Автор книги: Зинаида Гиппиус
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)
Это притом делается не жестоко, а цинично, с издевательством, с обезьяньими гримасами, с похабным и наглым гоготом.
Бедный Уэльс! Теперь я убедилась в нищенстве твоего воображения. Оттого он, верно, и льнет так к большевикам, что хоть и ничего не знает – интуитивно чувствует, что в России его перескакали.
Я не думаю, однако, ни о чем более. Это бесполезно, как все теперь. О Москве у нас лишь голые слухи. Дьяволы раскрыли какой-то опять «заговор». Кого-то переарестовали /эсеров? кого?/, кого-то убили. Во всем, сплошь, населении – открытая злоба и ненависть к «правителям». И у нас, и в Москве.
Горький продолжает в «Новой жизни» /единственной незакрытой газете/ свое худое дело. А в промежутках – скупает за бесценок старинные вещи у «буржуев», буквально умирающих с голоду. Впрочем, он не «негодяй», он просто бушмен или гуттентот. Но уже не с «бусами» невинными, как прежде, а с бомбами в руках: и разбрасывает их повсюду, для развлечения.
В Москве омерзительно. Я прихожу к убеждению, что Кускова – просто дура. А так как у нее «газета» и «политика» – то дура вредная. Каждый день уверяет, что «надо работать с большевиками».
Эти облизываются и укрепляются, хотя ту же Кускову ежеминутно закрывают.
Зачем люди даром хлебают помои? Как третируют союзников те же большевики!
А на Западе очень плохо. Немцы идут к Парижу. Взяли Реймс и Суассон.
21 мая. Понедельник
Сегодня о Реймсе и Суассоне опровергается. Как будто… Ибо что мы знаем?
Умер Плеханов. Его съела родина. Глядя на его судьбу – хочется повторить соблазнительные слова Пушкина:
Нет правды на земле…
Но нет ее и – выше!
Он умирал в Финляндии, куда к нему не пустили даже близких друзей – он просил их приехать, чтобы проститься. После октября, когда «революционные» банды вломились к нему в Царском, стаскивали его с постели, 15 раз подряд, разные, его обыскивали /буквально/, издевались и ругались над ним с последней грубостью, после всего этого внешнего и внутреннего ужаса – он уже не подымал головы с подушки. У него тогда же пошла кровь горлом, из Царского его увезли в больницу, потом в Финляндию.
Его убила Россия, его убили те, кому он, по мере всего разумения, служил сорок лет. Нельзя русскому революционеру быть 1/ честным, 2/ культурным, 3/ держаться науки и любить ее. Нельзя ему быть – европейцем. Задушат. При царе еще туда-сюда, но теперь, при Ленине, – конец.
Я помню его за два года до войны, в San-Remo и в Ментоне. В San-Remo мы провели с ним однажды целый день. На белой вилле Vera у Бориса. Там в то время умирала нежная, тихая девушка – Марья Алексеевна, невеста Сазонова. Помню ее душистую, свежую комнату, окнами в южный сад мая. И в белых подушках ее лицо, такое прозрачное и прекрасное, что все лица других, рядом, казались оскорбительными. Темными, земными, красными…
Плеханов был тогда добр. И его лицо казалось слишком здоровым. Но оно было удивительно благородно. Его не хотелось называть «стариком». Наши, русские «старики» – не такие. Он смахивал на пожилого француза. Вообще, «европеизм» его сказывался решительно во всем. Мягкие манеры, изысканная терпимость, никакой крикливости. Среди эмигрантов он был – точно в обществе не своего круга. В то время шли разговоры о «единой социалистической партии». С нами, из Ментоны, приехал к Савинкову и Илюша. Все почти были эсеры. Благодаря нашему присутствию споры велись, конечно, неспециальные. Но все-таки по-русски – приподнятые. И нужно сказать, что не только эмигранты, но и мы – частенько оказывались дикими русопятами перед культурной выдержкой Плеханова.
Особенно это сказалось во второе наше свиданье, в Ментоне, у Фондаминских. Савинков тоже был. С ним-то, при Плеханове, у нас тогда особенный возгорелся спор. Помню даже, что это было из-за Иванова-Разумника, из-за его статьи о Рел<игиозно>-Фил<ософском> О<бщест>ве. И Карташове. Я тогда невероятно ругалась с Борисом. Дмитрий меня поддерживал. И мы спуску друг другу не давали.
Плеханов, кажется, был в ужасе. Российская манера шокировала его. А между тем это был спор самый обыкновеннейший, – для России, – хотя невозможный и нелепый для Европы. Но Плеханов был европеец!
Оттого, что он умер, – я не буду здесь петь ему дифирамбов. Я должна сказать, что в нем была большая узость. И при всем научном, серьезном, багаже, при его, как я сказала, изысканной внешней терпимости, при всем его европеизме, – истинно-русская партийная, почти мелочная, узость даже неожиданней. Она, вероятно, и давала ему налет академизма. Но «скучность» его /как говорили в последнее время/ была не от узости, нет! Это наука, это Европа, это культура – скучны нашему оголтелому матросью, нашим доморощенным гориллам на цепочке у мошенников – у шайки, нами, дураками, завладевшей и «правящей».
Перевели часы – на два часа вперед! Послали по деревням вооруженные банды – отнимать хлеб! Грабят так, что даже сами смеются. Нет тени примитивно-человеческого смысла в том, что делают. Все разрушили, обещают и дальше так. А печать начисто удушили. Журналиста Петра Нильского засадили в тюрьму за документальное доказательство: 14 из правящих большевиков клинически помешанные, пользовались лечением в психиатрических больницах.
Топливо иссякает. Стали везде тушить электричество в 10 ч. вечера /пишу при керосиновой лампе, и она гаснет/. Скоро все остановится, и вода.
Погода пронзительно холодная, ветер ледяной, 3° тепла.
Всеобщее унижение несказанно, унижение человека, возвышение обезьяны.
Да! Наконец-то Суханов-Гиммер, сподвижник Горького, дорвался: поступает в «правительство» каким-то комиссаром. Б<ольшеви>ки обещали, что не будут «трогать его credo». К общему удовольствию! «Новая жизнь» скоро перестанет, значит, быть эдаким «Новым временем» при Николае II. А сделается как бы «органом Мещерского» и без лишних гримас «припадет к стопам».
Дряннее этих соглашателей, которых на свою голову кроет готтентот – Горький, – трудно что-нибудь вообразить во всей поднебесной.
24 мая. Среда
Сегодня /не оставить ли места?/ имели очень серьезную информацию. Запишу внешний угол, чрезвычайно важный, как похожий на правду. И только схему, оставляя всю сложность широкой международной политики.
Союзники бессильны нам помочь 1/ потому что до сих пор ничего не понимают, держатся принципа невмешательства, 2/ поздно, и по времени помощь их малореальна. Германия может сделать с нами, что хочет. Интересы ее могут рассматриваться двояко: более дальновидно – и менее. Близкие цели рисуются ей так: она рассматривает Россию как врага, как объект, которым она непрерывно пользуется, держа ее в руках. Тогда она устраивает ее по Рорбаху. В зависимости от своего положения и своих нужд – она поддерживает у нас правительство разлагающее, или анархию, или собственную диктатуру – это как ей будет нужно. Раздробленность и даже распыленность России ей во всяком случае крайне нужна. И такая новая Индия должна быть рассчитана не на годы, и не десятилетия. Вот одна схема. По такой линии идет Германия. Оттого она и не думает удалять большевиков, напротив! Она им помогает ловить «контрреволюционеров» /моск. заговор/ и всеми силами их поддерживает.
Другая схема. Интересы Германии могут рисоваться так. Она рассматривает Россию как «друга». Она эксплуатирует ее, так сказать, на «законных» основаниях. Она помогает сейчас уже не государству /которого нет/, но спасает жизнь народа. К ней идут, если не за «совесть», то от последней нужды. Германия готовит в будущем крепчайший союз восточных стран. Для этого ей нужна Россия более или менее объединенная, более или менее порядливая, под крепким, но внутренним германским влиянием. И не самодержавная /это тут опасно/.
Таков дальнейший интерес /может быть… пожалуй…/. Но вот факт; на предложения некоторых кругов русских в этом смысле, т. е. 1/ свержение большевиков, немедленное, 2/ отказ от Брестского мира, 3/ единство, 4/ отказ от военного союза – на все это Германия плюет. /Предложения были, конечно, непрямые, намекали./
Германия ведет прямую первую линию, тут нечего себя обманывать далее. Возможно, что она зарвалась, ожидовела, как я писала давно, – возможно! Но факт остается. Остается и мой вывод: бесполезна «германская ориентация». С лизанием пяты или без лизания – будет одинаково.
Но лижа пятку – уподобишься большевику, ибо это из них хвост к немецкой пяте. Только большевик лижет – и получает /не оттого, что лижет, а оттого, что он нужен/, а ты и полижешь – и ничего.
Положение безвыходное.
27 мая. Суббота
Приехала Ася – из Одессы. Рассказывает… Ну, а у нас все то же. Писать очень трудно, свет только до 12 ч. /10-ти веч./ каждый день. Пишу при огарке.
Опять был… этот. Я его боюсь, ибо чего-то в нем не понимаю.
Плеханова хоронят завтра. Как жалки «гражданские» панихиды! Два раза в день: пропоют «вечную память», потом «вы жертвою пали» /!/, а затем друзья начинают «болтать». Нехорошо. Неуважение к великой Молчаливой. Маленькая человеческая болтовня над тем, кто перешел в инобытие и мудрее их всех.
Удивительна православная панихида по своей торжественной глубине.
Опять кончается тетрадь. Бросить все?
29 мая. Вторник
Что писать? Душа моя полна до краев, и выше краев – льдом.
Не буду я больше писать! Какой выстрел загрохотал по улице… Точно взрыв. Я задернула портьеры, хотя ведь я пишу с керосиновой лампой, тусклой, ничего не видно. Льдом, острым, полна моя душа.
30 мая. Среда
Чехословаки, сибирское правительство, флирт Френсиса с большевиками, крестьяне в войне с хлебными отрядами, германцы, наступающие на Смоленск, волнения на Украйне, Совдеп, Совнарком, Иксо-Кол, Викжедор, ЦИК, Водотоп, Руставерх, Румчерод, Срисд, Виквод, Истердеп, Апс, Бип, Дно!
А чья Пенза?
Остальное – белое место.
1 июня. Пятница
Вторую «Черную» кончаю – «они» все сидят! Надо искать третью черную тетрадь. Думала еще вшить листы – не хочу! Это значит надеяться и ждать – а ждать не надо, это бессмысленно. Когда ждешь – не бывает.
Так я не жду ничего от чехословаков. Все равно, они все там в Сибири распылены, – и сколько уж было сибирских «правительств»!
Большевики сдавлены отовсюду /немцы наступают на Воронеж, в это же время Мирбах – ноты, Чичерин – б<ольшеви>к – ему тоже, робко-вопросительные, а немцы себе наступают!/, и чехословаки им страшны, но дело-то в том, что им – немцы тут будут помогать. Непременно.
Оттого они и бодрятся. Союзники инертны или бессильны.
Тут кончаю. Сколько же еще черных?
Иллюстрации
Зинаида Гиппиус с историком искусства и критиком Акимом Волынским (Флексером).
Фото. 1890 – 1895 гг.
П.И. Вейнберг. Фото.
«Неиссякаема была веселость и остроумие П.И. Вейнберга, как неиссякаемы его экспромты. Не существовало слова, на которое он тотчас не открыл бы рифмы. Переписывались мы с ним всегда стихами».
«Живые лица»
Зинаида Гиппиус. Фото с посвящением: «Единственному Петру Исаевичу Вейнбергу от З. Гиппиус-Мережковской».
Зинаида Гиппиус. Фото. 1897 г.
«…когда она встречается с Мережковским, она еще не знает, не решила – Мадонна она или ведьма? И то, и другое ее прельщает. С выбором она, впрочем, не торопится: оба начала уживаются в ней прекрасно. А Мережковскому сочетание противоположностей, главным образом, и нравится».
В. Злобин «Тяжелая душа»
Дмитрий Мережковский.
«И вот, в первый раз с Мережковским, здесь, у меня случилось что-то совсем ни на что не похожее…»
З. Гиппиус «Дмитрий Мережковский»
Зинаида Гиппиус. Фото. 1904 г.
Дмитрий Мережковский.
Нижний Новгород. 1890-е гг.
«Но отнюдь не был он тем, кого называют “душой общества”. Никого он не “занимал”, не “развлекал”: он просто говорил весело, живо, интересно – об интересном. Это останавливало даже тех, кто ничем интересным не интересовался».
З. Гиппиус «Дмитрий Мережковский»
Зинаида Гиппиус, Дмитрий Философов, Дмитрий Мережковский. Фото. 1900-е гг.
Д. В. Философов, Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, В. А. Злобин.
Конец 1919-го – начало 1920 г.
Зинаида Гиппиус и Дмитрий Философов.
Фотография ателье К. Буллы. Петербург. 1913 г.
«Даже знавший ее хорошо Д.В. Философов относился к ней с опаской: не дай Бог, что-нибудь выкинет! «Шуток» ее он не любил: от них пахло скандалом».
В. Злобин «Тяжелая душа»
И. Репин. Портрет Д.С. Мережковского.
Около 1900 г.
«Молодую живость, увлекательную образность речей он умел сохранить до конца жизни, но у юного, 23-летнего Мережковского была в его речах еще и заразительная веселость, не злая, а детская насмешливость».
З. Гиппиус «Дмитрий Мережковский»
И. Репин. Портрет Зинаиды Гиппиус. 1894 г.
Л.С. Бакст. Портрет Д. Философова. 1897 г.
«Очень высокий, стройный, замечательно красивый – он, казалось, весь, до кончиков своих изящных пальцев, и рожден, чтобы быть и пребыть «эстетом». Его барские манеры не совсем походили на дягилевские: даже в них чувствовался его капризный, упрямый, малоактивный характер, а подчас какая-то презрительность».
З. Гиппиус «Дмитрий Мережковский»
Дмитрий Философов. Фото.
«Но он был очень глубок, к несчастью, вечно в себе не уверенный и склонный приуменьшать свои силы в любой области. Очень культурный, широко образованный, он и на писание свое смотрел, не доверяя себе, хотя умел писать свои статьи смело и резко…»
З. Гиппиус «Дмитрий Мережковский»
Дмитрий Мережковский. Фото. Около 1910 г.
Александр Блок и Любовь Менделеева. Фото.
Александр Блок. Фото. 1907 г.
Андрей Белый. Фото. 1904 г.
Андрей Белый и Сергей Соловьев. Фото. 1904 г.
Вячеслав Иванович Иванов. Рим. Около 1900 г.
Зинаида Гиппиус. Фото. 1913 г.
«Надо искать третью черную тетрадь. Думала еще вшить листы – не хочу! Это значит надеяться и ждать – а ждать не надо, это бессмысленно. Когда ждешь – не бывает».
«Петербургские дневники»
Л.Н. Толстой. Фото. 1901 г.
Л.Н. Толстой и С. А. Толстая.
«Так оно и было: Толстой все читал, знал всю современную литературу. Даже наш религиозный журнал “Новый путь” читал!»
«Живые лица»
Валерий Брюсов.
Фото с посвящением Н.А. Клюеву. 1912 г.
М.А. Врубель. Портрет В.Я. Брюсова. 1906 г.
На берегу под зонтом А. А. Вырубова, императрица Александра Федоровна. Пукион-Сари, 1907–1909 гг.
«Кому предана Аня больше, кого вернее обожает, царицу или царя? Считалось, что царицу. Но вот, оказывается, что она так же безоглядно обожает и царя. И царица в раздражении, находит, что Аня с ней “груба”, “нелюбезна”… “После ее поведения в Крыму – что-то пропало, разорвана связь… Она никогда не будет так близка мне, как была…”».
«Живые лица»
Император Николай II и императрица Александра Федоровна на горе Ай-Петри в Крыму. 1909–1910 гг.
«Царица, впрочем, помнит, что она царица, а муж ее – самодержавный царь. Это значит – что он неограниченный владыка над всеми решительно и по воле Божьей может делать в своей стране что хочет. Люди злы, рабы часто бунтуют. Для этого нужна строгость. Так хочет Бог».
«Живые лица»
Юные великие княжны Ольга, Мария и Анастасия с Анной Вырубовой. 1907–1909 гг.
«Но вдруг, говоря о фотографиях, по-новому оживилась. Ведь все снимки ее путешествий… с государыней и государем. Много ее собственных. Есть снимки очень редкие, на “Штандарте”…»
«Живые лица»
Великие княжны Татьяна и Ольга с Анной Вырубовой. Крым. Ливадия. 1909–1910 гг.
«Она не может иначе, она верная. Она совершенна в самоотдаче, в каком-то круглом самопредании… Это делается с ней само, но уж если сделалось, – она железно-крепка, упряма и хитра».
«Живые лица»
С л е в а н а п р а в о: Анастасия, Алексей,
Александра Федоровна и Мария. Крым. Ливадия.
1908–1909 гг.
«Это в первый раз она говорит о бывшем, о царской семье. Увлеклась воспоминаниями. Как все они мирно, скромно и беззаботно жили до войны! Гуляли, читали, чай пили, потом опять гуляли… Императрица любила рисовать, занималась рукоделием… Государь делал большие прогулки…»
«Живые лица»
Василий Васильевич Розанов. Фото.
«Всякое движение души у меня сопровождается выговариванием, – отмечает Розанов и прибавляет просто: – Это – инстинкт».
«Живые лица»
Федор Сологуб. Фото. 1907 г.
«Он бывал всюду, везде непроницаемо-спокойный, скупой на слова. Подчас зло, без улыбки, остроумный. Всегда немножко волшебник и колдун. Ведь и в романах у него, и в рассказах, и в стихах – одна черта отличающая: тесное сплетение реального, обыденного, с волшебным. Сказка ходит в жизни, сказка обедает с нами за столом, и не перестает быть сказкой».
«Живые лица»
Зинаида Гиппиус. Фото с посвящением Федору Тетерникову (Федору Сологубу). 1895 г.
Зинаида Гиппиус. Фото.
«Она оставила после себя записные книжки, дневники, письма. Но главное – стихи. Вот ее настоящая автобиография. В них – вся ее жизнь, без прикрас, со всеми срывами и взлетами. Но их надо уметь прочесть. Если нет к ним ключа, лучше их не трогать: попадешь в лабиринт, из которого не выбраться».
В. Злобин «Тяжелая душа»
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
