Текст книги "Феликс Медведев. Козырная судьба легендарного интервьюера, библиофила, игрока"

«Меня голыми руками не возьмешь»

Встречаясь со своими героями, чьи судьбы были переломаны социальными катаклизмами и деспотией, Феликс часто задумывался над тем, как по-разному люди переживают тяжкие времена. Кто-то, склонив покаянную голову, смиренно несет свой крест, терпит, сколько есть сил. Кто-то не выносит ударов судьбы и ломается, расставшись с жизнью и отказавшись от надежды. Кто-то борется до самого конца, не меняя характера, убеждений и отношения к жизни.

Когда Феликс познакомился с Софьей Радек – дочерью известного деятеля партии, революционера, публициста Карла Радека, он убедился еще раз – сильному характеру многое по плечу. Эта решительная, непокорная женщина, имеющая свой взгляд на многие жизненные перипетии, восхитила его своей волей.

С трехлетнего возраста Софья заседала вместе с отцом в Коминтерне, на съездах и конгрессах. Отец очень любил дочь и учил быть смелой: «Бей первой, Сонька». Следуя папиным советам, Соня не давала спуску обидчикам. Досталось как-то и Ваське Сталину, который учился с ней в одной школе. Ее выгоняли и с уроков, и из пионеров, но папа никогда не хлопотал за дочь. «Ну вот иди и сама устраивайся куда хочешь», – говорил он. В 13 лет родители вручили Соне ключи от дома и разрешили уходить и приходить, когда вздумается. В ее комнату никто не мог войти без стука. Когда девочка подросла, она спорила с отцом по серьезным политическим вопросам, в том числе на тему сочинений отца. «Саксонская» система воспитания, густо замешанная в семье Радеков на революционных идеалах, взлелеяла независимую, уверенную в себе личность.

Слушая рассказы Софьи Карловны о том, каким добрым, веселым и жизнерадостным был ее отец, как он любил детей и животных, Феликс с трудом верил, что именно этому человеку принадлежит авторство следующих строк: «Мы уверены, что народные массы всех стран… поймут, что в России насилие употребляется только во имя святых интересов освобождения народных масс, что они не только поймут нас, но пойдут нашим путем… Приходится расстреливать людей… Через десять лет удельный вес интеллигенции будет равен нулю… Среди детей, которых я знаю, помилование вредителей вызывало целую бурю негодования. Как же это: предали страну, хотели обречь на голод рабочих и крестьян и не были расстреляны?»

Еще в 1972 году книга Карла Радека «Портреты и памфлеты» попала к Феликсу от дочери расстрелянного органами «оппортуниста». Держать дома такую «убойной силы» книгу даже для библиофила было огромным риском, но уничтожить ее, расстаться с нею Феликс и помыслить не мог. Он читал и не верил своим глазам… Очень уж смахивали заявления коммуниста Радека на тоталитарную немецкую идеологию 30-х годов, породившую злобное и уродливое дитя – фашизм. Впрочем, его взгляды в отношении улучшения «человеческой породы» не слишком отличались от взглядов других революционеров «первой волны»…

Иностранец, нашедший приют в Советской России, периодически исключаемый из партии коммунистов, но вновь возвращаемый в нее, поддерживавший то Ленина, то Троцкого, то Сталина, одаренный публицист с развитым чувством юмора, сотрудник «Правды» и «Известий», Карл Радек подвизался в различных партийных делах, включая руководство Бюро международной информации ЦК ВКП(б). Он прославился тем, что перевел Mein Kampf Адольфа Гитлера для «внутрипартийного пользования» и написал два тома спорных сочинений «Портреты и памфлеты». Его арестовывали и выпускали, пока в конце 1936 года не арестовали окончательно, желая, видимо, добиться нужных показаний против Николая Бухарина. В отличие от большинства арестованных, которых при тех же условиях приговоривали к расстрелу, Радек получил 10 лет заключения, но два года спустя был жестоко убит в Верхнеуральской тюрьме сотрудниками НКВД по заданию Берии.

Узнав о том, что в Москве живет дочь Радека, Софья Карловна, Феликс разыскал ее. Ему хотелось понять – как и чем живет потомок одного из самых неоднозначных деятелей молодого Советского государства. Годы лишений не смягчили ее характера.

– Сейчас я думаю, что эту бешеную собаку, тирана усатого, нужно было кому-нибудь пристрелить, – заявила она о Сталине, резанув воздух рукой. – Ведь все равно каждому, кто был с ним близок, грозила смерть. Какие мужественные люди были, решительные. Ходили с оружием. Хотя бы Тухачевский. И никто не решился порешить эту гадину. Даже Орджоникидзе, с его горячей кровью. Вот так Сталин сумел всех околдовать… Помню, когда в газетах сообщили об убийстве Кирова, отец был невменяем, я его в таком состоянии никогда не видела, а мать произнесла вещие слова: «А вот теперь они расправятся со всеми, кто им не угоден». Так и случилось. Говорят иные: не Сталин виноват, а Берия, Ежов… Так не бывает, чтобы царь-батюшка был хорошим, а министры плохие.

Софья Карловна рассказала, что когда арестовывали ее отца, он упросил конвой задержаться в квартире до возвращения дочери. «Что бы ты ни узнала обо мне, что бы ни услышала, знай, я ни в чем не виноват», – успел сказать он на прощание. Зная, что арест не за горами, и что семье не на что будет жить, Карл собрал для дочери пять тысяч рублей и передал на хранение сестре своей жены. Правда, Софье и ее матери не досталось ни рубля, женщина сразу после ареста деверя «порадовала» родственниц сообщением, что отнесла все деньги в НКВД. Когда после суда Радеку разрешили одно свидание с семьей, Софья на него не пошла.

– Почему же? – удивился Феликс. – Вы ведь так его любили…

– Было обидно, что близкий мне человек мог так чудовищно оговорить себя. Тогда я не могла ему этого простить. Только став взрослым человеком, сама пройдя все круги ада, могу понять, что можно сделать с человеком в заключении.

– А сейчас вы прощаете отцу?

– Безусловно, – вздохнула она.

Презентация новой книги столичного журналиста «Цена прозрения» в городе Покрове. Позади Феликса – Валентина Чапаева, родственница знаменитого Василия Ивановича Чапаева и старинная приятельница нашего героя. 1990 г.

– Когда вы впервые почувствовали, что прощаете?

– Когда меня за шкирку взяли и выбросили из Москвы. После ссылки я, нарушив подписку о неприезде в Москву, приехала на несколько дней. Тут-то по доносу соседки меня и взяли. Моего наказания палачам показалось недостаточно, они меня упекли еще раз, и я отсидела семь из десяти лет… Якобы я кому-то заявила, что отомщу за родителей…

Софья всю жизнь несла в себе ощущение поруганной справедливости, веру в невиновность и наивность отца.

– Господи, как много было тогда наивных людей! И как удалось этому тирану надуть миллионы и миллионы, не могу понять?!. – переживала она.

В 1957 году реабилитировали Софью и ее маму. Софья Карловна тогда была на приеме у Микояна.

– Напрасно Карл не захотел жить, – заметил Микоян.

– Анастас Иванович, а какой ценой? – спросила Софья, глядя ему прямо в глаза. Микоян не ответил.

Софья старалась жить по тем принципам, что прививал ей отец. «Будь честной», – наказывал он. За всю свою жизнь Софья ни разу не погрешила против правды, говорила, что думала, делала, что считала правильным.

«Не жди, когда тебя ударят», – учил отец. Когда, после долгих мытарств, бездомная женщина нашла приют в грязной коммуналке с пьяницей-соседкой, и та похвасталась, что будет делать все, что захочется, потому что «вражине» никто не поверит, Софья «превентивно» надавала ей по ухмыляющейся роже с комментарием: «Меня голыми руками не возьмешь».

– Конечно, жизнь нас потрепала, – вздохнула Софья Карловна в конце последнего разговора. – Но знаете, – оживилась она, – это, наверное, звучит кощунственно – я считаю, наверное, правильно потрепала.

– Не понимаю… – Феликс растерялся.

– Скольких людей сломал этот тиран! И каких людей! Если уж жертвами оказались Тухачевский, Бухарин, Рыков, Радек, если они дали себя растоптать, то что взять с нас, бедных и сирых? Так вот, мы сами позволили Сталину распоряжаться нашими судьбами, сами отдали себя на его произвол. Вот потому я и считаю, что пенять-то нечего. Жаль только, что слишком поздно это поняли. Жизнь прошла.

На нынешние политические темы она говорить не хотела: «Хватит. Отец с матерью предостаточно политикой назанимались». Уходя из полунищей квартирки на Зеленоградской улице, Феликс размышлял об этих словах, о судьбе этой необычной женщины. «Софья Радек – дочь своего отца», – подумал он.

Публикация в «Огоньке» этого интервью имела неожиданно положительные для Софьи Карловны последствия. Помимо последовавшей вскоре реабилитации отца, ей предоставили квартиру в центре Москвы, назначили «компенсацию». Когда Феликс позвонил ей, чтобы поздравить, непреклонная Софья Карловна ответила в своем стиле: «Да, конечно, это радостное событие, но ведь это надо было сделать тридцать лет назад». Феликс мысленно склонил голову.

Княжна Мещерская и серьги Натальи Николаевны Гончаровой

Поиски безвестно канувших в Лету судеб привели Феликса к дверям той, чья семья находилась по другую сторону октябрьских баррикад.

– Феликс, я хочу вас познакомить с человеком необыкновенной, фантастической судьбы, – сказала ему как-то Белла Ахмадулина. – Бывшей княжной. Увы, бывшей дворничихой. Представляете, ее отец дружил с Лермонтовым!

– С Лермонтовым? – переспросил Феликс, не веря своим ушам. – Это же невероятно! Как такое возможно?

– Матримониальные фантазии природы, – улыбнулась поэтесса. – Когда она родилась, отцу было уже за семьдесят. – Пойдемте, это в двух шагах.

Они вышли на улицу Воровского, миновали арку старинной постройки, вошли в узкий дворик-колодец. Зарешеченные окна, убогая, выщербленная дверь дворницкой.

Постучались… Скрипучая дверь уверенно распахнулась, и пожилая женщина, увидев Ахмадулину, приветливо пригласила гостей в свое скромное жилище.

Княжна Екатерина Александровна Мещерская гордилась не тем, что среди Мещерских были герои, а тем, что среди героев были Мещерские. Иван Мещерский служил командиром у молодого Суворова, его сын Алексей Мещерский – адъютантом великого полководца. Князь Эммануил Мещерский геройски погиб при осаде Шипки, а Иван Николаевич Мещерский был великим математиком, автором теории переменной массы тел. Именно благодаря этой теории были созданы искусственные спутники Земли, а «уравнения Мещерского» использовались при создании знаменитых «Катюш». «Голубая кровь» и нежелание покидать Родину сыграли роковую роль в жизни княжны. Нищета, полулегальное существование без документов и достойной работы, 13 арестов, последний из которых – в 1953 году. Даже в ночном кошмаре не могла привидеться героической семье Мещерских тяжкая доля наследницы знатного княжеского рода… Из ценностей, которые всеми правдами и неправдами сохранила 80-летняя женщина в память о прошлой достойной жизни, остались картина безымянного художника, подсвечник и несколько книг. Тем удивительнее была история, в которой Феликсу довелось поучаствовать.

Знакомство с княжной оказалось для нашего героя профессиональной удачей, но и Екатерина Александровна как будто почувствовала, что встреча с журналистом из «Огонька» послана ей свыше. Она решила открыться ему в самой заветной тайне.

– Я вам доверяю и хочу попросить об одной услуге, – негромко сказала хозяйка в один из визитов Феликса. – Мне 83 года, моя жизнь идет в концу. И я бы хотела отблагодарить человека, который много лет был рядом, помогал мне, разделял мои невзгоды. Мою «домоправительницу». И потом, мне нужны деньги на похороны, сбережений у меня нет…

Автограф Беллы Ахмадулиной

Екатерина Александровна подошла к старому комоду, вынула из его глубин маленькую коробочку и передала гостю.

– Откройте…

– Что это? – спросил Феликс, увидев на замшевой подушечке украшения, блеснувшие благородной рубиновой искрой.

– Это серьги Натальи Гончаровой, – ответила Мещерская. – Она их получила от матери в подарок к свадьбе… В результате сложных жизненных перипетий они оказались у матери, потом у меня… Это единственное, что сохранилось в моем доме из богатого наследства знатных предков… Купите их своей жене…

Феликс потерял дар речи… Держа на ладони нежные золотые веточки, он с волнением слушал историю раритета…

Рассказав Миле о серьгах Гончаровой, он предложил:

– Давай куплю их для тебя?

– Нет, – отказалась Мила, не охочая до драгоценностей. – Носить серьги Натальи Гончаровой – это уж слишком…

Через некоторое время Коротич передал Феликсу, что его вызывают на Старую площадь, к Александру Яковлеву.

– Не знаете, по какому поводу?

– Нет, – покачал головой Коротич. – Идите, там скажут. Что-то связанное с княжной Мещерской.

Когда Феликс собирался предстать «пред светлы очи» главного идеолога, к нему вышел помощник Яковлева и вручил удивленному журналисту письмо на тринадцати листах.

– Ознакомьтесь, мы хотим, чтобы вы использовали это письмо для публикации в «Огоньке». Сегодня это очень важно, так считает товарищ Яковлев.

К верхнему уголку письма была приколота записка: «А.Н.Яковлеву. Прошу помочь. Р.М.Горбачева». Автором пространной эпистолы, адресованной Раисе Максимовне, члену правления только что созданного в СССР Фонда культуры, супруге Генерального секретаря ЦК КПСС, оказалась княжна Мещерская. В послании она рассказывала свою долгую и трагичную историю. Наследница одного из богатейших и знаменитейших родов, престарелая княжна молила о помощи и упоминала о последней реликвии своего рода – серьгах Натальи Гончаровой…

Феликс попросил разрешения забрать письмо и успел сделать копию перед тем, как, спохватившись, чиновники со Старой площади прислали за оригиналом.

После выхода в «Огоньке» статьи Феликса о дворничихе дворянских кровей «Княжна Мещерская: жизнь прожить…», когда впервые в СССР о судьбе одного из потомков знаменитого дворянского рода были сказаны теплые слова, слова-сочувствие, слова-извинение, общественное мнение всколыхнулось. О Мещерской разом заговорили. «Новый мир» опубликовал написанную княжной автобиографическую повесть. В СССР возродилось Дворянское общество, а с ним и часть традиций и атрибутов российской истории. Феликс как-то позвонил Екатерине Александровне, и она, поблагодарив журналиста за публикацию, с гордостью рассказала, что ей назначили всесоюзную пенсию.

– Спокойнее будет умирать, – добавила она.

Феликс был рад тому, что история его героини закончилась так хорошо. «Что ж, – думал он, – княжне-страдалице, раздавленной российским термидором, пусть и на самом краю жизни, наконец-то воздано…»

Позже, когда Феликс работал в «Мире новостей», другой потомок князей Евгений Мещерский прислал в популярную газету письмо о том, что якобы ширинские рубины, украшавшие серьги Натальи Гончаровой, таили в себе проклятие, и каждый, кому доводилось обладать этим опасным сокровищем, мучился всю жизнь, пока не избавлялся от тягостного бремени… «Хорошо, что не подарил их Миле! Где сейчас эти серьги? Кому приносят несчастье? – подумал Феликс, прочитав письмо.

Спустя 15 лет, в 2002 году, Феликс снова встретится с этой странной реликвией. Во время съемок телепередачи, посвященной Александру Пушкину, он увидит те самые серьги, что когда-то сверкали на его ладони, в витрине Литературного музея. Феликс выяснит через одного влиятельного активиста Фонда культуры, что серьги были переданы в музей по распоряжению Раисы Горбачевой. Так завершится эта детективная история… «Если прав князь Мещерский, приславший когда-то письмо в газету, хорошо, что эти злополучные драгоценности хранятся теперь под толстым пуленепробиваемым стеклом в музейном „плену «и никому уже не смогут навредить», – напишет позже Феликс в своей книге «Мои великие старухи», одна из глав которой посвящена княжне Екатерине Алексеевне Мещерской.

Копия тринадцатистраничного обращения княжны Мещерской к Раисе Максимовне Горбачевой до сих пор хранится в архиве журналиста.

Сотни писем летели в «Огонек» на имя журналиста Ф.Медведева

Люди узнавали почти забытые, запрещенные, вымаранные из истории имена, знакомились с иной версией событий. Кто-то заново переживал события того давнего времени. Сотни писем, полные сокровенных мыслей и надежд, летели в редакцию «Огонька». На них значился все тот же адресат: «специальному корреспонденту Феликсу Медведеву»…

Со всех уголков земного шара летели в «Огонек» письма, неизменно начинавшиеся так: «Уважаемый тов. Медведев! Прочитал Вашу статью…»

Несомненной заслугой Михаила Сергеевича Горбачева можно считать то, что власть отозвалась на шквал взволнованных откликов. Она не остановилась на «говорильне» и вздохах по поводу репрессированных, а предприняла конкретные шаги. Постановлением Политбюро ЦК КПСС от 11 июля 1988 года «О дополнительных мерах по завершении работы, связанной с реабилитацией необоснованно репрессированных в 30 – 40-е годы и начале 50-х годов» Прокуратуре и КГБ СССР было поручено продолжить работу по пересмотру дел в отношении лиц, репрессированных в 30–40 годы. При этом не требовалось заявлений и жалоб от репрессированных и членов их семей. 16 января 1989 года выходит Указ Президиума Верховного Совета СССР, отменяющий внесудебные решения, вынесенные в период 30-х – начала 50-х годов инквизиторскими «тройками» НКВД, коллегиями ОГПУ и «особыми совещаниями» НКВД-МГБ СССР.

Примечательно, что cмена власти и распад СССР не остановили этот процесс. Закон Российской Федерации от 18 октября 1991 года № 1761-1 «О реабилитации жертв политических репрессий» содержал удивительную формулировку: «За годы Советской власти миллионы людей стали жертвами произвола тоталитарного государства, подверглись репрессиям за политические и религиозные убеждения, по социальным, национальным и иным признакам. Осуждая многолетний террор и массовые преследования своего народа как несовместимые с идеей права и справедливости, Верховный Совет Российской Федерации выражает глубокое сочувствие жертвам необоснованных репрессий, их родным и близким, заявляет о неуклонном стремлении добиваться реальных гарантий обеспечения законности и прав человека. Целью настоящего Закона является реабилитация всех жертв политических репрессий, подвергнутых таковым на территории Российской Федерации с 25 октября (7 ноября) 1917 года, восстановление их в гражданских правах, устранение иных последствий произвола и обеспечение посильной в настоящее время компенсации материального ущерба».

Что же… Власть извинилась. Впервые в российской истории. Но это уже прошлое. Насколько коротка память у власти, покажет будущее.

«Он был моей надеждой…»

… Он был для Феликса почти живым Богом. Остановить падение страны в нищее коммунистическое «никуда», развернуть на 180 градусов течение устоявшейся жизни, одним решением разрушить плотину, сдерживающую естественное вливание истории, культуры огромной отсталой, но мощной державы в поток общечеловеческой истории и культуры – на такое способны только Титаны. Феликс невероятно гордился тем, что ему выпало работать на пике тех незабываемых лет: своей профессией насколько это было возможно он стремился помогать начатой Горбачевым политике поиска истины прошлых и текущей эпох. «Гласность», «справедливость» и «правда» стали для Феликса словами-синонимами. На своей книге, вышедшей в разгар перестройки и преподнесенной позже Михаилу Сергеевичу, журналист со всей горячностью восторженного максималиста написал кумиру автограф: «Вы были моей надеждой, оставайтесь ею…».

Но то, что перестройка не перестроила, а во многом развалила казавшееся прочным здание, было, наверное, логичным итогом. Ведь именно об этом пелось в революционной песне о «последнем и решительном бое», который должен был разрушить «весь мир насилья до основанья». Где было государственному деятелю советской закваски, даже полному самых благих намерений, набраться опыта и мудрости, чтобы отличить хаос от демократии, ремонт от сноса, подхалимов от единомышленников, защиту от нападения и величие от слабости? Он, последний кормчий неповоротливой советской лодки, был почти один на один со сложной системой, скрипучим, но крепким механизмом…

Любопытно, что после «ельцинской» эпохи в памяти остались такие явления-понятия, как «Семья», «служба безопасности», «олигарх». С именем же Горбачева, вдохновителя перестройки, неразрывно связано лишь имя Раисы Максимовны, верной супруги, настоящего друга, надежной опоры. Рядом с последним генсеком советской империи не было ни властных родственников, ни жадных приспешников, ни своенравных силовиков. Не было и соратников. Там, наверху, он был один. А как гласит народная мудрость, один в поле не воин.

Спустя годы Феликс решит, что не все поговорки верны. И один в поле может быть настоящим бойцом. Правда, эта полуистина придет к журналисту не в каком-то абстрактом пространстве, а в помещении книжного магазина «Москва» на Воздвиженке, рядом с Кремлем. Здесь в ноябре 2012 года состоится презентация книги Михаила Горбачева «Наедине с собой». Сюда придут полторы тысячи граждан, жаждущих встретиться с бывшим генсеком, посмотреть ему в глаза, услышать его слово и, если повезет, взять автограф у едва ли не самой знаковой персоны прошлых десятилетий. Полторы тысячи лиц! Феликс обратит внимание на то, что собравшиеся не выглядят толпой, «сборищем», это настоящие «фанаты Горби», истинные его поклонники. И сам журналист будет здесь своим, в первых рядах.

Повелось считать, подумается ему, что Горбачева народ не любит, но как тогда объяснить фантастический успех этого в общем-то книжного мероприятия? Ведь у многих в руках было не по одному, а по два, по три экземпляра книги мемуаров Горбачева. Нет, в этот вечер Горби был не «наедине с собой», он был наедине с народом, с тем народом, которому он двадцать лет назад подарил свободу. Во всяком случае, надежду на свободу. Один журналист очень точно отметил, что мероприятие в книжном магазине стало встречей с психотерапевтом, потому что Горбачев почти загипнотизировал зал. Сдержанно, откровенно, с достоинством он вел разговор, а временами умерял пыл некоторых перевозбужденных слушателей.

Библиофил и коллекционер автографов Феликс Медведев не припомнит случая, чтобы читатели стояли в очереди за подписью автора больше пяти часов! И этот рекорд установит Михаил Горбачев…

Глаза в глаза. Одна из встреч с великим политиком XX века. Разговоры четырежды лауреата премии «Огонька» с отцом перестройки были откровенны, и все же Михаил Сергеевич заметил, что многие свои секреты он унесет с собой в могилу. Март, 1998 г.