Текст книги "Психоанализ культуры"

Кроме того, что религия частично восстанавливает у человека подорванное давлением природы чувство собственного достоинства, она решает еще две задачи – примиряет людей с превратностями судьбы, особенно в виде неизбежной смерти и сулит им вознаграждение за тяготы и лишения, выпавшие человеку при жизни.

С зарождением наук природа все больше утрачивает антропоморфные черты и, по крайней мере, часть образованных людей смиряется с непреложно действующими естественнымм законами, но чувство бессилия перед природой и вера в богов сохраняются. Религия со временем все больше отстраняется от задач объяснения мира и все сильнее сосредоточивается на решении нравственных проблем. Центром деятельности божественного провидения становится наблюдение за образом жизни людей, оценка их добрых и злых дел и соответствующее воздаяние за них либо в земной, либо в загробной жизни. Кроме того, христианство настаивает, что земное существование человека подчинено некоей труднопостижимой цели, но, несомненно, она предполагает интеллектуальное и нравственное совершенствование человека.

После анализа функций религии Фрейд переходит к вопросу, почему люди верят церкви и в ценность религии для себя. По его мнению, религия сообщает нам немало сведений, не опирающихся на убедительные материалы или факты, но мы должны в них верить в силу их чрезвычайной важности для сохранения человечества. Он разбирает аргументы отца церкви Тертуллиана и своего современника из числа неокантианцев Г. Файхингера и уточняет вопрос, почему мы должны в них верить вопреки критическим возражениям разума.

На основании проведенного ранее анализа происхождения религии из переживаний детства отдельного человека и человечества Фрейд утверждает, что ее воззрения, выдававшие себя за достоверные знания, представляют собой «не конденсат опыта или продукт тщательного размышления, а являются иллюзиями, отображающими древнейшие и наиболее мощные и насущные желания людей». (Здесь и далее см. данный сборник.) То есть выражает желание ребенка получить надежную защиту со стороны более могущественного, нежели его реальный отец, существа, что и родило веру в существование всемогущего, всезнающего и милосердного бога.

Иллюзии не тождественны заблуждениям: главным для отнесения к ним является наличие серьезной примеси желания. Так, ошибочное мнение Колумба, что он открыл новый путь в Индию, – иллюзия, потому что таково было его намерение. Иллюзии больше походят на бредовые идеи, но те отличаются от них противоречием реальности. Желания же, особенно потаенные, сильнее любых самых стройных и убедительных доказательств. С ними нельзя покончить, даже доказав их фактическую несостоятельность, им необходимо хотя бы иллюзорное удовлетворение.

Фрейд находит в адрес религии и добрые слова. Он отмечает, что эта глубинная связь религии с желаниями делает ее эффективным средством утешения множества людей, убежденных, будто только благодаря ей им удается вынести жизненные невзгоды и лишения. Общая оценка Фрейдом роли религии сбалансирована: «Религия сослужила человеческой культуре громадную службу, внесла значительный, но недостаточный вклад в обуздание асоциальных влечений». В то же время даже в эпоху ее неограниченного господства люди вряд ли были счастливее, чем сегодня, и уж точно не были нравственнее. Так что закрадывается сомнение, а не переоцениваем ли мы ее необходимость и мудро ли мы поступаем, помещая в ее основание нравственные постулаты? Не пора ли нашей культуре в условиях заметного падения авторитета религии заменить религиозные опоры морали рациональными аргументами или просто соображениями здравого смысла?

По данному поводу позиция Фрейда далеко не однозначна. С одной стороны, он констатирует, что образованная часть общества уже сделала это и подчиняется моральным принципам по велению своего разума. Что же касается необразованной его части, то у нее религиозные обоснования действуют эффективнее рациональных, а стало быть, смена опор может ввергнуть ее в глубокий аморализм.

В связи с обсуждаемой сменой обоснования культурных предписаний Фрейд вспоминает о проведенной в «Тотеме и табу» аналогии роли религии в культуре с врастанием ребенка в культуру. В ходе своей социализации последний оказывается неспособным укротить силами разума целый ряд влечений, ему приходится вытеснять их в бессознательное, однако они сохраняются там и вызывают различные неврозы. В большинстве случаев эти неврозы детства по мере взросления преодолеваются. Фрейд предполагает, что нечто аналогичное происходит и в человеческой истории. В ходе своего развития человечество попадает порой в неврозоподобное состояние и примерно по тем же, что и ребенок, причинам, в эпохи невежества и умственной немощи оно добивалось необходимого для коллективного образа жизни ограничения влечений за счет сугубо эмоциональных усилий. «Религия представляет собой как бы общечеловеческий невроз навязчивости, который аналогично неврозу детства происходит из Эдипова комплекса, из отношения ребенка с отцом. В соответствии с таким пониманием можно предвидеть, что отход от религии произойдет с неизбежностью процесса взросления и что в данный момент мы находимся в самой середине этой стадии развития». С учетом этого Фрейд приходит к выводу, что настало время (как в ходе лечения невротиков) заменить результаты насильственного вытеснения рациональными разъяснениями верующему его психического состояния. Таким путем задача примирить множество людей с требованиями культуры будет в значительной степени решена.

Переход к рациональному разъяснению не только неизбежен, но и весьма полезен, поскольку раскрепощает закабаленное доселе религией или религиозным воспитанием мышление. По мнению Фрейда, оригинальный, искрометный интеллект трех-пятилетних детей быстро и заметно скудеет из-за религиозного воспитания, которое сдерживает «сексуальное исследование» (так в психоанализе называют их интерес к проблемам деторождения и различия полов). Фрейд нисколько не сомневается, что тот, кого однажды вынудили принять без размышлений нелепости религиозных доктрин, несомненно, многое теряет в самостоятельности своего мнения. И это при том, что лучше и полнее всего мы можем овладеть своими влечениями силами разума. Влиянием религиозного или общественного запрета девушкам размышлять о волнующих их проблемах половой жизни Фрейд объясняет и так называемое «физиологическое слабоумие» женщин – плод ошибочного мнения, что их интеллект уступает мужскому.

Впрочем, психоаналитик допускает, что переоценивает дурное влияние религиозного воспитания на мышление людей и готов согласиться с тем, что человек – «существо со слабым интеллектом, неспособное контролировать свои стихийные желания». В то же самое время Фрейд соглашается с защитниками веры, что намерение покончить с религией одним махом абсурдно и бесперспективно, ибо человек, не умеющий контролировать себя без религиозных пилюль, напоминает ему подростка, с детства отравленного дурманом веры. Его лечение потребует немало времени и сил, ему понадобится серьезная перестройка мировоззрения и придется перестать чувствовать себя вершиной творения, объектом попечения божественного провидения и т. д. и т. п.

Не является ли иллюзией, вопрошает себя Фрейд, представление о человеке как о существе, лишенном всяческих иллюзий? И отвечает так: нет, это вполне реально. Хотя психоаналитик неоднократно подчеркивал, что человеческий интеллект слаб по сравнению со страстями людей, но это слабость особого рода: «Голос интеллекта негромок, но он не замолкает до тех пор, пока его не услышат. В конце концов, зачастую после несчетных отвержений он все же находит отклик». Но чуть дальше добавляет с довольно сдержанным оптимизмом: «Пока что примат интеллекта маячит где-то в отдалении, но все же не в бесконечной дали». Фрейд не боится усомниться и в этом, но он уверен, что наука, хотя и медленнее, чем хотелось бы, продвигается вперед: «Однако своими многочисленными и крупными успехами наука доказала, что не является иллюзией, что ее прогресс неудержим».

Что культура делает для счастья людей. Свою самую известную, но, пожалуй, и самую сложную книгу о культуре «Неприятие культуры» Фрейд начинает с замечания Р. Роллана, что в работе о религии автор не учел такой ее источник, как ощущение чего-то беспредельного, «океанического». Психоаналитик очень тщательно обсуждает реплику своего друга, но приходит к выводу, что подобное чувство – остаток изначального состояния психики, когда ребенок еще не отличал себя от внешнего мира, но оно не может быть источником религии, потому что за ним не стоят сильные потребности вроде тяги к отцу, веры в его могущество и способность защитить свое беспомощное дитя.

Предисловие далеко не лучшее место для споров, и все же надо сказать, что есть и иной вариант. Во-первых, Фрейд убежден, что в психике почти ничто не исчезает. Во-вторых, за полвека до француза Ф. М. Достоевский в «Дневнике писателя» (январь 1876 г.) отмечал, что, прежде чем покончить с собой, молодой Вертер прощался с созвездием Большой Медведицы, потому как, созерцая его, понимал, что «он вовсе не атом, не ничто перед ним, что вся эта бездна таинственных чудес божьих вовсе не выше его мысли, не выше его сознания, не выше идеала красоты, заключенного в душе его, а стало быть, равно ему и роднит его с бесконечностью бытия». А если писатели правы, то это заметно меняет представление об интеллектуальном и эмоциональном содержании религии.

После этого экскурса в область религии Фрейд ненавязчиво переходит к вопросам, ответы на которые обычный человек ищет в ней: в чем смысл жизни и человеческого счастья?

Предположив, что «идея целенаправленности жизни возникает и рушится вместе с религиозной системой», над чем стоит хорошенько подумать, Фрейд задает более скромный вопрос: чего люди ожидают от жизни и чего стремятся в ней достичь? Ответ вполне очевидный и тривиальный: они стремятся к счастью. Далее следуют довольно привычные (в духе Эпикура, которого Фрейд весьма ценил) рассуждения о соотношении удовольствия и неудовольствия, о путях достижения первого и избегания второго. В конце же он делает вполне резонный и гибкий вывод: реально достижимое счастье – это проблема разумного расходования психической энергии. Однако не существует подходящего всем способа его обретения, каждый обязан самостоятельно разобраться (с учетом своей конституции, жизненных обстоятельств и опыта), каким особым манером он обретет его, и этот путь не может быть единственным. При этом Фрейд не обходится без упрека по адресу религии, которая, по его мнению, настаивает на единообразном пути к счастью.

От проблемы счастья автор переходит к рассмотрению культуры весьма своеобразным путем, свидетельствующим, похоже, о ее общей негативной оценке. Он называет три главных источника человеческих несчастий – всемогущество природы, бренность человеческого тела и серьезные недостатки институтов культуры, регулирующих отношения между людьми. С первыми двумя причинами нам приходится смириться, признать их неизбежность и рассчитывать на устранение или на умаление хотя бы части из них. С бедами, происходящими из третьего источника, люди справляются с наибольшим трудом, и у многих из них складывается впечатление, что они стали бы счастливее, откажись они от культуры, которую их предки создали некогда именно ради благополучия человека. Понятно, что за такими впечатлениями находится враждебность к культуре; последние поводы для этого предоставили факты повышения невротичности людей по мере усложнения культуры и отсутствие прогресса в удовлетворенности людьми своей жизнью, несмотря на продвижение науки и техники за пару последних столетий. Подобная ситуация побуждает Фрейда глубже разобраться в сущности культуры.

Прежде всего он признает относящимися к сфере культуры все виды деятельности и достижения, «которые приносят человеку пользу, ставя ему на службу землю, защищая его от всемогущих сил природы и т. д.». Первыми подобными деяниями стали применение орудий труда, овладение огнем, построение жилищ. Развитие науки и техники сделало человека с помощью искусственно созданных заменителей органов тела и чувств полубогом. Дальнейшее продвижение в этом направлении принесет людям еще более удивительные успехи, но при всем своем богоподобии человек не стал счастливее.

Кроме того, в культуру входит немало того, что не приносит вроде бы никакой пользы, но положительно характеризует ее уровень, так что в нее входит все то, что соответствует человеческим представлениям о красоте, чистоте и порядке.

Никакая другая черта не характеризует культуру лучше, чем ее уважение к высшим формам психической деятельности, к интеллектуальным, научным и художественным достижениям, к ведущей роли идей в жизни общества и индивида, в том числе к религиозным системам, философским дисциплинам, идеалам и высшим ценностям общества.

Наконец в состав культуры входит способ регулирования отношений людей друг с другом. В этих отношениях довольно трудно выделить культурный аспект. Видимо, одним из показателей является возникновение «права», когда власть осуществляется не «индивидом», действующим в своих интересах, а «коллективом», радеющим о решении коллективных задач. При этом право осуществляется справедливо в отношении всех членов «коллектива», и важно установить наилучший баланс между свободой индивида и ее ограничением со стороны сообщества.

Описав содержание культуры, Фрейд намеревается раскрыть ее динамику путем исследования преобразования природы «окультуренного» человека. Свой замысел он поясняет опять-таки с помощью аналогии развития культурного с развитием индивидуальным: он напоминает, что у ребенка интерес к экскреции преобразуется с возрастом в такие черты характера, как склонность к чистоплотности и порядку, которые затем становятся важными требованиями культуры.

О психологических преобразованиях гоминид (в частности, о прямохождении, высвободившим руки для действий с орудиями труда, и об установлении постоянного полового влечения, приведшего к образованию первых форм семьи) Фрейд уже говорил в «Тотеме и табу», а здесь приводит в качестве вывода следующее: «Совместная жизнь людей имеет двоякое основание – принуждение к труду, диктуемое необходимостью извне, и власть любви, не допускающей, чтобы мужчина лишался сексуального объекта в лице женщины, а женщина утратила ребенка, отделившуюся от нее часть ее самой». Так любовь и необходимость стали, полагает Фрейд, родителями человеческой культуры.

Поскольку многие видят в любви один из столпов культуры, а психоанализ доселе говорил преимущественно о любви половой, Фрейд решает рассмотреть ее феномен поподробнее. Отметив, что половая любовь рассматривается многими людьми в качестве идеала счастья, он подчеркивает, что такие люди становятся крайне зависимыми от объекта любви и ужасно страдают при его утрате, и останавливается на других, менее рискованных ее разновидностях.

Небольшому количеству людей их конституция позволяет менять функцию любви. Они, во-первых, меняют ее цель со стремления быть любимым на желание любить самому, а во-вторых, перенаправляют любовь к отдельным людям на их группы или даже на человечество в целом, разумеется не преследуя при этом сексуальных целей. Фрейд высоко оценивает роль этой отстраненной от сексуальной цели любви в отношениях между людьми и в сплочении их сообществ.

В то же время отношения половой любви и культуры неоднозначны: первая препятствует культуре образовывать более крупные сообщества, культура же для решения собственных задач вынуждена черпать энергию для этого с помощью ограничения половой жизни, что существенно снижает значение этой любви в качестве источника счастья.

Рассуждения о любви Фрейд заканчивает доказательством несостоятельности евангельских заповедей «возлюби ближнего своего и даже врага своего», которые лишний раз подтверждают наличие у человека агрессивного или деструктивного влечения, понятие о котором введено в работе «По ту сторону принципа удовольствия» (1920 г.). Здесь он продолжает эту тему, утверждая, что человек отнюдь не мягкое, любящее существо, защищающееся только в случае крайней необходимости, ему присуща изрядная доля склонности к агрессии, вынуждающей культуры к солидным затратам энергии для ее сдерживания.

А поскольку культура серьезно ограничивает оба природных влечения человека, то понятно, почему людям трудно стать счастливыми. Фрейд утверждает, что культурный человек обменял возможность обретения счастья на надежность этого обретения. Здесь было бы неплохо добавить, что, хотя культура ограничивает основные влечения человека, она же увеличивает возможности их удовлетворения в модифицированном виде, с помощью сублимации, спорта и т. д. Некоторое время Фрейд тратит на изложение метапсихологического варианта теории влечений как борьбы любви и смерти, но эта тема выходит за рамки проблематики данного сборника.

После этого небольшого отступления Фрейд возвращается к проблеме ограничения человеческой агрессивности, что его, по крайней мере, в данном случае волнует больше чем ограничение сексуальности. До этого он уже утверждал, что примитивные ее формы (как и сексуальность) не могут обойтись без удовлетворения. Поэтому агрессивное влечение находит все новые и новые способы проявить себя и часто добивается удовлетворения посредством явной и грубой неприязни в отношении каких-то социальных групп (этнических, религиозных, партийных объединений и т. п.) внутри или за пределами собственной культуры, в виде шовинизма, антисемитизма или какой-либо другой разновидности социальной нетерпимости. Теперь он говорит о более тонких методах этого с помощью Сверх-Я – представителя культуры и авторитета родителей во внутреннем мире индивида. На формировании этой инстанции я уже останавливался. Сколько-нибудь подробно скажу об одной новой идее Фрейда, на двух других остановлюсь только бегло, поскольку они требуют более серьезного анализа. Главная новинка психоаналитика связана с чувством вины, с помощью которого Сверх-Я осуществляет свою функцию судьи и цензора. Фрейд утверждает, что по мере развития культуры усиливается его агрессивность или, говоря иначе, что именно самые добродетельные и культурные люди сильнее всего укоряют себя за самые незначительные проступки и даже лишь за помыслы о них и не потому, что от Сверх-Я не скрыть намерения, но и по той причине, что каждый отказ от влечения усиливает строгость Сверх-Я, а это представляет собой серьезную проблему развития культуры.

Кроме того, в самом конце работы венский психоаналитик на основании аналогии развития индивида и развития культуры говорит о существовании и Сверх-Я культуры, которое, на его взгляд, основано на впечатлении, оставленном великими деятелями конкретной культуры. К сожалению, понять, что такое Сверх-Я собой представляет, затруднительно, но несомненно одно: совершенная в России антимонархическая революция не уничтожила бытующее в обществе представление о «царе-батюшке». Возможно, что в Сверх-Я культуры преобладают ее идеалы, рисующие прекрасные перспективы будущего, – вспомним, к примеру, что идеалы коммунистического будущего играли в СССР важную мировоззренческую роль.

Вторая новинка связана с возможностью видеть в культурах своего рода подобие неврозов. У такого допущения есть реальные основания, найдется мало людей, согласных считать культуру национал-социалистической Германии нормальной, но в данном случае перед нами только зародыш интересной концепции – пока что соединение психиатрии и истории представить себе очень трудно.

Последнее крупное произведение Фрейда – книга о Моисее, которую автор задумывал как «исторический роман», то есть как произведение о жизни и судьбе героя еврейского народа, создателя его законодательства и религии, который во многом сформировал характер этого народа и определил его роль в древней истории Средиземноморья. В теорию культуры Фрейд практически не углубляется, так что на содержании этой книги останавливаться не стану, отмечу только поразительную преданность автора объективности знания: он – еврей – отваживается признать величайшую фигуру древнееврейской истории чужеродным египтянином. При этом внимательный читатель заметит, что эту объективность Фрейд сохраняет и при описании особенностей еврейского характера, в котором он видит и достоинства, и изъяны, и при выяснении причин антисемитизма, пышно расцветшего в современных автору Германии и Австрии (см. раздел III книги о Моисее, «Выводы и повторения»).

Об отдельных статьях говорить подробно нет необходимости, все они по-своему интересны, и сказанного в примечаниях к ним вполне достаточно для их понимания. Несколько слов скажу только о двух сочинениях о войне. Статья «На злобу дня: о войне и смерти» (1915) особенно интересна описанием перехода автора от поддержки войны к ее решительному осуждению. А работа «Предотвратима ли война?», написанная в 1932 г. Фрейдом, ставшим к тому времени воинствующим пацифистом, может привлечь внимание предположением, сделанным в конце статьи, согласно которому развитие интеллекта, нравственности, художественного вкуса делает войну для высококультурных людей невыносимой. Хотелось бы поддержать надежду Фрейда, сказавшего: «Все, что способствует развитию культуры, работает еще и против войны».

Р. Ф. Додельцев