Текст книги "Психоанализ культуры"

Могу себе представить, что океаническое чувство оказалось связанным с религией задним числом. Ведь такое единение со вселенной, свойственное ему в виде идейного содержания, производит у нас впечатление первой попытки религиозного утешения, еще одного способа отвергнуть опасность, которую Я признает угрозой, исходящей от внешнего мира. Признаюсь еще раз: мне весьма затруднительно иметь дело с такими едва уловимыми явлениями психики. Другой мой друг, которого ненасытная любознательность подвигала на самые необычные эксперименты и который в конце концов стал энциклопедистом, уверял меня, что с помощью разрыва с внешним миром, с помощью сосредоточения внимания на телесных функциях посредством специальных способов дыхания йогам удается пробудить в себе совершенно новые ощущения и чувства общности, которые он склонен понимать как возвращение к древнейшим, давным-давно покрытым наслоениями пластам психики. В них он видит, так сказать, физиологическую подоплеку многих откровений мистики. В таком случае напрашивается предположение о связях этого ощущения с некоторыми смутными модификациями психики, вроде транса и экстаза. Меня при этом подмывает еще раз произнести слова из «Кубка» Шиллера: «Так радуйся, дышащий в воздухе радужного цвета».

II

В моем сочинении «Будущее одной иллюзии» речь менее всего шла о глубочайших истоках религиозного чувства, а все больше о том, что понимает под религией обычный человек, о системе поучений и посулов, которая, с одной стороны, разъясняет ему с исчерпывающей полнотой загадки этого мира, с другой – заверяет его, что заботливое провидение печется о его жизни и возместит ему в потустороннем бытии те лишения, с которыми ему пришлось столкнуться. Это провидение средний человек не может себе представить в ином виде, нежели в облике чрезвычайно возвеличенного отца. Только такой отец способен постигнуть заботы детей человеческих, только его можно смягчить своими просьбами, умилостивить знаками своего раскаяния. В целом все это очень инфантильно, совершенно чуждо реальности, и человеку, настроенному на любовь к ближнему, больно даже думать, что огромное большинство смертных никогда не поднимется над таким пониманием жизни. Еще более неловко видеть, как некая, а то и бóльшая часть живущих сегодня людей, вроде бы обязанных понимать, что эту религию невозможно сохранить, все же пытаются защитить ее, отступая от нее шаг за шагом в безуспешных арьергардных боях. Хотелось бы смешаться с колоннами верующих, чтобы упрекнуть философов, которые надеются спасти бога религии, подменяя его обезличенным, призрачным и абстрактным принципом, напомнив им призыв: «Не поминай имя Бога твоего всуе!» Если подобным образом поступали некоторые великие мыслители прошлых эпох, с ними не следует соглашаться. И к тому же мы знаем, чтó их к этому вынуждало.

Вернемся теперь к обыкновенному человеку и к его религии, которая только и должна носить это название. И тут мы прежде всего сталкиваемся с высказыванием одного из наших великих поэтов и мудрецов об отношении религии к искусству и науке. Оно гласит:

 
Кто обладает наукой и искусством,
у того есть и религия,
У кого нет ни того ни другого,
тот обретет религию[9]9
  Гёте. Кроткие Ксении, IX (Стихи из литературного наследства).


[Закрыть].
 

Это изречение, с одной стороны, противопоставляет религию двум высшим достижениям человека, с другой – утверждает, что по своей ценности для жизни они могут представлять или заменять друг друга. Если мы собираемся лишить рядового человека религии, авторитет художника окажется явно не на нашей стороне. Так что опробуем особый путь, чтобы приблизиться к адекватной оценке его фразы. Жизнь, как она нам дана, слишком тяжела для нас, доставляет нам чересчур много страданий, разочарований, неразрешимых проблем. Чтобы ее вынести, мы не можем обойтись без вспомогательных средств («Без вспомогательных конструкций дело не пойдет», – говорил Теодор Фонтане). Видимо, существует три вида подобных средств: мощные отвлечения, позволяющие придавать меньшее значение нашим бедам; замещающие удовлетворения, которые их еще и уменьшают; наркотики, которые делают нас невосприимчивыми к ним. Какой-то из этих способов необходим[10]10
  Проще говорит об этом Вильгельм Буш в «Набожной Елене»: «У кого заботы, у того и ликер».


[Закрыть]. На отвлечении настаивал Вольтер, когда завершил «Кандида» советом возделывать свой сад; похожим отвлечением выступает и научная деятельность. Подмены удовлетворения, вроде предлагаемых искусством, будучи иллюзиями по отношению к реальности, в то же время психически не менее действенны благодаря той роли, которую фантазия приобрела в психике. Наркотические же вещества влияют на нашу телесность, изменяя ее химизм. Совсем непросто выявить место религии в этом ряду. Нам придется начать движение издалека.

Вопрос о цели человеческой жизни ставился несчетное количество раз, и все же он так и не получил удовлетворительного ответа; возможно, таковой вообще недостижим. Некоторые вопрошающие добавляли: если бы пришлось согласиться с тем, что у жизни нет цели, она утратила бы для них всякую ценность. Но эта скрытая угроза ничего не изменила. Напротив, оказалось, что мы вправе уклониться от его решения. Предпосылкой вопроса является, видимо, зазнайство людей, многочисленные проявления которого нам давно известны. О цели жизни животных не говорят, разве только в связи с их предназначением служить людям. Однако это неудивительно, ибо о многих животных человек не знает, какой от них толк, помимо их описания, классификации и изучения. Неисчислимые же виды животных избежали даже такого использования, поскольку жили и вымерли до того, как их увидел человек. В свою очередь только религия знает, как ответить на вопрос о цели жизни. Едва ли мы ошибемся, решив, что идея целенаправленной жизни возникает и рушится вместе с религиозной системой.

Посему обратимся к более непритязательному вопросу: что сами люди с помощью своего образа жизни позволяют признать целью и замыслом их существования, чего они требуют от нее и чего стремятся в ней достичь? Отвечая на это, вряд ли можно ошибиться: они стремятся к счастью, хотят стать счастливыми и оставаться таковыми. У этого стремления две стороны – положительная и отрицательная цели: во-первых, исключить боль и неудовольствия, а во-вторых – пережить сильное чувство наслаждения. В более узком смысле «счастье» относится только к последнему. Сообразно этой двойственности целей деятельность людей разворачивается по двум направлениям в зависимости от того, какую из них – ту или другую, а также преимущественно или исключительно – она пытается осуществить.

Обращаем внимание: это всего-навсего программа принципа удовольствия, намечающего цель жизни. С самого начала этот принцип управляет деятельностью психического аппарата; в его целесообразности не приходится сомневаться, и все же его программа находится в разладе со всем миром, в равной мере с макро– и микрокосмосом. Она в принципе неосуществима: вся организация вселенной против нее. Хотелось бы сказать: цель сделать человека «счастливым» не содержится в плане творения. То, что в наиболее строгом смысле слова называют счастьем, берет начало в неожидаемом ранее удовлетворении крайне насущной потребности и по природе своей может быть только эпизодическим явлением. Предпочитаемая принципом удовольствия продолжительность ситуации доставляет лишь слабое чувство удовольствия. Мы устроены так, что можем интенсивно наслаждаться только контрастом и только совсем немного однообразным состоянием. Так что наши возможности обрести счастье ограничены уже нашей конституцией. Гораздо меньше трудностей с переживанием несчастья. Страдания подстерегают нас с трех сторон: со стороны тела, обреченного на старение и разрушение, оно не способно обходиться даже без боли и страха в качестве предостерегающих сигналов; со стороны внешнего мира, способного обрушить на нас могущественные, неумолимые, разрушительные стихии; и, наконец, со стороны отношений с другими людьми. Проистекающие из этого источника страдания мы воспринимаем, пожалуй, болезненнее любых других, ведь мы склонны рассматривать их как в некотором роде ненужный довесок, хотя они могут оказаться не менее судьбоносными и неотвратимыми, чем страдания иного происхождения.

Поэтому не удивляет, что под давлением этих источников страдания люди обычно умеряют свои притязания на счастье, тем более что и сам принцип удовольствия преобразуется под влиянием внешнего мира в более скромный принцип реальности[11]11
  Гёте даже предостерегает: «Ничто не дается нам так тяжело, как череда прекрасных дней». И все же не исключено, что это преувеличение.


[Закрыть]. В итоге люди считают себя счастливыми, если всего лишь избегли страдания или просто превозмогли его, когда задача ухода от страдания оттесняет на второй план задачу достижения удовольствия. Размышление позволяет нам понять, что решить эту задачу удается весьма различными путями, что все они были рекомендованы конкретными школами житейской мудрости и опробованы людьми. Неограниченное удовлетворение любых насущных нужд считается наиболее соблазнительным образом жизни, однако это означало бы предпочесть наслаждение осторожности и вскоре привело бы к какому-либо наказанию. Другие методы, направленные в первую очередь на уклонение от неудовольствий, различаются в зависимости от источника, которому они уделяют наибольшее внимание. В этом случае имеют место крайние и умеренные техники, односторонние и действующие одновременно по нескольким направлениям. Добровольное уединение, отдаление от других людей – это простейшие способы защиты от страдания, способные произрасти из человеческих отношений. Понятно, какое счастье достигается таким путем – счастье покоя. Если хочешь защититься от угроз внешнего мира, нет лучше способа, чем некое отвержение. Разумеется, есть другой и лучший путь: при помощи науки и создаваемой ею техники перейти в составе человеческого сообщества в наступление на природу и тем самым подчинить ее человеческой воле. Тогда всеобщее счастье достижимо посредством усилий всех людей. Однако наиболее интересны методы предотвращения страданий, пытающиеся влиять на собственный организм, ведь в конечном счете любое страдание – это всего лишь ощущение, оно существует лишь постольку, поскольку мы его переживаем, а переживаем мы его только в силу определенного устроения нашего организма. Самый грубый, но и самый действенный метод подобного воздействия – химический, то есть некая интоксикация. Не думаю, что кто-то разобрался в его механизме, но фактом остается то, что существуют посторонние телу вещества, присутствие которых в крови и тканях организма обеспечивает нас непосредственными чувствами удовольствия, да еще и так изменяет условия нашей чувственной жизни, что мы становимся невосприимчивы к зарождающимся чувствам неудовольствия. Оба воздействия не только протекают одновременно, они кажутся еще и тесно связанными друг с другом. Однако и в нашем собственном химизме должны присутствовать вещества, действующие таким же образом, ведь нам известно по меньшей мере одно болезненное состояние – мания, при которой имеет место аналогичное наркотическому поведение при отсутствии в организме наркотиков. Кроме того, и наша нормальная психическая деятельность демонстрирует колебания между обычным и усложненным проявлением удовольствия, параллельно с которым протекает увеличивающаяся или уменьшающаяся чувствительность к неудовольствию. Можно только сожалеть, что эта токсическая сторона психических процессов до сих пор не исследована наукой. Успех наркотических средств в борьбе за счастье и за устранение страданий часто оценивается как благо, так что индивиды, да и целые народы отвели им прочное место в экономии либидо. В итоге люди обязаны им не только доставлением непосредственного удовольствия, но и частью пылкого желания независимости от внешнего мира. Ведь известно, что с помощью «избавителя от забот» – вина – можно в любой момент освободиться от гнета реальности и обрести убежище во внутреннем мире с лучшими условиями для чувственности. Известно, что как раз это качество наркотических средств обусловливает также их опасность и вред. При определенных обстоятельствах они повинны в том, что огромные запасы энергии, которые можно было бы использовать для улучшения участи людей, растрачиваются зазря.

Сложное строение нашего психического аппарата допускает и ряд других способов воздействия. Точно так же как удовлетворение влечений означает счастье, причиной тяжелых страданий становится ситуация, когда внешний мир заставляет нас бедствовать, отказываясь удовлетворять наши нужды. Соответственно, можно надеяться путем воздействия на них освободиться от части страданий. Данный вид защиты больше не затрагивает аппарат ощущений, а пытается овладеть внутренними источниками потребностей. В крайнем случае это осуществляется путем ликвидации влечений в соответствии с восточной житейской мудростью и реализуется в практике йогов. Разумеется, если это удается, таким образом отрекаются от любых других видов деятельности, принося в жертву саму жизнь, обретая вновь, только иным путем, счастье покоя. Тем же путем следуют и в отношении более умеренных целей, когда стремятся всего лишь контролировать влечения. В этом случае контролерами становятся высшие психические инстанции, подчиняющиеся принципу реальности. При этом полностью от удовлетворения влечений не отказываются: определенная защита от невзгод достигается благодаря тому, что неудовлетворение ставших контролируемыми влечений не воспринимается так же мучительно, как отсутствие удовлетворения влечений несдерживаемых. Однако взамен безусловно сужается возможность достичь наслаждения. Переживания счастья при удовлетворении первозданных влечений, не укрощенных Я, несравненно интенсивнее, чем при утолении влечений обузданных. Неодолимость извращенных импульсов, как, пожалуй, и притягательность запретного плода, вообще находит в этом психоэкономическое объяснение.

Другая техника защиты от страданий использует доступные нашему психическому аппарату перемещения либидо, благодаря которым оно функционирует гораздо гибче. Задача состоит в таком перемещении цели влечения, чтобы оно могло обойти ограничения со стороны внешнего мира. Тут свое содействие предлагает сублимация. Наибольшего успеха достигают люди, умеющие достаточно повышать долю удовольствия от психической и интеллектуальной деятельности. Тогда судьба почти лишена способности нанести индивиду большой урон. Удовольствия, сходные с радостью художника от творчества, от воплощения в материале образов своей фантазии, восторг исследователя от решения каких-то проблем и от постижения истины обладают специфическим качеством, которое мы, несомненно, когда-нибудь сможем охарактеризовать с позиции метапсихологии. В данный же момент мы можем высказаться только образно: они кажутся нам «утонченнее и возвышеннее», но их интенсивность уменьшилась по сравнению с удовольствием от реализации грубых, примитивных побуждений – они не сотрясают нашу плоть. Впрочем, слабость этого метода заключается в том, что он не общеупотребителен и доступен лишь немногим. Он предполагает специфические способности, а в развитом виде такие способности встречаются не так уж часто. И даже этим немногим людям данный метод не способен обеспечить полную защиту от невзгод. Он не окружает их непреодолимой для ударов судьбы броней и обычно отказывает, если источником страданий является собственное тело[12]12
  Если какие-то особые задатки не диктуют настоятельно направление жизненных интересов, то обычный, доступный каждому профессиональный труд может занять место, отведенное ему мудрым советом Вольтера. В рамках короткого обзора нет возможности адекватно оценить значение труда для экономного расходования либидо. Никакая другая техника жизнедеятельности не привязывает индивида так прочно к реальности, как приверженность своей работе, надежно включающей человека по меньшей мере в часть реальности – в человеческое общество. Возможность переместить в профессиональную деятельность и в связанные с нею человеческие отношения изрядное количество либидозных компонентов – нарциссических, агрессивных и даже эротических – придает ей ценность, которая из-за ее обязательности не уступает по значению необходимости существовать и утверждать себя в обществе. Профессиональная деятельность, если она была выбрана свободно, доставляет особое удовлетворение, а значит, позволяет с помощью сублимации использовать наличные склонности, дальше развивать или укреплять продолжающие существовать или конституционно усиленные побуждения. И тем не менее работа мало ценится людьми в качестве пути к счастью. Они ориентированы не столько на нее, сколько на другие возможности достичь удовольствия. Подавляющее большинство людей работают только по необходимости, а из этой естественной неприязни к труду проистекают сложные социальные проблемы.


[Закрыть].

Если даже в этом методе явно проступает стремление обрести независимость от внешнего мира путем обретения удовлетворения с помощью внутренних, психических процессов, то в следующем методе подобные черты заметны еще сильнее. Тут связь с реальностью ослабевает гораздо больше, удовольствие доставляют иллюзии, которые таковыми и признаются, притом что их отклонение от реальности не мешает наслаждаться ими. Область, в которой рождаются эти иллюзии, – сфера деятельности фантазии. В свое время, когда происходило формирование чувства реальности, она решительно отвергла требование проверки на реальность и осталась предназначенной осуществлять трудновыполнимые желания. Во главе этих удовлетворений с помощью фантазии находится наслаждение произведениями искусства, которые благодаря посредничеству художника[13]13
  См.: Freud S. Formulierungen über zwei Prinzipien das psychischen Geschehens, 1911 (G. W., Bd. VIII); «Verlasungen zur Einführung in die Psychoanalyse» (G. W., Bd. XI).


[Закрыть] становятся доступными даже нетворческим индивидам. Люди же, восприимчивые к произведениям искусства, склонны не очень высоко оценивать его в качестве источника наслаждения и средства утешения. Однако легкое наркотическое опьянение, в которое нас погружает искусство, неспособно добиться большего, чем мимолетное отвлечение от жизненных тягот, и недостаточно сильно, чтобы мы забыли о реальных бедствиях.

Активнее и основательнее действует другой метод, видящий единственного врага в реальности – источнике всяческих бед, с которыми не удается сосуществовать, а потому приходится разрывать все отношения. Отшельник полностью отрешается от этого мира и не желает иметь с ним ничего общего. Можно, однако, сделать и больше – постараться этот мир преобразовать, построить вместо него мир иной, в котором будут искоренены его невыносимые черты и заменены иными, соответствующими собственным желаниям. Тот, кто в порыве отчаяния выбрал этот путь к счастью, ничего, как правило, не достигает: действительность гораздо сильнее его. Он становится параноиком, который чаще всего для реализации своей мании не находит ни одного сподвижника. Однако кое-кто утверждает, что любой из нас в какой-то момент своей жизни ведет себя подобно параноику, исправляя невыносимые для него стороны мира с помощью некоего идеала и перенося это мечтание в реальность. На особое положение претендует случай, когда весьма значительное количество людей коллективно предпринимает попытку обеспечить себе гарантированное счастье и защиту от бедствий путем подобного обряда преобразования реальности. Таким же массовым обрядом мы обязаны признать и религии человечества. Естественно, подобного рода пустое мечтание не признает таковым никто из тех, кто эти религии разделяет.

Не думаю, что этот перечень методов, с помощью которых люди старались достигнуть счастья и избежать невзгод, исчерпывающий; уверен также, что имеющийся материал можно классифицировать и по-другому. Один из таких методов я еще не привел, но не потому, что забыл о нем, а из-за того, что займусь им в другой связи. Как же можно было забыть именно об этой технике искусства жить?! Ее отличает самое удивительное соединение весьма характерных черт. Разумеется, и она домогается независимости от судьбы – лучше всего назовем это так – и, следуя этому замыслу, переносит удовольствие во внутренние психические процессы, используя при этом только что упомянутую перемещаемость либидо, но не отворачивается от внешнего мира, а наоборот, любыми способами цепляется за его объекты и добывает счастье на основе эмоционального отношения к ним. При всем том эта техника не довольствуется как бы уставшей от своей нереализуемости целью избежать неудовольствия – скорее, минует ее, не обращая внимания, и твердо придерживается изначального страстного стремления к достижению положительного счастья. Возможно, к этой цели она и в самом деле ближе любого другого метода. Разумеется, я имею в виду ту ориентацию жизни, которая помещает любовь в ее центр, предвкушая всякого рода удовольствия от способности любить и быть любимым. Такая психическая установка достаточно близка нам всем; одна из ее форм – половая любовь – приобщила нас к сильнейшему переживанию буквально ошеломляющего наслаждения, предложив тем самым образец нашей тяги к счастью, что совершенно естественно, когда мы упорно ищем его на том же пути, на котором с ним впервые встретились. Слабая сторона этой житейской техники вполне очевидна, иначе никому даже не пришло бы в голову пренебречь этим путем к счастью ради какого-то другого. Мы ведь никогда не бываем более незащищенными от горестей, чем когда любим, никогда не бываем настолько безнадежно несчастными, чем когда утрачиваем любимый объект или его любовь. Но этим не исчерпывается житейская техника, основывающая на любви суть счастья, по этому поводу можно еще много чего добавить.

К этому следует присовокупить интересный случай, когда житейское счастье ищут в первую очередь в наслаждении красотой, где бы она ни появлялась перед нашими органами чувств или нашим разумением, будь то красота человеческих форм или поз, объектов природы или ландшафтов, художественных или даже научных творений. Такая эстетическая ориентация цели жизни слабо защищает от угрожающих напастей, но за многое способна вознаградить. Польза красоты далеко не очевидна, и все же ее обязательностью для культуры не следует пренебрегать. Наука эстетика исследует условия, при которых воспринимают прекрасное; природу и происхождение красоты она не в состоянии объяснить; и, как водится, такое отсутствие результатов маскируется потоком звонких, но малосодержательных фраз. К сожалению, и психоанализу почти нечего сказать о красоте. Единственное, что кажется достоверным, это ее производный от области сексуальных переживаний характер, так что она – вроде бы образцовый пример заторможенного в отношении цели побуждения. «Красота» и «возбуждение» – это изначальные качества сексуального объекта. Показательно, что сами половые органы, вид которых действует весьма возбуждающе, почти никогда не считаются красивыми, – напротив, свойство красоты кажется прочно связанным с определенными вторичными половыми признаками.

Несмотря на эту неполноту нашей теории, все же осмелюсь сделать несколько завершающих этот раздел замечаний. Программа стать счастливым, как ее навязывает нам принцип удовольствия, неосуществима, и тем не менее мы не вправе – вернее, не способны – отказаться от усилий хоть как-то приблизиться к ее реализации. К этому можно прокладывать различные пути, предпочитая то ли позитивную по содержанию цель – достижение удовольствия, то ли негативную – избегание неудовольствия. Ни на одном из них мы не сумеем достичь всего того, чего страстно желаем. Счастье – в том умеренном смысле, в котором оно признано достижимым, – это проблема хозяйского использования индивидуального либидо. А в таком случае не существует совета, подходящего всем; каждый обязан самостоятельно разобраться, каким особым манером он обретет блаженство. При определенном выборе пути знать о себе дают самые разнообразные факторы. Он зависит от того, какой меры реального удовлетворения человек вынужден ожидать от внешнего мира и насколько он склонен стать независимым от него; и наконец, как он оценивает свои силы, чтобы изменить мир соответственно своим желаниям. Уже из-за этого, помимо внешних обстоятельств, решающей становится психическая конституция индивида. Человек преимущественно эротический предпочтет эмоциональные отношения с другими людьми; напротив, человек самодовольного, нарциссического склада будет искать главные удовольствия в своих внутренних психических процессах, а человек дела не отступится от внешнего мира, на котором он может проверить свои силы. У человека же промежуточной разновидности характер его дарования и мера доступной ему сублимации влечений становятся ответственными за то, на чем он сосредоточит свои интересы. Любое крайнее решение повлечет за собой наказание вследствие того, что оно подвергает индивида опасности, которую несет с собой уязвимость единственного избранного образа жизни. Как осмотрительный коммерсант остерегается вкладывать весь свой капитал в одно место, так, видимо, и житейская мудрость не посоветует ожидать полного удовлетворения только от одной намеченной цели. Успех никогда полностью не гарантирован, он зависит от множества факторов и, наверное, ни от одного из них не больше, чем от способности психической конституции приспосабливать свое функционирование к окружающей среде и использовать ее для достижения удовольствия. Тому, кто обладает особенно неблагоприятным набором влечений, а в ходе последующей деятельности не произвел по-настоящему необходимого преобразования и перестройки компонентов своего либидо, будет трудно добыть счастье в окружающей обстановке, тем более при встрече с задачами посложнее. В качестве последнего житейского приема, сулящего как минимум суррогатные удовольствия, ему предлагается бегство в невротическое заболевание, которое он чаще всего совершает уже в свои ранние годы. Тот же, кто в более поздний период жизни видит крушение своих усилий по обретению счастья, находит все же утешение в постоянной интоксикации или же предпринимает отчаянную попытку восстать, впадая в психоз[14]14
  Это вынуждает меня указать по крайней мере на один из пробелов, оставшихся в предыдущем изложении. Рассматривая человеческие шансы достичь счастья, нельзя упускать из виду относительную связь нарциссизма с либидо, направленным на объект. Требуется выяснить, что означает для хозяйской траты либидо его принципиальная ориентация на себя самого.


[Закрыть].

Религия отрицательно влияет на это соперничество свободы выбора и приспособления, поскольку навязывает всем свой единообразный путь к обретению счастья и защиты от невзгод. Ее метод заключается в том, чтобы умалить значение жизни и параноидально исказить образ реального мира, предпосылкой чего становится запугивание интеллекта. Такой ценой, путем насильственного закрепления психического инфантилизма и включения в систему массового грезовидения религии удается уберечь многих людей от индивидуального невроза. Но не более того: как мы уже говорили, к доступному для людей счастью может привести множество путей, но нет ни одного, приводящего к нему наверняка. Кроме того, религия не способна сдержать свои обещания. Коль скоро верующему приходится в конечном счете вести речь о «неисповедимости волеизъявлений» бога, то тем самым он признает, что в качестве последней возможности его утешения и источника удовольствия ему остается, как ни прискорбно, только безоговорочное подчинение ей. А если человек к этому готов, то, вероятнее всего, сумеет обойтись без окольных дорог на пути к счастью.