Текст книги "Феликс Медведев. Козырная судьба легендарного интервьюера, библиофила, игрока"

Чего же вы так боитесь, товарищ?

– Коля! Ну что ты говоришь?! – с профессиональной театральностью хватается за голову Жанна Болотова, жена Николая Губенко, только что назначенного художественным руководителем Театра на Таганке. – Феликс сейчас уйдет, а нас арестуют!

За окном – беспокойный май 1987-го.

«Осиротевший» после скандальной отставки Юрия Любимова, заочно лишенного поста и гражданства, знаменитый и непокорный Театр на Таганке в тяжелой борьбе одолел Анатолия Эфроса – нового художественного руководителя, навязанного властью. Эфросу не помогли ни очевидный талант, ни поддержка «сверху» – коллектив непреклонен. Эта борьба, кажется, отняла все духовные силы театра. Когда изнурительное противостояние между Эфросом и труппой стало заметно и зрителю, и «контролерам», руководство страны, не оставляющее «сукиных детей» без надзора, назначает главой одиозного учреждения «птенца» Таганки – известного актера и режиссера Николая Губенко. Положительный и лояльный, он не в восторге от проблемной должности. Находясь в ситуации давления властей, с одной стороны, яростного сопротивления «верных любимовцев», с другой, на безрадостном фоне кризиса доверия к театру со стороны публики, Губенко не хочет повторить судеб ни Любимова, ни Эфроса… Но он понимает, что в данный момент важно расположить к себе прогрессивно настроенную «перестроечную» общественность, и обивает пороги государственной власти, пытаясь добиться возвращения на родину первого режиссера Таганки.

Пройдет время, Юрий Любимов триумфально вернется в Россию, а Губенко, расколов некогда монолитный коллектив, «уведет» с собой в новый театр половину труппы и вскоре станет последним министром культуры СССР…

Но сейчас, в тревожные для Таганки и всех действующих лиц дни Феликс Медведев третий вечер сидит на кухне у вновь назначенного худрука. Они пьют коньяк и говорят, говорят… Диктофон бесстрастно записывает те самые горячие и нервные слова, что доводят до паники жену хозяина дома… Они говорят об Эфросе, много и подробно, о только что вышедшем фильме Губенко «Запретная зона», о Высоцком, о том, почему нелегко ему, кинорежиссеру Николаю Губенко, тянуть воз режиссера театрального, о перестройке в театре, о злом гении Таганки, еще вчера министре культуры Демичеве, о нелегких гастролях театра в Испании, об оставшемся там актере Маслове, о «Роллс-ройсе» из коллекции Брежнева, на котором лихо прокатился Губенко…

Феликсу показалось, что интервью получилось острым и злободневным. Чтобы проверить себя, он дал его почитать нескольким друзьям из театра, которым текст понравился. Все стали ждать публикации.

Автограф поэта Евгения Рейна

Первый экземпляр был отдан главному редактору. Виталий Алексеевич прочитал и одобрил. Второй экземпляр журналист отвез на ознакомление своему собеседнику. Что же дальше? Проходит день, второй, третий… Феликс волнуется и звонит Губенко. В ответ сухим, официальным тоном, не допускающим возражений, Николай Николаевич заявляет, что интервью подписывать не собирается, потому что журналист исказил его мысли. И он попросил Коротича прислать к нему другого корреспондента…

Наш герой ломал голову, что же случилось, ведь у него есть магнитофонная запись беседы, он ничего не прибавил и не убавил. «Может быть, – думал Феликс, – прочитав текст, Губенко испугался самого себя? Решил, что наговорил лишнего, не зря его одергивала осторожная супруга…»

Как же поступил в этой ситуации редактор самого острого в стране издания? Прогнувшись перед актером, выступившим не в своем амплуа, он поставил «вето» на материал Феликса Медведева. Интервью, обещавшее стать «бомбой», так и не вышло в «Огоньке». Коротич, по сути, уйдя от конфликта, попросту предал интервьюера. Еще одна монетка разочарования упала в копилку вопросов Феликса к главному редактору, в которого он некогда безоглядно верил…

Раритетные интервью

Шел самый перестроечный 1987 год. Еще идет война в Афганистане, Борис Ельцин заседает в Политбюро, Сахаров томится в горьковской ссылке. В идеологии правит Егор Лигачев. Феликс безумно рад, что своей энергией, настойчивостью, преданностью охватившей его идее свободы без оглядки на угрозы и запреты может принести реальную пользу – возвратить честные имена тем, кто пострадал во время репрессий, помочь реабилитировать русское дворянское сословие. Люди, с которыми Феликс встречался, поддавались светлой, уверенной ауре журналиста и откровенничали, многие – впервые в их долгой, драматичной жизни.

Его интервью и журналистские эссе становились настоящими сенсациями, поднимая завесу над целым пластом в истории и культуре послереволюционной России. Как много их – людских судеб, раздавленных бездушной государственной машиной… Некоторые встречи имели подчас совершенно неожиданные последствия.

В шапке Сталина – на расстрел

О том, что жива Анна Ларина, вдова Николая Бухарина – культовой фигуры революции, «любимца партии», как называл его Ленин, оболганного и расстрелянного в 1937 году, Феликс узнал от своего друга, художника и барда Евгения Бачурина.

– Да, кстати, сын Бухарина тоже жив, – сообщил Евгений и, видя блеснувшие охотничьим азартом глаза журналиста, добавил: – Могу телефон дать.

 
А двадцатилетняя Анечка -
ангел времени черного,
книг своего мужа
еще не успев прочесть,
вышла не за увенчанного —
за полуразоблаченного,
вышла за обреченного,
и это ей делает честь… —
 

напишет Евгений Евтушенко о ее трагической судьбе.

Огоньковский «первопроходец» мучается вопросом: каким же чудом жене расстрелянного и преданного полувековой анафеме Бухарина удалось дожить до сегодняшних дней?

Переступив порог дома Анны Михайловны, Феликс не знал, как вести себя с этой несчастной женщиной. Здесь не нужны были ни репортерский напор, ни увещевания-просьбы рассказать о своем прошлом как можно подробнее… Анна Михайловна почувствовала в пришедшем к ней журналисте человеческое участие, сочувствие ее горькой, трагической судьбе, а главное – человеческий такт и желание слушать и слушать ее исповедь, не перебивая и не задавая лишних вопросов…

Дочь видного революционера Юрия Ларина (Михаила Лурье), прах которого покоится в Кремлевской стене, Анна Михайловна занимала убогую квартирку на первом этаже на улице Кржижановского. Круг ее общения был предельно узок – мало кто решался водить дружбу с женой прокаженного, на имени которого, казалось, вечно будет стоять клеймо «врага народа». Да и вообще лишь единицы знали, что она жива.

Разговор журналиста и Анны Михайловны Лариной растянулся на долгие часы откровений. Судьба мужественной и стойкой женщины вызывала сострадание и трепет.

На том историческом этапе жизненный итог Николая Бухарина трагично закономерен. Недоучившийся юрист с экономическим уклоном, любитель мыслить масштабно-лабораторными категориями, он был классическим революционером-идеалистом, мечтавшим о светлой эпохе коммунизма и счастья для всей планеты. Джон Рид, автор нашумевшего в 20-е годы репортажа из юной страны Советов «Десять дней, которые потрясли мир», отмечал, что Бухарин по своим убеждениям левее Ленина. Хотя казалось бы – куда левее?.. Когда-то Ленин писал о декабристах: «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа». О многих соратниках самого Ильича можно было сказать то же самое. Университетские мечтатели, оторванные от реальности, прожившие многие годы в европейских «ссылках», не работавшие ни дня в поле, у станка или за прилавком, они вряд ли знали цену труду. Особенно далеки они были от чаяний кормильцев России – крестьян, измученных самодержавно-чиновничьим деспотизмом и войной. Революционеры – неопытные врачи больного общества, оперируя умозрительными заключениями западных теоретиков, предлагали единственный рецепт – революция. Вслед за этим «лекарством» прописывались другие действенные средства – коллективизация, военный коммунизм, красный террор. В своей «Экономике переходного периода» Бухарин уверял: «С точки зрения большого по своей величине исторического масштаба, пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

Для встречи со знаменитым журналистом-огоньковцем в Москву прилетел корреспондент  одной из крупнейших датских газет «Arbetarbladet». Газету интересовала  непростая и ставшая в годы  перестройки  злободневной тема о том, что якобы Сталин намеревался первым напасть на Германию, опередив нападение Гитлера на СССР. Увидев опубликованный материал, Феликс воскликнул: «Ну и «отколол» датчанин!» И действительно – фото взъерошенного журналиста размещено рядом с  официозной фотографией вождя советских народов

Крайне печально, что люди, с их надеждами, болью, изломанными судьбами, словно во времена фараонов и царей, оставались для социалистов, образованных и интеллигентных, всего лишь «человеческим материалом», работу с которым «начинают от расстрелов». Такое отношение порождает лишь рабство и жестокость, оно сродни бумерангу, и зачастую по затылку получает тот, чьими неумелыми руками бумеранг был запущен. Как отработанную породу, из домны революции спустя короткое время выбросили самого Бухарина… Близкого друга Ленина, «золотое дитя революции» по заданию уже могущественного, но по-прежнему мелкого в своих страхах Сталина обвинили в измене Родине, шпионаже в пользу всех разведок мира, диверсиях и других смертных грехах, наказуемых «по закону военного времени».

…Анюта влюбилась в Николая Ивановича еще в детстве. Веселый, обаятельный умница, эрудит, полиглот, одаренный художник и увлеченный ботаник, он часто бывал у Лариных и был единственным среди друзей отца, кого она называла на «ты» и даже слегка фамильярничала – «Николаша». Бухарин с нежностью относился к девчушке, с удовольствием болтал с ней о разных детских заботах, смешил забавными рожицами в альбомах, но, конечно, о ее чувствах не подозревал. А чувства только крепли с годами. По странному совпадению, первое девичье признание в любви Бухарину доставил Сталин. Юная воздыхательница, сжимая в дрожащей ручке стихотворное послание, заканчивающееся детски-трогательным «Видеть я тебя хочу. Без тебя всегда грущу», металась по подъезду дома, где жил обожаемый Николаша. Она никак не могла решиться и позвонить в дверь, как вдруг увидела Сталина, поднимающего в квартиру Бухарина, и подбежала к нему. Она знала, что Бухарин и Сталин дружили.

– Иосиф Виссарионович, здравствуйте! – радостно обратилась она к Сталину.

– Здравствуй, – негромко ответил тот.

– Передайте, пожалуйста, этот конверт Николаю Ивановичу, – попросила Аня.

– От кого? – спросил Сталин и повертел бумагу в руках.

– От моего папы, Ларина. Там написано…

– Хорошо, девочка, – кивнул Сталин.

Глядя вслед удаляющемуся Иосифу Виссарионовичу, взволнованная Анечка, конечно, и подумать не может, что та самая рука, что сейчас бесстрастно несет конверт с признанием в любви, спустя несколько лет так же бесстрастно задушит эту любовь… Анюта, сохранившая верность своему ненаглядному, такому счастливому и такому несчастному мужу, останется «книгой единственной, из которой не вырван его портрет».

– Молчать!.. – кричал Бухарин на наркома-садиста Ежова, когда тот прямо на Пленуме ЦК обвинил его в убийстве народного любимца Сергея Кирова. – Молчать!

Лицо Бухарина было искажено болью чудовищного обвинения, но никто не решился сказать слово в защиту опального соратника. Прошлые заслуги только ухудшили его положение. Бред обвинений пополнился намеком на убийство Максима Горького. Бухарин чувствовал, что близится тот день, когда он, как и многие другие, будет арестован и брошен в подвалы Лубянки. Анна не отходила от него все последние месяцы перед арестом и учила наизусть его послание-завещание, адресованное «будущему поколению руководителей партии». Любимая работа в «Известиях» уже не приносила радости… Когда его вызвали на Пленум ЦК, он знал, что уходит навсегда.

– Николай Иванович упал передо мной на колени и со слезами на глазах просил прощения за мою загубленную жизнь, – рассказывала Феликсу Анна Михайловна, заново переживая те жуткие минуты. – Просил воспитать сына большевиком…

– Ситуация изменится, обязательно изменится, – твердил он. – Ты молода, ты доживешь… Клянись, что сумеешь сохранить в памяти мое письмо!

Я поклялась. Он поднялся с пола, обнял, поцеловал меня и произнес дрожащим голосом:

– Смотри, не обозлись, Анютка! В истории бывают досадные опечатки, но правда восторжествует!

Пламенный партиец, наивно верящий в светлое «завтра», он до последнего вздоха будет считать годы террора против собственного народа «досадной опечаткой истории», а НКВД – ужасным злобным клоном чистой и честной ЧК.

После череды кошмарных в своей нелепости, но «целевых» допросов решением комиссии было зафиксировано – виновен. Николая Бухарина расстреляют через год, в подмосковном поселке Коммунарка, на бывшей даче Генриха Ягоды, ставшей по указанию Ежова расстрельным полигоном для нескольких десятков тысяч людей. Семью Бухарина, как семью «врага народа», постигнет тяжкая участь изгоев на родной земле.

Годовалого Юрочку отберут у матери, лишат фамилии отца и отдадут в детский дом. 23-летняя Анна, не пожелавшая даже под страхом смерти отказаться от любимого человека, будет приговорена к расстрелу.

– Я шла на расстрел в шапке Сталина, – Анна Михайловна горько усмехнулась.

– В шапке Сталина?! – изумился Феликс. – Как это так?

– Это было мое случайное наследство… В конце 1929 года, после конференции марксистов-аграрников мой отец, а, возможно, и Сталин, из двух пыжиковых шапок, висящих на вешалке рядом друг с другом, выбрал не свою… По обоюдному согласию шапки вновь не были обменены. В единственной посылке, которую до своего ареста успела передать мне мать, оказалась и эта шапка. Так, по иронии судьбы, шапка Сталина оказалась на мне, когда меня вели на расстрел…

После многочасового интервью с классиком советской литературы Василем Быковым. На вопрос корреспондента о самом сильном потрясении в его нелегкой жизни писатель-фронтовик ответил: «Самое большое потрясение, я думаю, ждет меня, как и все человечество, впереди: это успех или неуспех перестройки. Потому что слишком много на нее поставлено». Что ж, настоящий  писатель – всегда провидец

Анна Михайловна с содроганием вспомнила тот черный день, который едва не стал последним в ее жизни.

– Двое с револьверами в кобуре вывели меня из помещения на дорогу, ведущую к оврагу. Это было под вечер… В мглистой дали предвечерних сумерек виднелся тот зловещий овраг, о котором я уже знала, с редкими березками, забрызганными человеческой кровью. Я сделала несколько шагов, и вдруг во мне наступило ощущение того, что я полностью отрешена от жизни. То был конец – конец восприятия реальности… Мы остановились у самого края оврага. Я обернулась, вдали бежал человек в светлом полушубке. «Назад! Назад!» – кричал он…

Почти теряя сознание, Анна узнала, что расстрел ей заменили многолетней тюрьмой. В этой же сталинской шапке она и провела весь срок заключения, до самого 1952 года. Увидеть же сына и рассказать ему горькую историю его сиротства, а главное, кто его отец, Анна Михайловна сможет только спустя много лет, когда 20-летний юноша, ни на день не терявший надежды встретиться с мамой, приедет к ней в Сибирь.

Узнала сына по глазам – таким же лучистым, как в младенчестве… А как только он заговорил, у нее защемило сердце: тембр голоса, жестикуляция, выражение глаз – точно отцовские…

После освобождения Анна Михайловна не прекращала бороться за свое имя и честное имя мужа. Бесконечные письма руководителям партии оставались без ответа. Они сменяли друг друга – Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко… Никто не хотел брать на себя ответственность, признав абсурд обвинений, предъявленных не только Бухарину, но и остальным жертвам сталинской истерии. И вот, наконец, Горбачев!

Впервые рассказывая журналисту историю своей жизни, Анна Михайловна не верила, что имя Бухарина будет оправдано.

А Феликс верил. И первым делом бросился к шефу:

– Виталий Алексеевич! Я встречался с вдовой Бухарина! У меня есть потрясающий материал! Ее первое интервью! А еще Анна Михайловна надиктовала мне завещание мужа – она всю жизнь хранила его в памяти!

Коротич взглянул на пылающего энтузиазмом журналиста и без особых эмоций ответил:

– Надо подумать… Не знаю, есть ли смысл торопиться…

– Но и тянуть нельзя! – убеждал Феликс. – Это же бомба!

– Тем более, – рассудительно заметил Коротич.

– Тогда давайте опубликуем стихотворение Евтушенко «Вдова Бухарина»! Оно у меня в столе!

– Ну, хорошо, дайте мне все материалы, надо подумать…

Пока главный редактор «думал», Евтушенко отнес стихи в бывшую «альма матер» Бухарина – редакцию «Известий». На следующий же день по-революционному взволнованные строки увидели свет. Эстафету подхватили «Московские новости», опубликовавшие письмо-завещание Бухарина. И тут, постоянно прессингуемый Феликсом, Коротич решился – «Огонек» дал самый сенсационный материал на волновавшую уже миллионы читателей тему – беседу журналиста Медведева с Анной Бухариной-Лариной. Феликс назвал это интервью, повторив слова близкого друга Бухарина Ильи Эренбурга: «Он хотел переделать жизнь, потому что ее любил».

Журналист оказался прав. Статья имела эффект разорвавшейся бомбы. Как минимум два поколения людей к тому времени назубок знали фамилии «предателей» партии – Троцкого, Рыкова, Зиновьева, Каменева, Тухачевского, Бухарина… Знали и не сомневались, не задавали вопросов. А теперь люди шокированы. Кто-то – истиной, открывшейся так неожиданно, кто-то «клеветой на партию». Впервые за советскую историю были зарегистрированы случаи выхода из КПСС. К имени Николая Ивановича Бухарина вернулось право быть.

– Я получил сотни писем и телеграмм, – рассказывает Феликс. – Люди плакали от торжества справедливости, от торжества исторической правды. И еще: их взволновал искренний, бесхитростный рассказ Анны Михайловны о своей судьбе.

Через некоторое время Виталий Коротич на встрече журналистов с Михаилом Горбачевым заметил, что пора поторопиться с реабилитацией сверху, потому что журналисты уже начали реабилитацию снизу. Безусловно, «огоньковская» статья о Бухарине стала примером народного восстановления честного имени.

Волна реабилитации «сверху», начавшаяся было при хрущевской оттепели, почти остановленная при Брежневе, вдруг стала набирать обороты… Жизнь Анны Михайловны резко изменилась. Интервью, встречи, публикация мемуаров «Незабываемое», поездки за границу… Вернулось давно утерянное ощущение, когда можно было жить и говорить, ничего не боясь… И вот она держит в руках бумагу, подводящую итог ее многолетним поискам правды:

«Приговор Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 13 марта 1938 года в отношении Бухарина Н.И. отменен и дело прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления».

В этих скупых, казенных словах – вся жизнь и трагедия ее семьи, горе и смерть, разлука и отчаяние, одиночество и страх, полвека невзгод и лишений, молодость и здоровье, размочаленные по лагерям… Она вытирает тихие слезы: «Николаша был бы счастлив!»

Журналист Феликс Медведев первым рассказал людям эту трагическую, но в чем-то светлую историю. Он написал о том, что вечно, – о любви и силе духа, которые помогли слабой женщине, проведшей почти двадцать лет в тюрьмах, лагерях и ссылках, выстоять и пронести через долгие годы небытия память о любимом.

Телефонный звонок в квартире  журналиста  раздался почти в полночь: «Я готов начать с вами разговор, – медленно произнес Чингиз Айтматов, – если хотите, приезжайте». И через всю Москву Феликс мчался к человеку и писателю, чье имя известно всему миру. Они проговорили почти до утра. А через неделю продолжили интервью на берегу Иссык-Куля в родовом айтматовском местечке Чолпон-Ата. У Феликса в руках допотопный советский магнитофон (эра диктофонов еще не наступила). 1987 г.

Интервью, опубликованное в «Огоньке», имело такой резонанс во всем мире, что вскоре по его мотивам известный итальянский режиссер, мастер политического кино Карло Лидзани снял фильм «Дорогой Горбачев». Название фильму дала первая строчка письма-обращения А.М.Лариной к Генеральному секретарю ЦК КПСС Горбачеву с просьбой о реабилитации мужа. Фильм был показан осенью 1988 года на Венецианском кинофестивале, куда пригласили героиню фильма.