Текст книги "Е. П. Дурново (Эфрон). История и мифы"
Автор книги: Елена Жупикова
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
В Орле жил только Я. К., и только два месяца, а Е. П. с детьми поселилась во флигеле отцовского дома в Гагаринском переулке.
Была ли дача в Быкове собственностью Эфронов, автор не знает («…думаю, все же снимали»).
Дача Эфронов сначала была куплена в Удельной (примерно, в 1895 г.), потом «сруб дома» перенесли в Быково. В воспоминаниях можно найти подробнейшее описание дачи, даже план дома. О ней подробно говорится и в отчетах тех, кто производил там обыск в 1907 г.
«Когда и почему Эфроны жили в Мыльниковом переулке, узнать не удалось».
Документы о покупке, продаже дома, план дома и прочие документы хранятся в архиве.
«Я задумалась, зачем в 1905 г. Эфроны строили дом?.. Старый был продан».
Причины строительства нового дома в 1905 г. изложены в воспоминаниях детей Эфронов, в их переписке. Строила Е. П. новый дом на том же участке, где стоял отцовский, проданы были оба дома в 1909 г.
Документы обо всех владениях Дурново, о домах, в которых Эфроны снимали квартиры, об аптеке, которую купил Я. К. на короткое время, о доме в Мыльниковом пер. хранятся в ЦАНТДМ (ф. 1). Там есть планы владений, площадь участка, где стоит дом, самого дома, указаны стоимость владения, доходность и пр. Сведения о домовладениях можно найти в справочнике «Вся Москва. Адресная и справочная книга».
«Прочитав рассуждения чернопередельца Преображенского, которого полюбила Лиза, а он ради революции не мог ответить на ее любовь, я усомнилась в его психическом здоровье», – пишет автор. На другой странице: «Преображенский и Анзимиров – психически больны».
Эти высказывания можно оставить без комментариев. О причинах смерти Е. П. Дурново. «Лично я, поразмыслив, приняла для себя версию такую: очевидно, мать была очень тесно связана (духовно и эмоционально) с Котиком и он первый не выдержал – повесился. Толчком мог быть разговор его с ней: ему охота в Россию, а нельзя, или еще что. А она, обнаружив его труп, покончила с собой», – мнение автора.
Как будто нет никаких документов, писем самой Е. П., публикаций в прессе, свидетельств очевидцев! Вот только выдержки из двух писем Е. П.
«Надя, моя любимая, не писала тебе, потому что не могла, не могла написать тебе ужасных слов: Якова нет больше, Яков умер… Мне так безгранично тяжело! Но ты не утешай меня, прошу тебя…» – из письма Е. П. Н. Лебуржуа (б/г)[6]6
РГАЛИ. Ф. 2962. Оп. 1. Д. 326. Л. 5
[Закрыть].
«Я знаю, какой может быть приговор и не желаю дожидаться суда, так как кроме грязи и клеветы прокурора, кроме пустой болтовни защитника … нечего ждать, нам не дадут говорить, или закроют двери, я не хочу подчиняться и не отдамся им живой. Нет возможности быть свободной, так есть возможность свободно умереть. Дни мои сочтены, разумеется, об этом не должны знать мои семейные… Часы идут, идут дни, и скоро, скоро надо будет покончить с собой … Больше всего мне жаль Котика…Сережа не отходит от меня и все меня гладит по седым волосам…»[7]7
Там же. С. 7, 7 об.
[Закрыть].
Оценить личность Е. П., ее жизнь и деятельность автор предлагает читателям. «Лиза – кто? Героическая личность, посвятившая жизнь борьбе за народное счастье, или безумная фанатичка, проехавшая, как бронепоезд, по судьбам своих детей? Судите сами!».
В авторской оценке сомнений нет. Теперь об авторском анализе личности и деятельности сына Елизаветы Петровны Сергея. Вот лишь несколько цитат автора: «Мне кажется, что Эфрон не мог отражать объективную реальность, так как не чувствовал ее. Он был фантазер» (сказано по поводу того, что С. Я. называл дом деда в Гагаринском переулке дворянским гнездом). «Никакого дворянского гнезда в Гагаринском переулке не было. Он был хорош только для небольшой семьи, Эфронам с их огромной семьей жить там было невозможно, так как. не было такого количества детских комнат».
А вот воспоминания Анны Яковлевны и ее матери, записанные Анной. «Но самое замечательное, когда мама ведет нас в дом. Небольшая лестница увешана английскими гравюрами, изображавшими сражения Наполеона и сцены из его жизни, передняя, небольшой зал, где когда-то давали балы. В нише зала стоит концертный рояль и с ним рядом золоченая арфа. На них играла бабушка… Потом – гостиная, вся увешанная картинами. На мягких диванах разбросаны вышитые бисером подушки, а посредине на инкрустированном столе лежат уже много лет два альбома. Наконец, попадаем в небольшую диванную, где, как и в других комнатах – ковры, ковры, портьеры, а по стенам расставлены инкрустированные шкафчики с массой фарфоровых безделушек… На втором этаже, вернее в мансарде – спальни и комнаты для занятий…
За домом расположены обширный двор с конюшнями и каретными сараями… Помню наши игры в саду, в конце двора. Какой это был чудный сад! В нем между тремя старыми яблонями разрослись ягодные кусты, а среди них пробивались к солнцу, вытягивались ветки одичавших роз. В саду 2 беседки. Одна – каменная в виде римского грота. За ней простирает свои ветви с мягкими иглами высокая лиственница.
Вторая беседка – в противоположном углу сада в виде китайского домика с остроконечной крышей и большими окнами. Из них можно смотреть на божий свет. Окна из разноцветных стекол. Все вокруг меняется от того, в какое стеклышко смотришь. То все багровое, словно охвачено пожаром, когда смотришь через красное стекло, то голубое, мертвенно бледное, если смотреть через синее… Такие беседки были модны и стояли в дворянских садах еще в начале XIX века»[8]8
РГАЛИ. Ф. 2962. Оп. 1. Д. 338.
[Закрыть].
Воспоминания А. Я. абсолютно точны, о чем говорят документы из ЦАНТДМ[9]9
ЦАНТДМ. Ф. 1. Пречистенская часть, 371/325. Д. 1–13.
[Закрыть]. В планах владения Дурново, выдаваемых Московской управой, указаны все постройки, сад, колодец, беседки, даже помойная яма и ретирада.
А в делах Московской городской управы, хранящихся в ЦГИАМ, описан уже и дом, построенный Е. П. Дурново (Эфрон) в 1905 г.[10]10
ЦГИАМ. Ф. 179. Оп. 62. Д. 8710. Л. 1–3.
[Закрыть] В доме П. А. Дурново педантично перечислено количество светлых комнат, коридоров, передних, кухонь, клозетов, окон, дверей…
А. Я. писала: «После смерти деда мы уже не вернулись в бабушкин дом. Она осталась в нем одна доживать свой век во всех его 24 комнатах». Точно, в деревянном доме П. А. и Е. Н. без флигеля, который заняли Эфроны после возвращения в Москву в 1886 г., в нем было 24 комнаты.
Ну, разве дом в Гагаринском пер. не дворянское гнездо?! И почему Сергей, нежно любивший этот дом, вспоминавший о нем, – фантазер?!
12 июля 1911 г. Сережа пишет Лиле (Е. Я.): «Были в Гагаринском. Показывал Марине наш дом. Внутрь нас не впустили … Наш сад почти совсем вырубили и развели на его месте английский цветник. От сирени остался один только чахлый куст. Жасмина совсем не осталось. Все террасы густо заросли виноградом»[11]11
РГАЛИ. Ф. 2962. Оп. 1. Д. 154. Л. 28.
[Закрыть].
Можно представить, как тосковал он по родному дому в эмиграции.
О добровольчестве Сережи автор пишет: «Добровольчество Сергея – миф. Обстоятельства и только они заставляли его шарахаться и идти…». «Много красивых слов и абсолютное отсутствие чутья…». «Записки добровольца» я причисляю к беллетристике…». «Мне кажется, что Эфрон не мог отражать объективную реальность, так как не чувствовал ее…». «Думаю, что в декабре 1917 г. он не был в Добровольческой армии… В январе 1918 г. приехал в Москву не организовывать московский полк и добывать для него деньги, а к жене…». «Отчаяние (нет денег) толкает Сергея Эфрона на возвращение в СССР…». «В 1931 г. он подает прошение о советском гражданстве, наивно верит (до 1939 г.), что он займет достойное место в новом советском обществе (скорее всего, в обход жены)» и т. д.
Окончательный вывод исследователя: «Нет, не имел Сергей Эфрон никакой доброй воли воевать с большевиками, даю на отсечение правую руку…».
Вполне достаточно только этих цитат, чтобы убедиться в том, что автор или не знает, или игнорирует достоверные факты из жизни С. Я., сообщенные им самим на допросах после ареста в 1939 г. Андреев-Эфрон, конечно, понимал, что ему грозит и на вопросы старался отвечать так, чтобы причинить себе возможно меньший ущерб, потому принижал свою роль в армии Деникина, Врангеля. На самом же деле его путь добровольца (отнюдь не прапорщика в конце войны) вместил неизмеримо больше, чем было им сказано на Лубянке.
На вопросы анкеты, врученной Андрееву-Эфрону в ночь ареста (ее он заполнял сам, скрепив «личной подписью», позднее это было запрещено, и анкеты заполнялись «со слов арестованных и проверялись по документам»), С. Я. отвечал, что в царской армии он был прапорщиком; в Белой армии прапорщиком Марковского полка (анкета воспроизведена в № 38 журнала «Столица», 1992 г.).
«После того, как большевики одержали победу в Москве, я поехал на Юг и вступил добровольно офицером в армию Деникина и был там до Врангеля включительно… С армией Врангеля бежал сначала в Галлиполи, а затем в Прагу… В Галлиполи голодал и жил месяцев 4–5 в палатке».
Не верит автор «Запискам добровольца» С. Эфрона, оценивая их как «беллетристику». Кстати, от «Записок добровольца («огромной книги», по словам М. И. Цветаевой) до нас дошли лишь 2 главы: «Октябрь 1917 г.» – о боях в Москве и «Декабрь 1917» – о первых днях Добровольческой армии. Из «огромной книги» М. И. использовала материал, когда писала в 1928–1929 гг. поэму «Перекоп» – о наступлении Русской армии генерала Врангеля в мае 1920 г.
Не верит автор документам, разысканным в РГВА историком С. Волковым, который работал там с «пленными» документами белых: приказу № 221 по 1 офицерскому генерала Маркова полку от 16 декабря 1918 г. о зачислении С. Э. в Марковский полк Добровольческой армии; фотографии его в форме офицера марковских частей. На черно-белых с одним просветом погонах (цвета которых марковцы считали трауром по России и верой в ее возрождение, а Марина Ивановна – цветом русской березы) нет звездочек. А это значит, что они принадлежат капитану.
Видимо, не убеждает автора участие Эфрона в 1-м Кубанском («Ледяном») походе в 1918 г. (тоже отраженное в документах, письмах и воспоминаниях), за которое «прапорщик Сергей Эфрон» был награжден знаком 1-й степени за № 2693 в числе 3 799 чел. 21 сентября 1918 г. в Екатеринодаре генерал Деникин издал приказ, по которому «в воздаяние воинской доблести и отменного мужества, проявленных участниками похода и понесенных ими беспримерных трудов и лишений» устанавливался «Знак отличия Первого Кубанского похода». Этот знак, удостоенные которого назывались первопроходниками, особо почитался в Белой армии, а не только в Добровольческой. Список награжденных пропал в 1945 г., а в 1999 г. копия его вернулась в Россию. Она заверена председателем Южноамериканского отдела Союза участников 1-го Кубанского генерала Корнилова похода полковником И. А. Эйхенбаумом.
О службе С. Э. в Белой армии рассказывают 9 его сохранившихся писем, ныне опубликованных. Вот письмо от 12 мая 1918 г. Максимилиану Волошину в Коктебель: «Только что вернулся из Армии, с которой совершил 1000-верстный поход. Я жив и даже не ранен – это невероятная удача, потому что от ядра Корниловской армии почти ничего не осталось. Не осталось и одной десятой тех, с которыми я вышел из Ростова… Нам пришлось около 700 верст пройти пешком по такой грязи, о какой не имел до сего времени понятия. Переходы приходилось делать громадные – до 65 верст в сутки. И все это я делал, и как делал!.. Неужели все жертвы принесены даром? Страшно подумать, если это так».
На следующий же день после получения письма М. Волошин отвечает: «Бороться с оружием в руках – не твое дело. И за что драться теперь? Физически мы разбиты и отданы на милость победителя… Нам остается одно: национальное самосознание».
28 мая, отвечая Волошину, Эфрон написал, что не разделяет его взглядов. В отличие от вставшего «над схваткой» поэта доброволец знал, «за что драться». Осмысливая пройденный путь, в 1924 г. он пишет: «Положительным началом, ради чего и поднималось оружие, была Родина. Родина как идея…не «федеративная», или «самодержавная», или «республиканская», или еще какая… Та, за которую умирали русские на Калке, на Куликовом, под Полтавой, на Сенатской площади 14 декабря, в каторжной Сибири…»[12]12
См.: Субботник НГ. 2000. № 26.
[Закрыть].
Ради Родины прошел путь от Новочеркасска до Галлиполи, от прапорщика до капитана Русской армии генерала Врангеля ветеран Марковского полка Сергей Эфрон, ради преданности ей, которую в разные годы своей жизни, в разные периоды ее истории он понимал по-разному. Не нам судить его за то, что последнее понимание привело этого доблестного русского офицера, так много претерпевшего за свою преданность России, в бериевские застенки, в том числе, на «дачу пыток» на территории бывшего Свято-Екатерининского монастыря, в так называемую Сухановскую тюрьму, или «Спецобъект НКВД № 110», где, по свидетельству прошедшего через нее Александра Долгана, применяли 52 вида пыток.
В замечательном исследовании И. Кудровой, которая внимательнейшим образом изучила и проанализировала следственное дело С. Я. Эфрона, хранящееся в архиве ФСБ, громадное количество других источников, дано обстоятельно доказанное ею заключение: «Мужество и нравственная безукоризненность Эфрона в застенках НКВД неоспоримы. Он не только никого не оговорил, но не позволил и себе самому уклониться от долга и правды, как он их понимал»[13]13
Кудрова И. В. Путь комет: В 3 т. Т. 3. Разоблаченная морока. СПб., 2007. С. 189.
[Закрыть].
Внук был достоин своего деда, Петра Аполлоновича Дурново, в послужном списке которого было записано: «В поступках, неприличных званию и потемняющих честь, никогда замечен не был».
В январе 1918 г. он приезжал в Москву не «к жене», как считает автор, а действительно, для того, чтобы сформировать особый Московский полк – достать для него денег и личный состав. Военно-политический отдел Добровольческой армии, возглавляемый генералом М. В. Алексеевым, для привлечения желающих в ее ряды, командировал в разные города России его офицеров, возможно, в этот отдел был переведен и прапорщик Эфрон перед командировкой в Москву. Немедленная командировка была реакцией на его записку, в которой для «успеха дела» он предлагал формировать полки, батальоны, отряды, давая им названия крупных городов страны, чтобы «с самого начала создалась бы кровная связь со всей остальной Россией». Его направили в Москву, что было для него неожиданностью. Ему дали «три адреса», два шифрованных письма, солдатскую грязную шинель, папаху и полтараста рублей денег, документ, удостоверявший то, что он «рядовой 15-го гренадерского Тифлисского полка, уволенный в отпуск по болезни». Полк избран был не случайно: первый муж Анастасии Цветаевой, сестры Марины, Борис Трухачев воевал в этом полку. Общаясь с ним, Сергей знал многое из жизни полка, что позволило бы ему в случае необходимости подтвердить свой «отпускной билет».
В дневниковых записях М. Ц. говорится о ее встрече с Сережей 18 января 1918 г. В этот день она написала стихотворение:
…Я помню ночь и лик пресветлый
В аду солдатского вагона.
Я волосы гоню по ветру,
Я в ларчике храню погоны.
С этой встречи, с этого стихотворения Цветаева стала вдохновенным певцом Добровольчества, видя в нем пример жертвенности во имя Родины. Именно Сергею Эфрону русская поэзия обязана цветаевскими «Лебединым станом» и «Перекопом».
«Кого-то эта книга может привести в ярость, у кого-то вызвать восторг. Всем не угодишь. Я не считаю себя ни истиной в последней инстанции, ни судьей: мое дело – аналитика. А вы уже судите сами…», – пишет автор.
Ни ярости, ни восторга. Просто, как сказала бы М. Цветаева, «полный отворот головы» – закрыть, не читать ни строчки; недоумение – зачем такое писать?! И – горечь, боль за тех, кто подвергнут такой «аналитике». За что их так?! Все они прожили такую трагическую жизнь!
Книга «Крылатый лев или… Судите сами!», которую автор называет «аналитическим исследованием», где «воздается должное» С. Эфрону «за все, что он заслуживает» – новый миф, появившийся в 2007 г.
Ради доказательств его достоверности автор «готов отдать свою правую руку на отсечение»! Мороз по коже от этих слов! Но ведь не убедит никого такая иезуитская пытка над собой, миф так и останется мифом, во многом основанным лишь на предположениях, заключениях, версиях автора, не подтверждаемых никакими достоверными источниками.
Глава 1
Родословная Дурново. Родители Лизы. Ее детство. Московский дом Дурново
В большинстве воспоминаний о Лизе (а часто в архивных документах) ее называют то дочерью, то племянницей, то двоюродной сестрой московского генерал-губернатора Петра Павловича Дурново (занимал эту должность в 1872–1878 гг. и в июле – ноябре 1906 г.). Некоторые авторы считают ее племянницей министра внутренних дел Петра Николаевича Дурново (находился на этом посту в 1906 г.).
И. Жук-Жуковский, который хотел «развеять легенды», основываясь «на источниках, полученных от ближайших родственников и друзей Е.П.», указывает, что «она не была ни в какой родственной связи с Московским генерал-губернатором … и никогда не жила в губернаторском доме».
С эти утверждением И. Жук-Жуковского почти можно согласиться, заметив, однако, что отдаленная связь между ними все же была.
Отец Лизы, Петр Аполлонович Дурново (1812–1887 гг.), происходил из древнего, очень обширного дворянского рода, истоки которого восходят к 1353 г., когда, по свидетельству не дошедшей до нас черниговской летописи, пришел «из Немец, из Цесарские земли» в Чернигов с двумя сыновьями и дружиной в 3 тыс. человек «муж честного рода» – Индрос. Он выехал из литовских областей Пруссии, уже покоренных тевтонскими рыцарями, находившимися в прямой зависимости от германского императора, чем и объясняется указание о выходе Индроса «из Немец». Чернигов к моменту прихода туда Индроса принадлежал Литве.
После крещения Индрос получил имя Леонтий, его старшего сына Литвиноса назвали Константином, младшего Зимонтена – Федором (последний умер бездетным).
Потомством № 1 Индроса стали дворяне и графы Толстые; № 2 – Молчановы; № 3 – Дурновы (Дурново); № 4 – Даниловы; № 5 – Васильчиковы. Рассмотрим только интересующих нас Дурново.
Петр Аполлонович Дурново, акварель работы неизвестного художника из частного архива К. М. Эфрона
Если представить родословную Дурново в виде схемы, то она будет выглядеть так:
1. Индрос (Леонтий),
2. Константин Леонтьевич,
3. Харитон Константинович,
4. Андрей Харитонович, который «приехал из Чернигова к Москве, к великому князю Василию Васильевичу (1435–1462), и тот прозвал его Тóлстым, от него пошли Толстые»,
5. Карп Андреевич Толстой, 6. Юрий Карпович Толстой,
7. Василий Юрьевич Толстой, по прозвищу Дурнóй,
8. Федор Васильевич, который стал писаться уже не Толстым, а Дурнóвым или Дурновó; от него пошли Дурнóвы, или Дурновó;
9. Викул Федорович Дурново.
Отец Лизы, Петр Аполлонович Дурново, был потомком сына Викула Федоровича Петра, а московский генерал-губернатор Петр Павлович Дурново – потомком другого сына Викула – Евстафия.
Прямыми предками отца Лизы, начиная от Викула Федоровича, были: Викул, Петр, Иван, Семен, Иван, Ефим, Аполлон (дед Лизы), Петр (ее отец).
А вот предки московского генерал-губернатора: Викул, Евстафий, Константин, Павел, Евстафий, Дмитрий, Николай, Дмитрий, Павел (отец генерал-губернатора), Петр (генерал-губернатор).
У Петра Аполлоновича было два брата: Михаил и Николай. Министр внутренних дел Петр Николаевич Дурново не был его братом, а следовательно, не был и дядей Лизы[14]14
ЦГИАМ. Ф. 4. Оп. 17. Д. 405. Л. 1, а также: Булычов Н. Калужская губ. Список дворян, внесенных в дворянскую родословную книгу по 1 октября 1908 года. Калуга, 1908; Чернявский М. Генеалогия гг. дворян, внесенных в родословную книгу Тверской губ. Тверь, 1869. Автор выражает глубокую благодарность вице-директору департамента герольдии Российского дворянского собрания О. В. Щербачеву за помощь в составлении родословной Дурново.
[Закрыть].
Старшая дочь Елизаветы Петровны, Анна Яковлевна Эфрон (Трупчинская – 1883–1971), в своих интересных воспоминаниях во многом основанных на рассказах матери, пишет, что дедушка ее происходил из разорившейся дворянской семьи (мнение И. Жук-Жуковского – «из бедной дворянской семьи»), затем разбогател, женившись по сватовству на богатой купеческой дочери и получив (уже после женитьбы) от дальнего родственника большое имение в Пензенской губернии[15]15
РГАЛИ. Ф. 2962. Оп. 1. Д. 332. Л. 1–107.
[Закрыть].
Как следует из формулярного списка П. А. Дурново, составленного 30 апреля 1844 г. (еще до женитьбы), родители его были дворянами скорее средней руки, чем бедными. «За матерью его состоит Калужской губернии и уезда в сельце Селивановке 75, Мещевского уезда в сельце Бевсне 90, Малояровславского уезда в деревне Захаровке 150 и Ярославской губернии Любишского уезда в сельце Григорьевке 95 душ крестьян мужеска пола»[16]16
ЦГВИА. Ф. 3543. Оп. 1. Д. 3065. Л. 44.
[Закрыть]. Но если учесть, что, кроме трех сыновей, родители П. А., Аполлон Ефимович Дурново и Прасковья Ивановна (урожд. Кушникова), имели еще 7 дочерей (Екатерина, Елизавета, Александра, Анна, Татьяна, Хиония, Наталья), наверное, можно назвать эту семью бедной.
Анна Яковлевна пишет, что сестры Петра Аполлоновича, несмотря на незаурядную красоту, не вышли замуж, так как у них не было приданого, и доживали свой век в скромном домике около Троице-Сергиевой лавры, где Анна «была у них с родителями».
Елизавета Никаноровна, Елизавета Петровна и Петр Аполлонович Дурново
Домик на окраине города, «утопавший среди кустов жасмина и сирени, чистенькие кисейные занавески, цветы на окнах, скромная мебель времен Николая I и три старушки, худенькие, сморщенные, аккуратные, с вязаньем в руках. Они видят нас впервые, тронуты, слезы в глазах, находят сходство со своей семьей». Анна Яковлевна вспоминает о трех младших сестрах деда. Имя одной не названо, а две другие – «тетя Феня» или «Финет» (вероятно, это Хиония), и Анна или «Аннет». (Следует отметить явную ошибочность воспоминаний: Анна Яковлевна не могла видеть Анну Аполлоновну, так как появилась на свет 14 лет спустя после ее смерти).
Сотрудник Сергиево-Посадского музея-заповедника Владимир Александрович Ткаченко сообщил в январе 1998 г. о сохранившейся в архиве музея записи 1927 г., из которой следует, что в Троицкой лавре похоронены мать Петра Аполлоновича и его сестра Анна. Их могилы были «в четвертом ряду у Смоленского собора». На черном мраморном памятнике с белым крестом, стоявшем на могиле бабушки Лизы, была надпись: «Прасковья Ивановна Дурново, скончалась 1864 г. сентября 23 дня», а на чугунном кресте над могилой тети Лизы значилось: «Под сим памятником погребено тело девицы Анны Аполлоновны Дурново, скончалась в 1869 г.», «Московский некрополь» называет день и месяц – 5 января 1869 г.[17]17
Московский некрополь. СПб, 1908. Том II. С. 413.
[Закрыть] Прасковья Ивановна за места погребения (свое и дочери) внесла в 1864 г. по 300 руб. серебром.
О том, как Петр Аполлонович узнал о пензенских имениях своих родственников, а затем унаследовал их, Анна Яковлевна рассказывает так. В 1852 г. Дурново, получив отставку со службы, возвращался из Петербурга в Москву «на тройке лошадей». Разговорился с ямщиком. На вопрос, чей он крепостной, ямщик ответил, что «барин их давно умер, и они ничьи». Оброка никому не платят, земли у них много и «один чернозем». На каждом дворе – несколько коней, по 8–10 коров. Через газеты вызывают наследников, но они не находятся.
П. А. спросил фамилию их барина, в ответ, якобы, услышал свою и «погнал лошадей обратно в Петербург».
Там выяснилось, пишет А. Я., что через «Правительственный вестник», действительно, вызывались «наследники имения князя Ромодановского». Срок вызова истекал, и имение должно было перейти в казну. Дурново удалось подтвердить свое родство с последними его владельцами, и оно перешло к нему.
Автор воспоминаний ошиблась. Петр Аполлонович не мог прочитать объявлений о поиске наследников в «Правительственном вестнике»: эта газета начала выходить с 1869 г. Ее предшественница – «Северная почта» – с 1862 г.
Последняя заменила собой «Журнал Министерства Внутренних Дел», выходивший с 1829 г. по 1861 г. ежемесячно, но и в нем сведения о владельцах имений не печатались[18]18
Библиография русской периодической печати. 1703–1900. Петроград, 1915. С. 75, 183, 248.
[Закрыть].
О том, что собой представляли унаследованные Дурново имения, сообщал в своем донесении департаменту полиции 17 марта 1881 г. пензенский губернатор. Это был ответ на циркуляр ДП от 24 декабря 1880 г. о розыске дочери Петра Аполлоновича Лизы, сбежавшей после освобождения ее из Петропавловской крепости из дома. Губернатор пишет, что П. А. Дурново, «проживающий в Москве, владеет в Саранском уезде Пензенской губернии имениями: Ромоданово, Ивановское-Тарбеевка и Уришка. Все они хорошо устроены и не заложены». Губернатора настораживало, что «в настоящее время они окончательно продаются», и он посчитал долгом донести в Петербург свое предположение: «… такая торопливая продажа г. Дурново имений своих без особенной, по-видимому, нужды, вскоре после скрытия его дочери, единственной наследницы, не имеет ли связи с ее преступлением и исчезновением…». На полях донесения резолюция (карандашом): «Вопрос весьма существенный»[19]19
ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 2. Л. 42.
[Закрыть]. Надо сказать, предположение пензенского губернатора было верным, о чем будет речь ниже.
4 апреля 1881 г. из Пензы шифрованной телеграммой были сообщены размеры имений: «Имения Дурново в Саранском уезде состоят: Уришке 97, Ромоданов 115 десятин земли, усадьба, дом, сад и др. строения. В то же уезде за женою Дурново Уришке 146, Ивановском 1159 и Тарбеевке 437 десятин земли. Все продаются вместе»[20]20
Там же. Л. 58
[Закрыть]. П. А. продал их 23 апреля 1881 г[21]21
Там же. Л. 120.
[Закрыть].
Петр Аполлонович имел собственность и в Москве. 10 декабря 1858 г. он купил «в Гагаринском переулке Пречистенской части 3 квартала» домовладение «мерою» около 560 квадратных саженей[22]22
ЦАНТДМ. Ф. 1. Пречистенская часть. 371–375. Д. 13. Л. 3.
[Закрыть]. Вместе с домом и всем имуществом оно оценивалось в ноябре 1881 г. примерно в 40 тыс. рублей[23]23
ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 2. Л. 142.
[Закрыть].
П. А. Дурново был кадровым военным. Его кондуитные и формулярные списки «о службе и достоинстве»[24]24
ЦГВИА. Ф. 3543. Оп. 1. Д. 3085. Л. 42–49; там же. Оп. 2. Д. 541. Л. 1–4; там же. Ф. 395. Оп. 44. Д. 479. Л. 1–10. Автор выражает сердечную благодарность сотруднику архива И. А. Ганичеву за помощь в поиске документов. О том, что П. А. Дурново чин штабс-ротмистра в 1 раз получил в полку принца Алберта Прусского 20 июня 1840 г., а во 2 раз в Конном гвардейском полку 21 апреля 1848 г., говорят все его послужные списки и личное прошение об отставке, поданное им на имя императора Николая I 29 сентября 1852 г. (ЦГВИА. Ф. 395. Оп. 44. Д. 479. Л. 2.). В то же время сохранилось «Свидетельство», в котором от имени Николая I заявлено: «мы Петра Дурново, который нам Поручиком служил, за оказанную его в службе нашей ревность и прилежность в наши Штабс-ротмистры 20 июня 1844 г. пожаловали и учредили» (РГАЛИ. Ф. 2962. Оп. 1. Д. 322. Л. 1). Трудно сказать, как можно объяснить эти разночтения.
[Закрыть] рассказывают, что 5 декабря 1828 г. 16-летний Петр был «определен кадетом» в Московский кадетский корпус, откуда 13 декабря 1833 г. вышел корнетом с «определением в Кирасирский Принца Алберта Прусского полк, имея тогда от роду 21 год». В полк, расквартированный в военном поселении под Новороссийском, корнет прибыл только через год, так как «для окончательного приобретения познаний кавалерийской службы» был в течение года прикомандирован к «Образцовому кавалерийскому полку».
В Кирасирском полку, где Петр прослужил 10 лет, он получил чин поручика (1835 г.), штабс-ротмистра (1840 г.), командовал эскадроном, участвовал в военных маневрах, «совместно с штабс-офицером» ему были поручены «выбор и доставление 700 человек рекрут, набранных по общему в 1840 году набору, что исполнил с отличной деятельностью в течение 2 ½ месяцев».
Самыми крупными маневрами, в которых участвовал полк, были маневры на территории царства Польского при г. Калише, проходившие в присутствии российского императора и прусского короля в августе – сентябре 1835 г. К месту маневров полку пришлось совершить почти трехмесячный поход через Херсонскую, Киевскую, Подольскую и Винницкую губернии, переправляться через реки Буг и Вислу. Высочайшие особы были довольны полком, и многие офицеры, в том числе и Дурново, «удостоились получить Высочайшее благоволение», объявленное в приказах. «За примерное сбережение нижних чинов и строевых лошадей» Дурново, как и другие, «получил благодарность Главнокомандующего Генерал-фельдмаршала Князя Варшавского Григора Паскевича Эриванского», а шеф полка, принц Алберт Прусский, наградил П. А. золотыми часами. Вероятно, эти часы, как пишет А. Я. Трупчинская, «до старости берег и ценил» Дурново. (Только получил он их не от царя, а от принца Алберта Прусского. Нет в его кондуитных и формулярных списках упоминания о «большом изумруде, подарке персидского шаха», о котором можно прочесть в воспоминаниях. – Е. Ж.).
Полковое начальство отмечало, что Дурново «по службе – очень хорош», «способностей ума – хороших», что он «Российской грамоте читать и писать умеет, Закону Божию, священной истории, рисованию, черчению ситуационных планов, географии, истории, арифметике, алгебре с применением оной к геометрии, геометрии простой, физике, правилам: полевой, гарнизонной и лагерной службы, главным правилам тактики и малой войны, полевой фортификации, начальным понятиям об артиллерии, военному судопроизводству и письмоводству, французскому и немецкому языкам обучался». Сказано, что П. А. «слабым в отправлении обязанностей службы не замечен и вопреки должной взыскательности, беспорядков и неисправностей между подчиненными не допустил». Есть сведения о том, что он «жалобам никаким никогда не подвергался», «в нравственности хорош» и «в поступках, неприличных званию и потемняющих честь никогда не был», «штрафам, суду, выговорам не подвергался», «в хозяйстве хорош». В 1844 г. 32-летний П. А. все еще был холост.
В документах, хранящихся в РГВИА, указано, что Дурново «к повышению чинов и награждению достоин», однако ими его не баловали: «всемилостивейших рескриптов и похвальных листов от начальства не получал» и «за отличие по службе и по другим действиям чинами, орденами и знаками отличия награжден не был». Быть может, трудно было отличиться, когда «в походах против неприятеля не был», а, возможно, причина в другом: побывав в 4-х отпусках, П. А. только один раз (1843 г.) явился в полк без опоздания. В остальных просрочил возвращение на 14 дней, на 3 месяца, на 28 дней, причем, в 2-х случаях «доказательств просрочки не представил».
В 1844 г. Петр Аполлонович расстался с Кирасирским полком. 22 марта 1844 г. его прикомандировали «для испытания по службе» к лейб-гвардии Конному полку, куда он был «зачислен налицо» 11 июня 1844 г., а 15 апреля 1845 г. приказом Николая I «из Штабс-ротмистров Кирасирского Принца Алберта Прусского полка переведен в Конный Гвардейский поручиком». Как и положено, в гвардейский полк офицер переводился чином ниже. В новом полку чин штабс-ротмистра Дурново получил 14 мая 1846 г., ротмистром он стал 30 марта 1852 г.
Архивные документы молчат о причине перехода П. А. в Конный гвардейский полк. Семейные предания, изложенные в воспоминаниях Анны Яковлевны, находят их в том, что «рослый и красивый» Дурново во время смотра полка в Москве «попался на глаза» Николаю I и очень ему понравился.
Едва ли этого было достаточно для зачисления в полк, который был верной опорой императорской власти. Сюда отбирали не только «видных», но еще и хорошо обеспеченных представителей крупнейших дворянских фамилий, в большинстве своем, из Прибалтики. За всю историю своего существования (она начиналась при Петре I) полк получал многочисленные награды и за боевые действия против неприятеля, и за подавление восстания декабристов, и за расправу с польским восстанием 1831 г.
Почти одновременно с Дурново, 12 мая 1844 г., в полк прибыл его новый командующий – 43-летний «Генерал-майор Петр Петрович Ланской 4-й», который к моменту прибытия в полк, как бесстрастно отмечено в его кондуитном списке, «был женат на вдове умершего камер-юнкера двора Его Императорского Величества титулярного советника Пушкина Наталье Николаевой»[25]25
ЦГВИА. Ф. 3548. Оп. 1. Д. 3065. Лл. 17–24.
[Закрыть]. Не вызывает сомнений, что на гравюре, о которой писала в 1928 г. М. И. Цветаева, вместе с царем, наследником и П. А. Дурново был изображен именно он, а не Павел Сергеевич Ланской, как предположили комментаторы цветаевского письма[26]26
Цветаева М. Собрание сочинений. В 7 тт. Т. 7. С. 184, 187.
[Закрыть].
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
