Текст книги "Одиссея. Песни IX-XII"

ОТ ХУДОЖНИКА

Рисунки, представленные в этой книге, ни в коей мере не являются иллюстрациями. Любая иллюстративность уничтожает всякую возможность внутреннего диалога между текстом и изображением. Для меня четыре песни «Одиссеи» являются, в первую очередь, поэтическими текстами Григория Стариковского. И в этом нет никакого умаления имени Гомера. Универсальность, общечеловечность текстов Гомера, их холод и жар в переложении Г. С. приобрели «заземленность», что позволило соединить слово и линию. Хотя что могло быть проще – расплести черную вязь букв и сплести заново в клубке линий и пятен.

Поэтический размер, просодия, глубина и прозрачность языка, на котором говорит Одиссей, явились для меня отправной точкой. Герои и воины, утратив в скитаниях всё, гонимы только одним желанием – вернуться домой, на Итаку. Оттолкнувшись от языка, оставалось нарисовать обезглавленные торсы героев, сплетающиеся тела людей и богов; свиней, коршунов и черные корабли, летящие по бесконечному морю к гибели.

Слава Полищук

КОММЕНТАРИИ

Песнь девятая

Одиссей прозорливый промолвил в ответ Алкиною. Одиссей пирует у феакийского царя Алкиноя. Своим пространным повествованием Одиссей отвечает на вопросы Алкиноя (Одиссея, VIII, 550–555) и одновременно «вступает в соперничество с Демодоком, [песнопевцем], только что закончившим свое исполнение» в VIII песни (Хойбек).

Слушать подобного песнопевца – прекрасное дело. Одиссей дает понять пирующим, что способен оценить талант Демодока (Хойбек). Не только в IX, но и в X–XII песнях один из главных посылов повествования – желание произвести выигрышное впечатление на феакийцев, ведь от них зависело возвращение на Итаку.

Не бывает, говорю, исхода радостней, чем веселье. Упорядоченность феакийского уклада контрастирует с фантастическим, диким миром сказок и легенд, в котором оказывается Одиссей вскоре после отбытия из Трои. Феакийский пир своей упорядоченностью и гармоничностью напоминает о пирах богов (ср. пиры Эола в X песни).

Что рассказать вначале и чем закончить? Одиссей вспоминает свои странствия. Память в «Одиссее», согласно Норману Остину (79), играет первостепенную роль, являясь творческим актом. Помнить – значит быть (Остин, 139), а амнезия равносильна отказу от самого себя.

Я – Одиссей Лаэртид, известный людям хитростью. Хитрость Одиссея, в первую очередь, ассоциируется с созданием Троянского коня, упомянутого Демодоком (Одиссея, VIII, 492–493; Хойбек). Характерно, что сам Одиссей связывает свое имя с хитростью, изобретательностью, а не с воинской доблестью гомеровского воина. Майкл Силк (41), сопоставляя характер героя с женскими персонажами, говорит об изворотливости Одиссея в контексте поэмы: «The deviousness of Odysseus himself seems an essentially feminine quality».

Молва обо мне к небесам восходит. Одиссей говорит о собственной славе (κλέος) в настоящем времени (Данек). Следует добавить, что по прошествии 10 лет странствий само понимание славы претерпело изменения. В мире волшебниц и чудовищ-людоедов воинская доблесть гомеровского ратника бесполезна. Не случайно κλέος Одиссея отождествляется с хитростью.

Я живу на Итаке. Споры о местонахождении острова Одиссея не прекращаются до сих пор (Хойбек).

Расскажу о горьком возвращении, которое Зевс устроил. «Именем Зевса главный герой обозначает не поддающееся идентификации божественное вмешательство»; то есть упоминание о Зевсе свидетельствует о человеческом незнании, присущем Одиссею (Данек), и, добавим, о признании собственного незнания. Интересно, что недовольство богов Одиссей почти всегда воспринимает как данность, с долей смирения.

Ветер из Трои привел к Исмару киконскому. «Первый и единственный эпизод, в котором действие разыгрывается в реальном мире (в окрестностях Трои). Одиссей плывет вдоль берега, чтобы увеличить размер своей добычи» (Данек). Киконы – союзники троянцев, упомянуты в «Илиаде» (II, 846): «Храбрый Эвфем ополчил племена копьеборных киконов»[1]1
  Здесь и далее «Илиада» цитируется в переводе Н. Гнедича.


[Закрыть]. Согласно Геродоту, они обитали на берегах реки Гебр (VII, 110), совр. Марица. Этим эпизодом открывается тема взаимоотношений Одиссея и спутников, одна из ключевых тем в IX–XII песнях. Эпизод с киконами и самонадеянность спутников, пишет Райнхардт (69), служат тревожной прелюдией будущих событий. Гомер также намечает связь между разграблением города киконов и приключением в пещере Полифема: вино, которое Одиссей получил от Марона, поможет Одиссею ослепить Полифема и выбраться из пещеры (Хойбек; Райнхардт, 69). Разграбление Исмара отсылает к ратным подвигам в духе набегов Ахилла, упомянутых в «Илиаде», однако в эпизоде с киконами мироздание «Илиады» дает трещину: ахейцы будут наказаны за отсутствие прозорливости и за неповиновение Одиссею.

Шестеро с каждого судна. У Одиссея было 12 кораблей: «Царь Одиссей предводил кефалленян, возвышенных духом, / Живших в Итаке мужей и при Нерите трепетолистном; / Чад Крокилеи, пахавших поля Эгилипы суровой, / В власти имевших Закинф и кругом обитавших в Самосе, / Живших в Эпире мужей, и на бреге противулежащем, – / Сих предводил Одиссей, советами равный Зевесу; / И двенадцать за ним принеслось кораблей красноносых» (Илиада, II, 631–637).

Покуда трижды не был помянут каждый несчастный. Согласно верованиям древних, мертвых призывали, чтобы их души быстрей обрели покой (ср.: Вергилий, Энеида, VI, 506) (Хойбек).

Кифера. Малея. Кифера – остров к юго-западу от Малейского мыса. Малейский мыс, на юго-востоке Лаконии, считался опасным для мореходов. Менелай сбился с курса возле Малейского мыса (III, 286–289): «После того как и он в винно-чермное выехал море / В полых своих кораблях и высокого мыса Малеи / Быстро достиг, приготовил ужаснейший путь ему дальше / Зевс протяженно гремящий…»[2]2
  Здесь и далее «Одиссея» (кроме IX–XII песней) цитируется в переводе В.Вересаева.


[Закрыть]

Достигли земли лотофагов. Плод лотоса символизирует ненадежность человеческого бытия, зависшего где-то между эмпирической реальностью и мифом (Хойбек). Четко обозначена опасность дальнейшего пребывания у лотофагов – амнезия, существование в безвременьи (Саид, 155: «Les Lotophagues ont perdu le sentiment de leur identité»).

Достигли земли циклопов. Фукидид (VI, 2) полагает, что циклопы обитали на воcтоке Сицилии, однако среди мифов и легенд география – излишняя наука (см. комментарий к XII, 2–3). Все то, что отсутствовало у циклопов (виноделие, земледелие, суды), было необходимым в греческом полисе (Стэнфорд). Между тем мир циклопов – мир упорядоченный, требующий некоторой сноровки, миропорядок, существующий параллельно с цивилизацией Одиссея. Гесиод в «Теогонии» (141–143) объясняет происхождение имени циклопов: «…лишь единственный глаз в середине лица находился: / Вот потому-то они и звались «Круглоглазы», «Киклопы», / Что на лице по единому круглому глазу имели» (пер. В. В. Вересаева). В Античности не существовало устоявшегося мнения о количестве циклопьих глаз. Сервий, комментатор Вергилия, пишет (к: Энеида, III, 636): «Многие говорят, что у Полифема был один глаз, другие – что два, остальные – что три». Жизнь циклопов противопоставлена феакийскому укладу.

Они не сходятся вместе, чтоб совещаться и далее. Строки цитируются Платоном в «Законах» (680d2-4): «Сейчас же он [Гомер] прекрасно подтвердил твои слова, изображая, согласно преданию, первоначальный быт киклопов диким» (пер. А. Н. Егунова). Одно из важных открытий Одиссея – существование иных реальностей, за пределами человеческой жизнедеятельности. «Цивилизационное» отношение к миропорядку циклопов не укладывается в повествование Одиссея. Лестригоны, к примеру, собираются вместе, строят дороги, возводят дворцы, однако это не помешало им истребить бóльшую часть спутников Одиссея и остаться безнаказанными.

Остров лежит небольшой. Одиссей смотрит на остров как потенциальный колонист (Хойбек). Калвин Байр (361) говорит о риторической цели описания острова: показать феакийцам, что они – Одиссей и феакийцы – принадлежат к одной цивилизации. Райнхардт (77) комментирует красоты острова: «Отсюда недалеко до пейзажей Клода Лоррена».

Здешний народ испытаю. События IX песни – вторжение в пещеру с 12 отборными воинами – говорят не столько об ожидании гостеприимства, сколько об ожидании подарков от хозяина, возможно более слабого, чем непрошеные гости.

Марон Эванфид. Единственный жрец в «Одиссее». У Гомера сами герои приносят жертвы (Стэнфорд).

Сладким вином неразбавленным, божественным. «Одиссей получил вино как особый подарок гостю; дарителем был жрец, живший в месте, находящемся под защитой богов и пощаженный Одиссеем при захвате города» (Данек). Одиссей скорее помиловал, чем защитил жреца. По-видимому, Марон откупился от Одиссея и его людей.

Мы скоро вошли в пещеру. Райнхардт (79) отмечает, что среди сказочных приключений Одиссея пещера Полифема – единственное место, куда герой отправляется по собственной воле. Ни в одном другом пассаже влечение к опасности не будет столь сильным.

В надежде увидеть хозяина, получить подарок. Любознательность и стремление к обогащению – типичные качества Одиссея (Стэнфорд).

Я не поддался (полезней было послушаться). Намерение остаться в пещере «часто трактуется исследователями как свидетельство легкомыслия и корыстолюбия Одиссея: по мнению специалистов, тем самым он без необходимости подверг соратников опасности, которую можно было предвидеть… По мнению других исследователей, его выбор вполне соответствует героическому коду «Илиады»» (Данек).

Мы – воители Агамемнона. «Упоминание о славе (κλέος) Агамемнона в Троянской войне представляет собой угрозу и хвастовство главного героя перед Полифемом» (Данек). Хойбек отмечает, что, несмотря на страх, Одиссей все же гордится своей принадлежностью к греческим героям, вспоминает о своем статусе героя Троянской войны и заявляет право на гостеприимство.

Глупый ты, странник. Имена Трои и Агамемнона ничего не значат для Полифема. Пропасть лежит между миром циклопов и миром Одиссея (Хойбек; Сигал 1996, 206, 210). Прошлое не способно помочь в настоящем; слава, добытая во время Троянской войны, бессильна, зато хитроумие – как некая константа – может выручить и выручает главного героя.

В бесстрашном сердце я замыслил приблизиться. Первое намерение Одиссея – импульс воина, но последующее размышление останавливает героя (Хойбек). Гомер описывает ход мыслей Одиссея, многоходовую комбинацию, которая в итоге вызволит оставшихся спутников из пещеры.

Лишь бы Афина вняла молитве. Одиссей надеется на помощь божества. «Уже тогда, когда вечером Полифем загоняет в пещеру самок и самцов, главный герой видит в этом возможное влияние божества, а во время ослепления циклопа Одиссей чувствует, что он окрылен божеством» (Данек).

Я подошел и отрубил не меньше сажени. Данек полагает, что «изготовление данного инструмента из оливы имеет не только технические причины» (твердая древесина, быстро нагревается). Кроме прочего, олива – дар богини Афины. Не случайно ствол оливы служит основанием для кровати Одиссея (XXIII, 190–204) (Данек).

Меня зовут Никто. Остин (147) пишет: пьяный Полифем не смог разгадать загадку имени «Никто», ибо не подозревал, что существует кто-то еще, помимо собственной персоны циклопа. Игра смыслов, вложенных в имя «Никто», распространяется и на самого Одиссея. На земле циклопов он и вправду «никто», бессильный чужак, приехавший поживиться. Чарльз Сигал (1996, 211) комментирует: ради спасения из пещеры Одиссей вынужден отказаться от себя самого / своего имени (personal identity).

Божество вдохнуло великую смелость. Лосев (53) резюмирует: «Если тот или иной поступок человека объясняется велением божества, то фактически это значит, что данный поступок совершен человеком в результате его собственного внутреннего решения, настолько глубокого, что даже сам человек переживает его как нечто заданное ему извне».

Будто кузнец окунает в студеную воду. «Современные поэту реалии появляются у него, как правило, в развернутых сравнениях, в меньшей степени подверженных влиянию эпической поэтики, или в метафорах» (Ермолаева, 80).

Повел бровями. Гимн к Гермесу, 278–279: «Молвя сие, Гермес при всяком слове то брови / морщил, то взор туда и сюда обращал в нетерпеньи» (пер. Е. Г. Рабинович).

Я обратился к циклопу с насмешливой речью. Насмешка Одиссея вписывается в канву «Илиады»: похожим образом победитель в поединке обращается к побежденному (Хойбек).

Отплатил тебе Зевс и другие боги. «Рассказчик указывает на ошибку второй оскорбительной речи Одиссея к Полифему и в то же время подчеркивает, что первая речь к циклопу была оправданной по сути и подходящей по ситуации» (Данек). Кристофер Браун (6) считает, что Одиссей взял на себя роль божественных сил и поэтому повинен в излишней самонадеянности.

Едва не затронув край судового кормила. Строка лишена смысла в контексте пассажа. Еще александрийские ученые считали ее сомнительной.

Одиссей оставил незрячим, сын Лаэрта. Аристотель (Риторика, II, 3, 1380b22): Одиссей не счел бы себя отомщенным, «если бы [его противник] не почувствовал, кем и за что [он наказан]» (пер. Н. Н. Платоновой). Вторая речь Одиссея дополняет первую. Хойбек полагает, что это – легкомыслие со стороны Одиссея, но ни в коем случае не «хюбрис», безбожное высокомерие. Основная проблема – несопоставимость двух миров: человеческого и внечеловеческого, а также то, что Одиссей вызывается судить одноглазого людоеда по человеческим законам, по законам военной доблести времен Троянской войны.

Услышь, Посейдон темнокудрый. Молитва Полифема к Посейдону отражает греческую концепцию судьбы. Если герою суждено вернуться домой, никто, даже боги, не сможет отменить возвращение (Хойбек).

Темнокудрый услышал. Райнхардт (84) пишет, что победитель (Одиссей) в итоге оказывается побежденным, а побежденный и одураченный Полифем – победителем.

Песнь десятая

Мы достигли Эолии. Фукидид считал (III, 88), что Эолия была одним из островов Липари, однако не представляется возможным локализовать мифический плавучий остров, располагавшийся где-то «на дальнем западе» (Хойбек). Обсуждая прототипы «плавучего» острова, Стэнфорд упоминает Делос. Среди возможных прототипов – айсберг, мираж, отколовшийся кусок пемзы (Стэнфорд).

Шестерых сестер отдал он братьям в жены. «Поэт «Одиссеи» не устает прославлять счастливый брак» (Райнхардт, 88).

Эол привечал и расспрашивал. «У Эола Одиссей впервые за время странствий удостаивается приема в соответствии с формальными правилами гостеприимства» (Данек).

Спутники начали между собой пересуды. Взаимное недоверие Одиссея и спутников: он не доверяет им управление кораблем, зная о скудоумии соратников, а они, не без оснований, подозревают его в стяжательстве. Разерфорд (166) пишет, что в данном случае Одиссей и спутники виновны в одинаковой степени. Одиссей повинен в патологической недоверчивости, в нежелании сообщить спутникам больше того, что им, по его мнению, следует знать (Уолкот (135–153) приводит параллели между подозрительностью Одиссея и похожим поведением крестьян в современной Греции).

Ты ненавистен бессмертным. Сам Эол говорит Одиссею, что тот проклят богами; его слова подтверждаются эпизодом с лестригонами (Хойбек). Интересно, что глупый поступок спутников приравнен Эолом к немилости богов; иначе говоря, Эол знает то, что неведомо Одиссею.

К лестригонскому Телепилу. Фукидид помещает лестригонов на Сицилии (VI, 2), Гораций – в окрестностях Формии, в Лациуме (Оды, III, 16, 34). «Описание страны лестригонов как местности, где ночи коротки, а дни длинны, – по всей видимости, свидетельствует о том, что странствующий Одиссей находится на территории по ту сторону человеческого опыта. [Схожим образом, по прибытии на Ээю] Одиссей и его спутники не смогут определить, где восходит и где заходит солнце. Подобные сигналы исключают возможность локализации мест, которые посещает главный герой во время своего путешествия» (Данек).

Артакия. Название источника Артакия, скорее всего, «вырвано» из мифического повествования о плавании аргонавтов (Хойбек). Стэнфорд упоминает Артакию в Пропонтиде, близ города Кизик, но полагает, что жители Кизика, где протекал источник, могли позаимствовать название у Гомера.

Неисчислимые люди, похожие на гигантов. Эти гиганты-людоеды, в отличие от циклопов, вполне цивилизованны («гладкие тракты», постройки, собрания). Высокий уровень цивилизации не гарантирует соблюдения законов гостеприимства.

Я вытащил острый меч. Ирония пассажа, по мнению Хойбека, состоит в том, что Одиссей выхватывает меч (героический жест), дабы пуститься в бегство. Слишком неравные были силы, отмечает Хойбек.

Достигли Ээи. Ээя находится на восточной окраине ойкумены. Таким образом, Цирцея, сестра Ээта, обитает на востоке (XII, 3–4), неподалеку от Океана, в Западном Средиземноморье. Согласно Гесиоду (Теогония, 1011–1015), сыновья Цирцеи от Одиссея, Агрий и Латин, правили тирренцами (этрусками). В послегомеровской древности считалось, что земля Цирцеи находилась в Италии, в Южном Лациуме (Капо Чирчео) (Хойбек).

Цирцея. Образ Цирцеи – странная смесь магии, символизма и реализма (Стэнфорд). Хойбек пишет о сложном характере Цирцеи; с одной стороны – ведьма, превратившая спутников Одиссея в свиней, с другой – гостеприимная хозяйка, выражающая сочувствие путникам, которых сама заточила в свинарнике.

Сестра коварного Ээта. «Повествователь посылает недвусмысленные сигналы, указывающие на принадлежность образа Цирцеи сфере сказаний об аргонавтах. Эпитет брата Цирцеи, Ээта («замышляющий гибель»), напоминает о его мифологической роли» (Данек). Отец Цирцеи и ее брата – Гелиос. Сама Цирцея говорит о плаваньи «Арго» в XII песни (69–72).

Пораженный копьем навылет, он рухнул в пыль. Убийство оленя отсылает к описаниям смерти героя в «Илиаде» (Хойбек). Рут Скодел напоминает, что два главных эпизода в IX и X песнях начинаются со сцен охоты. Убив оленя, Одиссей проявляет заботу о спутниках, снова возвращает их в круг «обычной человеческой жизнедеятельности». Охота, за которой следуют приготовление и принятие пищи, привносит в мир «Одиссеи» социальную гармонию (Скодел, 530).

Мы не спустимся в дом Аида. Хойбек находит в этих словах иронию, ведь в XI песни Одиссей и его спутники именно туда и направятся.

Обнажили головы. Спутники покрыли свои головы в знак скорби (Стэнфорд).

Эврилох богоравный. Эврилох приходился Одиссею близким родственником, его считали мужем сестры Одиссея (Стэнфорд). В X и XII песнях Эврилох противопоставлен Одиссею. С одной стороны, Одиссей доверяет Эврилоху больше, чем другим спутникам, назначает его вожаком отряда. Эврилох не входит в дом Цирцеи с остальными, проявляя осторожность. С другой стороны, Эврилох лишен главных качеств Одиссея: отваги, хитрости и благоразумия. Это Эврилох уговорит своих товарищей принести в жертву коров Гелиоса (см.: Саид, 228).

Повсюду – волки да горные львы. Стэнфорд полагает, что речь идет о людях, превращенных в зверей. Хойбек считает, что своим колдовством Цирцея усмирила диких зверей, наделила их собачьими повадками. Гомер не упоминает о превращении людей в волков и львов.

На прамнийском вине. Терпкое вино. Строки 234–235 отсылают к «Илиаде» (XI, 638–640): «В нем [в кубке Нестора] Гекамеда, богиням подобная, им растворила / Смесь на вине прамнийском, натерла козьего сыра / Теркою медной и ячной присыпала белой мукою». Эпизод с зельем (φάρμακον), подмешанным в питье Цирцеей, отсылает к IV песни «Одиссеи» (219–226), в которой Елена добавляет зелье в вино, чтобы успокоить скорбящих Менелая, Телемаха и сына Нестора (Хойбек).

Эврилох вернулся к черному судну. Поступки Эврилоха, «которые сами по себе могут показаться разумными (он один не входит в жилище волшебницы, прячется, а затем убегает), в сравнении со «стандартами» Одиссея оказываются явной трусостью» (Данек).

Я лежал и высматривал долго. «Эврилох демонстрирует неспособность позаботиться о соратниках, в том числе ценой собственной жизни, т. е. оказывается некомпетентен именно в той области, о которой он затем будет говорить, обвиняя Одиссея» (Данек).

Томятся в тесном хлеву, как свиньи. Одиссей, встретивший Гермеса, еще не знает, что его спутники превращены в свиней (Хойбек).

Моли. Гермес открывает имя, которым боги называют это растение, – не упоминая названия, принятого среди смертных. Моли, скорее всего, растение мифическое, хотя Гомер мог иметь в виду чеснок (allium nigrum), который широко употреблялся в древности как амулет (Стэнфорд). Моли принадлежит исключительно миру бессмертных, напоминает Хойбек.

Испивший не заколдован. Магия «подчиняется» сильному характеру Одиссея (Сигал 1968, 426).

Убийца Аргоса. Гермес.

Тогда я взошел на ложе Цирцеи. Согласно поздней традиции, Цирцея родила от Одиссея Телегона (он потом по ошибке убил Одиссея), Агрия и Латина (см.: Теогония, 1011–1014) (Стэнфорд).

В сердце не было радости. Ситуация комичная, считает Хойбек: «Неужели моральный кодекс позволяет справедливому человеку разделить ложе с богиней, но не позавтракать с ней?»

Помазала каждого снадобьем. Новое снадобье восстанавливает память спутников Одиссея (Хойбек).

Даже богиня сжалилась. Цирцея сострадает спутникам против собственной воли (Хойбек). Чарльз Сигал пишет о «сочувствующей нежности Цирцеи (или щедрости по отношению к своему любовнику)» (Сигал 1968, 420).

Не поднимайте рыданий. «С точки зрения структуры «Одиссеи» эпизод у Цирцеи завершает серию катастроф (Полифем – Эол – лестригоны)». Именно поэтому волшебница говорит, что Одиссей и его соратники заслужили передышку (Данек).

Вспоминаете грозное море. Акцентируется не само страдание, но память о страдании (Хойбек).

Вспомни теперь о родной земле. Интересно, что теперь спутники напоминают Одиссею о конечной цели путешествия. Единственный пассаж, в котором герой на время забывает о возвращении на Итаку (Остин, 139).

Слепец владеет своим рассудком. Тиресий – фиванский прорицатель, сын нимфы Харикло. Был ослеплен Герой; в отместку Зевс наделил его пророческим даром. Тиресий сохранил пророческие способности после смерти.

Сердце внутри сокрушилось. Поведение Одиссея похоже на реакцию Менелая, когда тот узнаёт о гибели Агамемнона (ср.: «И разбилось тогда мое милое сердце. / Плакал я, сидя в песках. И совсем моему не хотелось / Сердцу ни жить, ни глядеть на сияние яркое солнца» (Одиссея, IV, 538–540)). Параллель, видимо, намеренная, так как подчеркивает общность судеб Менелая и Одиссея (у обоих возвратный путь оказался долгим) (Хойбек).

Пирифлегетон и Коцит. Ср.: «В феспортской земле есть много достойного обозрения… около Кихиры есть болото, называемое Ахерусия, и река Ахеронт; течет там и Кокит с… отвратительной водой» (Павсаний, I, 17; пер. С. П. Кондратьева).

Приношенье черной овцы и барана. Черная жертва приносилась богам подземелья, белая – небожителям (Стэнфорд).