Текст книги "Е. П. Дурново (Эфрон). История и мифы"

Глава 5
Первый арест Е. П. Дурново. Освобождение из Петропавловской крепости. Бегство за границу

Обстоятельства ареста Лизы 6 июля 1880 г. в Петербурге известны довольно хорошо, тем не менее, при их изложении и мемуаристы, и исследователи допускают много неточностей.

И. Жук-Жуковский пишет, что 4 июля 1880 г. Лиза вместе с Анной Рещиковой пришла на Николаевский вокзал в Москве задолго до отхода курьерского поезда. При входе в зал I класса она неожиданно встретила московского генерал-губернатора. Узнав, что она едет в Питер, он приказал жандармам позаботиться о ее вещах. Весь багаж, в том числе и саквояж с типографией, исчез, а она с генерал-губернатором направилась в буфет. Он весело болтал по-французски, а она думала о пропавшей типографии и последствиях. Рещикова скрылась, а Е. П. пошла к поезду. Багаж был на месте. Она благополучно прибыла в Петербург в вагоне I класса.

А. Я. Трупчинская вспоминала, что Лиля везла «много материалов и трудный для перевозки печатный станок», что в поездке «ее сопровождала подруга детства Надя Александрова», с которой они пришли вместе на петербургскую квартиру, где их обеих арестовали, а «у подъезда Московского вокзала встретила одного из товарищей отца, важного генерала, в сопровождении денщика»[172]172
  РГАЛИ. Ф. 2962. Оп. 1. Д. 338. Л. 85.


[Закрыть].

Есть упоминание о том, что 5 июля 1880 г. Лиля приехала в Петербург вместе с учительницей Е. Липовецкой и привезла типографский станок; недавно высказано мнение о том, что Лиля была арестована 6 июля в Петербурге потому, что ее предала провокаторша Анна Рещикова-Серебрякова; очень многие называют генерал-губернатора Москвы, с которым Лиза до отхода поезда «болтала по-французски», ее «добрым дядюшкой» и т. д. Особенно упорно все источники говорят о печатном станке и о встрече с генерал-губернатором.

Лиза не встречалась 4 июля 1880 г. на Николаевском вокзале с генерал-губернатором В. А. Долгоруковым. Если бы такая встреча состоялась при наличии у Дурново «хоть маленького, но увесистого» типографского станка, она была бы арестована тут же, на вокзале. Долгоруков был прекрасно информирован начальником Московского ГЖУ Слёзкиным о ее «политической неблагонадежности». Они вместе еще весной 1880 г. обсуждали вопрос о ее высылке из Москвы как «вредного элемента», но решили пока повременить, потому что у Слёзкина были только «негласные сведения» о ней, то есть мало доказательств о ее «преступной деятельности». Он, по рекомендации князя Долгорукова, учредил за ней «строжайший негласный надзор», о чем оба они не раз писали в III отделение.

В сообщении начальника Петербургского ГЖУ III отделению 25 июля 1880 г. о результатах первых допросов Лизы говорится, что «перед отходом поезда из Москвы, с которым она уехала в Петербург, действительно, гуляла по вокзалу и говорила с московским губернатором Перфильевым»[173]173
  ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 1. Л. 142.


[Закрыть].

О том, что Лиза встретила на вокзале не генерал-губернатора В. А. Долгорукова и не «доброго дядюшку», а губернатора Москвы Василия Степановича Перфильева, она пишет сама 6 октября 1880 г. из Петропавловской крепости в Москву родителям: «Папа! Попроси извинения у Господина Губернатора, что его имя замешалось в мое несчастное дело. Я ничего не говорила о том, что была с ним на вокзале, это узнали помимо меня, я только сочла невозможным не подтвердить узнанного. Я всегда относилась к нему с уважением, с тех пор, как знала его служащим еще при университете. Мне бы было больно, если и он подумает обо мне дурно»[174]174
  Там же. Л. 264.


[Закрыть].

Нет никаких оснований уверенно говорить о том, что Лиза везла в Петербург то-ли «трудный для перевозки», то ли «маленький, но увесистый» печатный станок, что «в Петербурге ее встретили на вокзале товарищи, взяли и увезли станок».

Петербургские чернопередельцы Евгений Козлов и Евгения Рубанчик, жившие в Петербурге по паспортам мужа и жены В. и Е. Захарченко, накануне ее приезда были арестованы в той квартире на Литейном проспекте, дом 59, куда пришла 6 июля 1880 г. Лиза. Там арестовали и ее. Встречать ее было некому.

В списке того, что было обнаружено у Дурново при обыске, печатного станка нет. О нем говорилось в письме «к москвичам», отобранном у арестованной: «… пришлите с попутчиком, пожалуйста, маленький станочек, что имеется у Лизы (Лилиньки), с его принадлежностями, это очень нам нужно»[175]175
  ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 1. Л. 69, 70.


[Закрыть].

В донесении и.о. петербургского градоначальника А. Сидорова 8 июля 1889 г. министру внутренних дел М. Т. Лорис-Меликову сказано: «Так как при обыске Дурново при ней не оказалось станка, о котором упоминается в письме, то, предполагая, что она передала его куда-либо прежде появления в квартире Захарченко, я направил агентуру для дознания об этом, причем обнаружено, что Дурново прибыла в г. Петербург накануне дня задержания вместе с другой женщиной, и обе они ночевали в гостинице Догмар, откуда утром Дурново уехала и вечером задержана в квартире Захарченко, а другая переехала к купцу Мориц, где уже и произведен обыск. Она оказалась учительницей Ставропольской женской гимназии Евгенией Липовецкой, при ней ничего предосудительного не найдено, а впредь до разъяснения была она задержана»[176]176
  Там же. Л. 7, 8


[Закрыть].

Лизу арестовали совсем не потому, что она «была выдана провокаторшей А. Е. Серебряковой». Провокаторшу, о которой будет сказано особо, в июле 1880 г. звали еще А. С. Рещиковой. Она не была завербована охранкой, ее саму после ареста Лизы стали разыскивать в Москве и Петербурге, а с 25 сентября 1880 г. по всей России[177]177
  Там же. Л. 215, 3, 5, 58 в.


[Закрыть].

Евгений Иванович Козлов, бывший студент Харьковского университета, и Евгения Рубанчик, привлекавшаяся к политическому дознанию в Харькове в 1878 г. и высланная из этого города, жили в Петербурге по документам мужа Владимира Александровича и жены Евгении Ивановны Захарченко. Они были чернопередельцами «второго призыва», вошедшими в организацию после разгрома полицией в январе 1880 г. обеих подпольных типографий народников и отъезда за границу виднейших членов «Черного передела».

Арестованы они были по доносу. 15 июля 1880 г. начальник Петербургского ГЖУ А. В. Комаров отчитался III отделению: «Молодой человек, учащийся в одном из вузов и исполняющий мои поручения, сообщил мне 3 июля, что под фамилией Захарченко, Малюкова и Сидоренко скрываются лица нелегальные, принимающие участие в революционном движении, указав при этом их адреса». В тот же день «совершенно негласно» начальник секретного отделения сообщил генерал-майору Комарову названия «тех правительственных мест, из которых были выданы им паспорта». Комаров послал телеграммы в ГЖУ тех городов (Киев, Харьков, Екатеринослав) – проверить. Паспорта оказались фальшивыми. Начальник ПГЖУ доложил о том III отделению, и 5 июля 1880 г. Захарченко с женой были арестованы. Казначею III отделения 18 июля было предписано «выписать в расход и передать под расписку генерал-майору Комарову (из суммы на секретные расходы)» 100 руб. для выплаты доносчику[178]178
  ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 1. Л. 146, 57, 57 а, 58 в, 69, 70.


[Закрыть].

На одной лестнице с квартирой Захарченко находилась квартира, где, «по полученным сведениям», бывал Александр Иванович Иванчин-Писарев», помещик Ярославского губ., бежавший за границу в 1874 г. во время производства дознания по обвинению его в революционной пропаганде среди крестьян той местности, где находится его усадьба». Полиция Петербурга усиленно разыскивала его, подозревая, что он принимал «несомненное участие если не в издании, то, по меньшей мере, в распространении» журнала «Народная воля», который «появился вновь» уже после разгрома типографий «Земли и воли» и «Черного передела». Наблюдение за этой квартирой, как уверял и. о. градоначальника, «ведется очень осторожно и надежными людьми», чтобы «его не спугнуть».

После обыска и ареста 5 июля обоих Захарченко, за их квартирой было «учреждено наблюдение с целью выяснить знакомства их и сношения, вследствие чего 6 текущего июля задержана прибывшая в означенную квартиру личность, назвавшаяся дочерью Гвардии Ротмистра Елизаветою Петровною Дурново».

На второй день после ареста Лизы градоначальник доносил III отделению о том, «что при ней оказалось»:

«1) Черновой устав общества “Земля и воля”.

2) Вырезка из какого-то документа с подлинными подписями и печатями Мценского уездного полицейского управления.

3) Письмо к москвичам о денежных расчетах, скорейшей присылке “вышедших номеров”, а равно маленького станка с принадлежностями. В этом же письме указаны 2 адреса лиц, через которых производятся личные и письменные сношения.

4) Переписка с государственным преступником Преображенским, документы последнего, а равно документы дочери надворного советника Елизаветы Гоштофт, подозреваемой в сборе пожертвований на устройство подпольной типографии.

5) Облигациями, билетами и наличными деньгами около 3 500 рублей. Дурново со всем оказавшимся при ней передается в распоряжение С.-Петербургского ГЖУ арестованною»[179]179
  ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 1. Л. 3, 5, 58 в, 69, 70.


[Закрыть].

8 июля 1880 г. начальник его, генерал-майор А. В. Комаров «приступил к дознанию». В тот же день и. о. петербургского градоначальника явился с обыском к Алексею Николаевичу Ульянову, учителю начального городского училища для мальчиков, адрес которого был указан в отобранном у Лизы письме к москвичам. Арестовать его не удалось, так как он уехал к родственникам жены в Шлиссельбургский уезд. (Его задержали там 13 июля и доставили в ПГЖУ).

Комаров 8-го июля сдал в III отделение «87 руб. наличными деньгами и 3 400 руб. облигациями Московского кредитного общества», принадлежавшие Дурново, и провел первый ее допрос.

Она показала, что в Петербург прибыла 5 июля, чтобы походатайствовать о взятии на поруки с денежным залогом арестованного по обвинению в государственном преступлении студента С.-Петербургского университета Георгия Николаевича Преображенского, для чего и имела при себе 3 400 руб. денег.

Относительно посещения ею квартиры на Литейном пр., где 6 июля была задержана, пояснила следующее: когда она уезжала из Москвы, ее провожала ее приятельница Анна Степановна Рещикова. В вагоне, попрощавшись с ней, Рещикова просила писать ей из Петербурга, что возбудило смех сидевшей уже в этом вагоне какой-то дамы средних лет, среднего роста и очень богато одетой. Когда поезд тронулся, между этой дамой и Дурново завязался разговор. Из него дама узнала, что провожавшая Дурново Рещикова «ищет труды», и порекомендовала первой обратиться в Петербург по этому вопросу к некоей Захаренко или Захарченко, хорошо не помнит, Евгении Ивановне или Александровне, живущей на Литейном проспекте в том доме, где книжный магазин, вход с подъезда, в верхнем этаже. Дурново и отправилась по этому адресу «для означенной надобности»[180]180
  Там же. Л. 28, 29.


[Закрыть].

Комаров в своем донесении дал первый анализ бумаг, отобранных у Лизы, выделив из них «наиболее обращающие на себя внимание». Внимание начальника ГЖУ привлекла черновая записка, где, несомненно, речь шла о Преображенском. Она была написана «рукою Дурново» к какому-то «дорогому другу Алеше», в которой содержалась просьба не говорить и не писать ни к кому до поры до времени о том, что она просила свидания с Г.; чтобы Алеша обращал внимание на сотые страницы посылаемых к нему книг, так как она там будет писать, нет ли возможности завести с Г. сношения, что Г. ждет галстук, что Н. А. все рассказал, выдал и чем помочь.

По поводу записки Дурново сказала, что не помнит, кому она писала ее и кто такие упоминаемые в ней Г. и Н. А.

Отмечена также была «писанная вроде стихов рукою Дурново мысль, выражающая сожаление о казненных»; перечислены были письма, записки, где было много имен, адресов, документов, в том числе «четыре документа, принадлежавшие Преображенскому», которые, как пояснила Дурново, «давно уже находятся у нее»[181]181
  ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 1. Л. 74.


[Закрыть].

Всех, арестованных на Литейном пр., держали вначале при ГЖУ в разных камерах. Они начали перестукиваться друг с другом, им было «сделано внушение». На донесении поручика Яковлева о поведении заключенных от 12 июля 1880 г. стоит резолюция управляющего дома предварительного заключения (далее ДПЗ. – Е. Ж.) о том, чтобы (в числе других) «Захарченко, Дурново перевести в крепость немедленно».

16 июля 1880 г. Лилю отвели в ДПЗ, а 17 июля временно управляющий III отделением генерал-майор Никифораки просил коменданта С.-Петербургской крепости принять арестантов «для содержания их в крепости с зачислением их за С.-Петербургским ГЖУ». На полях этого документа добавлено: «С устранением всякой возможности иметь с кем-либо сношения».

18 июля комендант крепости генерал-адъютант Майдель доносил III отделению, что Владимир и Евгения Захарченко и Елизавета Дурново «сего числа от штабс-капитана отдельного корпуса жандармов Соколова приняты и заключены в отдельные камеры Трубецкого бастиона». В тот же день об этом было доложено императору[182]182
  Там же. Л. 34–39, 42, 43.


[Закрыть]. Лиза шла точно по следам Георгия Преображенского.

Телеграмму «о производстве обыска в имуществе девицы Дурново и в ее элементарной школе» начальник Петербургского ГЖУ отправил И. Слёзкину в Москву 10 июля 1880 г. 16 июля начальник МГЖУ докладывал о результатах «указанных действий», которые «были исполнены 11-го, 14-го, 15-го чисел и все производство отправлено к генерал-майору Комарову».

Слёзкин писал, что «обыском у Дурново обнаружено несколько записок и рукописных заметок. Среди них одно письмо кандидата прав Валентина Коненкова «личности в политическом отношении сомнительной, который в письме этом называл себя женихом Дурново. Элементарная школа последней существовала только до апреля сего года»[183]183
  ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 1. Л. 74.


[Закрыть].

По требованию Комарова, «были спрошены» отец девицы Дурново, занимающийся частной адвокатурой Александр Александров (его визитная карточка была найдена у Лизы при ее аресте. – Е. Ж.), служащие у него дворянин Николай Степановский и сельский учитель Петр Соколов, привлеченный к делу по убийству Рейнштейна и взятый А. Александровым на поруки, и вольнопрактикующий врач Михайлов. «Остались неопрошенными»: мать Дурново из-за болезни и дочь умершего эконома московского тюремного замка домашняя учительница Анна Степановна Рещикова «за выездом из Москвы накануне получения требования о расспросе».

«Родители девицы Дурново, пользуясь отличной репутацией в обществе, одобряются вполне во всех отношениях. Вышеназванные же лица: Александров, Михайлов, Степановский, Соколов и Рещикова сочувствуют социально-демократическому движению, в особенности последние двое, которые в кружках социалистов называются самыми горячими и энергичными деятелями по преступной пропаганде».

«На Рещикову указывают, что благодаря лишь только ее влиянию, а также и высланного в г. Самару губернского секретаря Александра Макова девица Дурново сделалась ярою пропагандисткой, готовой пожертвовать для дела лично собой и всеми теми материальными средствами, какие имеет и может иметь»[184]184
  Там же. Л. 74 об.


[Закрыть].

Слёзкин не знал причин ареста Лизы в Петербурге. Чтобы помочь следствию, он сообщает полученные им «через агентуру совершенно секретным путем» имеющиеся у него сведения о Дурново: она добивается свидания с находящимся в Петербурге под арестом Преображенским, чтобы «успокоить его и предупредить относительно переданных ею ему документов кандидата прав Петермана, по которым он жил и был задержан. Этот Преображенский был также из числа преступно влияющих на девицу Дурново. Устройство ею в Москве элементарной школы последовало по инициативе Макова, Преображенского и Рещиковой».

Слёзкину донесли, что в школе этой «почти никто не обучался», а помещение ее «служило местом для сборища социалистов-агитаторов, где, кроме рассуждений о социально-революционном движении, существовал полнейший разврат и некоторые из девиц сделались беременными».

Агенты Слёзкина сообщили ему, что Лизе, якобы, предложили отправиться в Ковно или Белосток для получения там присланных из-за границы двух номеров «Черного передела», издаваемого под редакцией разыскиваемого Кравчинского». Анна Рещикова, узнав от кого-то об аресте Дурново, тотчас же выехала в Петербург узнать о причинах ее ареста, а затем сделать то, что не успела подруга – поехать в Белосток, «где у нее есть какие-то знакомые», чтобы привезти оттуда журнал чернопередельцев[185]185
  ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 1. Л. 75.


[Закрыть].

15 июля 1880 г. был «снят дополнительный допрос с Елизаветы Дурново по поводу писем, найденных по обыску, произведенному в имуществе ее в г. Москве». Она «от дачи категорических объяснений по содержанию некоторых писем уклонилась, «ссылаясь на свою забывчивость, а иногда и просто нежелание дать требуемое объяснение».

Видимо, надеясь на влияние отца, 20 июля 1880 г. временно управляющий III отделением Никифораки разрешил Петру Аполлоновичу Дурново в течение трех дней подряд (!), то есть 20, 21 и 22 июля видеться с Лизой в присутствии штабс-капитана корпуса жандармов Соколова. Мало того, 21 июня он пишет коменданту крепости, что «изволил признать возможным» разрешить свидание «наедине, без бытности при этом капитана Соколова», дозволено было свидание с дочерью и ее матери[186]186
  Там же. Л. 41, 48.


[Закрыть].

24 июля 1880 г. Лизу снова вызвали на допрос. О том, что она «показала» на этот раз, Комаров доложил III отделению на следующий день после «расспроса».

Она рассказала, что «в октябре 1879 г., действительно, получила от своего отца в подарок, или в выдел, 20 тыс. руб. облигациями Московского городского кредитного общества и 3 400 руб., отобранных у нее при задержании – остаток от этой суммы. Остальные деньги она израсходовала таким образом: поздней осенью 1879 г. она, получив разрешение, открыла, как уже говорила, 3-го разряда элементарную школу, на первоначальное устройство которой истратила до 2 тыс. руб., 6-месячное существование школы, наем помещения, отопление, прислуга стоили от 500 руб. Уплатила долги, которых у нее было довольно много, но цифры их она решительно, даже приблизительно, определить не может, так как «с деньгами обращалась безалаберно». Кроме того, на полном ее содержании (уплата денег за помещение, довольствие) находились Анна Степановна Рещикова и домашняя учительница Надежда Александровна Александрова, проживающая ныне на даче под Москвой в Петровско-Разумовском. Как Рещикова, так и Александрова пользовались кошельком Дурново, как своим собственным.

Сверх этих расходов Дурново дала взаймы в разное время фотографу Боярскому в Москве 2 000 руб. до осени нынешнего года. Она также помогала бывшим ее ученикам: болгарину по имени Петько, поступившему в Комиссаровскую (техническую. – Е. Ж.) школу и сыновьям бывшего повара Дурново Николаю и Ивану. Первый поступил в наборщики типографии, кажется, Смирнова, близ Зоологического сада (в ней печатаются театральные афиши), а Иван – в Московскую военно-фельдшерскую школу. Помогала также слушательнице акушерских курсов Авдотье Михайловне Михайловой, проживающей теперь в г. Самаре, но у кого, Дурново не знает.

Признала, что перед отходом поезда из Москвы, с которым она уехала, действительно гуляла с губернатором Москвы Перфильевым, но о других лицах, которых ей называли, сказала, что ничего «не помнит». Ни в Белосток, ни в Ковно ехать не собиралась, никогда там не была и знакомых там не имеет. Никакой Евгении Яковлевны Рубанчик[187]187
  ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 1. Л. 46, 140–142.


[Закрыть] Дурново не знает. Виновной в принадлежности к тайной социально-революционной партии она себя не признала.

На этом донесении генерал-майора Комарова резолюция: «Немедленно сообщить Слёзкину о Рещиковой, Александровой, Боярскоми других»[188]188
  Там же. Л. 146.


[Закрыть]. О том, что Рещикову «признано необходимым», «ввиду крайне неодобрительного в политическом отношении» отзыва о ней И. Слёзкина, «привлечь к дознанию о Дурново, Захарченко и других», Комаров написал в III отделение еще 18 июля 1880 г.

Он считал необходимым «произвести у означенной Рещиковой обыски как в Москве так и в Петербурге», но она исчезла. Надежду Александровну обыскали, ничего предосудительного не нашли, взяли у нее подписку о невыезде.

III отделение было весьма озабочено тем, что в обеих столицах вновь начиналась активизация революционной деятельности: после разгрома в Петербурге двух подпольных типографий (январь 1880 г.) появился журнал «Народная воля», в распространении которого был заподозрен А. И. Иванчин-Писарев. В III отделении были «твердо убеждены», что журнал «Народная воля» «напечатан в Москве или в ее окрестностях». Подтверждение тому находили в том, что при задержании Елизаветы Дурново, были найдены «не только документы, компрометирующие ее лично, но и указывающие на других лиц, несомненно, принимающих участие в деле подпольной печати, так и на значительное появление в Москве революционной деятельности»[189]189
  ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 1. Л. 58.


[Закрыть].

Об этом 19 июля 1880 г. счел необходимым написать генерал-губернатору Москвы В. А. Долгорукову из III отделения

П. А. Черевин. Последний почти с упреком пишет Долгорукову, что Иванчин-Писарев был в Москве во время торжеств по поводу открытия памятника Пушкину в июне 1880 г., «по-видимому, совершенно не скрываясь, так как он имел на себе присвоенную участниками этого торжества кокарду».

Черевин просит принять меры к его «разысканию» в Москве, независимо от того, подтверждаются ли сведения о том, что 13 июля 1880 г. он снова поехал туда или нет (агенты донесли в III отделение о поездке «лица, похожего на Иванчина-Писарева)[190]190
  Там же. Л. 69, 70, 140.


[Закрыть].

Из документов, обнаруженных при обыске у Лизы, Черевина больше всего обеспокоили устав и программа «Земли и воли» и письмо, которое во время следствия назвали «К москвичам».

Эти три документа специально для Черевина были переписаны и отправлены ему в Царское село для изучения 21 июля 1880 г. На другой день телеграммой он запросил генерала Никифораки, у кого они найдены. Ответная телеграмма в Царское село полетела под грифом «экстренно».

В письме «К москвичам» его автор говорит о денежных расчетах между москвичами и питерцами. Будучи в Москве, он взял нужные ему 300 руб. «для избежания пересылок по почте». Ему показалось, что он мог это сделать с чистой совестью потому, что деньги эти, «которые должны получиться от барышень», в Москве «хотели употребить на какую-то свадьбу». Кроме того, писавший письмо сообщал, что 250 руб., взятые им у Гаврилы, он поручил отдать Лизе, «когда она достала 1 000 рублей». «Что же касается вообще денежных счетов, то мне кажется, что москвичи не должны упрекать нас в лихоимстве», так как «многие траты, имеющие общий интерес и для вас и для нас, производятся исключительно на наши средства». Автор вспоминает, что и занятую 1 000 руб. «поделили пополам», и раньше еще «Энох взял 100 руб.».

В письме говорится, что денежный вопрос вообще не стоит поднимать – «если в отношениях групп заползет такая вещь, как двойная бухгалтерия – то вряд ли выйдет что-нибудь нужное!!. Не о том, братцы, теперь речь, а надо воспользоваться этим тихим временем, чтобы укрепиться, чтобы не представлять из себя того, чему наши террористы не дают даже имени кружка, не говоря уже о партии! Надо полагать, что с Божьей помощью все пойдет хорошо, лишь бы были деньги, которых, сказать в скобках, очень мало, «да мир и согласие в натиске, в действиях».

А дальше шли просьбы: «если привезут номера, то поторопитесь предоставить их сюда»; прислать с попутчиком маленький станок, который имеется у Лизы; были бы рады повидать Эноха в Питере. В конце письма автор писал: «Всем едущим к нам, давайте адрес для явки: Средне-мещанская ул., д. 6, кв. 6, училище для мальчиков, спросить учителя Ульянова, а у него – нас, то есть Ев.». Был указан и другой адрес – дом № 7 на углу Почтамтской ул. и Исааковской пл., сапожный магазин Газенгеера, где надо было спросить г-жу Газенгеер Софью Густафовну.

Под неопровержимыми доказательствами полицейской экспертизы Владимир Захарченко признал 25 июля 1880 г., что письмо «К москвичам» писал он. Признался и в том, что до появления на Литейном пр., 59, в кв. 49, где его арестовали вместе с Евг. Захарченко, он жил в другом месте Петербурга под именем мещанина Ивана Степановича Малюкова и уехал оттуда в последних числах июня 1880 г. «Больше никаких объяснений он не давал», сказал что «никакой Елизаветы Петровны Дурново он не знает», но признал себя «членом социально-революционной партии, именно народнической фракции»[191]191
  ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 1. Л. 140.


[Закрыть].

Из письма «К москвичам» следовало, что социалистам удалось снова где-то создать типографию, для которой идет сбор денег, что они снова укрепляются, используя «тихое время» после арестов и отъезда за границу самых видных революционеров. Евгений Козлов (Владимир Захарченко) и Евгения Рубанчик, по мнению исследователей, как уже говорилось, были представителями новой группы чернопередельцев, сформированной после эмиграции Г. Плеханова П. Аксельродом. Этот кружок, который назывался «Великорусское общество “Земли и воли”», был центром партии социалистов-федералистов.

Первый вариант программы, составленный этим кружком, повезла в Женеву Евгения Рубанчик. После того, как Плеханов раскритиковал программу, чернопередельцы составили еще один вариант, с которым поехал сам Аксельрод в июле-августе 1880 г. Над этим вариантом, по мнению исследователей, работал и Г. Н. Преображенский. У Лизы при аресте, вероятно, были найдены черновики документов, плохо обработанные в литературном отношении. Доработанные Плехановым, они потом были опубликованы в № 2 «Черного передела»[192]192
  Революционное народничество 70-х гг. XIX в. Т. II. C. 15–17.


[Закрыть].

Вновь созданная группа чернопередельцев главной своей целью ставила «революционную борьбу с правительством и богатыми классами». Она признавала «вопросом первостепенной важности» «переход всех земель в общественную собственность крестьян»; признавала также, что «коренное улучшение экономического быта рабочих» может произойти только в том случае, когда фабрики и заводы перейдут в их руки, а такое возможно и непосредственно зависит от перехода земель в общественную собственность крестьян. Благо народа, считали члены организации, может быть прочным лишь тогда, когда будет достигнуто его самоуправление. «Мы избираем для нашего общества боевым лозунгом кличку “Земля и воля”, как наглядно выражающую наши основные задачи для революционной борьбы в России», – записано в программе.

Далее в ней перечислены непосредственные практические задачи: Организация боевых сил среди крестьян и рабочих для ведения постоянной революционной борьбы: а) за переход земель, фабрик, заводов и т. д. в собственность крестьян и рабочих, б) за полное освобождение личности и общества от государственного гнета и административного произвола.

Оказание всевозможной поддержки местным народным движениям, которые не противоречат коренным целям общества, способствовать поддержке таких народных требований, как:

а) отказ от уплаты недоимок и податей;

б) отказ от воинской повинности;

в) требование выборного начальства «в виде становых и других правительственных чинов»;

г) требование религиозной свободы;

д) замена правительственного суда народным выборным;

е) поддержка рабочих стачек и забастовок за повышение зарплаты и сокращение рабочего времени.

Не придавая важного значения Учредительному собранию, общество, тем не менее, признает необходимым «воспользоваться избирателями для заявления народных требований как с трибуны, так и в избирательных собраниях».

Не возводя террор в систему и не придавая ему главнейшего значения в ряду других средств в борьбе с правительством и богатыми классами, общество «признает его полезность постольку, насколько он будет служить главным целям общества «Земля и воля».

На основе этой программы должны были работать все кружки, входящие в общество «Земля и воля». Они были самостоятельными, общались друг с другом, а для ведения дел, представляющих интерес для всего общества, утверждали «Центральное бюро», в обязанности которого входили: сбор сведений о положении народа в разных местностях, о настроении населения, о характере его требований; распространение опыта работы отдельных кружков; в экстренных случаях «делать печатные заявления от имени общества «Земля и воля».

При увеличении числа кружков «когда поручения, в силу дальности расстояния, затруднятся», кружки могли, сгруппировавшись, учреждать областные бюро с правами и обязанностями «Центрального бюро» и контролировали ее. Бюро обязано было при выдаче «значительных сумм» кружку или при расходовании денег самим бюро обязательно спрашивать согласие всех кружков, за исключением экстренных случаев.