Текст книги "Искатели приключений: откровения истории"

У дверей Жиля она остановилась и прислушалась. За толстенными створками дверей стоял адский шум: пение, хохот… и еще пронзительные, ужасные крики. Тем не менее она постучала в дверь, но из-за страшного шума никто не услышал ее стука. Тогда она тихонько приоткрыла дверь и заглянула в комнату. Увиденное заставило ее отшатнуться в ужасе. Кровь отхлынула у нее от лица.

Оргия, открывшаяся ее взору была столь отвратительной, что это невозможно было передать словами. Но главным во всем этом кошмаре был ребенок, лежавший на столе с вспоротым животом и испускавший дикие вопли. Видно было, что он вот-вот испустит дух. Вокруг все было залито кровью.

Обезумев от страха, Катрин вскрикнула и, не закрыв дверь, пустилась бежать, зажав ладонями уши. Теперь она знала, как ее муж проводить ночи!

Ее первой реакцией было схватить на руки дочку и бежать вон из проклятого замка, куда глаза глядят. Но как в такую бурю, ночью выносить на мороз больного ребенка? Она всю ночь провела в молитвах, опустившись на колени у кроватки девочки, обливаясь горючими слезами.

Наутро Мари полегчало. Но по приказу Жиля к Катрин явился Роже де Бриквиль и заявил, что она должна укладывать сундуки. Отныне ей надлежит поселиться в замке Пузож с прислугой и дочерью. Катрин не стала спорить и с ужасом, отныне поселившимся у нее в душе, с разбитым сердцем, покинула Шантосе, чтобы никогда больше туда не возвращаться. Жиля она еще раз увидела лишь однажды и то при трагических обстоятельствах.

Шло время. Живя в Пузоже, Катрин редко получала весточку о муже, эти вести становились все тревожнее. Он понемногу разорялся на всевозможные безумства, распродавал одно за другим свои владения. Даже великолепный замок и земли Шантосе были проданы, и Жиль обретался теперь в Тиффоже, слухи о его жизни доносились все те же. Там, где он появлялся, пропадали дети. Катрин и родственникам Жиля пришлось бороться, чтобы сохранить хотя бы часть его состояния.

Затем, 15 сентября 1440 года разыгралась драма. В этот день к воротам замка Машкуль явились люди герцога Бретонского во главе с капитаном Жаном Лабе, сопровождаемые нотариусом Робеном Гийоме, который выступал от имени епископа-канцлера Жана де Малетруа. Жиля де Рэ арестовали.

На процессе, открывшемся в Нанте, открылась бездна ужасных преступлений. Жилем были умерщвлены около трех сотен детей, последние из которых погибли во время сатанинских месс. Судьи, которые в ту жестокую эпоху не отличались особой впечатлительностью, выслушали показания целой вереницы родителей маленьких мучеников. Теперь страх больше не мог заставить их молчать. Выплыла вся правда о ночных оргиях, столь обожаемых Жилем, об ужасном разврате сеньора де Рэ. Вместе с ним было арестовано множество его сообщников, среди которых был один итальянец, Франческо Прелати, дурачивший Жиля в течение долгих месяцев своими заклинаниями, якобы призывавшими дьявола.

Жиль сначала все отрицал, отвечая высокомерным презрением на все обвинения. Но когда его отлучили от церкви, он сдался. Его обращение оказалось таким же бурным и безграничным, как и все, что он делал. Он признался во всем, обливался слезами, просил прощения у всех, кому он причинил столько страданий. Это раскаяние было столь искренним, идущим из самых глубин души, что в день его казни жарче всех молились за него те, чьих детей он погубил.

26 октября 1440 года Жиля де Рэ и двоих его сообщников повели на казнь. Огромная толпа: все жители города, судьи, священнослужители – сопровождала осужденных к месту казни. В толпе шла и Катрин, вся в белом по просьбе мужа, который умолял и ее о прощении… Наверное, это был самый великий миг торжества Жиля де Рэ, идущего на смерть с молитвой на устах. Его повесили, затем под виселицей разожгли костер. Жиль де Рэ исчез в языках пламени.

Но тело не успело сгореть полностью. Его вытащили из огня и передали семье для захоронения в церкви Нотр-Дам дю Мон-Кармель в Нанте. Что до Катрин, ее сердце окончательно освободилось от Жиля. Страшная сцена, увиденная ею в Шантосе, убила в ней ту малость, что еще оставалась от любви к мужу. Она молилась за спасение его души в час казни, но встретила его смерть бесстрастно. Спустя некоторое время она вышла замуж за Жана де Вандом…

ЛОДОВИКО МОРО. ГЕРЦОГ МИЛАНСКИЙ, УЗНИК ЛОШСКИЙ

Камера была больше в длину, нежели в ширину, с круглыми низкими сводами. Она имела форму сундука, однако это был всего лишь подвал, куда свет пробивался в узенькую амбразуру, открывавшуюся к тому же в некое подобие воронки, проделанной в толще стены, и забранную двойной решеткой из железных прутьев с палец толщиной. Через это узенькое подобие окна был виден лишь кусочек нежно-голубого неба Турени. Полей не было видно вовсе…

Узник, лежавший на кровати, занимавшей угол камеры, открыл глаза и со стоном отвернулся к стене, чтобы не видеть удручающей обстановки, окружавшей его. Итак, вместо того, чтобы вернуть ему свободу, вчерашняя безумная попытка лишь ужесточила условия его заточения. Он оказался в этом застенке вместо двух удобных комнат в башне, которые он еще недавно занимал и откуда он мог любоваться простором полей и крышами города Лош. Еще он мог прогуливаться по двору крепости, но этой привилегии его теперь конечно же лишат. Он будет обречен гнить в этой темнице, он, славившийся несколько лет тому назад своим могуществом и богатством.

Лодовико Сфорца с трудом поднялся, подошел к столу, на котором охрана разложила его личные вещи, и поискал зеркало в серебряной оправе. В камере было так сумрачно, что он с трудом смог различить свое отражение: опухшее и плохо выбритое лицо, с чертами, заплывшими нездоровым жиром.

Накануне он спрятался в телеге с сеном, выехавшей во двор замка, и ему удалось пройти сторожевой пост. Но в полях он заблудился, не зная, куда идти. Его плохой французский язык и итальянский акцент довершили дело. Его вновь схватили, отвезли в замок и уже на этот раз бросили в темницу Мартеле, в глубине тюремных построек, возведенных с таким тщанием по приказу покойного Людовика XI. Отныне он будет содержаться в полной тайне и под усиленным наблюдением. Таков приказ, поступивший из Блуа от короля Людовика XII, его личного врага, человека, который в результате последней битвы за Наваро в 1500 году захватил Милан и самолично захватил его в плен, затем таскал из крепости в крепость, его, которого еще недавно весь народ приветствовал, стоя на коленях, его, светлейшего герцога. Вот уже шесть лет тянется эта пытка, шесть долгих лет…

Тяжелыми шагами Лодовико Сфорца подошел к окну, посмотрел на кусочек неба, перечеркнутый крест-накрест железной решеткой, и прислонился к стене. Крики охраны на крепостной стене передавались от башни к башне, а у подножия стены вдруг взмыл вверх молодой женский голос, поющий незамысловатую песенку.

 
Моя краса, моя любовь, мое спасение,
Как далеко мне жить приходится от вас.
Не остается мне иного утешенья,
Как вспоминать сиянье милых синих глаз…
 

Голос был чистый, звонкий, чуть ломкий, но узнику он показался самым прекрасным из всех, что ему довелось слышать. Это пела женщина… женщина! Он так давно уже не видел ни одной, он, так любивший их когда-то! Он закрыл глаза, вызывая в памяти прелестные лица, украшавшие его жизнь, всегда окружавшие его, как цветочная гирлянда или как… петля. Так было, когда женщины отвернулись от него, когда все пошло прахом. Но он все равно предпочитал думать о них, чем о своем потерянном герцогстве. Это было не так больно. Он положил столько сил, чтобы добиться гордого титула герцога Миланского, скольких трудов и интриг это стоило… а сколько крови! И вот, когда он решил, что крепко держит в руках власть, она просочилась у него меж пальцев, как горсть песку, растаяла, как дым.

«Моя краса, моя любовь…» – начал он, но голос пресекся. Никогда больше не сможет он петь. Он вернулся к кровати и сел, обхватив голову руками.

Первое представшее перед ним женское лицо было лицо матери. Прекрасное и чистое женское лицо, нежное и в то же время энергичное. Бьянке-Марии Висконти было всего шестнадцать лет, когда она вышла замуж за кондотьера Франческо Сфорца, которому было сорок, и принесла ему в приданое трон Милана. Но она обожала мужа, всегда верно служила ему и поддерживала во всем. Родила ему семерых детей и великодушно приняла многочисленных незаконно рожденных отпрысков, коих он оставлял повсюду. Лодовико был пятым ребенком в семье, четвертым по счету сыном. Может быть потому, что на первый взгляд в нем ничего не было от наследника трона, мать любила его больше всех. Бьянка-Мария ценила в нем гибкий ум, образованность, его красоту. Она всегда была снисходительна к шалостям младшего сына, который был с ней неизменно ласков, в то время как остальные не думали ни о чем другом, кроме потасовок… Сколько часов она провела, нежно расчесывая густые черные кудри сына. Она любила его смуглое лицо с живыми глазами, с резко выраженными чертами, крупным носом с горбинкой. Она также любила смотреть, как он носится и играет с братьями в садах Виджевано, счастливый и беззаботный, каким бывают лишь в этом возрасте, она часто подзывала его к себе, чтобы он почитал ей стихи, или просто поболтал с ней… на латыни.

Это было чудесное время игр и веселья. Лодовико послали вместе с братом Галеаццо для завершения образования при дворе короля Людовика XI, верного друга Франческо Сфорца.

Но неожиданно в ночь на 8 марта 1466 года Франческо Сфорца скончался, и Бьянка-Мария отозвала сыновей домой. Галеаццо должен был взойти на отцовский трон, а его братья – занять подобающее им место итальянских принцев. Так начались удары судьбы.

Галеаццо был утонченным и изящным принцем, великолепным и умным, но вместе с тем властным и безумно жестоким. Он стал тяготиться материнским игом, и вскоре Бьянка-Мария скончалась в Меленьяно от загадочного недуга. Поговаривали об отравлении ядом. Лодовико горько оплакивал ее смерть. Он и так не питал к брату особенно нежных чувств, а после смерти матери стал открыто его ненавидеть. Этому способствовало и решение Галеаццо отослать подальше и как можно скорее братьев, в которых он видел возможных претендентов на престол. Таким образом Сфорца-Мария получил герцогство Бари, на другом краю Италии, Асканио, получивший сан священника, занял епископское кресло в Павии, остальные же отправились во Францию, где должны были представлять своего брата на заочном бракосочетании оного с сестрой королевы Франции, белокурой Боной Савойской. 10 мая 1468 года они прибыли в Амбуаз в одеждах, расшитых золотом и драгоценными камнями, и преклонили колени перед новой герцогиней.

Бона Савойская была молода и хороша собой, но Лодовико она никогда особенно не нравилась.

– Дура, – говорил он своему наперснику Галеаццо Сансеверино. – У нее нежные голубые глаза, но такие пустые… Если ее супруг сгинет, ей ни за что не удержать Милан в своих руках…

Это была чистая правда, но пока был жив Галеаццо, Боне ничего другого не оставалось, как быть образцовой супругой, неизменно любезной, которая старалась во всем соглашаться со своим мужем. Галеаццо застроил Милан зданиями и плахами, беспрестанно давал блестящие балы и устраивал жестокие казни. По его приказу несчастному крестьянину, поймавшему на герцогских землях зайца, пришлось съесть свою добычу целиком, со шкурой и костями, отчего бедняга умер. Одного священника закопали заживо в землю вместе с трупом человека, которого тот отказался отпевать. Кого-то затравили собаками… Милан содрогался, но молчал. Лодовико наблюдал…

Внезапно перед ним чудесным образом очистилась дорога к трону. На утро Рождества 1476 года герцог Галеаццо был убит тремя фанатиками, когда он направлялся в церковь на службу. На руках безутешной Боны остался маленький восьмилетний сын Д-Жан-Галеаццо. Вдова, женщина слабая и поддающаяся влиянию окружения, передала всю власть в руки старого канцлера своего супруга, Чиччо Симонетте. Тот, будучи мудрым и осторожным политиком, пожелал отослать братьев подальше от Милана. Сфорца-Мария вернулся в Бари, Лодовико был сослан в Пизу, Асканио – в Перуджу, Тристан – во Францию, туда же отправился и Оттавио. Но смерть вновь нанесла один за другим несколько ударов: утонул в Адде Оттавио, Сфорца-Мария скончался от болезни, Асканио никому не был страшен из-за своего сына. Самовольно прервав ссылку, Лодовико тайно вернулся в Милан. Сообщник открыл ему ворота замка и калитку в сад, где прогуливалась герцогиня Бона. Увидев его, она подпрыгнула от удивления.

– Вы здесь? Как вы проникли сюда?

Он опустился на колено и поднял к ней Полный ласки взор.

– Государыня и сестра моя! Умоляю, выслушайте меня. Если я и нарушил ваш запрет, то лишь из чувства братской любви к вам. Мне стала невыносима мысль, что вы здесь одна, в окружении людей без совести и чести, что они грабят вас и обкрадывают, заставляют отвернуться от вас ваше собственное семейство, естественных союзников вас и вашего сына, нашего юного герцога…

– О ком вы говорите? Кто эти неверные слуги? Я надеюсь, вы не имеете в виду нашего дорогого и мудрого Чиччо…

– Именно о нем я и говорил, мадам. Это старый плут, и я вам докажу это, когда настанет срок. Но заклинаю вас, позвольте мне вернуться к вам, возвратите мне свое доверие… и свою дружбу. Разве вы не знали, что я всегда вас боготворил?

Лодовико умел при желании очаровать кого угодно. Его голос звучал глубоко и страстно, волнуя женщин, их также завораживал смелый взгляд его черных глаз. Бона не была исключением. Она протянула молодому человеку руку, унизанную сверкающими перстнями.

– Забудем прошлое, брат мой, и будем жить в добром согласии. Но вы мой должник в том, что касается Чиччо. Такие обвинения требуют доказательств.

– Они будут у вас, – заверил Лодовико, целуя край парчового платья герцогини.

И он действительно представил полное признание старого Чиччо во всех грехах, однако забыв добавить, что канцлера похитили по его приказу и долго пытали, так что у него не было возможности отказать в чем-либо Лодовико. Бона, и не подумав навести справки, подписала смертный приговор своему самому верному слуге. Чиччо Симонетта сложил голову на плахе. Но чуть раньше, узнав о примирении Боны и Лодовико, канцлер предсказал развитие событий.

– Милостивейшая герцогиня, – пророчествовал он, – я наверняка потеряю голову, но вы потеряете регентство…

Старый мудрый Чиччо угадал. Следующим этапом, который наметил себе Лодовико, было прямое устранение Боны, для чего имелось готовое средство.

Бона, молодая и легко поддающаяся внушению, была очарована неким юным скульптором, Антонио Тассино, тщеславным и пустым человеком, которого она осыпала золотом и одевала в парчу. Он стал ее любовником. Это был крайне наглый любовник, осмелившийся однажды утром заставить ждать в прихожей грозного герцога Бари (Лодовико унаследовал от своего брата Сфорца-Марии титул герцога Бари). Это оказалось грубейшей ошибкой: Лодовико управлял теперь городом вместо Чиччо. Красавец скульптор позволил себе доверить одни из городских ворот для сбора пошлины своему родственнику, и Лодовико не упустил представившейся ему возможности: он приговорил скульптора к изгнанию. Тассино отвезли на границу. Бока, обезумев от горя, валялась у него в ногах.

– Не отнимайте его у меня… Его преступление можно искупить. Без него я не смогу жить.

– Никто вам не запрещает жить с ним, сестрица. Я не могу его вернуть в Милан… Но что вам мешает последовать за ним? Вы же знаете, я буду смотреть за вашим сыном, как за своим собственным ребенком. Зачем же вам отказываться от своего счастья? Поезжайте…

Боне не надо было повторять дважды. Она, не мешкая, покинула Милан, не догадываясь, глупая, что дороги назад ей не будет. Герцогиня, забывающая о своем долге настолько, что готова бежать за своим любовником, не может быть регентшей. Впрочем, когда она прибыла в Абиатеграссо, ее встретил вооруженный отряд, давший ей понять, что путешествие окончено. Бону заключили в замок, откуда она больше не выходила.

Регентство таким образом наконец оказалось в руках Лодовико. Он пока не владел короной, но Милан уже принадлежал ему.

В это время в жизнь Лодовико вошла настоящая любовь. В 1480 году он встретил Чечилию Галлерани, слывшую самой прекрасной девушкой в Милане, к тому же самой образованной. Душа поэта жила в ее прелестном теле нимфы. Тот, кого теперь называли Лодовико Моро,[11]11
  Моро (ит.) – мавр и шелковица (тутовое дерево).


[Закрыть] скорее не из-за смуглого лица, а потому что в его гербе было изображение шелковицы, воспылал к ней любовью с первой встречи…

Она сидела среди других знатных дам на трибуне, воздвигнутой для них в Миланском соборе. Перед ними разворачивалась пышная церемония коронации молодого герцога Д-Жана-Галеаццо. Сопровождаемый вибрирующими ликующими звуками длинных серебряных труб, в благоухающем дыму кадильниц мальчик-герцог рядом с дядей вошел в неф, едва удерживая равновесие под неимоверной тяжестью торжественного наряда и бархатного плаща, шитого золотом и серебром.

Лодовико, важный и внешне невозмутимый, шагал, устремив взор на алтарь, у подножия которого их ждал архиепископ в лице его младшего брата Асканио. Он ни о чем не думал, разве только о том, что однажды, он был в этом абсолютно уверен, подобная церемония повторится, и главным героем на ней будет он сам… Внезапно, будто притягиваемый магнитом, он повернул голову. Его взгляд остановился на тонком лице с огромными сияющими глазами в обрамлении черных блестящих волос, усыпанных драгоценными камнями. Он заметил тонкие алые губы, улыбавшиеся ему. Дрожь пробежала у него с головы до пят.

Больше он ничего не видел вокруг, только указал на незнакомку своему любимому поэту Бернардо Беллинчиони. Тот улыбнулся.

– Ее зовут Чечилия Галлерани, монсеньор… Говорят, она тайно влюблена в вашу милость. Она пишет премилые стихи.

– Сейчас стихи напишешь ты, самые лучшие, и побыстрей! Вглядись в нее хорошенько и постарайся описать то, что я сейчас чувствую в самых ярких и страстных красках.

Бернардо поклонился, улыбаясь.

– Монсеньор может мне довериться. Он не будет разочарован.

Действительно, вечером прекрасная Чечилия нашла в своей комнате сонет и брошь в виде бриллиантового букета в бархатном футляре. В сонете ее умоляли о свидании.

Беллинчиони не солгал, говоря, что Чечилия была тайно влюблена в Лодовико. Она обожала его издали, не осмеливаясь приблизиться, но раз он попросил о свидании, у девушки не хватило духу долго ему сопротивляться. Неделю спустя, глубокой ночью поэт Беллинчиони потихоньку привел прекрасную поэтессу в личные покои регента.

Это не было банальной любовной интрижкой. Лодовико Моро действительно безумно влюбился в Чечилию. Обладание лишь еще больше разожгло эту любовь. Два года спустя он обратился к властелину Флоренции Лоренцо Медичи с просьбой прислать ему одного из прекрасных художников, коими так славился город. Лоренцо Великолепный послал к нему неизвестного художника, который к тому же был искусным инженером и умел делать все на свете. Это был высокий, величественный мужчина, с необычайной красоты внешностью и взглядом, проникающим, казалось, далеко за пределы человеческого познания. Его звали Леонардо да Винчи…

Лодовико поселил его в Милане и первым делом поручил ему написать портрет своей возлюбленной.[12]12
  Этот портрет, известный под названием «Дама с горностаем», находится теперь в музее г. Кракова.


[Закрыть] В то время он просто купался в счастье, дни его были заполнены увлекательными делами по украшению Милана и пополнению его коллекций; ночи, полные страсти, он проводил в объятьях Чечилии. Художник стал его другом и верным соратником, ибо его разностороннему гению была любая задача по плечу. Вместе они понастроили в полях ирригационные каналы, отчего необычайно возросло плодородие земель. Так проходило время в прекрасных и сладких трудах…

Пришла пора женить молодого герцога. Тот, поощряемый дядей, пристрастился к бурной и разгульной жизни. Он совершенно не интересовался государственными делами, но народ любил его, и Лодовико не посмел избавиться от племянника. Надо было подыскать ему супругу.

В январе 1489 года Д-Жан-Галеаццо женился на Изабелле Арагонской, внучке Неаполитанского короля. Это была красивая девушка, высокая и гибкая, как лиана, с треугольным личиком под копной великолепных темнорусых волос, с серьезным взглядом. Но когда этот взгляд встретился с глазами Лодовико, тот почувствовал, что эта девушка никогда не будет ему другом. С самого начала он угадал в ней врага, энергичного и жадного до власти. Если он не примет меры, эта Изабелла вполне сможет встряхнуть как следует беспечного Д-Жана-Галеаццо и заставить его самому взять власть, которая находилась сейчас в руках Лодовико.

Тогда он задумался о своей жизни. С 1480 года он был официально помолвлен со второй дочерью герцога Ферраре, маленькой Беатриче д'Эсте, которой было всего пять лет. Теперь ей должно уже сравняться пятнадцать, и Лодовико подумал, что пора бы ему обзавестись семьей. Ему уже исполнилось сорок, самое время… К тому же взгляд Изабеллы Арагонской говорил о том, что так будет надежнее.

Сидя в огромном кресле, Моро созерцал стоящий перед ним на столе мраморный бюст, с которого скульптор только что сдернул покрывало. Он изображал собой молоденькую девушку, с круглыми щечками, пухлым ртом и маленьким остреньким носиком, узкоплечую и плоскогрудую; но от всего ее облика исходило ощущение большого достоинства, необычное у столь юной особы, почти ребенка.

– Так это и есть мадам Беатриче д'Эсте, моя невеста? – проговорил наконец герцог Бари. – Ты сделал верный портрет, Кристофоро?

Скульптор Кристофоро Романо с улыбкой поклонился.

– Верный в том, что касается черт, ваша милость. Но мой резец не смог передать обаяние и радость, исходящие от принцессы. Она будто вся из ртути. Никто не может перед ней устоять… Ее надо видеть воочию.

– Может быть, ты и прав, поскольку здесь она всего лишь милая девочка… и ничего больше.

– Посмотрите на нее, монсеньор. Клянусь, она покорит вас.

– Хотелось бы верить.

Бросив скульптору кошелек с золотом, он удалился, опершись о плечо своего друга Галеаццо Сансеверино, который был и его главным военачальником. У того речь была прямой, как и положено солдату.

– Если вы женитесь на Беатриче д'Эсте, что станет с прекрасной Чечилией? Как только ваша жена приедет в город, злые языки сразу же ей обо всем доложат.

– Потому-то я уже и принял решение, – со вздохом отвечал Лодовико, – правда, оно мне досталось нелегко. Для меня просто нож острый отдавать ее супругу, пусть даже фиктивному. Но иначе никак нельзя.

– За кого вы собираетесь выдать ее?

– За старого графа Бергамини. За кругленькую сумму он закроет на все глаза. Ты же понимаешь, я не собираюсь бросать мою прекрасную Чечилию ради этой толстощекой девчонки.

21 января 1490 года Беатриче д'Эсте приехала в Милан, и к своему немалому удивлению, Лодовико Моро сразу же влюбился в «толстощекую девчонку». Кристофоро Романо оказался прав. В холодном камне невозможно было передать жизнь, так и бьющую ключом из этого смелого и радостного создания. Она была, как веселое пламя, от всего ее существа исходило неотразимое очарование. Особенно прекрасны были ее сияющие черные глаза. У нее была только ей присущая манера, полуробкая, полунасмешливая, так смотреть на своего важного супруга в сверкающих золотом и пурпуром одеждах, что тому хотелось одновременно отшлепать ее и расцеловать.

Они прекрасно поладили, оба одинаково жадные до роскоши и власти. Беатриче не обладала красотой своей сестры, прекрасной и знаменитой Изабель д'Эсте, маркизы Мантуанской, но зато у нее было безграничное жизнелюбие, делавшее ее ослепительной, и энергия, переполнявшая ее маленькое стройное и крепкое тело…

Но при этом она была страшно ревнива, и Лодовико скоро убедился в этом на собственном опыте.

– Эта женщина – ваша любовница, – вскричала Беатриче, гневно топнув ногой, – и не смейте отрицать! Мне все известно. Я знаю также, что ребенок, которого она недавно родила – от вас!

Она покраснела от гнева, золотая сетка, усеянная рубинами, которая должна была поддерживать ее густые волосы, угрожающе съехала набекрень.

– Беатриче, сердце мое, что вы такое выдумываете? – примиряюще начал Лодовико. – Что за мысли? Графиня Бергамино замужем, и граф…

– …Граф – старая развалина, о чем известно всему Милану! Не трудитесь лгать! Это унижает вас, а мне бы не хотелось видеть вас униженным. Я говорю то, что знаю. Я не собираюсь устраивать скандала, но хочу заявить вам следующее: вам придется сделать выбор, Лодовико, она или я. Если вы будете продолжать встречаться с этой женщиной, я вернусь к своему отцу и попрошу Его святейшество признать наш брак недействительным!

– Вы этого не сделаете! Вам прекрасно известно, как я вас люблю… и что я не люблю никого, кроме вас.

– Тогда докажите мне это, не появляясь больше во дворце Бергамини.

Волей-неволей герцогу пришлось повиноваться. Он знал, что Беатриче вполне способна привести свою угрозу в исполнение. А он так дорожил ею и не хотел ее терять, особенно после того, как ему стало известно, что она ждет ребенка. Если бы это был сын, наследник, у него прибавилось бы шансов на победу в борьбе против четы Галеаццо—Изабелла, которые несколько месяцев тому назад обзавелись наследником. Он знал, что скоро ему придется выступить в открытую, или почти в открытую, против законного герцога, так как отношения между двумя супружескими парами становились все более и более напряженными. И Беатриче сыграла в этом не последнюю роль.

Она знала Изабеллу Арагонскую уже давно, с тех пор как ребенком долгие месяцы жила в Неаполе. Но с того времени, как они поселились рядом, обеим молодым женщинам приходилось затрачивать немало усилий, чтобы выносить друг друга. Гордость Беатриче страдала оттого, что не она была первой дамой в Милане, а Изабелла завидовала блеску и роскоши Беатриче, которые значительно превосходили ее собственный довольно скромный образ жизни. Лодовико, осыпая золотом и драгоценностями собственную жену, был скорее прижимистым, когда заходила речь о герцоге и герцогине Миланских. А кошелек находился именно у него.

Он отвел им резиденцию в замке в Павии, в нескольких километрах от Милана, в то время, как сам с Беатриче занимал большой Миланский замок. Молодой герцог ничего не имел против этого. Он мог вволю охотиться, бегать за девушками, а больше ему ничего и не требовалось. Зато гордость Изабеллы страдала все больше и больше. Учащались ее стычки с Лодовико, которого она обвиняла в намерении устранить племянника, в ответ же она слышала лишь увещевания и заверения в дружбе.

Отчаявшись, она стала слать жалобы в Неаполь; грозный король Ферранте, ее дедушка, получал письмо за письмом, с обвинениями в адрес Лодовико и требованиями возмездия.

Король Ферранте не входил в число людей, способных спокойно наблюдать, как обижают его близких. Герцог Бари знал, что рано или поздно ему придется вступить в войну, если не уладить этот вопрос. Войну же он ненавидел. И чтобы избежать ее, он решил, что самое лучшее будет найти какое-нибудь серьезное занятие для короля Неаполя.

По его приказу герцогские агенты во Франции напомнили молодому королю Карлу VII об оставленных ему в наследство предками правах на неаполитанский престол. Хитроумный Лодовико знал, к кому обратиться. Напичканный рыцарскими романами молодой король только и мечтал о далеких крестовых походах и воинской славе. Он сообщил герцогу Бари, что намерен в скором времени отправиться в Италию завоевывать оружием наследие славных предков.

Лодовико радостно потирал руки и уже считал себя спасенным, однако рядом с ним не сложила оружия Беатриче.

– Он и так уже болен… ускорить его смерть будет проще простого. У меня есть все, что нужно, – шепнула молодая женщина.

Лодовико на минуту прекратил мерять шагами кабинет и взглянул на жену. Она стояла у окна, выпрямившись в платье коричневого бархата, подол которого приоткрывался, показывая юбку из белого атласа, расшитую крупными жемчугами, под стать тем, что были вплетены в ее косы. Он улыбнулся ей с несчастным видом.

– Мне трудно решиться на это, сердце мое… Я не люблю проливать кровь.

– Кто хочет царствовать, делает то, что надо. Будь вы настоящим мужчиной, вы бы не колебались ни минуты. Да к кто вам говорит, что придется проливать чью-то кровь? Быстродействующий яд в каком-нибудь плоде или в бокале вина… Это же просто смешно: вы обладаете реальной властью, но не носите герцогского титула!

Когда впервые Беатриче заговорила об этом, Лодовико даже не пожелал ее слушать, решительно восстав против преступного замысла, но молодая женщина не отступала, чувствуя, как с каждым разом слабеет его воля. Она все более настойчиво возвращалась к этой мысли и, наконец, добилась своего.

В октябре 1494 года молодой герцог Джан-Галеаццо умер в своем замке в Павии. Он имел неосторожность выпить стакан сиропа, предложенного ему астрологом Лодовико, Аброджио да Розате.

Изабель бросилась в ноги королю Карлу VII, тщетно умоляя его о защите. Но тот уже вступил во главе своей конницы в пределы Италии и двигался на Рим, где его приближение повергло в цепенящий ужас папу Александра VI Борджиа. В Милане вовсю шли празднества по случаю коронации Лодовико и Беатриче. Как и рассчитывал Мавр, совет города предпочел отдать корону ему, нежели ждать еще долгие годы, пока подрастет законный наследник. В Павии заливалась горючими слезами Изабелла Арагонская. Ее супруг умер, а иностранная армия шла войной на ее родных. Она не знала, что в рядах этой армии находился тот, кто впоследствии отомстит за ее страдания, кто назывался пока только герцогом Орлеанским, но вскоре должен был стать королем Людовиком XII.

Беатриче ждала второго ребенка. Беременность протекала очень тяжело. Молодая женщина худела, становилась все раздражительнее, могла взорваться из-за любого пустяка. По мере того, как округлялся ее живот, лицо желтело, щеки впали… Вопреки запретам обеспокоенных лекарей, она не собиралась отказываться от охоты и прогулок верхом. Она по-прежнему оставалась неустрашимой амазонкой и управлялась с конем лучше, чем ее супруг. Лодовико, несмотря на свою тревогу, не посмел запретить ей это опасное удовольствие, которого она постоянно себе требовала, не признавая никаких увещеваний.

Любовь Лодовико к жене была все такой же глубокой, но сейчас для нее уже не хватало подпитки. Он любил женщин красивых, безмятежных, веселых, а Беатриче в этот момент была полной противоположностью его идеала.

Тогда-то он и приметил одну из фрейлин жены, чья красота немного напоминала ему Чечилию, любовь к которой давно переросла в спокойную дружбу, так что даже Беатриче в конце концов с этим смирилась. Фрейлину звали Лукрецией Кривелли. Герцог принялся ухаживать за ней настойчиво, но стараясь не привлекать постороннего внимания.