Текст книги "Мне нужно то, чего нет на свете. Живые лица. Петербургские дневники"

Из второй черной тетради

1918, февраля 8

Выпустили Заславского, Кливанского, Сорокина, Аргунова. Сидят из видных эсеров /социалистов-революционеров/ – Гуковский и Авксентьев, из бывшего правительства: Терещенко, Рутенберг, Кишкин, Пальчинский.

Единственная злая отрада сегодняшнего дня: на Шпалерной ограбили знаменитых большевиков Урицкого и Стучку. Полуголые, дрожа, добрались они до Таврического дворца.

17 марта. Суббота

Кричу /пусть, как во сне, безгласно/ умирающим французам и англичанам, расстреливаемому Парижу: да, да, мы знаем, это не только Германия, это и Россия с него двинулась на вас, это и от русских рук вы умираете! Мы, искорки умирающие, мы здесь это знаем, это сознаем. Русские руки, вместе с германскими, убили Россию, те же русские руки с германцами кровавят вас, сверху душа трупом России.

Мы же, вот мы, сознательные люди России, – мы бессильны и рабы, и потому виноваты совершенно так же. Сознание без силы – ничто, хуже, чем ничто. Даже гибель не искупает вины знающих и не делающих так.

И вы будете правы, проклиная и презирая нас. Мы и не хотим, и не приняли бы вашего прощения. Я не вижу, когда и чем мы могли бы /Россия/ искупить перед вами наше преступление. Но если бы!

Будет, если есть Бог.

Я верна себе. Я – здесь – ничего не жду. И, кажется, все мало-помалу переходят в мое же ровно-тупое состояние.

Вчера на минуту кольнуло известие о звероподобном разгроме Михайловского и Тригорского /исторических имений Пушкина/. Но ведь уничтожили и усадьбу Тургенева, осквернили могилу Толстого. А в Киеве убили 1200 офицеров, – потом отрубили ноги, унося сапоги. В Ростове убивали детей /кадетов, думая, что это и есть кадеты/.

У России не было истории.

И то, что сейчас происходит, – не история. Это забудется, как неизвестные зверства неоткрытых племен на незнаемых островах.

Вот во Франции сейчас – история. Ибо там – люди. А мы – еще не…

Где-то фикция центральной власти большевиков. В Москве? Только фикция и там.

Немцы заняты неслыханным напряжением на Западе. Из «La colossale» – новой пушки – расстреливают Париж за 120 километров. Нам дают догнивать, поддерживая большевиков и только заботясь, чтобы с этой падали черви не расползлись. На юге украинцы с небольшой помощью немцев взяли Полтаву и еще что-то. Вяло.

Мы живем здесь сами по себе. Случайно живы. Голод полный.

До последнего дня – морозы. Градусов 13–15. Нынче оттепель. Вонь всюду. Лошади всюду лежат неубранные.

Каждый день расстреливают кого-то, по «районным советам».

Газет стало много, но все – серы, их никто не читает. И они сами дохнут.

27 марта. Вторник

Время почти не проходит. На Западе сраженье длится. Только на него еще обращено внимание, – что глядеть на Россию, ее нет. Даже японские десанты на Востоке и «советские» ультиматумы не занимают никого. Рада с Германией взяли уже Екатеринослав и Харьков. Тоже неинтересно. Безусловно скучны слухи из Москвы. Большевики там, конечно, буйствуют, расстреливают, закрыли все газеты сплошь, даже «Русские ведомости», – «навсегда». Разлагаются и там, и здесь. Здесь у них все комиссариаты полны ворами и старыми охранниками. Мы тупо влачим существование, дичаем. Только и думаем – взят Амьен или нет? Германии явно нужны большевики. Петербург полон немцами, но «коммунары» победителям не мешают.

Стоят солнечные, весенние дни. Падают карнизы. Я не выхожу.

30 марта. Пятница

Сегодня опять плохо на Западе. Сегодня известия об анархической бойне в Москве.

Сегодня мы, наконец, бесповоротно потеряли Карташова.

6 апреля. Пятница

Сегодня подтверждается слух, что убит ген. Корнилов под Екатеринодаром.

 
…Открой, Господь, поля осиянные
Душе убиенного на поле чести.
 

Корнилов – единственный наш русский герой. За все эти Страшные годы. Его память, одна, останется светлым пятном на этой Черной гнилой гуще, которую хотят назвать «русской историей».

14 апреля. Суббота

Кажется, опять придется писать. Событий нет /т. е., конечно, все полно событиями, только мы к таким до полного безумия привыкли/, однако в атмосфере чувствуется новое сгущение. Оно еще неопределенно, а мы столь мало знаем, что было бы бесполезно заниматься гаданьем.

На Западе первым вихревым натиском намеченных успехов немцы не достигли. Но они продолжают. Сражения вновь разгораются. Запад – это теперь для нас единственное…

А что у нас? Немцы с украинцами взяли уже и Курск, и… Крым. С севера немцы с финляндцами взяли уже окончательно все, сегодня, кажется, и Сестрорецк. Наши коммунары поговаривают о «защите Петрограда», а в конце концов понять абсолютно ничего нельзя, так как одна нелепость громоздится на другую и человеческий смысл отказывается разобрать что-либо. Германцы распоряжаются большевиками, как своими слугами, но слуги эти так бестолковы, при всем усердии, что как бы Германия не вышла из терпения. Послала Мирбаха в Москву /а большевики послали в Берлин большевика еврея Иоффе, комизма не расхлебать!/, Мирбах не очень доволен «услужающими»; он понимает, что они – не Россия; Германии хочется другого. Услужающие по мановению германского пальца разорвали с союзниками окончательно и готовы на дальнейшие знаки преданности. А Германии мало. Мирбах уже закидывает удочки, обещая всякой приличной части России помочь создать власть, растерев большевиков в порошок, лишь бы только эта власть их и Брестский мир признавала. Даже в Брестском мире обещают уступочки! Но с большевиками им чрезвычайно неуютно. И теперь такое положение: в Сибири довольно правое правительство без войск, но признанное союзниками, обнадеженное помощью Японии и Америки. С ними – против немцев и большевиков. Германия же хочет быть против Дальнего Востока не с большевиками – а с Россией. Поэтому ей так важно теперь действительно признание мира; важен союз с Россией – против прежних союзников России. А у нее – полный, правда, – но Союз с одними ничтожными, бестолковыми большевиками, которых она глубоко презирает, – до брезгливости.

Россияне же обалдели и одичали. По деревням только перья летят – дерутся друг с другом. В столицах бушуют анархисты. Этих своих вчерашних друзей б<ольшеви>ки, в угоду немцам, уже расстреливали в Москве из пушек. Но они не унывают. Здесь сами взорвались, но действуют и грозят. К ним кучами переходит остальное матросье, раздраженное тем, что Троцкий уже не кокетничает с ними, не называет «красой и гордостью» своей, а приказывает разоружать. Да тут же еще Крыленко пошел на Дыбенку, Дыбенко на Крыленку, и друг друга хотят арестовать, а жена Дыбенки – Коллонтай – тоже отставная и где-то тут путается. /Каждый день арестовывают какого-нибудь комиссара./

В среду на Страстной – 1 мая по новому стилю. Владыки устраивают «праздник» своему «народу». Луначарский, этот изолгавшийся парикмахер, громко провозгласил, что устроит «из праздников праздник», красоту из красот. Будут возить какие-то колесницы с кукишами гигантскими /старый мир/ и драконов /новый мир, советская коммуна/. Потом кукиш сожгут, а дракона будут венчать. Футуристы жадно этим занялись, мажут плакаты. Луначарский обещает еще «свержение болванов» – памятников царей. Уже целятся на скульптуру барона Клодта на Мар<иинской> площади. Из «Карла Маркса» пока ничего не вышло, свергать легче, посвергаем. Однако не случайно повсюду и пулеметы понаставлены… неровен час, безработные могут не с сияющими лицами прийти. Да анархисты… Да и немцы тоже не любят глупостей…

Надо знать: в городе абсолютный голод. Хлеба нет даже суррогатного. Были случаи голодной смерти на улице. При этом Петербург обложен со всех сторон: немцо-финны даже на сибирской дороге, на Званке. С юга немцы-украинцы близки к Москве – Курск, Воронеж. В этих обстоятельствах «Совнарком» увеселяет свой возлюбленный «пролетариат» /100 тысяч безработных/. И повелел также праздничать с пятницы Пасху, – что же делать, как не праздничать? Если считать среду, то газеты во всю неделю выйдут только один раз!

Словом – решили, что пора объявить «рай на земле» наступившим.

Озлобление разливается, как вода по плоскому месту. Взрывы антисемитизма. Воздух сжимается.

А какая дивная, теплая, солнечная весна! Как нежно небо. Как сквозят просыпающиеся деревья Таврического сада! Я сижу на балконе. Играют дети на пустынной улице. Изредка протарахтит грязный, кривой автомобиль с заплюзганными, праздными /днем/ налетчиками. За голыми прутьями сада так ясен на солнце приземистый купол Таврического дворца. Несчастный дворец, бедный старик! Сколько он видел. Да жив ли он еще, не умер ли? Молчит, не дышит.

…Теперь не так поздно /часа 3 ¹/₂/, уже светло за окнами, и… стреляют. Но я так привыкла, что и окон не запираю.

17 апреля. Вторник

Два дня идет мокрый снег. Завтра, должно быть, для этого «позорища», прояснит. /Цари всегда имели «луч солнца»./

Завтра, кажется, ничего особенного не произойдет. Для всех «акций» все слишком голодны.

Был Зензинов, приехал из Москвы ликвидировать Илюшину квартиру. Эсеры – как припаяны к большевикам. Торчат около них в полном бессилии – и никуда.

Зензинов потолстел и помертвел. Как кукла. Ни раскаянья, ни сознанья. Ничего. Сегодня был у меня Лебедев /эсер, оборонец, тоже бывший министр!/. Этот громко-буйный бессильник. /Не весьма умный, но ничего парень./ Зензинова зовет «зензинкой», защищает Керенского, хотя не слишком, бранит Бориса, хотя тоже не очень. Ничего хорошего впереди не видит, уверяет, что «никакой власти нет», что мы давно просто в руках жуликов и притонодержателей. Это почти правда. Но тем хуже. Я, очевидно, так и не напишу заветную свою дату: сегодня пали большевики. Только бы написать! А там шваркну этот одичалый дневник.

Говорят, Корнилов жив /мало верю/. А Филоненко убит. Тоже не верю.

О Борисе не знаю ничего ровно.

На завтра даже слухи вялые. Голод не тетка. Хлеба вчера дали вонючую осьмушку. Нынче – нисколько. Фунт масла стоит 18 руб. Каждая картофелина – полтора рубля. В день у нас выходит только на еду, скудную, 200 руб. Совершенно сказочно. Притом все достается с усилиями и лишь при удаче.

Московская «серединка» /Кусковы и пр./ пошли на соглашательство с большевиками. Культурная работа! Да, был «кающийся» Чуковский, это «милое, но погибшее создание».

22 апреля. Воскресенье. Пасха

Погода самая неприятная. Город уныл и пуст. «Позорище» в среду было тоже унылое, шагали красноармейцы по-казенному при немногочисленной, злобно-настроенной, толпе. Дул ветер, развевая идиотские кубистические полотна. Маскарадные хари не успели они закончить, а потому и не жгли их.

В Москве затянули красными тряпками иконы на Спасских воротах, порывом ветра сорвало кусок над Николаем Чуд<отворцем>. Толпа зажглась, бросилась за священниками служить молебен. Крики, визги, настроение угрожающее. Двух каких-то комиссаров убили. Вызваны были броневики, которые и расстреляли бушеванье.

Немцы разогнали Раду. Есть кое-что интересное, но я еще не записываю пока…

Карташов приходит к «изуверству».

26 апреля. Четверг

Вторая черная тетрадь близится к концу, а большевики все сидят. Они давно на острове, вокруг бушующие и приливающие волны, – уже не остров, а медный пятачок… Немцы движутся, уже кольцо. Финляндия кончена, Украйна тоже /там и Рады уже нет, назначили немцы своего диктатора, реставрация/, взяли немцы с турками Крым, вчера Донскую область, Новочеркасск, Ростов, двигаются на Царицын. Севернее – уже около Курска. К заползающим в щель «москвичам» предъявили, кажется, последний ультиматум; чтоб разоружали французов и англичан на Мурмане /???/ и свои латышские полки /!!!/. «И чтоб сама золотая рыбка была у меня на посылках». Так как «золотая рыбка» уже давно у немцев на посылках и уж больше, хоть разорвись, ничего сделать не может, то явно этот ультиматум – издевательство /если правда/ и придется разорваться.

На западе битвы не решены еще. Много, много имею написать еще внутреннего, и о союзниках, и о нас… Но жду.

26 апреля. Четверг

Германские ультиматумы весьма серьезны. Из Москвы вести путаные и малые, но видно, что большевики боятся трагического конца. Они бы пол-Москвы в придачу ко всей России отдали, если б немцы оставили их только властью хоть над этой половиной. Но немцы не хотят, кажется. Немцам нужна не Россия; они ее уже всю имеют – им нужна победа над Европой, для этой цели они хотят использовать и Россию. В одной газете проскользнуло, что в ряду других ультимативных требований есть требование «пропуска» германских войск на Мурман /и за Урал, конечно/. Фактически это – требование, чтобы Россия вступила в войну со своими бывшими союзниками совместно с Германией. Положение аналогичное, как с Украйной: Украйна подписала свой мир, и совместно с украинскими войсками германцы пошли завоевывать уже всю Россию /для германцев/. Теперь завоеванная Россия должна помогать германцам в их дальнейших завоеваниях, бороться, под их палкой, с их врагами, – для них. Нет сомнения, что большевики пошли бы на это с радостью; но… они боятся, что немцы расчетливо их и тут не помилуют. Ведь они с Радой мир заключили, а потом эту же Раду мирно сбросили, посадили диктатора Скоропадского /главного немцефила/ и уже с ним свое продолжают. То же, очевидно, хотят сделать и с Москвой и Петербургом. Оттого: комиссары денно и нощно совещаются; вытребовали все императорские поезда в Москву; хотят удирать в Нижний; отсюда утекли, без вести пропали, буквально все: и Володарский, и Крестинский, все – кто, по выражению одного наивного, тоже утекающего, мошенника, шел, чтоб «пограбить». Остались только растерявшиеся Луначарский, Зиновьев и Урицкий /надолго ли?/. Заместители утекающих уже такие низы – каторжники и воры, которые пошли на «уду», авось хоть в последние денечки удастся им урвать. На риск жизнью, ибо если будет переворот и застанет их… кончено. В Финляндии не церемонились ни с кем после «победы». Были дела в Выборге.

Надо еще, для полноты картины, прибавить, что голодные бунты у нас и вообще озлобление нарастают стихийно: за сутки было 4 очень серьезных.

Внутренний, главный ужас: не одни не сброшенные Германией большевики /если она рассудит их сбросить/, но и вся Россия повлечется с Германией туда, куда она прикажет, будет воевать с тем, с кем Германия прикажет, да еще благодаря ее за все, что она соизволит ей пожаловать; за германский порядок, за власть, за чуточный кусочек хлеба. Банкиры – за восстановление своих капиталов, каждый крупный буржуй – за восстановление собственного буржуйства; правые за реставрацию, Церковь – и за реставрацию, и за себя. /Мирбах уже съездил к Тихону./ Чувствуется неудержимая германская ориентация, влечение не за страх только, а и за брюхо /ибо совесть если и есть, молчит, брюхо первее/. Никто, при этой ориентации, не думает о России /хотя брюхо ею прикрывают многие/. Круглые разве дураки думают. Которые, от глупости, еще и Россию-то не понимают без настоящей реставрации. Если для этих бытие России, сама она, русскому монархическому государству с сохранением couler local’я[6]6
  Местного колорита (фр.).


[Закрыть] /пусть германский образец/, – то они, пожалуй, будут некоторое время удовлетворены. И то лишь некоторое время. Но России в самом деле, России, опирающейся на Германию, быть не может и не будет. Все до одного интересы Германии расходятся с русскими, а так как она не поступится добровольно ни одним, то все интересы России, до одного, будут стерты. У нас нет выбора, – что отдать Германии, что получить взамен. Все наше – и так ее. Перед нами лишь такой выбор: отдать ли ей ВСЕ с готовностью, с заискиванием, – может, за услужливую верность пожертвует копейку на бедность, а дальше услужать слепо, «по мере сил возможности», или… молча предоставить ей брать все силой – против воли. В обоих случаях мы сейчас теряем все – внешнее. Но в первом случае мы теряем еще и все внутреннее. Т. е. и всякую возможность – близкого и далекого возрождения. В первом случае мы признаем силу, как право. А такое признание в конечном счете не прощается НИКОМУ, сильному и слабому одинаково. Это собственный приговор; исполняется он для слабого – завтра, для сильного – послезавтра. Пусть Германия завтра сделается владычицей мира. Она погибнет – послезавтра.

Но возвращаюсь к моменту. В нем, в его реальности, в том, что России так невыносимо трудно сделать свой выбор сохранения души – очень… не повинны, а причинны и союзники. Они не видели ни нас, ни нашего положения. «Что союзники! Далеко союзники!» – говорит измученная, уже большевиками заглоданная, издыхающая Россия. Одуревшая, оглупевшая: «Ведь еще вчера, вон, союзники с «совдепами» говорили, что же нам к ним на Мурмане вместе с проклятыми совдепами бежать? И очутимся мы с совдепами да с Лениным наедине, союзники уедут, у них дома дела; а пока Германия устроит нам власть и порядок, завтра даст хоть кусочек хлеба».

Союзники не понимали и не понимают до сих пор, что между нашими большевиками и Германией – знак равенства ПО СУЩЕСТВУ ДЕЛА. И мы теперь могли бы, вероятно, вместо того, чтобы помочь Германии победить союзников /да, да, я не закрываю глаза, мы помогаем Германии/, – помогать им победить Германию, ЕСЛИ Б СОЮЗНИКИ ВОВРЕМЯ ПОМОГЛИ НАМ ПОБЕДИТЬ БОЛЬШЕВИКОВ. И я утверждаю, что они могли! Они и помогали, но кое-как, не понимая, не видя в этом своего интереса. Они ведь вчера /еще вчера!/ говорили в «совдепах»! Что за слепота! Какое общее горе! И вот.

27 апреля. Пятница

Еще раз возвращаюсь к первоначальному: ни о чем не рассуждать, ни о чем не говорить, пока сидят большевики. Пока они сидят – все праздно. По-человечески мы об этом первом иногда забываем. А не мы, – союзники, да и немцы, – не понимают. Союзники, американцы, в лице Френсиса, сегодня снова закивали в сторону большевиков. Мирбах, со своей стороны, приспустил петлю, как бы уже не настаивает на «ультиматумах». Возникшие б<ольшеви>ки все опровергают и напустились на газеты.

Союзники не понимают: Россия и внутренне не может на них ориентироваться, если с ними будут большевики, это все равно, как если бы с ними были немцы. Союзники еще раз вредят России, заграждают ей путь к ним, и – поскольку мы во всем этом считаемся – вредят своим интересам. А б<ольшевики> упадут – нежданно. Поэтому я и не желаю тратиться на праздное ожидание. Упадут, конечно, слишком поздно.

28 апреля. Суббота

Газетный террор /еще газетный/. Запретили в Москве почти все. Вечером, здесь, закрыли /«навсегда»!/ «Речь», т. е. «Век» и раб. «Новый луч». Тревожные вести насчет обуховцев и путиловцев. Будто бы собрались выступить против Советов. Завтра. И тут же как-то припутались балтийские матросы /анархисты?/. Завтра же грандиозный крестный ход. Завтра же Дмитрий днем лекцию собирается читать. /Ох, уж эта мне лекция! Сколько сборов!/ Билеты уже все проданы. Интересное совпадение: Горький только что написал в «Нов. жизни» статью о «Речи», конец ее пах прямо доносом: смотрите: вот она, контрреволюция! В вечерних газетах едва успели это отметить, через несколько часов «Речь» закрыли «за к. – рев. направление».

29 апреля. Воскресенье

Вшила в Черную эту тетрадь еще несколько листков, специально для большевистского сиденья. И еще приготовлено для вшития. Вот до чего не жду их опоздавшего падения.

Все мирно-тихо. Была Дмитриева лекция. Народу биток ужасный. На улице прохладное солнце, полная тишина. Крестные ходы были, говорят, совершенно невероятные по грандиозности. Все, значит, на своих местах. Православие поднимает голову.

Со вторника – объявлено – хлеба выдаваться не будет – нету. Волнения на заводах, вероятно, будут подавлены, ибо разрешены опять мешочники. Навезут. Но ведь это для богатых. А беднота в хвостах – что она станет делать?

Бедные, глупые люди! Поразительно глупые и несчастные – все.

Завтра газет нету. Да мы все равно в мешке. Все равно ничего не знаем и ничего не узнаем.

1 мая. Вторник

Обыкновеннейшее напряженное состояние. Газеты почему-то утренние не закрыли /«День», «Дело нар<ода>» и «Нов<ая> ж<изнь>»/, а вечерние упорно все. Какая случайно скользнет – ее конфискуют. Заводы вяло продолжают волноваться. Хлеба нету и не предвидится.

Украйна со своим Скоропадским организуется: пошли и кадеты туда кое-какие. Здешние в колебании, но, кажется, уже меняют фронт и двигаются по линии наименьшего сопротивления: к германской ориентации. Наблюдаю это явление с громадным интересом и большим отвращением. Интерес в том, что все идет как по ниточке, – как беспощадна логика жизни! И либералы наши русские /тени/ ее объект.

Надо признать и такой факт: поведение союзников нас толкает к германской ориентации. Толкает за общими массами, жаждущими порядка, жаждущими «образа» в жизни, – и руководящие слои, жаждущие государственности и деятельности. Союзники крайне неопределенны в своих действиях. Их неясное отношение к большевикам, лавированье, нетвердость хотя бы в намерениях – очень подрывает наше дело. Либералы-государственники, повертываясь, начинают естественно покрывать этот поворот Россией: Россия, мол, должна жить. Жить сейчас. Работать для ее жизни мы должны сейчас. Работать в условиях порядка и настоящей власти. Помочь в создании власти и порядка нам может сейчас – только Германия. Примем же эту необходимую помощь. Для того, чтобы мы могли тотчас приняться за государственную работу. Работа нужна тотчас, каждое мгновение дорого. Иначе мы сохраним праздное «благородство своих душ» и будем сложа руки присутствовать при полной гибели России. Признаем Германию победительницей не только нас, но и Европы: все равно, Германия победит ее завтра. Зачем же нам длить бесполезную борьбу, содействовать, быть может, дленью этой агонии – да еще на нашей территории? Покоримся неизбежно-тяжелому для спасения хоть чего-нибудь… Ну, и так далее.

Между тем положение остается все тем же, и положение хрустально-ясно: все до одного интересы Германии расходятся с интересами России. Со всеми до одного. Это можно замазывать, смягчать, можно вертеть и завертывать, но это остается незыблемым. Германии нужна Россия: 1 / разделенная, 2/ откинутая на Восток, 3/ не имеющая выходов к морю на юге и на западе, 4/ умеренно-просвещенная /с азиатской окраской/ с твердым и консервативным правительством, твердым и беспощадным внутри, покорным Серединным Империям. При этом страна не должна быть богатой ни капиталами, ни промышленностью. Меру установит Германия и зорко будет следить за этим.

Вот что нужно Германии, вот какая Россия. И это ей нужно непременно. Не какому-нибудь Рорбаху это «желательно», нет, это в самом деле нужно Германии, это в действительных, прямых, ее интересах. Насущных. В них она и должна, и будет работать. Только для такой России.

Совместная работа с нею русских государственников может, следовательно, идти лишь в том же направлении. Т. е. они могут работать, участвуя в создании такой России, могут помогать этому созданию. Пусть они скажут, что хотят такой России, – это их дело. Пусть даже объясняют, как угодно, почему «хотят» /от отчаяния или от невозможности сидеть «праздно» – все равно/. Но только одно: пусть не закрывают глаз, пусть отвечают, ЧТО СТРОЯТ И ЧТО ИЗ ПОСТРОЙКИ ВЫЙДЕТ.

Я уж не прибавляю больше ничего. Уже не говорю о неминучих кровавых войнах в дальнейшем, в грядущем: оно их родит неукоснительно… А что мы их увидим – неужели это может кого-нибудь оправдать?

5 мая. Суббота

Вчера закрыли «День», а сегодня «Дело народа» /за резолюцию моск. съезда эсеров/. Имеем, значит, только «Новую жизнь» и «Голос» /Листок/.

Мы все в бесповоротном мешке. Никто ничего не знает и не может знать. Общее положение, впрочем, ясно: немцы, со взрывом форта Ино, расчистили себе уже полный вход в Петербург. И, однако, они! его, как Москву, не берут, и не возьмут: за них над голодными рабами будут «властвовать» их услужающие – большевики. Пусть тешатся! Им любо, а немцу возни меньше, у него на западе работа, на что ему голодная рвань, которая и без того ему принадлежит. На Мурман они пройдут с финляндцами при содействии угодливом большевиков. На юге все имеют, что им нужно. Украйна тоже ихняя со Скоропадским. В Сибири они, при посредстве красноармейцев, и своих «военнопленных» уже разбивают «семеновцев»… Хитра Германия!

Но где момент? Ведь война длится. Ведь и в Германии – люди… А если она зарвется и не устрожит «заразу»?

Так или иначе – мы, управляемые немцами через любезное посредство большевиков, не скоро увидим этому конец-край. Немцы ведь ничего и не скрывают: «Пока мы можем делать то, что хотим, большевицкими руками…» Эти цинические слова с полным кретинизмом и бесстыдством повторяют большевики.

В Москве – ложная политическая «жизнь»; гремят витии… Бессильные словеса. У нас, слава Богу, этого нет. Утомление, да и шатает всех от голода. Борис скрывается. Слышно, что он в серьезном контакте с Союзными кругами. Да, его главная линия всегда верна.

В. Маклаков из Парижа умоляет русское общество воздержаться от германской ориентации, «потерпеть» еще 7 месяцев, и тогда, мол, придут японцы… Легко сказать! 7 месяцев «потерпеть» под германо-большевиками! «Остаток спасется», все-то, все, когда они уже теперь не знают, какого Бога молить, какую пятку немцу лизнуть, чтобы он соизволил принять нас под непосредственное подданство, смахнув мизинчиком большевиков? И как винить несчастных, почти «додушенных»?

Неистовое, невероятное положение!

У меня, да и у Дмитрия, целый день народ всякий, малонужный. Я издала крошечную книжку: «Последние стихи». Ее сразу купили. Получила тысячу рублей.

Гадкая зараза – это общество соглашателей «Культура и свобода». Опять там Максим Горький. Он, действительно, делает дурное дело. Он – Суворин при Ленине. Оказывается, Ленин у него был перед отъездом. И Горький с ним беседовал, и руку ему пожимал! Красиво.

7 мая. Понедельник.

Немыслимо, невозможно – разобраться даже примитивным образом в нашем хаосе. Нельзя думать, нельзя чего-нибудь разумно желать, нельзя иметь точку зрения.

Сегодня был у нас брат В. Д. Ф-та, только что приехавший из Москвы, где он достаточно покупался «во всей гуще». Без выводов передам его самые прямые вести.

Наш Б<орис> играет там очень серьезную роль – в делах союзнических. Б<ольшеви>ки, несмотря на свое «услужение», гаснут с каждым днем. Хранят их финские красногвардейцы, латыши уже ненадежны. Эсеры кипят там во всей полноте, ничем не стесняясь. Все время совещаются и между собой, и с союзниками, – болтают вовсю. Но работает один Б<орис>, который опирается… смутно, на кого, только не на эсеров: с Авксентьевым даже в одной комнате не пожелал быть. Союзники, однако, и к нему, и к ним – параллельно; ибо у них «европейское» отношение, все-таки, мол, члены Учр<едительного> Собрания и т. д. Безнадежно не понимают нас. Они еще думают о создании опять «коалиционного» пр<авительст>ва, чуть не с теми же лицами /Авксентьев, Кишкин/, и обещают, если это пр<авительст>во переедет в Архангельск, десант на Мурман и японские войска за Уралом. /Это что-то ненадежное…/ Б<орис>, конечно, сто раз подумает прежде, чем принять участие в такой штучке. И тут же они, как будто, хотят «диктатора»… И тут же «без враждебности» посматривают на Аф., который… тут же вьется! И даже Елену свою выписал! А О. Л. между тем в очень тяжелом положении. Впрочем, теперь сей герой уже уехал подобру-поздорову к Вильсону.

А. Ф. видался, говорит – узнать невозможно. Старик, в морщинах весь, в очках, с длинной бородой, вид провинциального учителя. А наш наглит, гуляет по улицам и в ус не дует, ибо только его и не имеет. При всем данном, и при общем пока настроении, говорят – можно бы свергнуть б<ольшеви>ков, но тогда немецкое вторжение будет моментальным. Впрочем, оккупация П-га и Москвы учитывается при всех случаях. Немцы ведь тоже предлагают свое: за союз с ними – пересмотр Брестского мира, единство России и еще что-то. Кто верит? Никто абсолютно /из нормальных/. Но никто не верит и в десант /его силу/ союзников. Положение безвыходное. Воистину нечего желать! Мы прочно лишились всего на земле, не заслужив и царства небесного, однако. Эсеры перестают иметь raison L’etre /смысл жизни/. Следовало бы союзникам понять: у нас может быть сейчас только внепартийное, деловое правительство. Только! Борис, помимо его личных качеств, замечательно чуток ко времени. Оставаясь тем, что он есть, он может действовать так, как нужно для России – сейчас.

Союзники – наконец-то – перестали заигрывать с большевиками. Это, говорят, кончено. Поздновато… И не верю.

Нет, не могу я стереть еще знака равенства /для момента/ между б<ольшеви>ками и немцами.

Я с трудом, не сразу, не необдуманно его поставила. Принуждена была. И пока так оно и есть. Одинаковые разрушители России.

8 мая. Втор<ник>

Сегодня длинная информация от Лившица еще. В общем подтверждает вчерашнюю, хотя видно, что вчерашняя – ближе другим кругам и вообще интимнее. Дополнение: средняя позиция прокурора Новгородцева, считающая, что надо «и нашим, и вашим», т. е. идти туда и к тому, у кого «выходит». Лавировать между немцами и союзниками, опираясь на других в разговоре с другими и обратно.

Из добросовестной и бесцельной записи моей о всех этих «ориентациях» можно видеть одно: кругом полнейший хаос и просто мы не существуем.

Все сходится: ни англичане, ни французы абсолютно не понимают ни нас, ни того, что у нас творится. Абсолютно! Равно и американцы. Германия несколько больше /внимание и прилежание/, но у союзников это что-то фатальное! Они не обязаны заботиться о нас, но кое-какое понимание нужно им в их же интересах! Англия еще чуть не на днях серьезно думала о… «Красной армии»! Об этом рваном сброде! Теперь же, когда они, наконец, «решили» порвать с б<ольшеви>ками… достигли этим теперь лишь укрепления б<ольшеви>ков германскими руками. Пока что…

18 мая. Пятница

Нынче, во второй раз, электричество стало гаснуть в 12 ч. А так как большевики переводят сегодня часы на 2 ч. вперед /?!/, то, значит, в 10 часов. Веселая жизнь.

Я убедилась, что мы ниоткуда не можем ждать никакого спасения. Мы – т. е. мы все, русские люди, без различия классов и состояния. Погибнут и большевики, но они после всех остальных. Останутся немцы.

Премирная скука владеет мною. Неужели надо кому-нибудь, когда-нибудь знать, как издевается над всеми нами, – от глупого мужика до сознательнейшего интеллигента, – эта грубая шайка разбойников? Это ведь противное зрелище. Для будущих любителей сильных ощущений я могла бы нарисовать небезынтересную картину, но не хочу им потакать, увлекать в садизм.

Скажу кратко: душат, бьют, расстреливают, грабят, деревню взяли в колья, рабочих в железо. Сознательных людей, всю трудовую интеллигенцию, лишили хлеба совершенно /каждый день курсистки, конторщики, старики и молодые, падают десятками на улице от голода и тут же умирают/. Вся печать задушена сплошь, и здесь, и в Москве.