Текст книги "Изумруды пророка"

– Браво! – Адальбер не удержался от аплодисментов. – Рассказываешь просто божественно, и я слушал бы тебя до утра, но все это напоминает роман, а не реальную историю!

– Может быть, и роман, но, согласись, довольно правдивый. Во Франции, в замке Роклор, должно храниться донесение об этой битве, написанное раненным в ней Жераром, который потом мог вернуться на родину…

– Было бы интересно убедиться в достоверности твоего рассказа, но это все равно не даст нам никаких сведений о том, как после того развивались события. Итак, мы в Дамаске, в 1492 году, и видим на груди у сына калифа изумруды. Вот и все, что известно. А дальше что?

– А дальше… Надо подумать, надо, может быть, поехать в Дамаск, порыться в архивах, поискать там…

– Ну да, ну да! Наглотаться там пыли, до того наглотавшись песка в пустыне! Ничего не скажешь, приятная перспектива!.. Только представишь себе – сразу начинает мучить жажда! Послушай, пойдем-ка лучше в бар, выпьем старого доброго виски, – предложил Адальбер, ступая на порог ярко освещенного отеля «Царь Давид».

Но вдруг остановился.

– Как странно, – сказал он. – С тех пор как мы вышли от сэра Перси, меня преследует мысль о том, что я заметил там что-то, что уже видел раньше, но никак не пойму, что именно…

– Ничего удивительного! Наверное, ты читал какие-то научные труды о его раскопках, а там были фотографии или рисунки находок…

– Да нет, я не читал о нем ничего такого особенного…

– Ладно, действительно – пойдем выпьем, – поторопил друга Морозини, взяв его под руку. – Нет ничего полезнее приятной обстановки бара для того, чтобы в мозгах просветлело!

К удивлению Альдо и Адальбера, они обнаружили в баре госпожу де Соммьер, между тем как бар никогда не был ее излюбленным местом отдыха. Она сидела у ног изображенного на фреске Голиафа одетая в вечернее платье – розовато-лиловые кружева и жемчуга на шее! – а перед ней стояла в ведерке со льдом бутылка шампанского, которое она потихоньку попивала с весьма меланхолическим видом.

– Боже мой, тетя Амелия! Что вы тут делаете? – забеспокоился Морозини.

– Коротаю время… И нервничаю… Как хорошо, что вы вернулись! А то я уже думала, что вы останетесь ужинать с этим старым гробокопателем, к которому отправились с визитом!

– Нет, к ужину он нас не пригласил. А где Мари-Анжелина?

– В этом-то все и дело! – вздохнула маркиза и взялась за бутылку, чтобы подлить себе шампанского, но Адальбер галантно оказал ей эту услугу. – Я жду ее уже почти три часа. Обычно она возвращается из своих походов на этюды вовремя – так, чтобы успеть помочь мне одеться к вечеру. А сегодня не появилась! Пришлось мне выпутываться из этого положения самой. Ну, я оделась, а потом, пометавшись немного по комнате – совсем как зверь в клетке, – спустилась сюда. И вот сижу…

– Сейчас уже около девяти, – озабоченно заметил Альдо, посмотрев на часы. – Не знаете ли вы, куда именно она отправилась на этюды?

Старая дама возмущенно повела плечами, от чего задрожали украшавшие ее шею жемчуга.

– Вы ее знаете так же хорошо, как я сама! Куда она отправилась! План-Крепен просто помешана на расследованиях, теперь она перевоплотилась в сыщика и бродит повсюду с таинственным видом. Это забавляло бы меня, если бы уже не начало раздражать. Уходя, она сказала мне только, что напала на след…

– Очень странно! – заметил Видаль-Пеликорн. – Она ничего нам не сказала вчера за ужином. В сообщении, которое она сделала после нашего возвращения из Масады, речь шла скорее об отрицательных результатах расследования. Ей не удалось обнаружить ничего интересного, а главное – она не нашла Эзекиеля, который, кажется, исчез с лица земли. То же касается и ее рисунков, показанных нам. Конечно, она не лишена таланта, но – нигде ни малейшей зацепки, даже на изображениях дома Гольберга, который она нарисовала во всех, какие были только возможны, ракурсах…

Некоторое разнообразие в беседу внесло появление лейтенанта Макинтира, который, как и всегда каждый вечер, зашел в бар «Царя Давида» пропустить стаканчик. Еще более прокаленный солнцем, которое окончательно сожгло ему кожу на носу, офицер настолько обрадовался, увидев Морозини и Видаль-Пеликорна, что заговорил на ломаном французском.

– Все в большой порядок! – объявил он. – Я уже прибыть из Эйн-Геди, откуда взять автомобиль и…

– Говорите по-английски, старина, – посоветовал Альдо. – Вам легче будет точно выразить свои мысли. Значит, вы забрали армейскую машину? И как? Никаких затруднений?

– Какие там могли быть затруднения? Несчастный старикашка, который там живет… Халед, по-моему?.. Так вот, этот бедный старик так до сих пор и не понял, почему вы решили уйти из крепости пешком, даже не попрощавшись с ним, тогда как он… он… Как он сказал?.. Он погружен в скорбь…

– В скорбь? А почему, господи боже мой?

– По случаю исчезновения трех его сыновей… Он говорит: «Свет очей моих…» И вот они бросили его посреди ночи – той самой ночи, когда вы сами ушли из Масады, – и забрали с собой и дромадеров, и все деньги – совсем немного! – сколько у него было… Если бы вы только видели этого бедолагу! Просто смотреть больно!

Несчастный старик? Бедолага? Больно смотреть? Ни Альдо, ни Адальбер не могли себе представить Халеда в такой роли. Надо было быть очень наивным, чтобы поверить в его горе… Или араб – великий артист?

– Что ж, мне очень жаль его, но я счастлив, что для вас все кончилось хорошо.

– Счастливы? Что-то не похоже! – заметил лейтенант, который все-таки был не совсем слеп. – У вас огорченный вид. Какие-то неприятности?

– Пока не знаем. Но уже девять, а мадемуазель дю План-Крепен еще не вернулась из города.

– Девять часов вечера – это совсем не позднее время. Может быть, она задержалась у друзей?

– Нет здесь у нее никаких друзей, – раздраженно сказала маркиза. – Она совершенно одинока и проводит свое время в поисках живописных уголков, где можно было бы написать этюд… Бог знает, куда она отправилась сегодня! Во всяком случае, она давно уже должна была прийти!

Из красного Макинтир внезапно стал зеленым.

– Вы полагаете, что и она… Как наша дорогая княгиня… Боже мой! Надо немедленно отправляться на ее поиски! Я думаю, что надо разделить город на участки и каждому искать в своем, мои товарищи вам помогут, – с горячностью произнес лейтенант, как по волшебству, на глазах превращаясь в гневного воителя. – Надо обыскать Старый город, и в первую очередь квартал Меа-Шарим.

– Этого мало, – вздохнул Адальбер. – Надо обыскать весь Иерусалим. Мало ли куда ей заблагорассудилось податься…

Мари-Анжелину искали всю ночь, к розыску подключились двое однополчан Макинтира, но не было ни малейшего следа пропавшей, никто ее не видел, никто о ней не слышал. И только на рассвете, когда перламутровый туман окутал город и умирающий от усталости Альдо вернулся в отель, и он, и только что присоединившийся к нему Адальбер просто-таки застыли перед открывшимся им зрелищем. На площадке лестницы, свернувшись калачиком, лежала Мари-Анжелина, рядом с ней был аккуратно поставлен ее этюдник, поверх него лежал колониальный шлем…

– Ничего себе картинка! – удивился Адальбер. – Слушай, что она здесь делает?

– Ты же видишь: спит!

Альдо хотел было разбудить Мари-Анжелину, сначала тихонько позвал ее, потом стал трясти за плечи… Тщетно! Единственное, чего он добился: План-Крепен перевернулась на другой бок – так, словно почивала у себя в постели, – и что-то невнятно пробормотала. Именно в этот момент в нос друзьям ударил резкий запах.

– Но… Но она же пьяная!

– Отличный диагноз! Можно подумать, она искупалась в виски: просто пьяна в стельку… Остается узнать, где она так нализалась…

– Вопросы будем задавать потом. А сейчас надо отнести ее в спальню, пока сюда не сбежались все постояльцы отеля. Возьми шлем и этюдник, а я понесу Анджелину.

Морозини взвалил спящую старую деву себе на плечо, вошел вместе с ней в лифт, поднялся на третий этаж и в конце концов опустил свою ношу на кровать в номере, дверь которого была не заперта по очень простой причине: на этот раз госпожа де Соммьер решила «коротать время» в номере План-Крепен.

– Тихо, тихо! – предупреждающе шепнул Альдо. – Не шумите, тетя Амелия, ничего особенного не случилось: она попросту мертвецки пьяна…

– А я и не собиралась шуметь. Я вообще никогда не поднимаю шума из-за пустяков. Единственное, что мне хотелось бы знать: в каком кабаке она смогла дойти до такого состояния…

– Здесь не так уж много кабаков, – сказал появившийся в эту минуту на пороге комнаты Адальбер. – Должно быть, это произошло у кого-то дома… Но ведь она терпеть не может виски!

– Меня бы удивило, если бы она полюбила его после этой ночи, – заметил Альдо, рассматривая лицо Мари-Анжелины и нюхая ее одежду. – Ее явно заставили пить: вот у нее синяк на подбородке, а одежда пахнет виски… Спустись-ка на кухню, там уже наверняка включили плиту, и попроси сделать кофе, да покрепче! А пока мы ее разденем и уложим. Мы с тетей Амелией…

– Нет уж, тетя Амелия в одиночку! – запротестовала старая маркиза. – Я охотно приму твою помощь, пока речь идет о верхней одежде, но что касается белья… Это – мое дело. Бедняжка умрет от стыда, если узнает, что ты видел ее голой! С нее станется посыпать голову пеплом и обойти босиком, хорошо если не во власянице, все окрестные соборы…

– Вы очень плохо знаете женщин, тетушка! Все зависит от того, что скрывается под ее одеждой. Ладно-ладно, не надо кричать, я уже отвернулся.

Чуть позже переодетая в трогательный пеньюар нежно-розового цвета, стянутый на запястьях и вокруг шеи розовыми ленточками, Мари-Анжелина мелкими глоточками пила крепчайший кофе. Впрочем, она тут же и отдавала выпитое, и все начиналось сначала. Кроме того, Альдо и Адальбер, поддерживая старую деву с двух сторон, время от времени заставляли ее пройтись туда-сюда по комнате. А она протестовала с тем большей энергией, чем дольше продолжалось исцеление.

Когда наконец она оттолкнула своих лекарей, чтобы самостоятельно усесться в кресло, все вздохнули с облегчением: самое трудное осталось позади. Адальбер спустился вниз, чтобы сообщить помощникам по розыску План-Крепен хорошую новость (разумеется, не уточняя деталей!) и пригласить их поужинать вместе в тот же вечер. Заодно он заказал обитателям третьего этажа довольно плотный завтрак…

Поднявшись, он обнаружил, что Мари-Анжелина с закрытыми глазами по-прежнему сидит в кресле, прямая, словно аршин проглотила, и при этом безудержно рыдает, поливая обильными слезами свой трогательный розовый халатик. Ее отчаяние, похоже, сильно раздражало маркизу, а Морозини изо всех сил старался успокоить безутешную женщину.

– Ну же, Анджелина, не стоит так отчаиваться! Конечно, это было неприятное приключение, но зачем же так плакать? Никто вас не обесчестил, зря вы расстраиваетесь…

– О, нет!.. Я знаю, что теперь обесчещена навеки! Я это знаю! – всхлипывала старая дева. – Ведь я – из рода План-Крепенов, и мои предки… они участвовали в крестовых походах!

– Как? И они тоже? – удивилась госпожа де Соммьер. – С ума сойти, сколько народу там было, прямо толпами валили! А я считала, что вы, как Кольбер, ведете свое происхождение от славного торговца сукнами из Реймса…

– А он-то, он от кого вел свое происхождение? От одного оруженосца… служившего графу из Шампани… А его дети потеряли право на дворянство, потому что занялись неподобающим для дворян делом… Они стали работать! Ох!..

Все эти исторические изыскания, прерываемые всхлипываниями и шмыганьем носом, в другое время позабавили бы Морозини, но сейчас ему было очень жалко несчастную жертву алкоголя.

– Нет никаких оснований в этом сомневаться, – ласково сказал он. – Ну же, Анджелина, успокойтесь! Сейчас вы позавтракаете, а потом расскажете нам, что же с вами случилось. Прежде всего: где вы были? Мы же искали вас всю ночь и по всему городу!

Мари-Анжелина достала носовой платок, громко высморкалась и вытерла глаза.

– Я… Я была в Синедрионе…

Госпожа де Соммьер расхохоталась.

– Чего еще ждать от этого города, если даже там евреи устроили кабак!

– Я всегда знал, что вы безбожница, но уважайте, по крайней мере, чужие религиозные чувства! – проворчал Морозини. – Продолжайте, Анджелина…

– Пусть она сначала поест, – посоветовал Адальбер. – Вот и завтрак доставили!

Действительно, два суданца в белых перчатках уже вкатили в комнату нагруженный самыми разнообразными яствами столик на колесиках, на который кающаяся грешница накинулась с диким криком:

– Господи, до чего же я голодна!

Она проглотила подряд яичницу с ветчиной, порядочный кусок окорока и три тоста с апельсиновым джемом, запивая все это обжигающим чаем.

– У вас железный желудок, План-Крепен, – желчно заметила маркиза, которая за это время успела съесть только одну тартинку…

– Если у Анджелины не было во рту ни крошки и за сутки выпила только ведро виски и немного кофе, она, должно быть, и впрямь умирает от голода, – сказал Адальбер, и сам воздававший должное завтраку.

Наконец умиротворенная и насытившаяся Мари-Анжелина, закурив – невероятное дело! – предложенную Альдо сигарету, принялась рассказывать о своих приключениях. На самом деле то, что она назвала Синедрионом, древним советом судей, пред которыми предстал в свое время Иисус Христос, было не чем иным, как вырытыми в скалах катакомбами, где находились могилы этих самых судей. Привлеченная красотой местности, а в особенности великолепным фасадом в эллинском стиле с колоннами и с вырезанным из камня растительным орнаментом, План-Крепен написала несколько акварелей и уже собиралась уходить. Но в эту минуту из зарослей кустарников вдруг показался тот самый Эзекиель, которого она столько дней искала и не могла найти. Сердце ее замерло, кровь застыла в жилах. Она глаз не могла оторвать от мальчика, а он, подозрительно оглядевшись по сторонам, решительно направился к подземному ходу и углубился в него. Естественно, ни секунды не потратив на размышления, Мари-Анжелина поспешила за ним.

– Но у меня ведь не было электрического фонарика, – объяснила она, – поэтому пробираться по катакомбам пришлось практически ощупью. Не было слышно никакого шума, и я совсем было уж решила отказаться от преследования, когда увидела где-то вдали, в глубине подземной галереи, свет, который показался мне огоньком свечи. Ну, я и пошла на этот огонек, принимая все меры предосторожности, чтобы не поскользнуться и не упасть на неровной почве. Наконец я добралась до какого-то помещения, похожего на зал, где действительно горела свеча, поставленная на нечто вроде саркофага. И тут я потеряла сознание. Дальше идут только смутные, обрывочные воспоминания… Когда я пришла в себя, я находилась все на том же месте, и человек в маске вливал в меня какой-то крепкий напиток, наверное, для того, чтобы я очнулась окончательно, и я узнала вкус виски…

– Ах, вы узнали! Значит, вы его уже пробовали? – не без сарказма спросила маркиза. – А я-то думала, что мне принадлежит честь воспитания вашего вкуса!

– Чтобы знать, что выбрать, следует отведать всего, – достойно ответила План-Крепен. – Значит, и виски тоже. А в тот момент этот напиток оказался мне полезен, но люди в черном – а их оказалось двое! – настаивали на том, чтобы я пила еще и еще. У меня начала кружиться голова, и я хотела отказаться. Тогда меня стали поить силой, пока я снова не потеряла сознание. И дальше уже я ничего не могу вспомнить…

– Эти люди принесли вас сюда вместе с вашим этюдником, – сказал Альдо, – и положили на площадку лестницы, ведущей в отель…

– Господи! Сколько же людей могли увидеть меня в таком состоянии!

– Ни один. Тогда едва рассветало, и в вестибюле не было ни души.

– Ах! Что ж, это, конечно, удача… Но все же, какой стыд, какой позор! Меня обесчестили!..

– Да ладно уж, не стоит столько говорить об обычной пьянке! – проворчала маркиза. – Что же до бесчестья… я бы очень удивилась, если бы это случилось. На вашей одежде не сохранилось ни малейшего следа какого бы то ни было насилия.

– Только этого недоставало! Но, может быть, меня обокрали? Передайте мне, пожалуйста, мою сумку, – обратилась она к Видаль-Пеликорну.

Ей не пришлось проводить инвентаризацию: едва открыв свой большой кожаный ридикюль, она наткнулась там на белый конверт, никогда прежде ею не виденный. Это было письмо, адресованное Морозини. Почерк, которым был написан адрес, заставил забиться сильнее сердце князя.

– Это ведь почерк Лизы! – воскликнул он. – О господи!

Альдо лихорадочно разорвал конверт и вытащил оттуда вчетверо сложенный листок бумаги. Развернул и обнаружил всего лишь несколько строк, начертанных рукой жены.

«Если ты меня любишь, – писала молодая женщина, – не ищи меня, никого не посылай на мои поиски. Попытайся найти то, о чем тебя просят, я уверена, что ты способен это сделать. В любом случае, я не в Иерусалиме, и со мной хорошо обращаются. Ради тебя, ради нас обоих я должна позаботиться о себе. Люблю тебя. Лиза».

– Вот и ответ на вопрос, который мы задаем себе с самого рассвета! – воскликнул Альдо, передавая письмо госпоже де Соммьер. Адальбер, пристроившись за ее плечом, тоже стал читать его. – Мари-Анжелину похитили для того, чтобы она стала почтальоном.

– Как это почетно! – проговорила явно оскорбленная План-Крепен с сарказмом.

– Эти восточные люди всегда перебарщивают, – недовольно сказала маркиза. – В наших замках принято предлагать почтальону стаканчик вина, а вовсе не накачивать его виски до потери сознания. И что же нам теперь делать? Остаемся здесь?

– Зачем? – вздохнул Видаль-Пеликорн. – Мы уверены – то, что мы ищем, уже давно находится за пределами этой страны, и, если Анджелина не станет возражать, я употребил бы воровское выражение, сказав, что ее «засекли»… Будет куда лучше, как мне кажется, если вы, глубокоуважаемые дамы, отправитесь на яхту барона Ротшильда и пуститесь в плавание, целью которого станет Франция…

– Мой друг прав, – подхватил Альдо. – То, что случилось с Анджелиной, наводит на размышления. Ни за что на свете я не хотел бы подвергать вас обеих какой бы то ни было опасности!

– Вы просто хотите отделаться от нас! – простонала План-Крепен чуть ли не плача. – Куда вы поедете?

– Это пока не решено, – признался Альдо. – Но здесь не останемся…

– Тогда почему бы нам не поехать всем вместе?

С внезапно проснувшейся нежностью маркиза накрыла своей ладонью руку верной служанки.

– Будьте благоразумны, моя дорогая! Вы же понимаете, мы будем для них помехой. Альдо и так очень беспокоится за жену. Не хватало только, чтобы ему пришлось вот так же переживать из-за нас. Пошли телеграмму капитану яхты, мой мальчик, – завтра утром мы отправимся в Яффу…

По дороге в расположенные рядом номера друзей, где можно было наконец принять душ и немножко отдохнуть, Адальбер, вопреки обыкновению, молчал, а Альдо, не выпускавший из рук письмо Лизы, поглаживал бумагу кончиками пальцев. Войдя в комнату, он наконец нарушил тишину:

– И все-таки: у тебя есть хоть какая-то идея? Что будем делать? Ты думаешь, надо ехать в Дамаск?

Адальбер, повинуясь привычке в затруднении ерошить свои и без того непокорные волосы, насмешливо улыбнулся.

– Нет… По-моему, скорее надо двигаться в сторону… Дижона!

– Дижона? Ехать во Францию?

– А ты знаешь другой Дижон? Да-да, тот самый город, где делают горчицу!

– Слушай, сейчас не время шутить!

– А я и не шучу. Нам надо ехать именно в Дижон… или, на худой конец, следующей ночью ограбить библиотеку сэра Перси.

– Не понимаю, о чем ты…

– Сейчас пролью свет. Заметил ли ты, с какой быстротой, я бы сказал, с какой виртуозностью он отобрал у тебя книгу Ла Брокьера, как только ты прочел в ней указанное тебе место?

– Ну, заметил, хотя тут…

– Нет ничего особенного? А тебе не показалось, что ему очень не хотелось, чтобы ты читал дальше?

– Нет, не показалось, а ты думаешь иначе?

– Может быть, он не желал, чтобы мы узнали еще что-то важное об этих легендарных изумрудах? Не думаешь? В конце концов, вполне возможно, что твой раввин – не единственный, кому хотелось бы ими завладеть!

– Не в обиду тебе будь сказано, но ты несешь околесицу! Ты видел, в каком он состоянии? Полупарализованный старик! Каким образом, по-твоему, он может заниматься поисками камней? Впрочем, кому, как не нам, знать это: ведь мы сами заменили его в Масаде!

– Дорогой мой князь, если человек богат и его обслуживают по высшему классу, он еще и не то может себе позволить: может нанять корабль, поезд, автомобиль и даже самолет…

– Но он не может, к примеру, ни проползти по подземелью, ни спуститься в пропасть по веревке, как мы тогда. Кроме того…

– Всегда можно попросить кого-то другого сделать за тебя то, что сам не можешь.

– Кроме того, если в этой священной книге осталось еще что-то интересное, ему не было смысла дожидаться нас. Он же не знал заранее, что мы появимся и захотим поработать на плато!

– Ладно, с этим я согласен. Но, с другой стороны, мы же тоже не знаем, с какого времени он владеет этой книгой. Он сказал только, что купил ее уже после побега Александры-Кипрос. А это могло быть и сразу после этого события, и, скажем, недели две назад.

– Возможно, но вынужден тебе напомнить еще одно обстоятельство. У него не было ни малейшего основания подозревать нас в чем-либо, поскольку он понятия не имел о том, что мы ищем на самом деле.

– Ну да. И он даже проявил… ну, не скажу желание помочь, но все-таки некую благосклонность, рассказав нам во всех подробностях историю Береники!

– Послушай, а тебе не кажется, что ты преувеличиваешь? Можно подумать, ты вдруг беспричинно невзлюбил его!

– Вовсе нет. Он мне даже чем-то симпатичен, но он – археолог! И англичанин к тому же! С такими людьми всегда приходится быть настороже: будто идешь по темной улице и не знаешь, кто вынырнет из-за угла… В любом случае я настаиваю на своем: у меня есть смутное подозрение в том, что нам просто необходимо дочитать до конца этот кусок о приключениях Бертрандона. Вот почему мне и пришло в голову отправиться в Дижон: именно там хранятся архивы герцогства Бургундского и библиотека, где должен быть по меньшей мере один экземпляр этой книги…

– Верю, но куда проще вернуться к сэру Перси и попросить его – в этом же нет ничего особенного! – еще раз показать книгу, которая нас заинтересовала.

– Ставлю десять против одного, что из этого ничего не выйдет!

– Согласен на пари. Пойдем к нему сегодня же, только поближе к вечеру, когда самая страшная жара спадет… Да и неудобно являться к человеку, когда он отдыхает после обеда…

– С огромным удовольствием… Единственная просьба: найди машину, потому что после нашей ночной экспедиции я просто ног под собой не чую!

– Как же, как же – ты без ног, он без ног, вот тебе и одна из тем для разговора с беднягой Кларком! – с беспощадной иронией откликнулся на просьбу Морозини.

– Браво! Ты докатился до шутки весьма дурного вкуса, приятель!

Альдо охотно согласился, хотя в этот момент ему и думать не хотелось о соблюдении самых элементарных приличий. Он мечтал только об одном: остаться поскорее одному, чтобы читать снова и снова эту коротенькую весточку от Лизы. Тем более что письмо заканчивалось фразой, которая особенно грела его сердце: «Люблю тебя»… Князю было о чем помечтать, пусть даже ожиданию суждено продлиться не одну неделю!

Адальбер отправился к себе, а Альдо принялся рассматривать конверт, листок, на котором была написана записка. Отличная веленевая бумага, вряд ли ей дали бы такую, находись она в плохих условиях. Да и сам почерк тоже: твердый, разборчивый, не видно малейшего следа ни торопливости, ни какой-либо нервозности. Совершенно очевидно, что Лиза, когда писала, вполне владела собой. Казалось, она примирилась с тем, что ее взяли в заложницы, но ведь они оба пережили вместе слишком много приключений, чтобы она могла пусть даже и в неприемлемых для нее обстоятельствах позволить себе поддаться панике или даже просто излишне встревожиться. Как настоящая представительница рода князей Морозини, как княгиня былых времен, она была готова ко всему и не теряла достоинства ни в каких условиях. Всегда оставалась сама собой…

День казался Альдо бесконечно долгим. Несмотря на нечеловеческую усталость, ему безумно хотелось действовать, делать что угодно, лишь бы хоть чуть-чуть приблизиться к цели. Но делать было явно нечего. В ожидании времени, когда будет прилично явиться к старому больному человеку, он принял ванну, немного поспал, пообедал, потом довольно долго, как зверь в клетке, метался по дорожкам сада, окружавшего отель. Наконец пробило пять, и, сев в автомобиль, взятый напрокат в гостинице, друзья отправились к Кларку и очень скоро прибыли к древнему византийскому монастырю, выстроенному на склоне Масличной горы. Но, когда они позвонили в колокольчик у ворот, только птицы в саду на секунду замолкли, больше никакого ответа не последовало.

Дернув еще и еще раз за старинную цепь и по-прежнему не добившись результата, Адальбер разнервничался.

– Нет, это невозможно! Даже если его слуга отправился за хлебом, за молоком или еще бог знает за чем, даже если сэр Перси остался в доме один-одинешенек, он все равно прекрасно мог бы открыть нам, потому что все в его доме приспособлено для этого!

– Но, может быть, он уехал? Разве ты сам, не далее как сегодня утром, не внушал мне, что богатый калека имеет возможность передвигаться множеством способов?

– Что-то он слишком поторопился с отъездом! И куда же он направился?

– Откуда мне знать? Вчера он об этом и словечком не обмолвился, но, в общем-то, почему он должен был нам докладывать? Мы не настолько близкие друзья… Могу тебе предложить и другую гипотезу: он знает, что пришли именно мы, и не имеет никакого желания видеться именно с нами!

– Охотно склоняюсь к этой мысли. Она в точности совпадает с тем, что я думаю сам. Помнишь наше пари?

– Случайное совпадение! – пробормотал Морозини. – Ну и что будем делать? Поедем в Дижон?

– Не раньше, чем сделаем последнюю попытку разобраться во всем на месте. Если сэр Перси и на самом деле уехал, он же не взял с собой свою библиотеку… Мне бы хотелось в этом убедиться. И не позже, чем нынешней ночью.

Морозини ошеломленно уставился на друга.

– Не хочешь же ты сказать, что…

Лицо Адальбера осветила простодушная, чуть ли не ангельская улыбка.

– Вот именно что хочу! Хочу нанести визит в этот древний монастырь что-нибудь около часа ночи! Вот так-то, старина!

– С ума сошел?.. Как ты это сделаешь? Этот древний монастырь весьма надежно защищен, и потребуются как минимум кое-какие инструменты, чтобы тайно туда проникнуть…

– Ба! Любой археолог, достойный этого высокого звания, всегда имеет в своем распоряжении все необходимое… Ну, скажем, набор инструментов, пригодных для самых разных нужд… И, добавлю, полезных в данном случае!

– В данном случае?.. А если сэр Перси никуда не уехал, а попросту окопался в своем жилище? Нас схватят и отправят в тюрьму! Не говоря уж о том, как нелепо и жалко мы будем выглядеть…

– Волков бояться – в лес не ходить! – нравоучительным тоном заметил Адальбер. – И еще: риск – благородное дело! А потом, ты же отлично знаешь: не настолько уж я неловок…

Это было еще мягко сказано. Альдо и впрямь хорошо был известен талант взломщика, которым обладал его друг в придачу ко многим достоинствам, необходимым для загадочной деятельности секретного агента, которым он охотно становился, если подворачивался случай. Как ему было забыть их первую встречу, когда в саду, примыкавшем к одному из особняков парка Монсо в Париже, Адальбер после ночного визита в кабинет некоего торговца пушками буквально свалился ему на голову со второго этажа! И после того – во время охоты за четырьмя драгоценными камнями с пекторали Великого Первосвященника сколько раз ловкие пальцы Видаль-Пеликорна приходили на помощь, если не окончательно решали дело!

– Либо сюда, либо в Дижон! – заключил археолог. – Может, все-таки попробуем?

– Попытка не пытка, – тоже пословицей ответил Морозини. – Раз уж мы здесь… Обитель сэра Перси, по крайней мере, ближе…

Они еще некоторое время простояли у входа в дом Кларка, словно надеясь, что кто-нибудь все-таки подаст хоть какие-то признаки жизни. Но на самом деле Адальбер все это время внимательно изучал и сам дом, и его окрестности.

– Я проберусь через сад и террасу, – в конце концов прошептал он. – Не может быть и речи о том, чтобы пройти через главный вход.

– Ты считаешь, что эти огромные окна будет легче открыть? А может быть, там есть еще и ставни? И если хозяин в отъезде, они должны быть закрыты…

– Никаких ставней там нет. Понимаешь, когда я захожу в дом кого-то из своих собратьев, меня всегда одолевает желание присмотреться ко множеству деталей: как запираются двери, есть ли сигнализация, можно ли забраться на крышу… Это всегда может пригодиться, – сладким голосом добавил он.

– Слава богу, твои собратья не все похожи на тебя, – заметил Морозини. – А если бы они вот так же охотились за тобой самим?

Наступил вечер. Как было условлено, они поужинали вместе с товарищами по приключениям минувшей ночи. Ужин оказался приятным, не более того. Альдо и Дуглас Макинтир думали о Лизе, а что до Мари-Анжелины, то она хотя и бурно выражала свою признательность тем, кто так старался ради ее спасения, на самом деле думала только о том, что ей вскорости придется покинуть эту волшебную страну, чтобы вернуться в зиму, вернуться к мирной жизни на улице Альфреда де Виньи, к местным кумушкам и к шестичасовым мессам в церкви Святого Августина.

– Может быть, мы все встретимся на Рождество в Венеции, – сказал ей в утешение Альдо. – И в любом случае я твердо вам обещаю, Анджелина, что либо призову вас, либо явлюсь к вам сам, если нам понадобится ваша помощь!

Утешение было слишком слабым, План-Крепен сокрушенно вздохнула и бросила на князя укоризненный взгляд.

– Но я ведь так надеялась быть с вами, пока мы не дойдем до цели!

– Если бы мы только знали, сколько до нее еще добираться, до этой цели!.. Но будьте уверены: мы сделаем все возможное и невозможное, чтобы Лиза как можно скорее вернулась ко мне…

Около часа ночи Морозини остановил машину под старой оливой, откуда ему было удобно наблюдать за подступами к дому, и выключил фары. Друзья договорились заранее о распределении обязанностей: Адальбер делает попытку проникнуть в дом, Альдо стоит на страже. Теперь они молчали. Видаль-Пеликорн сменил смокинг на черный свитер с высоким воротником, вместо лакированных туфель надел пару крепких башмаков на каучуковой подошве, не позабыл о перчатках и спрятал свою буйную соломенную шевелюру под кепкой, надвинутой на самые брови. Повесив на плечо небольшую сумку с набором нужных ему инструментов, он кивнул другу в знак прощания и побежал к древнему монастырю, производя не больше шума, чем кошка на своих мягких лапах. Альдо смотрел, как он ловко взбирается на стену, как исчезает в саду… Когда Адальбера совсем не стало видно, принялся ждать, и ожидание это, как ему показалось, затянулось до бесконечности. Сидя в машине с поднятым капотом, он курил одну сигарету за другой, проклиная свою роль караульного и с отчаянием думая о том, как там Адальбер в одиночку борется с неизвестностью в этом чужом доме, почему-то теперь представлявшемся ему враждебным. Загасив пятую сигарету, он, уже не в состоянии сидеть без движения, вышел из машины, постарался закрыть за собой дверцу так, чтобы она не хлопнула, и сделал несколько шагов по направлению к воротам. Все было спокойно, ничто ни в саду, ни в доме не шевельнулось. Царила такая мертвая тишина, что можно было подумать, он очутился на необитаемой планете… Тишина эта была нестерпимой, и князь со смутным облечением услышал донесшиеся издалека звуки колокола, звонившего утреню в монастыре, стоявшем на дороге в Вифанию и Иерихон…