Текст книги "Е. П. Дурново (Эфрон). История и мифы"

Глава 2
Годы учебы. Начало революционной деятельности

Начальное образование Лиза получила дома. «…Из воспоминаний А. Я. Трупчинской узнаем, что вначале «Лиля, притаившись, чтобы не мешать, слушает «урок репетитора-студента», который тот дает ее двоюродному брату Сереже, жившему в семье дяди. Занятия проходили в комнате Сергея в мансарде дома. «Ее никто не заставляет, но она тщательно выполняет задания, быстро решает задачи, хорошо усваивает физику. «Ты настоящий чернозем», – говорит ей учитель. Лиля с упоением читает принесенную учителем книгу с названием «Космос», пряча ее от домашних. Она знакомится с астрономией, физикой, биологией, находит новые объяснения зарождения жизни. А в законе божьем – все иначе. Мир сотворен богом «в 6 дней». А в книге: «Первое живое существо – клетка»[52]52
  РГАЛИ. Ф. 2962. Оп. 1. Д. 338. Л. 33.


[Закрыть].

Анна Яковлевна рассказывала, как Лиля проводила первые опыты: узнав из книги, что инфузории возникают в нечистой воде, она наливает воду в бутылку, «молится над ней, прося бога не касаться ее, а потом прячет в темный угол шкафа». Через много дней она увидела, что там «движутся какие-то инфузории, зародилась сама, без участия бога, жизнь. Вера в религиозные предания ослабевает, усиливается интерес к знаниям».

С 10 лет, когда умерла ее бабушка, к ней приглашали гувернанток-француженок. Особенно долго в доме жила старушка Лебуржуа со своей внучкой-сиротой Надей, по прозванию «Тямтяша», с ней Лиля дружила всю жизнь.

Французским языком Лиза владела в совершенстве, позднее училась английскому и немецкому. К ней ходили учителя танцев, музыки, рисования. Когда ей исполнилось 12 лет, учитель рисования сказал, что ему больше нечему учить ее – таких она достигла успехов. По словам И. Жук-Жуковского, родители приглашали Лизе таких выдающихся профессоров, как Н. И. Стороженко и А. А. Шахов (последний жил по соседству с Дурново).

Е. П. Дурново, Москва, 1870-е гг.

«Ее интересы, запросы, рост – родители не заметили», – пишет А. Я. Трупчинская. Они больше заботились о том, чтобы «сделать ей блестящую партию». Каждый вечер горничная растирала руки барышни кольдкремом и натягивала на них длинные, до плеч, лайковые перчатки, чтобы кожа была нежной и мягкой. Талию затягивали в корсет, в котором надо было спать. Когда просьбы избавить ее от этих мук не подействовали,

Лиза обливает руки карболкой и ломает кости корсета – протестует против заботы близких. Надо сказать, что и без них «блестящую партию» Лизе было сделать совсем нетрудно: у нее стройная фигура, правильные черты лица, чудесные косы, положение отца в обществе, богатое приданое. Но «ей очень хотелось учиться дальше», – говорит А. Я.

7 октября 1869 г., при 2-й мужской московской гимназии открылись женские курсы. Преподавание в них велось по программе мужских гимназий, так что высшего образования курсистки не получали, хотя позднее в программу были включены элементы университетского образования. С 1870 г. курсы работали в здании 3-й мужской гимназии на Большой Лубянке, поэтому их стали называть Лубянскими. Они были одногодичными, вечерними, лекции на них читали и преподаватели университета, в том числе В. О. Ключевский.

Лизе удалось уговорить мать помочь ей поступить на курсы. Та сказала Петру Аполлоновичу, что Лиза интересуется «туманными картинами», то есть картинами, которые показывали через проекционный, или «волшебный фонарь». Отец разрешил дочери ездить на них, только непременно в сопровождении матери.

Лиля с упоением рассказывала «Тямтяше», как она «с затаенным дыханием» слушала проф. Умова, который преподавал физику, как она любит математику, ей же высказывала свою горечь: отец не знает, что она посещает Лубянские курсы, а «мать не понимает, что мне надо много заниматься».

На упреки П. А. в том, что жена плохо ухаживает за Лилей (бледна, худа), Елизавета Никаноровна однажды проговорилась: «Она бледнеет от чрезмерных занятий по ночам». Разгневанный отец, войдя в комнату Лизы, на глазах у дочери побросал все ее тетради с лекциями в камин. Потрясенная, Лиля потеряла сознание. Обморок длился около трех дней. Врачи определили: летаргический сон. Убитый горем отец после выздоровления Лизы обещал разрешить учиться, когда ей исполнится 18 лет.

Лилины занятия на курсах прерваны, но она продолжала заниматься дома. Сумела подготовиться к экзаменам на звание домашней учительницы, сдала она их в Харькове, куда ей еле удалось вырваться.

Большой Знаменский пер. 2/16), 1-я Мужская гимназия, где открылись МВЖК В. И. Герье 1(13) ноября 1872 г.

Двери в высший свет ей были открыты после первого бала, проходившего в рождественские дни в доме генерал-губернатора В. А. Долгорукова на Тверской. Елизавета Петровна рассказала о нем своим детям. «Я была в белом тюлевом платье, отделанном бахромой из живых ландышей. На шее у меня было колье из слоновой кости, изображавшее те же ландыши, так же, как и изумрудный веер, тоже из слоновой кости, который я держала в руке, был в виде пучка ландышей». Ей запомнилось все: ярко освещенный дом, на каждой ступеньке лестницы – по 2 лакея в чулках, башмаках и форменных фраках, зал с хорами, украшенный тропическими растениями. Посредине – круглый диван, покрытый желтым шелковым штофом.

От бала Лиля была в отчаянии. Она стыдилась своих оголенных плеч, ей казалось, что окружающие ее мысленно раздевают. Когда она пожаловалась на пошлость «атмосферы» знакомому студенту, графу Т., тот с ней не согласился и пустил слух среди присутствующих в зале, что Лиля уходит в монастырь. Отец тоже не разделял чувств дочери. В карете домой она разрыдалась. А. Я. пишет, что «позднее она скрывала за личиной светской любезности отрицательное отношение ко всей пустоте и мишурности окружающего ее общества. Светская молодежь ухаживала за ней – она была холодна»[53]53
  РГАЛИ. Ф. 2962. Оп. 1. Д. 338. Л. 45, 46.


[Закрыть].

Первым высшим учебным заведением для женщин в России были Московские высшие женские курсы (МВЖК). Заслуга в их открытии принадлежит профессору Московского университета, либеральному историку Владимиру Ивановичу Герье (1837–1919), который поддержал ходатайство женщин о создании в России такого учебного заведения для них. В феврале 1872 г. В. И. Герье обратился к попечителю Московского учебного округа с докладной запиской о целесообразности их открытия, к которой приложил «Положение» о курсах. Цель их – подготовка женщин к педагогической деятельности. 6 мая 1872 г. министр народного просвещения граф Д. А. Толстой разрешил открытие курсов, наложив на «Положение» резолюцию «Утверждаю в виде опыта на 4 года».

1 ноября 1872 г. в большом зале первой мужской гимназии на Волхонке (сейчас это дом № 2/16 по Большому Знаменскому пер.) произошло торжественное открытие. Речи произносили ректор Московского университета С. М. Соловьев, В. И. Герье, Л. М. Иванов-Платонов[54]54
  Московский педагогический государственный университет. 1872–1972 гг. М., 1972. С. 9–11.


[Закрыть].

Следующий учебный год курсы начали в другом здании, в особняке купца М. В. Степанова, купившего его у сыновей богача и меломана В. А. Всеволжского. Одному из его сыновей, Никите, основателю литературно-политического общества «Зеленая лампа», А. С. Пушкин посвятил стихотворение «Прости, счастливый сын пиров…» (сейчас дом № 7 по Пречистенке). Дом долго пустовал якобы из-за поселившейся там «нечистой силы». В 1873 г. в нем открыли постоянный музей из экспонатов политехнической выставки. Сюда же перешли и курсы. «Поселили курсисток выживать «нечистую силу», – смеялись москвичи[55]55
  Шмидт О. Пречистенка. Остоженка. Путеводитель. М., 1994. С. 27, 28; Щепкина Ек. Первые годы Высших женских курсов // Русское прошлое. Петроград-М., 1923. Т. 5. С. 137.


[Закрыть].

Лиза была одной из самых первых 59 курсисток МВЖК и, вероятно, присутствовала на их открытии. Отец разрешил ей учиться на них с условием, что мать ежедневно будет сопровождать ее на занятия. Хотя курсы находились почти рядом с домом Дурново, ее, как свидетельствует А. Я. Трупчинская, ежедневно отвозили «в карете или коляске с ливрейным лакеем на козлах». Об этом можно прочитать и у Жук-Жуковского.

О Лизе-курсистке удалось обнаружить лишь отрывочные сведения в архивном фонде В. И. Герье. В отчетах директора МВЖК Е. П. Дурново 3 года числится в списках вольных слушательниц, а в 1875/76 учебном году – в списках слушательниц.

Зал в 1-й Мужской гимназии (Большой Знаменский пер. 2/16), где открылись МВШК В. И. Герье 1(13) ноября 1872 г.

Вместе с еще одной Дурново, которая два раза названа Елизаветой Никаноровной и один раз Елизаветой Николаевной (она, как и Лиза, училась на курсах 4 года), в 1873 г. заплатили за полгода обучения по 25 руб. Так и хочется предположить неправдоподобное: уж не с матери ли Лизы, вероятно, сидевшей и на лекциях, взяли деньги?! Сохранилась запись о том, что в 1874 г. Лиза вместе с Рещиковой получила пятерку на экзамене по литературе[56]56
  Российская государственная библиотека (РГБ). Рукописный отдел. Ф. 70–72–11. Л. 4, 7, 17, 21–23, 25, 27, 94.


[Закрыть].

Гораздо полнее и ярче характеризует Лизу-курсистку ее письмо из Петропавловской крепости родителям в Москву, хотя написано оно уже 4 года спустя после окончания курсов, в октябре 1880 г.[57]57
  ГАРФ. Ф. 109, 1880, 3 эксп. Д. 578. Ч. 1. Л. 261–264.


[Закрыть]. Из письма видно, как дорожила Лиза лекциями, прослушанными на курсах: «Надю попросите взять лекции по русской истории, заказанные мною швейцару университета Душкину (лекции В. О. Ключевского, не Соловьева). Папа потрудится за них заплатить, Надя же проверит листы и положит их с другими лекциями.

Копия с картины «Мучение святой Агаты», х., м., работа Е. П. Дурново. Из архивов К. М. Эфрона и Е. А. Трупчинской

Лекции рассортирует по предметам в папки и запрет их в библиотеку. Туда же положит лекции по всеобщей истории, писанные моей рукой».

Копия с картины И. Крамского, х., м., работа Е. П. Дурново. Из архивов К. М. Эфрона и Е. А. Трупчинской

После ареста Лизы 6 июля 1880 г. в Петербурге, по указанию III отделения, в Москве, в доме ее родителей 14 июля был произведен обыск, поэтому Лиля и составила родителям «реестр» поручений, для выполнения которых просила разыскать Надю (скорее всего, речь идет о «Тямтяше», уже не жившей в доме Дурново. – Е. Ж.).

Довольно внушителен список выписываемых ею газет и журналов. «Я получаю журналы: «Вестник Европы», «Отечественные записки», «Юридический вестник», «Русскую речь», «Русскую мысль», «Мысль», «Русское богатство». Газеты «Молву» и «Русские ведомости» прошу не уничтожать».

Видно, как Лиза любила книги и как много читала. «Из изданий по статистике Московской губернии, III тома (их 2 экземпляра) прошу с благодарностью вернуть Степану Федоровичу Фортунатову… Пусть Надя зайдет в магазины Вольера и Мамонтова и возьмет заказанные у них книги и попросит их подождать уплаты… Книги пусть Надя соберет и приведет в порядок в библиотеке». О хорошем знании истории говорят заключительные слова «письма-реестра», почти что цитата из В. О. Ключевского: «Ну, кажется, все, ничего не забыто, точно духовное завещание московских князей, не забыта ни одна тряпица». Письмо написано почти без грамматических ошибок, немного не ладилось у Лизы только с пунктуацией, в письмах (в III отделении было задержано не только это) то-есть лишние знаки препинания, то не хватает нужных.

Интересовалась Лиля и точными науками. «Надю попрошу привести в порядок физические аппараты. Одна банка при гальванопластическом аппарате не моя, а студента-естественника…, отдайте ему банку, а если окажется, что цинк источен, может взять пластинку из другой банки».

Особую заботу Лиза проявляет в письме о картинах. «Пусть Надя хорошенько приберет мои картины, чтобы они не лежали друг на друге. «Украинскую ночь» Айвазовского нужно закрыть папиросной бумагой, картину эту не класть, а поставить на стойку (на мольберт). “Христос в пустыне” Крамского закрыть марлей (так как она в рамке). Пейзаж “Немецкий хутор” (2 девочки на первом плане) тоже затянуть марлей. Еще я очень дорожу картинами: “Головка девочки”, “На покос!” Трутовского, «Пруд в Кунцеве”, “Скорбный жид” Крамского, “Заход солнца” Айвазовского, “Девятый вал” Бегичева, “Зима” Айвазовского и двумя маленькими пейзажами … Прошу Надю собрать и положить в сохранное место гравюры …, фотографии, пейзажи: виды Крыма, которые привез мне отец, виды Франции, Швейцарии, Италии и еще угольные рисунки дерев и два пейзажных негатива». Удивительно, что автором «Девятого вала» Лиза назвала не Айвазовского, а Бегичева, а «Украинскую ночь» вместо Куинджи приписала Айвазовскому, но это, вероятно, по рассеянности, о которой не раз говорила и в письмах, и на допросах.

Копия с картины «Мучение св. Агаты». Работа Е. П. Дурново., х., м. Из архивов К. М. Эфрона и Е. А. Трупчинской

6 июня 1880 г. в Москве состоялся праздник по случаю открытия памятника А. С. Пушкину. 8 июня в здании Благородного собрания на заседании «Общества любителей российской словесности» выступил Ф. М. Достоевский. Его знаменитая речь взволновала и Лизу, которая присутствовала в зале. «Прошу Надю поехать к той барышне, у которой я заняла деньги в Благородном собрании для венка Достоевскому. Фамилию барышни забыла, Надя ее знает, она училась с ней в гимназии. Папа даст денег Наде для уплаты долга за меня. Сколько именно я у нее взяла, не помню, но не более 10 рублей».

Интересно, что в «реестре» поручений забота об украшениях – на самом последнем месте: «Мои кружева и фарфор прошу маму убрать к себе. Золотые и бриллиантовые вещи пусть папа потрудится убрать к себе в железный сундук[58]58
  ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 1. Л. 261–264.


[Закрыть].

Постоянные слушательницы МВЖК должны были предъявить документы о среднем образовании или сдать вступительные экзамены по русской и всеобщей истории, по русской и всеобщей литературе; посещать обязательные лекции, писать сочинения, сдавать экзамены. Требования к вольнослушательницам были менее строгие. Курсы были частными, плата за обучение составляла 50 руб. в год. Сначала они были 2-годичные, с 1879 г. было получено официальное разрешение на 3-летний срок, хотя фактически к трем годам обучения перешли в 1874–1875 учебном году.

Курсистка Ек. Щепкина вспоминала: «Первый год нам читали В. О. Ключевский, Н. С. Тихонравов, Стороженко,

С. Ф. Фортунатов – древнюю и среднюю историю, Герье – историю цивилизации древних народов. Фортунатов, совсем юноша, сам только что окончивший университет, читал очень старательно, бойко, с оживлением, но слишом сжато, давал хорошие обзоры, но довольно поверхностно … Лектор очень интересовался своей аудиторией, радовался вопросам и беседам. Семинары Герье давали мне гораздо больше …».

В другом здании, в особняке купца М. В. Степанова, «… лекции читались с 10 до 12 часов в холодном зале. С 12 часов курсистки уходили в более уютный зал ученых собраний, а в музей пускали публику».

В этом доме впервые выступил юный философ Владимир Соловьев, поразивший аудиторию оригинальностью мысли, проникновенным голосом, всей своей личностью, привлекательной и своеобразной.

«Пруд в Петровско-Разумовском парке», х., м., работа Е. П. Дурново. Из архивов К. М. Эфрона и Е. А. Трупчинской

Здесь появился блестящий лектор А. Шахов с курсом немецкой литературы XVIII в. и тотчас занял первое после Ключевского место, пленяя живостью изложения»[59]59
  Щепкина Ек. Указ. соч. С. 137–141.


[Закрыть].

По свидетельству А. Я. Трупчинской, между 23-летним профессором Александром Александровичем Шаховым и Лилей «завязалась дружба». Он закончил Московский университет, «для усовершенствования знаний» жил в Париже, затем вернулся в Москву. Умер он от туберкулеза в 26 лет. «Перед смертью, – говорит А. Я., – звал Лилю. Она ухаживала за ним». А. А. Шахов жил вместе со своим отцом, «либеральным сенатором, проводившим реформу 1861 г.», и братом, «блестящим гвардейским офицером», по соседству с Дурново. Брат А. Шахова в 1907 г. «просил Эфронов взять у него 10 тыс. руб.», чтобы внести залог для освобождения Елизаветы Петровны из Бутырской тюрьмы[60]60
  РГАЛИ. Ф. 2962. Оп. 1. Д. 338. Л. 49, 52, 54.


[Закрыть].

В. И. Герье по определенным дням собирал наиболее талантливых студентов у себя дома. Это были так называемые «чаи» Герье, где молодежь спорила, читала рефераты. «Приглашал он и Лизу, – вспоминает А.Я., – она почитала это за честь. До старости помнила и гордилась, что некоторые ее высказывания считались существенными. Деревянный дом Герье находился напротив дома Дурново, в Гагаринском переулке».

«К сожалению, моя мать мало рассказывала нам о своей революционной деятельности. Это было из скромности или же из конспиративных соображений. Зато она любила рассказывать о своих товарищах и современниках, ходивших в народ или живших в поселениях», – пишет А. Я. Трупчинская. Дочь запомнила рассказы матери о замечательном ораторском таланте Желябова, о твердости Перовской, «но больше всех она любила Веру Засулич, жила с ней в эмиграции в одной комнате. Ценила ее самоотверженность, смелость, скромность.

В честь ее назвала младшую дочь Верой». Записала А. Я. и рассказ Елизаветы Петровны о том, как под влиянием П. А. Кропоткина «она стала членом I Интернационала». Произошло это во время пребывания семьи Дурново в Женеве. Сказав родителям, что новый год будет встречать в театре, Лиза ушла «на заседание I Интернационала», происходившее в одном из кафе, где ее «приветствовали русские эмигранты» и где «она была зачислена в члены Интернационала как имеющая звание учительницы»[61]61
  Там же. Л. 49, 58.


[Закрыть]

«Среди людей, с которыми в то время Лиля была близка, – один из руководителей чайковцев – Петр Алексеевич Кропоткин и активный член московского кружка чайковцев Наташа Армфельд», – пишет А. Я. Ссылаясь на И. Жук-Жуковского, она говорит о том, что во время «хождения в народ» Лиля прятала у себя нелегальную литературу, устраивала в своем доме явки и свидания, собирала пожертвования в пользу революционеров, посещала сходки и собрания.

Графика из альбома Е. П. Дурново. Частный архив К. М. Эфрона

Н. А. Троицкий в своей основательной монографии о революционном движении XIX в. в России и статьях считал чайковцев, или «Большое общество пропаганды», революционную организацию народников России в 1870-е гг. XIX в., самым крупным революционным объединением за время от первой (1861–1864) до второй (1876–1879) «Земли и воли». Все последующие организации революционных народников использовали опыт и кадры чайковцев.

Название объединения Н. А. Троицкий считал «чисто случайным» и «незаслуженно связанным с именем Н. В. Чайковского», так как он не был «ни создателем, ни руководителем общества, а лишь представлял его во внешних сношениях с легальным миром»[62]62
  Троицкий Н. Большое общество пропаганды. 1871–1874 (так называемые «чайковцы»). Саратов, 1963; Он же. СИЭ. Т. 15. М., 1994; Он же. Друзья народа или бесы? Как и кого защищали народники // Родина. 1996. № 2. С. 68.


[Закрыть].

Центральное ядро чайковцев сложилось летом 1871 г. в Петербурге при слиянии кружков М. А. Натансона и С. Л. Перовской. Осенью этого года в состав кружка входило 19 человек, в том числе и Н. В. Чайковский. Именно с осени 1871 г. кружок стал называться его именем. Позднее численный состав центрального ядра чайковцев вырос до 60 человек (П. А. Кропоткин, С. М. Кравчинский, Д. А. Клеменц, Н. А. Чарушин и другие).

На федеративных началах к нему примкнули кружки в Москве, Одессе, Киеве, Херсоне, а также отдельные члены общества из других городов.

Общество чайковцев возникло в противовес «Народной расправе», тайной заговорщической организации, построенной на принципах неограниченного централизма, слепого подчинения рядовых членов руководителям, которую попытался создать в 1869 г. С. Г. Нечаев. Авантюризм и беспринципность Нечаева решительно осудили все революционные народники России, Маркс и Энгельс, члены Русской секции I Интернационала за рубежом.

Графика из альбома Е. П. Дурново. Частный архив К. М. Эфрона

В кружках чайковцев, по мнению Н. А. Троицкого, молодежь укреплялась нравственно. Вопрос революционной этики был в них одним из центральных. Здесь царили самоотверженная преданность делу освобождения народа, которому поклонялись, взаимное уважение и доверие, полное равенство, здесь «все были братья, все знали друг друга, как члены одной семьи, никто не «генеральствовал». «Прием членов стал очень строгим: расточительность, любовь к выпивке, франтовство – уже не примут», – передала воспоминания матери А. Я. Трупчинская[63]63
  РГАЛИ. Ф. 2962. Оп. 1.Д. 338. Л. 62.


[Закрыть].

Программная записка, автором которой был П. А. Кропоткин, основной целью общества ставила подготовку народной революции путем сочетания пропаганды, агитации и организации масс, то есть была свободна от крайности тактики как М. А. Бакунина (скоропалительный бунт), так и П. Л. Лаврова (только пропаганда). Но взгляды чайковцев не были однородными: среди них были и лавристы, и бакунисты (но все они отвергали методы борьбы С. Г. Нечаева).

Деятельность чайковцев Н. А. Троицкий делит на 3 этапа: «книжное дело», «рабочее дело», «хождение в народ». «Книжное дело» – это период революционного просветительства, когда «Большое общество пропаганды» издавало и распространяло революционную литературу среди интеллигенции для подготовки руководителей масс. Типография была ими основана в Швейцарии.

Второй этап – «рабочее дело» – пропаганда среди рабочих. Чайковцы в разных городах создавали сеть рабочих кружков, где вначале проводили общеобразовательные занятия, а затем перешли к социальной пропаганде. В уставе организации говорилось, что в «состав управления должны всегда входить члены как из интеллигенции, так и из рабочих». По мнению Н. А. Троицкого, чайковцы первыми в России стали изучать в рабочих кружках издания I Интернационала, «Капитал» К. Маркса.

«Хождение в народ» ставило своей целью подготовку крестьянской революции в России. Готовились к нему основательно: заготавливалась пропагандистская литература, крестьянская одежда, в специальных мастерских молодежь овладевала ремеслами, намечались маршруты движения. Дискуссии о судьбах России, о путях ее преобразования, теоретические рассуждения о долге перед народом превращались в практические действия. «Хождение в народ» было первой проверкой идеологии революционного народничества, оно должно было сблизить его с народом. «Весной 1874 г., – пишет О. Аптекман, – все было готово к походу в «народ». Кружки и сходки, споры прекратились».

Графика из альбома Е. П. Дурново. Частный архив К. М. Эфрона

Весной и летом 1874 г. этот массовый поход начался. Тысячи народников (более 200 кружков) двинулись в деревню, рассчитывая поднять крестьянство на социальный переворот. Уходили по 15–20 человек, а больше всего одиночками. Вся европейская часть России (51 губерния) была охвачена «хождением». Молодежь шла в село с единственным оружием – устным и печатным словом. Одни пропагандисты говорили о постепенной подготовке восстания, другие призывали крестьян немедленно отнимать у помещиков земли, отказываться от уплаты выкупных платежей, свергнуть царя и его правительство. Однако поднять крестьян на революцию не удалось. К концу 1874 г. основные силы пропагандистов были разгромлены, хотя движение продолжалось и в 1875 г.

Арестовано было до 8 тысяч членов федеративного «Большого общества пропагандистов». Самым крупным судебным процессом над ними был «Процесс 193-х» (18 октября 1877 г. – 23 января 1878 г.) 800 человек привлекли к дознанию. Следствие с 1874 г. длилось в течение 4 лет. К началу процесса среди подследственных было 93 случая самоубийства, умопомешательства и смерти. 32 человека были приговорены к тюремному заключению, 28 – к отправке на каторгу (от 3,5 до 10 лет), 90 человек, безвинно просидевших 3–4 года в следственных камерах, оправдали, 80 пропагандистов император повелел отправить в административную ссылку[64]64
  Родина. 1996. № 2. С. 68.


[Закрыть].

Уцелевшие от арестов 1874–1875 гг. петербургские чайковцы до отъезда за границу перебрались в Москву и содействовали активизации революционной деятельности во второй столице империи.

Московская группа чайковцев, по мнению Н. А. Троицкого, формировалась в 1871–1873 гг. на базе студенческих кружков самообразования, университета и Петровской земледельческой академии. Он не соглашается с мнением О. Аптекмана о том, что московский кружок был филиалом петербургского, и говорит о полной самостоятельности первого.

В мае – июне 1928 г. бывшие чайковцы А. Корнилова, Н. А. Чарушин и М. Ф. Фроленко составили список московских чайковцев. Они включили в него 19 человек («из них двое в петербургской группе»): Н. М. Аносов, К. В. Аркадский, В. Н. Батюшкова, Н. А. Армфельд, И. И. Гамов, С. Л. Клячко, Князев, Т. И. Лебедева, В. А. Лопатин, А. Э. Лукашевич, А. О. Малиновский, Н. А. Морозов, Н. А. Саблин, Л. А. Тихомиров, М. Ф. Фроленко, Цакни, И. Ф. Селиванов, М. Г. Соловдовский, О. Г. Алексеева[65]65
  Корнилова-Мороз А. Перовская и кружок чайковцев. М., 1929. С. 62.


[Закрыть]. Н. А. Троицкий добавил в список еще троих: А. И. Иванчина-Писарева, И. К. Львова и Е. Д. Дубенскую[66]66
  Троицкий Н. Большое общество пропаганды. С. 23.


[Закрыть].

Графика из альбома Е. П. Дурново. Частный архив К. М. Эфрона

Лиза Дурново ни разу никем не упомянута в числе членов московских чайковцев. Но то, что она была в числе «сочувствующих», помогавших обществу материально, дававших приют пропагандистам, надежные адреса, устраивавших вечеринки, концерты, лекции для сбора средств «в пользу заключенных», чтобы организовать для них передачи (белье, продукты, книги) – вне всяких сомнений.

И. Жук-Жуковский, обобщая воспоминания многих народников, знавших Лизу, утверждал, что «богатая квартира Дурново была местом – пристанищем для народников-пропагандистов». Собравшиеся в «народ» переодевались здесь в крестьянское платье, тут были явки и встречи вернувшихся. В доме Лизы бывали Н. А. Армфельд, С. М. Кравчинский,

О. Г. Алексеева, Н. А. Саблин, Н. А. Морозов. Однажды переодевавшегося Н. А. Морозова увидела мать Лизы и сделала дочери выговор. Та пригрозила, что если родные будут следить за ней и ее друзьями, она убежит из дома. Ей пришлось осуществить угрозу, так как Елизавета Никаноровна не только запретила дочери принимать народников дома, но и видеться с ними. Родители еле разыскали беглянку. Она вернулась и продолжала революционную деятельность, хотя сама «в народ» не ходила. И. Жук-Жуковский, как и многие другие, кто хорошо знал Лизу, свидетельствуют, что она «любила простой народ», идеализировала крестьян – «главных носителей идеи социализма, хотела разбудить их от спячки и указать дорогу к освобождению, ради чего была готова к самопожертвованию». О крестьянстве Лиза знала по стихам