принца, английская проститутка, которой тот пожаловал титул баронессы де Фешер. Ее никто так и не потревожил, и она преспокойно живет себе в замке, который он ей оставил.

– Надеюсь, вы не считаете, что король был ее сообщником?

– Ну, это слишком грубое слово. Скажем, эта история его вполне устраивает, и он закрыл на все глаза. Когда заходит речь о власти и о деньгах, даже души, слывшие самыми возвышенными, могут избрать довольно странные пути. В бытность свою графом Прованским, «добрый король Людовик Восемнадцатый» повел себя низко по отношению к родному брату Людовику Шестнадцатому и своей невестке Марии-Антуанетте… Не говоря уже о племяннике, несчастном Людовике Семнадцатом. Внешне Луи-Филипп спокойный, надежный, крепкий человек. Но поди узнай, что у него на уме. Он напоминает сфинкса, портрет которого я не взялся бы писать.

– Отчего же?

– Боюсь оказаться правдивым. Мне не хотелось бы поменять это ателье на какую-нибудь тюрьму, подобную той, где томится наша подруга Фелисия…

– При том, что ее имя означает «блаженство»!

– Да, и это имя меня преследует. Мою любимую тетку зовут так же: Фелисите Ризнер. Прямая и смелая женщина. Я готов признать, что есть сходство между людьми, носящими одно и то же имя. Ну, довольно философии! Я было отвлек вас от грустных мыслей и сам опять их вам навеваю…

Он вдруг швырнул на стол палитру, поставил кисти в большой кувшин и схватил Гортензию за руки.

– Давайте верить! – воскликнул он с жаром, который иногда прорывался сквозь его маску скептика и светского льва. – Будем верить, что нам удастся вызволить ее из беды! Я изо всех сил буду помогать вам. Но только, ради всего святого, будьте осторожны! Человек, который вас ищет и который для этого не остановился перед таким злодеянием, способен на все.

– Пока он не знает, что я в Париже, мне нечего бояться. Надо, чтобы мы с Фелисией успели убраться отсюда, пока он меня не нашел. Овернь далеко, это огромный край, который надежно укроет нас обеих.

– Просто чудо, что он еще не узнал вашего имени. Вы думаете, ему это никогда не удастся? Что вы будете делать, если однажды он заявится к вам?

– Честно говоря, не имею ни малейшего представления, мне бы этого совсем не хотелось, – отвечала Гортензия, живо перекрестясь, чтобы не искушать судьбу. – Но думаю, что там меня будет кому защитить. Вокруг столько храбрых мужчин: мой фермер Франсуа Деве, соседи… и еще…

– И еще ваш таинственный Жан?

– Он в первую очередь! Он и стая волков, которых он может собрать вокруг себя, когда только пожелает. Не беспокойтесь за меня, дорогой Эжен! Главное, чтобы мы с Фелисией успели исчезнуть незаметно для моего врага…

Прощаясь, Гортензия поднялась на цыпочки и поцеловала художника в гладко выбритую щеку.

– Спасибо, друг мой! Заранее спасибо!

Глава IV
Человек с зонтиком

Несмотря на оптимизм, проявленный молодой женщиной во время встречи с Делакруа, мысль о Патрике Батлере неотступно преследовала ее весь вечер: и на обратном пути, когда ей поминутно казалось, что в толпе прохожих видит наглое лицо в шапке рыжих волос, и в рождественскую ночь, когда они втроем допоздна сидели у камина и мадам Моризе предавалась воспоминаниям об ужасах революции и блеске Империи, а Онорина слушала, не оставляя своего вязания, и даже на полночной мессе в маленькой соседней церкви. Монахини расположенной неподалеку обители убрали ее цветами и ветками омелы. Множество восковых свечей пылало перед алтарем с потускневшей позолотой, перед наивным изображением яслей, где маленькая и хрупкая Дева Мария склонилась над младенцем Иисусом, таким крепким и щекастым, что с трудом верилось, как он мог родиться у столь эфемерного создания. Но благочестивый пыл прихожан от этого не охладел, и так приятно было слышать, как присутствующие хором подхватывают древние рождественские песнопения.

Это были минуты спокойной и глубокой радости; однако Гортензия не могла отдаться им полностью, как ей того бы хотелось. Мыслями она уносилась в Комбер, к Жану, который пообещал, что проведет подле нее этот чудесный праздник, и вот теперь она так от него далеко.

Конечно же, он не будет на нее сердиться, он поймет, что по долгу дружбы она обязана была уехать, чего бы ей это ни стоило. Он будет ее ждать сколько потребуется, терпеливо и спокойно. Но теперь между Гортензией и ее близкими, ее домом встала угрожающая фигура человека, любовь которого она имела неосторожность разжечь и чью гордость, скорее, нежели сердце, она ранила. Он жаждал мести за то, что им пренебрегли. Но что это будет за месть? Чего он хотел, этот Патрик Батлер, которого она стала опасаться с первой их встречи, этот жестокий, беспощадный человек, который, однако, умел говорить ей о своей любви с такой пылкой страстью? Если, к несчастью, им придется столкнуться лицом к лицу, вряд ли он ограничится пустыми разговорами. Доказательством тому была его расправа с Фелисией… Что тогда она будет делать? Что ему скажет? А если ему и вправду взбредет в голову преследовать ее до самой Оверни? Как ей быть? У нее был только один выход, как она и говорила Делакруа: уехать из Парижа до того, как он узнает, что она вообще здесь появлялась.

Мирная радость, светившаяся на всех обращенных к алтарю лицах, в конце концов сообщилась и молодой женщине, и ее сердце распахнулось в горячей молитве. Она просила всевышнего помочь ей, дать ей возможность вызволить подругу и избежать мести человека из Морле.

Молитва принесла ей облегчение, и она в приподнятом расположении духа заняла место за столом рядом со своими хозяйками. На ужин была пулярка и ванильный крем. Женщины с аппетитом подкрепились, предварительно по обычаю торжественно положив в камин полено, освященное днем. Потом они обменялись скромными подарками. Гортензия преподнесла своей старой приятельнице кружева из Пюи, которые она предусмотрительно захватила из дому, и получила носовые платки, собственноручно вышитые мадам Моризе. Онорине они подарили шерстяную шаль и пару митенок, отчего та пришла в полный восторг. Затем они разошлись по своим комнатам, естественно, гораздо позже, чем обычно. Но на этот раз Гортензия заснула мгновенно, в этом ей помогла молитва, очистившая душу, к тому же она очень устала за день, оказавшийся слишком долгим. Она проснулась поздно, когда Онорина уже вовсю гремела кастрюлями на кухне. Мадам Моризе ждала к обеду гостей: супружескую чету дальних своих родственников и двух старых приятельниц.

Стояла ясная солнечная погода. Дети бегали по улице с рождественскими песнопениями, переходя из дома в дом, где им давали кто пирог, кто монетку. Их звонкие голоса разносились далеко окрест, пели они не всегда правильно, но с таким подъемом и так старательно, что слушать их было одно удовольствие.

Со свойственной ей деликатностью мадам Моризе попросила Гортензию извинить ее за неудобство, которое мог причинить ей этот визит, возможно, неинтересных для нее людей. Но молодая женщина успокоила ее:

– Я сама свалилась как снег на голову, и вы еще хотите, чтобы я нарушила ваши планы? Я буду рада увидеться с вашими друзьями. Кстати, не те ли это люди, с которыми я уже встречалась у вас под именем мадам Кудер?

Действительно, когда, вынужденная скрываться от своего дяди, маркиза де Лозарга, она благодаря Видоку нашла приют у мадам Моризе, ее знали здесь именно под этим именем, скромным и незаметным, в отличие от титула графини.

Мадам Моризе вспомнила, что ее родственники, муж и жена, действительно уже встречались с «мадам Кудер», и согласилась, что лучше оставить Гортензии это имя.

– Они хорошие люди, но немного болтливые и неравнодушные к громким титулам. Конечно же, они будут счастливы отобедать в обществе мадам де Лозарг, но на следующий день об этом будет известно всем и вся. Я думаю, вам это ни к чему?

Итак, в убранной цветами гостиной мадам Моризе, как и в прошлый раз, встретились «мадам Кудер», супруги Бродье, дамы Меню и Кленшан. Разговор шел обо всем и ни о чем, в основном о событиях в их городке, не особенно занимавших Гортензию. Зато она могла позволить себе хранить улыбчивое молчание, что было весьма удобно для нее и удовлетворяло остальных. Она охотно ответила на несколько вопросов о жизни в Сен-Флу, поскольку считалось, что «мадам Кудер» прибыла именно оттуда. Так благополучно завершился этот праздничный день, несколько, правда, утомительный для того, кто горел жаждой деятельности.

На следующий день пришел Видок, принеся несколько куриных яиц для мадам Моризе в подарок от своей жены Флериды, разводившей кур. Это был отличный предлог потолковать с Гортензией. Та рассказала ему о своем визите на улицу Бабилон и о том, что ей удалось узнать. Бывший полицейский нахмурил брови:

– Конечно, хорошо, что мы знаем, кто за всем этим стоит, однако, по сути, мы ничуть не продвинулись в нашем деле. Париж велик, и чтобы отыскать этого человека…

– Но я вовсе не хочу, чтобы его нашли! – живо прервала его молодая женщина. – И еще меньше желаю с ним встретиться. У меня одна надежда: добиться освобождения Фелисии и уехать с ней в Овернь как можно скорее…

– До этого пока далеко. Кроме того, когда знаешь, кто твой враг, неплохо держать его в поле зрения. Назовите его приметы. Его зовут Патрик Батлер, говорите вы? Судовладелец из Морле, с которым вас познакомили Бюше и Руан-старший? Сегодня же вечером повидаюсь с обоими. Может быть, они знают о нем больше. Справлюсь и в полиции. Можно прочесать дорогие гостиницы. Не может быть, чтобы этот человек остановился в какой-нибудь захудалой таверне…

– А может быть, он поселился у друга? В любом случае вы должны действовать очень осторожно. У него, вероятно, связи в полиции, если ему так легко удалось схватить Фелисию…

– Ну, связи-то и у меня есть, графиня. Может быть, не такие высокие, но достаточно полезные. В этой неприглядной истории последнее слово будет за мной, или я перестану зваться Видоком! Что до вас, не пропустите прогулки, на которую вас приглашает Делакруа. Она может оказаться очень интересной.

– Откровенно говоря, я не понимаю, почему.

– Однако это совсем просто: по вторникам и четвергам, невзирая на погоду, король пешком прогуливается в парке Тюильри. Немного везения, и вы сможете поговорить с ним.

– И он вот так просто позволит мне заговорить?..

– Нет. Но если он узнает кого-нибудь из знакомых, случается, что он подзывает его к себе. Видимо, ваш художник на это и рассчитывает.

Укрепившись в своей уверенности, Гортензия употребила остаток дня на визит в контору банка Гранье на улице Прованс. Ее отец, банкир Анри Гранье де Берни, был основателем банка и сделал из него одно из самых процветающих предприятий в Париже эпохи Империи. Затем его вместе с женой убили. Сын Гортензии стал наследником доли своего деда за вычетом того, во что обошлось банку разорительное управление принца Сан Северо. Несмотря на это, наследство было достаточно солидным, чтобы молодая женщина могла рассчитывать на помощь банка в любых обстоятельствах. Тем более что теперь она могла обратиться к своему другу Луи Верне, который, несмотря на свое увечье, был назначен по просьбе Гортензии на одну из главных должностей в банке на улице Прованс. Она ни секунды не сомневалась в том, что доверенный человек ее отца не сможет отказать ей в помощи… и всегда поддержит любое правое дело.

Действительно, Луи Верне встретил ее с радостью и искренним дружелюбием. Возможность вновь заняться любимым делом, казалось, вернула молодому управляющему утраченное здоровье, хотя, конечно, ноги, укрытые шотландским пледом, по-прежнему отказывались ему служить.

– Видите, – с улыбкой сказал он, – я стал почти таким же, как прежде. Каждое утро я приезжаю сюда в своей карете с улицы Граньер, а вечером уезжаю домой. И все благодаря вам. Скорее всего эти господа не сочли бы возможным вернуть мне прежнюю должность, если бы не ваша настойчивая просьба. Я знаю, что об этом шла речь в первом письме, которое вы сюда прислали.

– Я была уверена, что работа вам пойдет на пользу. Может быть, ваша матушка другого мнения?

– Моя мать будет всегда дрожать надо мной. Она провожает меня утром на работу, а вечером приезжает за мной, будто бы я все еще маленький мальчик, которого она провожала в колледж. Но она поняла, что все это мне необходимо, – добавил он, жестом обводя строгую контору, со стенами, окрашенными в оливковые тона, стеллажами и большим книжным шкафом красного дерева, почти закрывавшим стены. – А теперь скажите, что привело вас сюда? Вам нужны деньги?

– Не совсем… Но и это не исключено. На самом деле я приехала задать вам несколько вопросов. Во-первых, правда ли, что наш банк, как и банк Лаффит, способствовал возведению на трон Луи-Филиппа?

– Правда. Хотя и в меньшей степени, чем банк Лаффит. Наверное, поэтому наш директор господин Соноле не стал министром, – с улыбкой отвечал Верне.

– Но этого достаточно тем не менее, чтобы надеяться испросить милости у короля?

– Смотря о какой милости идет речь.

– Об освобождении подруги, которую безвинно бросили в тюрьму. Подруги, бесконечно мне преданной, которой я обязана жизнью, а может быть, и большим…

Гортензия вкратце рассказала о злоключениях Фелисии, особенно подчеркнув всю подлость подстроенной ловушки и позор, который падет на голову короля, так недавно взошедшего на престол, если он позволит, чтобы столь явное беззаконие творилось под носом у полиции. Луи Верне выслушал ее очень внимательно, облокотившись на письменный стол и подперев подбородок рукой. На его лице не осталось и тени улыбки, и Гортензия почувствовала, как у нее сжалось сердце. Неужели этот человек, характер которого она так ценила, собирается оставить ее наедине со своей бедой? Молчание, которое последовало за ее рассказом, показалось ей тревожным и давящим, она уже собиралась прервать его, когда Луи Верне мягко спросил ее:

– Чего же вы ждете от меня, мадам де Лозарг? Чтобы банк хором стал упрашивать короля отпустить вашу подругу?

– Нет, конечно! Я хотела бы только, чтобы вы дали мне письмо, которое я передам королю. Там будет сказано, что банк Гранье де Берни будет глубочайше признателен, если Его Величество согласится благосклонно меня выслушать. Я знаю, – поспешно добавила она, – что наш новый государь неравнодушен к деньгам, и я готова отказаться в его пользу или в пользу одного из его детей от части лично мне принадлежащих акций. Я достаточно ясно выражаюсь?

Узкое лицо банкира осветилось улыбкой, в голубых глазах промелькнула веселая искорка.

– Совершенно ясно, графиня, и я с удовольствием убедился, что пребывание в провинции никоим образом не отразилось на вашей осведомленности в событиях парижской жизни. На эту мысль вас натолкнуло… завещание принца де Конде?

– От вас, право, ничего не скроешь.

– Это неплохая мысль. Я не знаю, что произойдет на административном совете, когда я ознакомлю с вашей просьбой этих господ! Возможно, некоторые будут против. Но я сделаю все, что от меня зависит. Кроме того, вы дочь основателя нашего банка, мать его будущего председателя, и я не вижу причин для отказа вам в этом столь близко касающемся вас деле.

– Так у меня будет письмо? – воскликнула молодая женщина, не смея еще верить в свою победу.

– И сию же минуту. Я думаю, моей подписи будет достаточно.

Он достал из ящика стола лист бумаги с эмблемой банка, выбрал новое гусиное перо и принялся писать медленно и спокойно, как человек, осознающий важность составляемого документа. Затем, посыпав написанное песком, свернул письмо и запечатал. После чего позвонил в серебряный колокольчик, вызывая секретаря. Тот появился немедленно.

– Принесите мне тысячу луи! – приказал он. – Госпоже графине де Лозарг требуется эта сумма. Я сам составлю расписку в получении денег…

С этими словами он достал из папки другой лист бумаги, написал несколько слов и протянул перо Гортензии:

– Распишитесь, пожалуйста, графиня.

– Это большая сумма, – сказала она. – Я не просила…

– Знаю. Но необходимо все предусмотреть. Включая плохое настроение и даже королевскую неблагодарность.

– Для чего же в таком случае эти деньги?

– Потому что все покупается… и хорошо спланированный побег стоит недешево. Я надеюсь, вам не придется прибегнуть к этому крайнему средству, но, если будет такая необходимость… учтите, что ваш друг Видок – просто ювелир в подобного рода делах. А теперь позвольте дать вам еще один совет, на случай, если король не будет склонен вас выслушать.