Текст книги "Узник в маске"

– Чем больше любовниц, тем меньше они отягощают. Тем более что их у меня никогда не было.

– Как, вы не любите женщин, с которыми появляетесь?

– Кажется, я ни с кем не появляюсь.

– Вот как? А госпожа д'Олон?

Бофор пожал плечами.

– Если хотите приводить примеры, мадемуазель, то выбирайте их тщательнее. Госпожа д'Олон таковым служить не может, тем более для девушки. Таких, как она, не любят.

– А мадемуазель де Герши?

– Таких тоже.

– Желаете поговорить о госпоже де Монбазон? Ее-то вы по крайней мере любили?

Глаза Бофора яростно сверкнули.

– К этому я вам запрещаю прикасаться! Имейте уважение к смерти, Мари де Фонсом! Особенно к этой. Боюсь, мне придется предложить вам продолжить прогулку в одиночестве.

Он зашагал прочь, но Мари остановила его возгласом:

– Нет! Умоляю вас, останьтесь еще немного! Простите, если я причинила вам боль, просто я полюбила в первый раз – и в последний, как бы вы к этому ни отнеслись, – поэтому я так неуклюжа…

– Истинная любовь неуклюжей не бывает. А теперь, дитя мое, выслушайте меня внимательно…

– Я вам не дитя и не хочу им быть!

– Видит бог, вы несносны! Перестаньте меня перебивать. Это вам не игрушки! Я собираюсь серьезно с вами поговорить. Во-первых, знайте, что я никогда не женюсь. В детстве меня прочили в рыцари Мальтийского ордена, и эта мысль была мне так мила, что я всегда мечтал о мореплавании. Увы, я так и не принял обет и не увидел колокольни знаменитого острова святых воинов…

– Значит, перед вами нет препятствий.

– Есть… Я сам. Женщина, которую я люблю, – простите, если вас это ранит, но не сказать этого нельзя, – никогда не согласится стать моей женой.

Мари попятилась, словно в нее угодила пуля.

– Значит, вы в кого-то влюблены? – Ее голос стал совсем другим, и это причинило Сильви боль. – Кто это?

– Я еще никому в этом не признавался, только господу и ей самой. И не уверен, что она мне поверила.

– Тогда почему бы вам от нее не отказаться и не взять в жены ту, которая, быть может, поможет вам ее забыть?

– В моем возрасте не забывают. А вас это подвергло бы огромному риску. Вы этого не заслуживаете. Глядите вперед, а не назад. Я принадлежу прошлому.

– Для двора вы, возможно, в прошлом, а для славы – нет. Вы – воин, станете адмиралом после вашего отца-герцога и будете преследовать врага по всем морям! Вам суждено героическое будущее! А я мечтаю стать женой героя, а не придворного щеголя, только и способного, что следить за дрожанием королевских ресниц.

Франсуа встретил это признание добродушным смехом, несколько разрядившим атмосферу.

– Начинаю понимать, почему вам так хочется замуж за старика! Ведь моряк редко бывает дома, и у его жены есть время вести ту жизнь, которую ей хочется, не расставаясь с ореолом славы, отбрасываемой мужем.

Гневный крик Мари потревожил сову, взлетевшую с ветки.

– Как это несправедливо! Впрочем, можете говорить, что вам вздумается, меня это все равно не заставит передумать. Я полна решимости стать либо вашей, либо Христовой женой.

Сделав это признание, она повернулась к нему спиной и зашагала к освещенному замку, подобрав руками юбку из розового атласа. Ей было невдомек, что она оставила свою мать наедине с тяжкими думами и что возлюбленный после ее ухода с огромным облегчением перевел дух.

Эта любовь была крайне несвоевременна и вызывала у него страх – у него, никогда ничего не боявшегося! Надо же было так случиться, чтобы после десятилетних мучений без единой улыбки Сильви, даже без права прикоснуться губами к ее руке, этой юной ветренице пришла блажь в него влюбиться! Что подумает она – нежная и гордая Сильви, когда узнает, что он покорил сердце ее дочери? Уж не решит ли она, что так он мстит за десять лет пренебрежения? Или что это – подлый способ приблизиться к ней вопреки ее воле?

Вспомнив привычку детства, приобретенную то ли в Ане, то ли в Шенонсо, где он боролся со смущением, бросая камешки в воду, он, набрав целую горсть, стал обстреливать поверхность Большого фонтана. Вода подсказала ему решение: уйти в море, вытребовать у всесильного Фуке корабль, осуществить наконец давнюю мечту – самую истинную, самую чистую! Отвернуться от двора с его ловушками, его коварством, бороздить моря простым капитаном с горсткой отважных людей, пока смерть любимого отца не принесет ему адмиральское звание.

Последний камешек, выпрыгнув из воды с десяток раз, подчеркнул его решение пунктиром. Выпрямившись, Бофор отправился на поиски Фуке. Дождавшись, когда он удалится на порядочное расстояние, Сильви вышла из тени статуи и продолжила прерванную прогулку. Головная боль прошла, но теперь она испытывала настоятельную потребность поразмыслить в тишине и одиночестве. Задумчиво ступая, она спустилась к мерцающей ленте канала.

Тем временем Мари вернулась в замок и встретилась с искавшими ее Тоней-Шарант и Монтале.

– Куда ты запропастилась? – крикнула первая. – Что за манера – пропадать, когда происходят самые волнующие события?

Мари чуть было не ответила на это, что Бофор волнует ее гораздо сильнее, чем что бы то ни было еще. Впрочем, она ни с кем не собиралась делиться своей тайной, а если бы и собралась, то сейчас ее откровенность пропала бы зря, так как две подруги не находили себе места от волнения.

– Что вас так разобрало? Не иначе Месье прилюдно признался своей жене в любви? – осведомилась она без всякого интереса.

– Стали бы мы тебя из-за этого искать! – махнула рукой Монтале. – Речь о самом короле!

– Какая же это новость? Всем и так известно, что король без памяти влюблен в свою невестку. Сама королева проливает из-за этого слезы.

– Может, позволишь нам все рассказать? – одернула ее Атенаис. – Иначе наговоришь глупостей. Хотя, если это тебе не интересно…

Мари жестом остановила подруг, сделавших вид, что уходят, и с готовностью повинилась:

– Не сердитесь: в последнее время у меня расшалились нервы.

– А ведь своего Д'Артаньяна ты можешь видеть ежедневно, – поддела ее Монтале.

– Верно, но у меня есть и другие поводы для беспокойства. Но это пустое, лучше расскажите…

– Вот как было дело…

И Атенаис, прирожденная рассказчица, пересказала с рвением и большим количеством достоверных подробностей сцену, разыгравшуюся у Мадам после ухода герцога де Бофора. Справиться о состоянии прелестной больной явился сам король. Впрочем, задерживаться надолго он не стал: приближалось время ужина, и его величество, обладавший завидным аппетитом, не скрывал, что голоден. Это обстоятельство и сделало последующее происшествие столь невероятным: покидая покои Мадам, Людовик, вместо того чтобы направиться к дверям, подошел к стайке фрейлин и обратился к мадемуазель де Лавальер с вопросом, нравится ли ей в Фонтенбло. Справившись с удивлением, подруги девушки отошли, как того требовал этикет, чтобы не мешать беседе короля.

– Представляешь, как мы напрягали слух? – подхватила Аврора де Монтале. – Но где там! Бедняжка Луиза покраснела, как вишня, ужасно смутилась и что-то забормотала с видом умирающей.

– Все это – в спальне Мадам? В ее присутствии? И она не сказала ни слова?

– Ни единого! Наблюдала за всей сценой из постели и пила воду с апельсином с самым благодушным видом… Но ничего, я выведаю, что сказал король Луизе. Мы дружим с тех пор, как вместе служили у старой Мадам в Блуа. От меня она ничего не скроет.

Однако любопытную Монтале ждало разочарование: Луиза отказалась пересказывать свой разговор с королем. Отбиваясь от расспросов подруги, она прижимала руки к сердцу, словно боялась выпустить наружу хотя бы частичку бесценного сокровища. Из этого ее поведения три подруги сделали любопытное заключение: при своем девичьем облике, хрупкости и безразличии к земным делам Лавальер влюблена в монарха!

– Глупая и обреченная любовь! С другой стороны, верно говорят про тихий омут и водящихся там чертей… – заключила Монтале.

Подруг ждали дальнейшие сюрпризы. Последующие дни обильно питали пересуды как среди фрейлин Мадам, так и среди всех придворных: Людовик XIV стал открыто ухаживать за Лавальер! Появляясь у Мадам, он искал глазами именно ее, прежде чем поприветствовать принцессу. На прогулке он торопился к дверце ее кареты, чтобы подать ей руку. Но поразил всех эпизод, случившийся во время грозы, когда гуляющие в лесу видели, как Людовик стоит под деревом с непокрытой головой, стараясь уберечь Лавальер от дождя своей шляпой… Воссоединившись с остальными, парочка переглядывалась со счастливым видом, что свидетельствовало о происходящем лучше долгих объяснений. Мадам, до последнего времени беспечно следившая за их играми, перестала улыбаться…

В действительности произошло вот что: видя, что их роман, который они не заботились скрывать, вызывает при дворе чрезмерное брожение умов, Людовик и Генриетта задумали перехитрить молву. Король решил сделать вид, будто он увлечен фрейлиной своей любовницы – самой скромной и робкой из всех. Выбор пал на Луизу де Лавальер, после того как Мадам, не желая создавать себе соперницу, отвергла Тоней-Шарант как слишком красивую и надменную, Фонсом как слишком юную и не способную сыграть эту роль ввиду отсутствия интереса к королю, и Монтале как слишком хитрую и непокорную.

А потом, беседуя наедине с девушкой, назначенной в жертву, Людовик XIV открыл для себя невероятную, неслыханную вещь: маленькая уроженка Турени любила его, любила страстно с того мига, когда впервые увидела его в Блуа у тетки, принцессы Орлеанской. Причем любовь ее была отдана человеку, а не королю: она предпочла бы, чтобы он превратился в простого мушкетера или мелкого дворянчика, а не был обвенчан со всей Францией и с инфантой в придачу.

Любовь притягивает любовь; сильная любовь мощно завлекает в сети. Людовик вспыхнул, как факел, и забыл Мадам, которой ничего не оставалось, кроме как искать сообщничества двух королев, дабы низвергнуть новую фаворитку. Бедняжке предстояло тяжкое отрезвление, но это в будущем, а пока толпа наметанным за века потомственной тренировки глазом высмотрела восходящую звезду и принялась ее славить.

Фуке, заглянувший на огонек к Сильви де Фонсом, потребовал подробностей.

– Я приехал из Во за новостями и услыхал историю настолько удивительную, что хотел бы, чтобы ее подтверждение или опровержение прозвучало из ваших уст. Все говорят про короля и молоденькую фрейлину, хотя в прошлый раз героиней романа была Мадам…

– С прошлого раза все переменилось. Таково мое впечатление, но вам следовало бы попытать Мари, а не меня, раз речь идет о ее подруге.

– Коли в дело замешан король, фрейлина королевы должна быть осведомлена не хуже. Полагаю, ее величеству новая история должна нравиться не больше, чем прошлая?..

Сильви усмехнулась в ответ.

– Сказать так – значит не сказать ровно ничего! Бедняжка! Подумать только: после свадьбы прошло чуть больше года, и все это время несчастная инфанта, влюбленная в своего мужа, наблюдала, как сначала он увлекся Суассон, потом – Мадам, теперь – бедной Лавальер, которой он бесстыдно щеголяет! Теперь две королевы и Мадам постоянно держатся вместе, объединенные неприязнью к новой фаворитке.

– Расскажите мне о ней! Какая она?

– Трогательное дитя. Робкая, нежная, настоящий лесной цветок. Ей всего-навсего семнадцать лет, и принадлежит она к знатному туренскому роду…

– Богата?

– Не думаю. Среди всех фрейлин Мадам эта одета скромнее остальных. Ее покойный отец, маркиз де Лавальер, не был беден, но его вдова немало потратила, прежде чем снова выйти замуж, – на сей раз за управляющего старой Мадам. Королева, разумеется, обо всем этом осведомлена и не находит себе места, как истинная оскорбленная испанка и отвергаемая жена. С любовницей более высокого ранга она, быть может, еще примирилась бы, но Лавальер считает простушкой, отчего ее гордыня страдает вдвойне.

– Полагаете, король всерьез влюблен? Как-никак, вы знаете его с детства…

Сильви беспомощно развела руками.

– Разве кто-нибудь вправе хвастаться, будто хорошо разбирается в таком человеке, как он? Похож на влюбленного – вот все, что я могу вам сказать.

– Большего мне и не надо. Целую ваши прелестные ручки, милейшая герцогиня!

Элегантнейший прощальный жест – и Фуке исчез в глубине дворца, заявив, что теперь знает, как действовать. Он уже скрылся из виду, когда Сильви открыла рот и запоздало спросила, что, собственно, у него на уме.

Замысел суперинтенданта заключался в том, чтобы направить к Луизе де Лавальер госпожу дю Плесси-Бельер с поручением передать от него нижайший поклон и двести тысяч ливров, «чтобы ее наряды были достойны августейшего внимания». Увы, это оказалось непозволительным промахом: Луиза была сшита не по той выкройке, что большинство придворных дам. Она не только ответила отказом, но и, кипя от возмущения, пожаловалась королю.

Итак, Людовик XIV испытывал сильное предубеждение к своему министру, когда под конец дня 17 августа его карета, окруженная мушкетерами и солдатами французской гвардии, въехала в высокие золоченые ворота замка Во-ле-Виконт и покатила по широкой аллее, присыпанной песком, на которой недавно суетилась армия слуг, убирая мельчайшие камешки… Эффект неожиданности был полным: при появлении на опушке леса роскошного замка и прекрасного сада, до последнего момента скрытых из виду, у Людовика перехватило дыхание. Медленно двигаясь в голове вереницы карет, он любовался, не веря своим глазам, подстриженными партерами, цветниками, мерцающими прудами, статуями, наконец величественной новомодной архитектурой самого замка.

Сам Фуке поджидал короля у парадного подъезда, его жена бросилась к дверце кареты королевы-матери. Мария-Терезия, ожидавшая ребенка, страдала от жары и не приехала, однако Сильви, привилегированная гостья Фуке, присоединилась к своей подруге де Мотвиль. То, что она увидела, привело ее в ужас: суперинтендант не пожалел золота, чтобы придать своему замку незабываемый блеск, и определенно переборщил. Молодой король, страдавший от нехватки средств, никак не мог одобрить столь вызывающее великолепие.

После прохладительных напитков Фуке показал гостям парк с тысячью ста фонтанами и cад, не имевший себе равных во всем мире.[9]9
  Впоследствии Людовик XIV переплюнет даже Фуке, и придворные запомнят, как он будет приговаривать: «Вы еще слишком молоды и не могли лакомиться персиками Фуке».


[Закрыть]

Вернувшись в замок, гости уселись за стол. Пока Фуке с женой потчевали короля и Анну Австрийскую из золотой посуды тончайшими кушаньями, приготовленными Вателем, прочие гости могли свободно угощаться у тридцати буфетов, ломящихся от снеди и вин. Сначала король набросился на угощение, как голодный волк, потом, насытившись, предался мечтам; его матушка делала вид, что пресытилась яствами, хотя при подобном разнообразии блюд пресыщение было недостижимо.

После трапезы все перешли в зеленый театр, устроенный на опушке пихтовой рощи. Из опасения грозы над зрителями натянули белое полотно. В программе была комедия Мольера «Докучные», и некоторые задались вопросом, нет ли в выборе пьесы умысла. Завершилось все невиданным фейерверком – шедевром Торелли, превратившим ночь в день. Пораженные зрители могли любоваться светящимися лилиями, монограммами короля и королевы-матери, россыпями мерцающих звезд.

Более пышный праздник было трудно себе представить, но король взирал на все это холодно. Он чувствовал себя униженным, сравнивая все это великолепие с тем, чем владеет он сам, не помня, что, прежде чем заработать собственное состояние, Фуке ревностно помогал обогащаться Мазарини. Тому самому Мазарини, который, умирая, подсунул королю инструмент для уничтожения Фуке, зовущийся Кольбером…

– Мадам, – прошептал король, обращаясь к матери, – не стошнит ли здесь наших людей?

В два часа ночи Фуке, решив, что король желает отдохнуть, почтительно осведомился, не согласится ли он провести ночь в приготовленной для него роскошной спальне. Но король ответил, что возвращается к себе в Фонтенбло. Немедленно зазвучали трубы, и, пока к подъезду подкатывали кареты, замок сиял, как огромный канделябр; Фуке сам придерживал дверцу кареты своему венценосному гостю. Прощаясь, он совершил еще один яркий поступок, щедрость которого трудно было переоценить: предложил Во со всеми его диковинами и людьми, без которых имение было бы мертво, королю, ни разу не соизволившему ему улыбнуться и не поблагодарившему суперинтенданта за пир, сгубивший его. Король не принял дар, но запомнил имена тех, кто создал все эти чудеса: архитектор Лево, художник Лебрен, садовник Ленотр, не говоря о Мольере и Лафонтене, читавшем такие дивные стихи…

Король уехал, кипя от гнева и зависти, не подобающей для короля, грезящего о собственном величии.

Сильви видела собственными глазами все, в том числе улыбку сытого кота на тяжелой физиономии Кольбера. Его ноздри уже улавливали запах жареного… Предоставив госпоже де Мотвиль ехать в одиночестве, она предпочла задержаться, полагая, что великолепному Фуке не составит труда найти карету, в которой она попадет в Фонтенбло до пробуждения королевы. Она не могла сбежать, не поговорив с другом. Супруги провожали глазами королевскую процессию, когда Сильви присоединилась к ним на верхней ступеньке парадной лестницы.

Госпожа Фуке встретила ее унылой улыбкой.

– Я сказала все, что могла, дорогая, но он не пожелал меня выслушать. Теперь я удаляюсь: от усталости подкашиваются ноги.

– Могу себе представить! Отдохните хорошенько… Что до вас, любезный Никола, то, сдается мне, вас совсем покинул рассудок. Вы отдаете себе отчет, что натворили? Этот пир стал для короля доказательством, что ваше богатство и могущество превосходят его!

– Он сам напросился ко мне в гости. Разве мог я его принять, как заурядного соседа? Вот я и закатил прием, какой положен монарху. Мне захотелось продемонстрировать, что в моих силах было бы помочь ему стать величайшим правителем на свете!

– Вы все сделали так, как хотелось ему, вернее, Кольберу. Как бы он не лишил вас теперь суперинтендантства… Премьер-министром вам уж во всяком случае не бывать. Слава богу, вы хоть остаетесь генеральным прокурором, что оберегает вас от самого худшего! Ведь вы им остаетесь, не так ли? – спросила Сильви, испугавшись нахмуренного вида собеседника.

– Нет, я уже не генеральный прокурор: эту должность я уступил господину де Арле за миллион четыреста тысяч ливров, большая часть которых у вас на глазах превратилась в дым: иллюминация, спектакли, фейерверки стоят немалых денег…

– Боже, вы на это пошли? Но…

– Полно, полно, – перебил он ее с деланной беспечностью, которая должна была ее успокоить, – даже если меня оттеснят от управления государством, я со временем сумею восстановить утраченные позиции. В ожидании реванша я буду обитать то здесь – здесь мне хорошо, то в Сен-Манде – там мне еще лучше, то на острове Бель-Иль. Как видите, без дела мне сидеть не придется.

– Что, если вас захотят всего этого лишить, что, если события примут совсем уж дурной оборот?

– Не надо лишних драм! Нынче, слава богу, уже не Средневековье и не эпоха Валуа, а меня зовут не Ангеран де Мариньи и не Бон де Самбланси. И хватит о грустном! Я счастлив, что вы остались с нами, но требую, чтобы вы отдохнули. На рассвете моя карета доставит вас в Фонтенбло.

Покидая Во по холодку летней зари, под приветственную песню жаворонка, Сильви не могла отделаться от недобрых предчувствий. В последующие дни они только усугубились. Двор уже не был так весел, как прежде. Король был поглощен новыми пассиями, с которыми встречался тайно (хотя длительного сохранения происходящего в тайне это все равно не могло обеспечить) в спальне своего верного Сент-Эньяна. Королева страдала от беременности; то же самое происходило теперь и с Мадам, которая не слишком этому радовалась, вынужденная ограничивать себя в столь любимых ею радостях.

Немного погодя король заявил рано поутру, что отбывает в Нант, на заседание Штатов Бретани. Брать женщин в свиту не было велено, поэтому королевы остались в Фонтенбло. Вечером того же дня капитан Д'Артаньян встретился с Сильви на берегу Большого канала, где она теперь регулярно прогуливалась.

– Я явился, госпожа, с намерением дать вам добрый совет. Не скрою, я долго раздумывал, прежде чем к вам обратиться. Но беседовать с вами – огромное удовольствие, к тому же вы не так давно спасли моего друга, и я обязан отплатить вам тем же.

– Пугающее вступление!

– То, что последует, может напугать вас еще больше. Передайте господину Фуке, чтобы он воздержался от участия в заседании Штатов Бретани. Если же он туда все же отправится, то пускай без задержек едет в Нант и бежит на Бель-Иль…

– Но почему?!

– Потому что король прикажет его арестовать. Эта обязанность будет поручена мне, как недавно чуть было не произошло в Во.

Сильви в ужасе взирала на рослого мушкетера.

– Арестовать господина Фуке прямо у него дома?! И это после того, как он потратил три четверти своего состояния, ублажая короля?

– По этой самой причине я и осмелился предупредить его величество, что он покроет себя позором, если совершит этот поступок, и что лично я не чувствую рвения выполнять сей подлый труд.

– И после таких слов за вами не захлопнулись ворота Бастилии? – шепотом осведомилась Сильви, пораженная подобной дерзостью.

– Как видите. Король знает меня давно. Он молод, порывист… Когда он гневается, на него трудно подействовать доводами разума. На сей раз он соизволил признать, что правда на моей стороне и что поступить так было бы для него недостойно. Но я все равно готов побиться об заклад, что, отбыв в Нант, господин Фуке возвратится оттуда уже не в собственной карете. А ведь кони у него быстрые, а по красоте и подавно не имеют себе равных! Вот и пускай воспользуется ими, пока еще есть время.

Сильви взяла Д'Артаньяна под руку и немного прошлась с ним, храня молчание.

– Разве, делясь со мной своими подозрениями, вы не нарушаете своего долга перед королем?

– Ничто не заставит меня изменить долгу! Если в ближайшие дни я получу от короля приказ задержать суперинтенданта, то исполню его без колебаний, но такового приказа пока не поступало, поэтому я делюсь с вами всего лишь своими догадками.

– Не знаю, прислушаются ли ко мне, но в любом случае теперь я перед вами в огромном, неоплатном долгу…

– Пустое! Для меня совершенно невыносимо видеть в ваших глазах даже намек на слезы…

В тот день Сильви поняла, что Д'Артаньян влюблен в нее.

Увы, как она и опасалась, Фуке ничего не желал слушать. Даже страдая от недомогания, он рвался в Нант, куда его вызвал король. Впрочем, большую часть пути он проделал по Луаре, на комфортабельной галере; на другой галере, изящно состязавшейся с первой в скорости, в Нант плыл Кольбер. Эта дружеская с виду атмосфера утвердила Фуке во мнении, что его друзья все путают и зря нагнетают страхи. Разве король, путешествовавший конным способом, не справлялся перед отъездом у Летелье о здоровье Фуке?

В Нанте суперинтендант с супругой, не отходившей от него ни на шаг после торжества в Во, поселились в отеле Руже, принадлежавшем семье госпожи дю Плесси-Бельер. Фуке, уже лежа, наблюдал танец женщин с Бель-Иля, явившихся приветствовать его в своих красных карнавальных одеяниях. Король послал Кольбера узнать о самочувствии Фуке, и Кольбер воспользовался этой возможностью, чтобы вытянуть из суперинтенданта, чье низвержение он давно подготавливал, 90000 ливров на «праздник на воде». Фуке узнал от этого доброхота, что на следующее утро, 5 сентября, будет проведено утреннее заседание совета, причем в замке, так как король изъявил желание поохотиться.

Фуке отправился на заседание в окружении обычной толпы просителей, чье присутствие как будто должно было помешать каким-либо враждебным действиям против него. Но уже на Кафедральной площади Д'Артаньян, сопровождаемый пятнадцатью мушкетерами, остановил его носилки и предъявил ордер на арест. Арестованный воззрился на капитана мушкетеров полными искреннего изумления глазами.

– Арест?! А я-то воображал, что король милостив ко мне больше, чем к кому-либо еще в целом королевстве! В таком случае постарайтесь хотя бы, чтобы все прошло незаметно.

– Это зависит и от вас, сударь, – ответил Д'Артаньян настолько печально, что его настроение не ускользнуло от Фуке. – Знайте, что я предпочел бы всего этого не делать…

– Куда вы меня препровождаете?

– В замок Анже.

– А моих людей?

– На их счет я не имею никаких указаний.

Д'Артаньян демонстративно отошел на несколько шагов, чтобы отдать распоряжения, чем Фуке воспользовался, чтобы шепнуть своему слуге Лафоре:

– В Сен-Манде и к госпоже дю Плесси-Бельер!

Подразумевалось, что домашние и близкий друг позаботятся укрыть его личные бумаги. Лафоре, человек умный и скорый на ноги, буквально растворился в воздухе, покинул Нант, дошел пешком до ближайшей почтовой станции и укатил. Однако прибыл он в назначенное место слишком поздно: Кольбер успел обо всем позаботиться.

7 сентября в Фонтенбло прибыли курьеры – один к канцлеру Сегье, другой к королеве-матери – с вестью о событиях в Нанте. Испуганная Сильви в тот же день воспользовалась первым подвернувшимся предлогом, чтобы оставить скорбную Марию-Терезию на попечение Чики, развлекавшей королеву пением, и Набо, обмахивавшего госпожу огромным веером из белых страусовых перьев, и броситься к королеве-матери, полагая, что та будет огорчена не меньше ее. Ведь Фуке, лишь только вошел в силу, стал служить ей преданно и усердно, особенно во времена жестоких испытаний Фронды. К тому же он был доверенным лицом Мазарини, которого она любила так сильно, что чуть было не вышла за него тайком замуж. Из всего этого как будто следовало, что королева предпримет все для спасения столь благородного и щедрого человека, никогда ни в чем ей не отказывавшего, вплоть до риска собственным кошельком.

Однако в покоях королевы Сильви встретил заливистый смех. Встретив на пороге Большого кабинета Мотвиль, она осведомилась, кого принимает Анна Австрийская.

– Старую герцогиню де Шевре. Возможно, вы этого не знаете, но она в последнее время стала частой гостьей.

– Чтобы по своему обыкновению жаловаться на гримасы судьбы и клянчить денег для своего молодого любовника, коротышки Лега?

– Нет, чтобы торжествовать! Вот послушайте!

Франсуаза де Мотвиль с улыбкой приоткрыла дверь в кабинет, и до ушей ее подруги донесся пронзительный голос красавицы времен Людовика ХIII:

– Вот увидите, ваше величество, этот Кольбер будет служить вам еще лучше, чем Фуке, который, как наконец стало ясно всем, всегда заботился единственно о собственном благополучии. Вам давно надо было распрощаться с этим человеком, бывшим в действительности всего лишь бесчестным дельцом…

– Признаться, безумный по роскоши пир, который он задал в нашу честь в Во, и впрямь продемонстрировал правоту ваших давних предостережений. Покойный кардинал тоже настоятельно рекомендовал королю господина Кольбера, а уж он-то в таких делах знал толк!

– Объявить о вашем приходе? – осведомилась у Сильви Мотвиль, кладя руку на дверной набалдашник.

– Нет, милая, это бесполезно. Не хочу больше ничего слышать. Зачем понапрасну терять время? Между прочим, вам известно, что получила эта женщина за свои труды?

– Полагаю, пенсию, а также – и это главное! – должность для своего Лега. Он очень старался понравиться суперинтенданту, но напрасно: тот знал ему цену.

Сильви возвратилась к себе в полном унынии. Только что услышанное не слишком ее удивило. Всю жизнь она наблюдала, как Анна Австрийская предает одного за другим возлюбленных и верных слуг: Франсуа де Бофора, Ла Порта, Мари де Отфор, Сен-Мара, Франсуа де Ту – двух последних она вообще отдала в лапы палачей, да хотя бы ту же Шевре, которую сначала возвратили из долгой ссылки, а потом отодвинули в сторону, как отслужившую свое мебель; она, правда, сумела всплыть еще раз, переполненная ядом. Кольбер, упрямо добивающийся своей цели – устранения соперника, быстро смекнул, какую сторону выгоднее принять… Все это выглядело сплошной низостью. Увы, служба при дворе позволяла лицезреть и не такое… Приходилось сожалеть, что Анна Австрийская не вышла замуж за своего деверя, с которым легко нашла бы общий язык.

Приминая атласными туфельками траву лужайки, она спугнула ужа и остановилась, наблюдая, как тварь ползет к воде. Символичная встреча! В гербе Кольбера присутствовал уж, хотя уместнее было бы поместить там гадюку, а в гербе Фуке – белку. В жизни ползучий гад заманил в ловушку любительницу попрыгать с ветки на ветку в высокой кроне и теперь душил ее, прежде чем заглотнуть…

Чувствуя, что вот-вот расплачется, Сильви поспешно вернулась домой. У нее уже созрело решение просить отпуск. Предстояло разузнать, что происходит с женой и детьми пленника, с его близкими друзьями, многие из которых были дружны и с ней; эту обязанность она собиралась возложить на Персеваля. Она уже предвидела, что за многих придется хлопотать…

Мария-Терезия, добрая душа, с готовностью отпустила ее, хоть и просила не уезжать надолго. Сюзанна де Навай сжала ей руку, ничего не сказав. Она-то знала, как Сильви сочувствует участи тех, кого любит, и с радостью стала бы действовать с ней заодно, но о том, чтобы оставить королеву на растерзание госпожи де Бетюн и Олимпии де Суассон, не могло идти и речи. Бедняжке надо было обеспечить хотя бы спокойную беременность.

Вскоре стало известно, что госпожа Фуке сослана в Лимож, госпожа дю Плесси-Бельер – в Монбризон, братья Никола, архиепископ Нарбонский и аббат Базиль, – неведомо куда, брат епископ Агдский – в свое епископство. Дома Фуке подверглись тщательному обыску, особенно дом в Сен-Манде, где обыском руководил, не имея на то права, сам Кольбер; все имения, в особенности в Во-ле-Виконт, были опечатаны. Из особняка на улице Нев-де-Пти-Шам бесцеремонно выставили детей Фуке, младшему из которых было всего два месяца; несчастные оказались бы на улице, если бы друг семьи не переправил их к бабке…

Одновременно из тюрем выпустили людей, которых туда заточил – по разным причинам, но чаще за дело – суперинтендант. Об этом, впрочем, Сильви узнала позже, только когда спустя две недели после начала драмы перед ней предстал убитый горем аббат Резини с ужасной вестью: Филипп, его ученик, был похищен, когда собирал вместе со сверстниками орехи в глубине парка. Один из конных похитителей – всего их было пятеро – крикнул аббату, не имевшему сил им помешать:

– Передай своей хозяйке, что опасно швырять в застенок друзей господина Кольбера, тем более для дружков Фуке!

Мать быстро взяла себя в руки, не поддавшись горю. В ней проснулась львица. Было велено привести лошадей.

– Что у вас на уме? – спросил напуганный Персеваль. – Собираетесь воевать с Кольбером?

– Герцогиня де Фонсом не уступает негодяям! Я пойду к королю!

– Иными словами, собираетесь мчаться в Фонтенбло? Я с вами! По крайней мере, будет кому засвидетельствовать ваш уход, если вас там же возьмут под стражу. Поезжайте с нами, аббат, ведь вы – свидетель похищения.